Текст книги "Слезы Африки"

Где они находятся?

Господь небесный, куда мы зашли?

Отец ее миллион раз рассказывал об Африке густых джунглей, обжигающих пустынь, глубоких озер и даже непроходимых гор, где обитают гигантские гориллы, но, насколько она помнила, преподобный Алекс Мортимер ни разу, ни единым словом не обмолвился об Африке бескрайних каменистых равнин, мертвых и сухих, и об Африке предательских трясин, и она спросила себя, пребывая в смущении, а на самом деле то пустынное место является частью самого романтичного континента, который с такой любовью описывали.

– Где мы? Куда мы забрались?

Она подняла глаза и увидела перед собой темное лицо Менелика, он опустился перед ней на корточки, и казалось, заранее уже был уверен, что любой ответ будет далек от реальности.

– Знаешь же прекрасно, что не имею ни малейшего представления, – пробормотала она, словно и в самом деле стыдилась этого.

Мальчишка устало кивнул головой.

– Мне нужно было, чтобы вы подтвердили это, и тогда я начну принимать самостоятельные решения, – он замолчал, словно извинялся за свое поведение. – Но вы не должны винить себя во всем, что случилось, – добавил он. – Мы все согласились, что будет лучше уйти.

Несчастная женщина с трудом подняла руки и обвела ими вкруг:

– Это что, лучше?

– Мой прадед, великий вождь Ши Мансур, имел обыкновение говорить, что всегда предпочтительней выйти на поиски смерти, чем замереть и ждать, пока она сама найдет тебя, – последовал ответ. – Все равно умрешь, но, по крайней мере, сохранишь гордость.

Его разбитая учительница кивнула в сторону группы детей, неподвижно лежавших на земле:

– И какая польза им от этой гордости? – спросила она. – Ни жажду утолить, ни боль ослабить, ни помогает даже избавиться от страха.

– А мне это важно, – сказал Менелик Калеб голосом, соответствующим более человеку взрослому, чем мальчишке. – Может быть, когда доживу до ваших лет, это не будет так важно, но сейчас это важно, – хитро улыбнулся он. – И если это поможет мне, то, полагаю, поможет и им.

Сеньорита Маргарет взглянула с симпатией на того, кто всегда был одним из ее самых любимых учеников, и кто всегда, тем или иным образом, подтверждал это, она с нежностью погладила его по черным и курчавым волосам.

– Может быть, ты и прав, и гордость имеет большее значение в твои годы, чем в мои, – она протянула руку, чтобы он помог ей подняться на ноги. – Идем, – добавила она, – нужно выбираться из этого ада.

И они пошли на юг. С наступлением вечера каменистая равнина постепенно уступала место пейзажу такому же бесплодному, но уже с редкими зарослями крючковатых карликовых акаций, рядом с которыми они пару раз видели вдалеке тощих антилоп, те, стоя на задних ногах на земле, передними теребили самые нижние ветви.

Попытались, было, подстрелить одну из антилоп, но на этой печальной равнине не нашлось ни одного укрытия, за которым можно было бы спрятаться и прицелиться в этих недоверчивых животных, которые как видели, что к ним приближаются, сразу же срывались с места и стремглав убегали, скрываясь за горизонтом.

Но вот кого там было в изобилии – так это гиен, и то были, безо всяких сомнений, самые голодные гиены, потому что, хоть группа людей была весьма многочисленная и компактная, четверо из этих бестий все время следовали за ними на коротком расстоянии.

Все ненавидели этих пожирателей падали; все помнили, что случалось, когда гиены пробирались внутрь деревни с намерением поживиться новорожденным, и не было такого ребенка на континенте, кто не вздрагивал каждый раз, как слышал их смех посреди ночи.

Над чем они смеялись?

Без сомнения над их страхом; над тем ужасом, с которым Карла, оглядываясь, смотрела на них, и над тем, с какой силой она держалась за руку своего брата Марио, не подозревая, что он с такой же силой ухватился за руку Бруно.

Точно также, как и все остальные: с первого до последнего малыша, включая обеих учительниц, что постоянно поглядывали на коварных бестий, отходивших лишь на несколько метров, когда в них кидали камень, чтобы затем продолжить идти следом.

А ночью?..

А ночью было еще хуже, потому что пламя костра отражалось в глазах гиен красным цветом, словно вместо зрачков у них были раскаленные угли, и малыши, трясясь от страха, теснее жались друг к другу, а те, кто постарше, стояли на страже, держа наготове ружьё и мачете, настроенные решительно отбить любую атаку, хотя и знали, что те трусливые бестии редко нападают на животное, если оно не смертельно ранено.

Но те, судя по всему, были очень голодными. Чрезвычайно голодными.

Они подходили ближе, чем на десть метров, обнажали свои острые и желтые клыки, возможно с отдаленной надеждой вызвать панику и в суматохе завладеть козой или одним из тех нежных человеческих детенышей, и тогда малыши начинали всхлипывать.

Они широко открывали глаза и высматривали в темноте тех, кто сам следил за ними, как за самым аппетитным ужином, и после этого им стоило огромного труда опять заснуть, хоть сеньорита Маргарет и сеньорита Абиба пытались успокоить их, шепча слова утешения.

То была проклятая ночь, после которой все ощущали себя совсем измотанными, и когда, наконец, начало рассветать, и разочарованные гиены удалились в поисках своих вонючих нор, все: и малые, взрослые, еще лежали, не шевелясь, несколько часов, с намерением набраться сил, что не получилось сделать ночью.

Наконец, ближе к полудню, они отправились в путь, скорее из-за того, чтобы уйти как можно дальше от проклятого места и тех адских бестий, чем найти нечто, что помогло бы им определиться с направлением, в котором нужно идти, но которое, это самое нечто, как они подозревали, и не существовало вовсе.

На следующий день им повстречалась группа пастухов, они гнали штук двадцать худых, как скелеты, коров с огромными рогами и сразу же начали вести себя крайне враждебно, угрожая своими длинными копьями и издавая гортанные крики, предупреждая не приближаться к ним, словно опасались, что та безобидная группа детей и женщин отнимет у них животных или заразит какой-нибудь необычной болезнью.

Пастухи эти были очень высокого роста и такие худые, что казалось достаточно ветру подуть посильнее и они свалятся, подобно сухому тростнику, но, тем не менее, передвигались они такими большими шагами и с такой ловкостью, что за считанные минуты исчезли из поля зрения в облаке пыли, оставив после себя странное ощущение, что их, как бы, и не было вовсе, а был лишь мираж, плод воспаленного под обжигающими солнечными лучами мозга.

– Это суданцы, – снова повторила сеньорита Маргарет. – Хорошо бы было, если я ошиблась, но у меня возникло такое ощущение, что мы где-то пересекли границу и сейчас находимся в Судане, – она обвела рукой пустынный пейзаж. – Гор не видно, – добавила она в заключение, словно желала закрыть эту тему.

И в самом деле, гор не было видно, а представить Эфиопию без гор невозможно, и потому, вполне возможно, что сеньорита Маргарет была права, и они оказались на землях враждебных суданцев.

Эфиопы и суданцы начали ненавидеть друг друга уже лет, так, три тысячи назад – великий Менелик, законный сын прекрасной Билкис, царицы Савской и потомок самого царя Соломона, основал могучую империю в самом сердце абиссинских гор, и эта вражда возросла еще больше после того, как по прошествии нескольких веков большая часть эфиопов приняла христианство, пришедшее к ним из Александрии, тогда как суданцы предпочли исламизм, фундаментальное его течение, пришедшее в Судан из Мекки.

Мусульмане и копты ненавидят друг друга с такой же силой, с которой обе эти стороны ненавидят анимистов с юга, и сеньорита Маргарет не могла не задаться простым вопросом: а что произойдет, когда суданцы, также пребывающие в состоянии жестокой гражданской войны, обнаружат, что горстка детей и две женщины из соседней страны попали к ним в руки.

– Господи, помоги нам! – прошептала она в очередной раз.

А чуть позже они увидели высокий столб пыли, движущийся перпендикулярно тому направлению, в котором они шли, а когда поняли, что это были с полдюжины военных грузовиков, упали на землю, ища укрытие среди редкого кустарника, потому что если что-то и было в этом мире хуже, чем свирепые солдаты, уничтожившие их деревню, так это, безо всякого сомнения, группа суданских солдат, жаждущих абиссинской крови.

Этой же ночью пришлось пожертвовать одной из последних трех коз.

Всегда робкая и молчаливая Дасия, которой поручили заботу о них с того самого момента, как вышли из деревни, плакала и отчаянно брыкалась, обняв за шею несчастное животное, превратившееся за эти дни в ее лучшего друга и единственное утешение, но и которое выглядело таким худым и измученным, что в любой момент могло упасть и издохнуть, и тогда мусульмане, входившее также в состав группы, не смогли бы ее есть.

Чтобы съесть ее, нужно было перед тем, как перережут горло, смотреть в сторону Мекки и произнести молитву, в этом случае уже сеньорита Абиба взяла на свои плечи тяжелую ношу утешить маленькую Дасию, постаравшись убедить ее, что на самом деле они оказывают услугу несчастному животному, которое страдало неописуемо при каждом новом шаге.

Ответ безутешной девочки поверг ее в смятение.

– Очень скоро и я не смогу сделать ни одного шага. Тогда вы тоже окажете мне такую же любезность и перережете горло?

То было похоже на неровную темную линию или кривые зубья пилы, выделявшиеся на фоне светло-голубого, почти белого, неба, и по мере того, как они подходили все ближе и ближе, понимали, что это не какие-нибудь неровности ландшафта: холмы ли, камни, а наконец-то они добрались до места, где обитают люди: первое, какое они видели с того момента, как покинули свою деревню в горах.

Голод, жажда, солнце и усталость были изнурительны, но в тот момент, когда они увидели вдали человеческих существ, то почувствовали прилив сил, и в очередной раз старшие посадили себе на плечи младших, чтобы в последнем своем усилии добраться до спасительного места, располагавшегося на расстоянии вытянутой руки.

Нигде не было видно и следа страшных солдат, и место казалось спокойным, но скоро стало понятно, что то не была деревня мирных земледельцев, а гигантский лагерь агрессивных суданских пастухов.

Измученная и печальная Сеньорита Маргарет, собрав всю свою волю в кулак, постаралась убедить себя, что какими бы людьми не были эти суданцы и как бы они не ненавидели эфиопов, но все же это человеческие существа и им не должно быть чуждо чувство жалости по отношению к кучке детей, блуждавших неделями по горам и пустыням.

– Идем, идем! – просила она тех, кто отстал. – Осталось совсем чуть-чуть!

И они ускорили шаг, спотыкались и падали, и оставалось на самом деле «совсем чуть-чуть» до первых палаток, когда услышали детский плач и разглядели лица мужчин и женщин, собравшихся там, но то были скорее не мужчины и женщин, а ходячие мертвецы, потому что представляли собой не более чем куски выдубленной, местами залатанной черной кожи, натянутой на истерзанные скелеты, в чьих глазницах еще сохранились огромные глаза, готовые вылезти из орбит.

У большинства не оставалось сил, чтобы пошевелиться, настолько они были иссушенными и тощими, что четверо таких весили меньше, чем один нормальный человек того же роста.

Увиденное привело их в ужас, у них возникло чувство, что по ошибке забрели в чудовищную резервацию, где покойникам разрешено было покинуть свои могилы на какое-то время, и единственным опровержением этого служило лишь то, что многие из тех несчастных агонизировали, и было совершенно очевидно – мертвецы никогда не будут агонизировать по второму разу.

Менелик Калеб и Бруно Грисси, которые были уверены, что повидали уже все на этом свете, после того, как стали свидетелями расправы над жителями своей деревни, растеряно переглянулись, словно хотели удостовериться один у другого, что увиденное ими не кошмарный сон, а некоторые из малышей начали плакать, присоединившись к хору из тысяч плачущих детских голосов, доносившихся из каждого угла, потому что страшный вид тех умирающих вызывал у них еще больший ужас, чем гиены, бродящие во тьме.

– Святое Небо! Что это такое?

– Лагерь беженцев, сеньора, – последовал ответ от изможденного доктора, к кому сеньорита Маргарет обратилась за помощью, как только увидела флаг ЮНИСЕФ, развевающийся над самой большой из палаток. – Сомалийцы, эфиопы, суданцы и руандийцы, бежавшие от войны, засухи и голода, и кто добрался до этих мест с намерением перебраться в Кению, – он печально покачал головой. – Но Кения больше не принимает беженцев.

– Почему?

– Потому что их тысячи, сеньора! А если я не ошибаюсь, то их миллионы, особенно сейчас, когда тутси и хуту снова начали свою кровавую бойню, – непонятно от чего рассмеялся он. – Но совершенно очевидно и то, что большинство из них не смогут выжить даже если пересекут границы Рая, – он показал на очень высокого человека, распростертого на койке и кто, несмотря на свой рост, весил, наверное, всего килограммов тридцать. – Взгляните на него! Мне нечем накормить его, да даже если бы и было чем, то все равно не смог бы спасти. И какая разница: умрет ли он здесь или по ту сторону границы? Голод, дизентерия, тиф, проказа, а теперь еще и этот проклятый спид, уносят их, словно ветер сухие соломинки.

– А что такое спид?

Доктор, бородатый голландец, одетый в лохмотья, имевший вид человека, который не ел, не мылся и не спал в течение нескольких месяцев, внимательно взглянул на нее своими уставшими, покрасневшими глазами и спросил растерянно:

– Откуда вы пришли?

– Из одной деревни, что когда-то была в горах Эфиопии.

– И сколько времени вы жили там.

– Почти сорок лет.

И если бы этот, покрытый грязью с головы до ног голландец, не был настолько измотан, то наверняка улыбнулся бы, но все что у него получилось – это кривая усмешка.

– Теперь начинаю понимать.

– Тогда объясните мне, что это за болезнь такая?

– И сделал бы с радостью, сеньора, – последовал неуверенный ответ. – Но я и сам толком не понимаю, – он пожал плечами. – Единственно, что могу сказать, с той скоростью, с которой она распространяется, очень скоро весь это прекрасный континент превратится в один огромный госпиталь, – он взглянул на нее сверху вниз, словно увидел в первый раз. – А теперь скажите, чем могу помочь вам?

Сеньорита Маргарет показала на сеньориту Абиба, на кучку детей и на две тощие козы, что ожидали на широкой площадке перед палаткой.

– Их деревню сравняли с землей, всех родных убили и теперь я намерена отвести их в безопасное место.

Голландец внимательно посмотрел на каждого из малышей, нахмурился, затянулся своей кривой трубкой, хоть она и была пустой, и кроме воздуха с легким привкусом табака ничего не вдохнул, и сказал без обиняков:

– Я смогу устроить, чтобы вы и еще трое белых перешли в Кению, и чтобы там занялись вашей репатриацией, – он развел руками. – К сожалению, для остальных ничего не возможно сделать.

– Почему?

– Потому что власти очень щепетильны во всем, что касается детей, – ответил он с горечью. – Там пришли к заключению, что из-за хронического недоедания у них произошли необратимые изменения в мозгу, и в большинстве своем они отстают в умственном развитии без какой-либо возможности исправить это, – тон его стал почти лекторским, – «Чуть лучше, чем растения», заверяют они, и потому предпочтительней оставить их как есть, чтобы сами вымерли, и попытаться спасти уже только второе поколение.

– Мои все здоровы, – заметила сеньорита Маргарет.

– Полагаю, что так оно и есть, но не думаю, что на границе вы найдете хотя бы одного чиновника, который будет разбираться кто из детей имеет право жить, а кто нет, – устало возразил доктор, совсем не смущаясь. – Им даны четкие распоряжения и никто из них не будет по-глупому рисковать своим местом.

– И как же вы можете нам помочь? – поинтересовалась сеньорита Маргарет. – Я намеревалась добраться до моря, и чтобы какой-нибудь корабль взял нас к себе на борт.

– Взял на борт, чтобы добраться куда?

– Не знаю. Может быть в Европу.

– Ни в одной европейской стране негров не принимают, сеньора, – заметил доктор. – Они прячутся в трюмах грузовых кораблей, но как только приходят в порт их находят и депортируют обратно. И в какой-то мере это имеет смысл, поскольку знают, из каждых сорока человек один носитель спида, – он опять затянулся своей трубкой и добавил печально. – Забудьте про море! Отошлите белых в Кению, а для остальных постарайтесь найти новый дом здесь, в Африке. Остальному миру они не нужны.

– В какой части Африки?

– Не имею ни малейшего представления, – последовал честный ответ. – Но держитесь подальше от этих мест, где все пропитано ненавистью, войнами, болезнями, засухой и голодом.

Сеньорита Маргарет не знала, что ответить и в течение бесконечно долгих минут словно бы отсутствовала, погрузившись в собственные мысли, подавленная тем, что реальность оказалась несравненно более горькая, чем она могла себе представить, и все ее надежды на спасение испарились.

Другая женщина начала бы плакать от бессилия, но сеньорита Маргарет давно уже пришла к выводу, что слезами не спасти «ее детей», и еле слышно прошептала:

– Мне нужно подумать.

Голландец положил свою огромную и грязную лапу ей на плечо и головой качнул в сторону улицы:

– Нечего тут думать! Времени не осталось. Ваши ребята измотаны, но все еще держатся на ногах, – он показал на человека на койке, умирающего в агонии. – Посмотрите на тех, кто остался здесь. У них нет даже самой маленькой надежды, потому что уже несколько недель мы не получали никакой еды. Нам нужно тринадцать миллионов долларов ежегодно, чтобы хоть как-то утолить голод этих людей, но где взять такие деньги – не знаем. И более того, скажу откровенно, что из каждых ста долларов, направляемых сюда, до нас доходит лишь семь. Остальное разворовывают по дороге коррумпированные политики и бездушные функционеры, – он пробормотал что-то по-голландски. – Господи!.. Иногда у меня создается ощущение, что это не лагерь беженцев, а лагерь по уничтожению.

– Но нам нужно отдохнуть! – запротестовала она.

– Здесь нет никакого отдыха, кроме вечности, – последовал жестокий ответ. – Убирайтесь! – он погрозил ей пальцем. – Если не сделаете это сами, то тогда я, для вашего же блага, вышвырну вас отсюда.

– И куда нам идти?

– Полагаю, на северо-восток. Из-за войны в Руанде власти Заира ведут себя очень насторожено. Возможно, самым надежным местом будет Центральноафриканская Республика. Ее граница с Суданом охраняется не так тщательно, и при некотором везении вы сможете пересечь ее.

– А там что?

– Придется выживать, – делегат от ЮНИСЕФа неопределенно передернул плечами, и, перестав сосать воздух, положил на стол бесполезную трубку. – Как бы тяжело не казалось ваше будущее там, все же лучше, чем оставаться здесь, – он поднял руку и указал на человека на койке. – Помолчите, пожалуйста, – попросил доктор. – Он вот-вот умрет и самое меньшее, что можем сделать для него, это проявить уважение к его агонии.

Они замерли, наблюдая за тем, как эти человеческие остатки делали отчаянные усилия, чтобы еще раз вдохнуть, и смотрели на них такими огромными глазами, что казалось, будто они больше всего его тела, и после долго хрипа, прошла легкая судорога, и он замер, а маска боли, застывшая на его лице до этого момента, постепенно разгладилась и превратилась в то, что было похоже на улыбку благодарности и покоя.

Голландец нашел кусок грязного брезента и накрыл им труп, перекрестил его и добавил:

– Для большинства африканцев существует лишь два счастливых момента в этой жизни – это момент рождения и момент смерти.

– И сколько такое может продолжаться?

– Боюсь, что вечно. По нашим расчетам в ближайшие сорок лет население континента увеличится втрое, тогда как через каждые десять лет африканцы становятся на двадцать процентов беднее, – он глубоко вздохнул. – Сами можете убедиться, цифры эти совсем не обнадеживают, скорее наоборот.

С наступлением вечера сеньорита Маргарет отвела детей к основанию баобаба, возвышавшегося метрах в трехстах от последних палаток, и, осмотрев каждого из них, пересказала им со всеми подробностями, не пропуская ничего, ни одной детали, ее разговор с голландцем.

Закончив, помолчала несколько секунд, глубоко вздохнула и сказала:

– Думаю, что он прав, и самое лучшее, что можем сделать – это уйти отсюда.

– Но я не собираюсь идти в Кению, – сразу же возразил Бруно Грисси. – Я там никого не знаю в этой Кении.

– Послушай, – голосом твердым отвечала ему учительница. – Я тоже предполагаю, что ты никого не знаешь в Кении, но ваши родители были итальянцы и итальянское консульство в Найроби займется поиском ваших родных, – она сделала неопределенный жест руками. – Ну, какой-то родственник найдется, все-таки!

– Никогда они не рассказывали нам про них, – сразу же последовал ответ. – Отец говорил, что рос в Парме, но родом был не оттуда, – он поднял брови и насмешливо спросил. – Сколько Грисси может быть в Италии? И кто из них готов принять трех полудиких ребятишек? – Казалось, что он вот-вот расплачется. – Это сейчас наша семья. Мы потеряли одну и вы не можете заставить нас потерять другую.

– Но мы понятия не имеем, что нас ожидает! – воскликнула сеньорита Маргарет.

– И мы также не знаем, – Бруно взглянул на своего брата и сестру, словно просил поддержки. – Но нам будет лучше, если пойдем с вами. Если попадем в Италию, то окажемся в сиротском приюте.

Сеньорита Маргарет внимательно посмотрела на лица Марио и Карлы Грисси и прочла в их глазах ту же решимость и такой же страх.

– Хорошо, – пробормотала она. – Я подумаю в течение этой ночи и утром сообщу свое решение.

Спать легли кругом, в центр поместили оставшихся коз, потому что хоть большинство из беженцев и не были в состоянии сделать ни шага, но все же ребята заметили какие жадные взгляды бросали некоторые из матерей на иссушенное вымя одного из животных, что, как казалось, еще могло дать несколько капель молока. И этого молока могло бы хватить, чтобы продлить жизнь какого-нибудь из детей, до того момента, как придет конвой с продовольствием. Но и тысячи коз, хорошо откормленных, было бы недостаточно, чтобы спасти существ, похожих на скелеты, однако любовь матери не подчиняется голосу разума, а потому, если получится продлить жизнь их детей хотя бы на час, то это будет час надежды на спасение.

Развели большой костер, и трое самых старших из ребят, ходили вперед-назад, демонстрируя ружье, чтобы ни у кого не возникло искушения напасть на них.

И никто не напал, но по утру они обнаружили измученного вида женщину, сидевшую невдалеке на камне с хныкающим ребенком на руках.

Говорила она на каком-то странном языке, не имевшем ничего общего с амариго эфиопов и, вполне возможно, была из Сомали, или то был один из бесчисленных суданских диалектов, но не нужно вовсе напрягаться, чтобы понять, что она просила молока для своего малыша.

Сеньорита Маргарет долго смотрела на стонущую кучку костей, которая каким-то чудесным образом все еще держалась за тонкую ниточку жизни, перевела взгляд на иссушенную грудь матери, похожую на два вымя, из которых все жизненные соки ушли много времени назад.

Она вспомнила какие красивые груди были у женщин в деревне, что служили источником молока для своих сопливых отпрысков до трех лет от роду, и спросила саму себя: как такое возможно, что этот континент, некогда процветающий, теперь двигался к такому страшному концу.

Понимая, насколько это бессмысленно отдать той несчастной женщине небольшое количество оставшегося молока, что было необходимо им самим, самым маленьким из их группы, она в тоже время осознавала: если не сделает этого, то остаток жизни будет раскаиваться в том, что отказала ребенку, хотя тот уже был практически мертвец, в шансе на выживание.

– Подои козу, – приказала она Зеуди, Ахим Биклия попытался было возразить, но она добавила сухо:

– В конце концов, на всех все равно не хватит.

И в самом деле, едва набралась миска, да и то была какая-то водянистая жидкость, которой то существо подавилось дюжину раз, очевидно было и то, что заставлять его пить – все равно что лить воду на камни, но все почувствовали необыкновенное облегчение, когда та женщина со слезами на глазах кинулась целовать руки сеньориты Маргарет, а потом пошла в сторону лагеря, и несла свое чадо, словно оно было из золота.

– Да защитит ее Господь! – пробормотала сеньорита Абиба. – Да защитит Господь всех нас!

Они собирались уже уходить, когда заметили как к ним бежит голландец и машет руками, на бородатом и изможденном лице его сияла радостная улыбка.

– У меня хорошие новости! – воскликнул он, с трудом переводя дыхание. – Один грузовик возвращается на север, и хозяин грузовика готов довезти вас до границы с Центральноафриканской Республикой за сравнительно небольшую плату.

– Но у нас нет денег, – сразу же ответил ему Менелик Калеб.

– Совсем ничего?

Сеньорита Маргарет отрицательно покачала головой, и жестом показала, что если он не верит, то может обыскать ее.

– То, что не унесли солдаты, сгорело, – сказала она.

– Вот дерьмо! – не смог удержаться и разочаровано воскликнул голландец. – Знаю я этого Мубарака, за так он не повезет. И что, нет ничего ценного, чтобы расплатиться с ним?..

– У меня есть эти сережки, – предложила сеньорита Абиба и поднесла руку к мочке уха. – Они из золота.

Окинув взглядом то немногое, что удалось собрать, добрый человек снял с запястья тяжелые часы.

– Да и черт с ними! – воскликнул он. – Здесь я никогда не смотрю который час. Думаю, что этого ему будет достаточно.

И побежал обратно в лагерь. После долгих переговоров с потрепанным суданцем, на кого та кучка безделушек не произвела никакого впечатления, подписал вексель на тысячу фунтов, по которому он в далеком будущем обязался уплатить тысячу фунтов, и на разваливающемся грузовике они вернулись к тому месту, где их ожидала группа.

Никто из детей никогда в своей жизни не забирался на автомобиль, и тот был первым, который они видели в своей жизни, а потому, когда начали залезать в него, проделывали это со смешанным чувством восторга и страха, пребывая в удивлении от того, что рычащая куча металлолома могла двигаться сама по себе.

В тот момент, когда Бруно, Марио и Карла Грисси уже собирались залезть в кузов, голландец остановил их жестом и обратился к учительнице:

– Мы же договорились, что для них будет лучше попасть в Кению.

Сеньорита Маргарет едва заметно отрицательно качнула головой:

– В такие моменты никто не знает, что лучше, а что хуже, и к тому же они сами хотят ехать с остальными.

– Вы берете на себя большую ответственность, – заметил голландец.

– Уже взяла, – последовал ответ. – Не вижу оснований почему я должна устанавливать какие-нибудь различия между белыми и черными.

– Хотите вы этого или нет, но в Африке белые всегда останутся белыми, а черные черными, – заметил он с видом фаталиста. – Вы слишком долго жили в изоляции, и понимаю, что вам стоит труда принять это, но первыми, кто укажут вам на эти различия, будут сами черные, – он протянул руку и пожал ее ладонь. – В любом случае я желаю вам удачи. Она вам понадобится.

Сеньорита Маргарет улыбнулась в ответ и, подмигнув, сказала:

– Не беспокойтесь. Весь запас удачи, что должен быть передан мне при рождении, остался не тронутым и, похоже, пришел тот момент, когда нужно воспользоваться им.

– Вы очень мужественная женщина.

– Когда ты всю жизнь одинока и вдруг превращаешься в мать целой кучи ребятишек, то мужество словно клизма при запоре: единственно, что хоть как-то облегчает жизнь, – жестом поблагодарила его за то, что помог подняться в кабину, где уже сидела сеньорита Абиба и водитель, и добавила:

– И спасибо вам за все.

– То было для меня удовольствием.

Захлопнула за собой дверь и обратилась к толстяку за рулем, который уже запустил двигатель:

– Ведите осторожно, – попросила она.

Грязный суданец, с лицом, закрытым тюрбаном, что когда-то, много лет назад, был белым, одни лишь глаза видны, пробурчал соглашаясь:

– Если бы я ездил по этим дьявольским дорогам неосторожно, то этот металлолом давно бы уж рассыпался.

И прав был толстяк, откликавшийся на звучное имя Мубарак Мубара, поскольку то, что он называл «дорогой» было не более, чем сплетение глубоких следов, оставленных другими автомобилями, которые прошли до этого между камнями, кустами и зарослями травы, таким замысловатым образом, что очень часто, если требовалось добраться из одной точи в другую, приходилось покрывать расстояние вдвое большее, чем если бы они ехали по прямой линии.

– Зачем вы это делаете? – спросила измученная учительница по прошествии двух часов неимоверной тряски. – Словно мы пьяные.

– Это из-за черепицы, мисс, – последовал сухой ответ.

– Черепица? Что еще за черепица?

– Ну, те, что под землей прячутся, – пояснил он. – Из-за войны мы не можем ездить по обычным дорогам, а эта земля нашпигована каменными кусками, похожими на черепицу, и они разрезают покрышки, как ножи, – он недовольно покачал головой. – И больше времени тратится на то, чтобы заменить пробитое колесо и поставить заплаты, чем просто объехать их стороной.

И словно слова его были вещими или «демоны дороги» решили доказать ей, но спустя несколько минут послышался громкий хлопок, автомобиль накренился, но Мубарак Мубара остановил его вовремя, и долго и смачно выругался.

– Ну, вот и началось! – пояснил он, спрыгивая на землю.

Ребятня воспользовалась моментом, чтобы справить нужду, а козы пожевать сухие стебельки травы, торчащей вокруг, и, сказать по правде, все были благодарны такой передышке, хотя старшие истекали потом, помогая толстяку поднять тяжелый грузовик и поставить гидравлический домкрат на огромный камень, чтобы снять колесо.

После этого Мубарак Мубара уселся на землю и преспокойно принялся накладывать заплату на поврежденную камеру, подождал, пока она высохнет, закачал воздух при помощи старого насоса, откуда воздух вырывался во все стороны, и как завершающий аккорд всем его усилиям – лег и заснул. К тому времени солнце поднялось высоко, жара усилилась, и большинство из ребят последовало его примеру.

Сеньорита Маргарет отошла на сотню метров, справила нужду среди кустов, села на камень и долго смотрела на любопытное зрелище, какое представлял собой ржавый грузовик, обожженный солнцем посреди бескрайней равнины.

Взгляд ее упал на светлую шевелюру Карлы Грисси, которая спала, положив голову на темные колени Зеуди, и первый раз самым серьезным образом спросила саму себя, а правильно ли она поступила, разрешив, как ей, так и ее братьям, идти с ними.