Текст книги "Думай как великие. Говорим с мыслителями о самом важном"

– А как же ваши ученики? Они знают, что произошло?

– Я специально не стал никого из них впутывать в это дело. К тому же, их слишком мало, чтобы они могли послужить мне защитой. А даже если бы их было много, я бы никогда не затеял бунт с их участием. Я скорее умру, чем принесу своей стране боль, вражду и несчастья.

– Что вы теперь собираетесь делать?

– Я пару раз бывал при дворе царства Вэй. Им управляет овдовевшая молодая правительница. Я общался с ней, и она тогда живо заинтересовалась моим учением. Сказала, что ее окружение то и дело плетет против нее интриги, и ей жаль, что у нее нет такого мудрого и преданного советника, как я. Она также воспитывает сына, будущего князя Вэй, но не может найти ему достойного ученого наставника, просила моих рекомендаций. Я решил попытать счастья у нее.

Солнце взошло уже достаточно высоко. Мне было радостно от того, что Кун-Цзы все же счел меня достойным слушателем. Время от времени бывший чиновник с тревогой оглядывался назад. Наверняка о его бегстве успели доложить правителю, тот мог разгневаться и отправить своих людей в погоню. Но позади нас была тишина.

– В чем суть вашего учения? Что может сделать страну и ее людей счастливыми и богатыми? И если весь Китай почитает мудреца Лао-Цзы, как соотносится ваше учение и его?

– Я, как и все, чту труды Лао-Цзы. Но сам исследую совершенно другие вопросы. Да, я верю во всесильное Небо, которое, почти как его Дао, управляет всем на земле. Но меня это не интересует. Зачем изучать путь Дао, если мы не можем его никак изменить? Признаться, если бы кто-нибудь пообещал мне за одну мелкую монету рассказать в точности, кто, как и зачем сотворил этот мир и чем все когда-нибудь закончится, и даже что станет с нами после смерти, я бы отказался от такого знания. Для какой практической надобности оно может пригодиться? И для чего вообще нам что-то знать о смерти, если до сих пор мы почти ничего не знаем о жизни? Размышления о Вселенной пусты. Правильно думать только о человеке. Как помочь ему сделать его жизнь долгой, счастливой, достойной? Как построить из эгоистичных личностей общество людей, которые желают друг другу добра, радеют только о мире и взаимопомощи? Вот единственная истинно важная тема.

– Но как вы сами пришли к учению о всеобщем благе? Разве ваше изгнание не свидетельствует о том, что благородных и достойных в жизни ничтожно мало? Вы не сдадитесь?

– Три пути ведут к знанию: путь размышления, и этот путь самый благородный; путь подражания – самый легкий, и путь опыта – самый горький. Однако, увы, самый верный – именно последний. Не тот велик, кто не падал, а тот, кто падал и вставал. Драгоценный камень нельзя отшлифовать без трения. Так и настоящего успеха в большом деле нельзя добиться без множества трудных и неудачных попыток. Я буду делиться учением с людьми где угодно, покуда я жив, до последнего вздоха.

– Но разве может быть идеальным целое общество и тем более государство? Ведь любое сообщество людей всегда приходит к противоборству разных сил внутри него. И всякий раз неизвестно, зло или добро в конечном итоге окажется сильнее.

– Правильное общество подобно крепкой, любящей семье. Обычная семья – это самая маленькая, но при этом важнейшая его ячейка. Секрет хорошей семьи – безмерная, искренняя преданность и послушание детей своим родителям. Если ночью в дом налетели комары, дети должны намазать на себя что-то сладкое, чтобы все укусы комаров достались им, а сон их родителей не был потревожен. Для детей слово отца – даже более непреложный закон, чем законы государства. Следующая, более крупная ячейка – это род, все родственники. Род должен жить дружно, родичи обязаны помогать друг другу, а юноши обязаны вырасти крепкими воинами для своей страны и государя. Чиновники – следующий уровень общества. Хорошие чиновники умны, образованы и абсолютно бескорыстны. В идеальном государстве они вообще не должны получать жалование (кроме еды, одежды и самого необходимого), ведь они и так удостоены высшего блага, о котором можно мечтать: участие в управлении страной и возможность принести ей много пользы. Нечестных чиновников, нечистых на руку, следует прилюдно казнить. Наконец, надо всеми стоит добрый, благодетельный государь, отец всем людям, посредник между великим Небом и народом. Если он правит справедливо и с заботой о людях, то он будет прославлен в веках, а его династия будет продолжаться до скончания времен.

Кун-Цзы сделал паузу и задумчиво погладил свою пышную бороду.

– Жаль конечно, что я сам не рожден правителем. Я был бы лучшим императором, которого только знал мир. Это надо признать со всей очевидностью.

– А как заставить общество жить честно, по законам? Ведь низких людей не меньше, чем благородных.

– Для этого есть Пять основ, они же добродетели и постоянства, которые в обществе следует признать главными ценностями, и на уровне законов всегда им следовать. Первое – «Жень», или человеколюбие. Принимая любое, даже самое незначительное решение, надо спрашивать себя: а поможет ли это окружающим, не навредит ли им? Быть добрым – не трудно, это вполне в природе человека. Попробуйте думать с добром обо всем хотя бы несколько дней, и вы ощутите, что у вас больше рука не поднимется сотворить нечто дурное. Вторая основа – это «И», долг. Перед родителями, родственниками, страной, императором. Третья основа – «Ли», ритуал. Наши древние учителя неукоснительно следовали правилам. Во-первых, они делают твою собственную жизнь упорядоченной и приятной. Во-вторых, бесспорно, идут на пользу обществу. Забудьте о ритуалах, о приличиях, – и вы из человека превратитесь в животное. Грубое нарушение ритуалов я не смог простить даже своему правителю, за что и поплатился всем, что имел; но, повторись все снова, я еще раз сделал бы ему то же замечание. Наконец, четвертая и пятая основы – это знание и честность. Всякий благородный муж должен всю жизнь учиться, ибо знания бесконечны, а также никогда не лгать, даже под угрозой смерти.

– А что следует делать со злом? Правильно ли отвечать на него добром?

– Добром надо отвечать на добро. А на зло необходимо отвечать справедливостью. При этом к самому себе всегда следует подходить строже, чем к другим. Только таков путь к самосовершенствованию.

– Учитель, не слишком ли вы много требуете от людей? По силам ли им быть благородными?

– Благородству надо учиться всю жизнь. В этом нет ничего недостижимого. Неважно, быстро или медленно ты идешь. Ты все равно придешь к своей цели, если только не остановишься.

– Но разве ваше учение не приносит вам одни только несчастья и разочарования?

– Счастье – это когда тебя понимают. Большое счастье – когда тебя любят. Но истинное счастье – это когда любишь кого-то ты сам. Я люблю людей, и готов пострадать ради их блага. Я вижу, что многим простым, особенно неграмотным, людям мои речи кажутся сложными, и они часто внимают мне с недоверием. Но я не огорчаюсь, если люди меня не понимают. Гораздо хуже, когда я не понимаю людей.

– Учитель, а что если я тоже в душе добрый человек и стараюсь работать над собой, но у меня не всегда хватает сил и времени на добрые дела? Мне кажется, что для них еще будет время.

– Три вещи никогда не возвращаются: упущенное время, необдуманное слово и потерянная возможность. Побороть любую дурную привычку (в данном случае – эгоизм и лень) можно только сегодня, а не завтра. Когда мы доберемся до границы, там будет что-то вроде ночлежки для слабых и старых людей. Не теряй возможности, зайди туда хотя бы на час. Набери им воды, наруби дров. Для добрых дел нужны не деньги, достаточно и добрых намерений.

– Учитель, я часто хочу многое изменить в моей жизни. Но дальше мыслей дело не заходит.

– Ты просишь совета? Что ж, это хорошо характеризует тебя. Обычно люди советы принимают каплями, а раздают ведрами. Дело в том, что ты боишься серьезных перемен. Но если хаос настойчиво стучится в твой дом, открой ему. Он-то и расставит все по нужным местам. Когда кажется, что цель недостижима, изменяй не цель, а план, как ее достигнуть.

– А если я ошибаюсь, и перемены пойдут мне во вред?

– Ошибка – это не когда ты ошибаешься, а когда не исправляешься. Что мешает тебе попробовать, а если не получится – извлечь опыт, и попробовать еще раз, уже с новым уровнем знания? Наша жизнь – это путь постоянного совершенствования.

Я и учитель Кун вздрогнули почти одновременно. Позади, пока еще на большом расстоянии, но совершенно явственно слышался мощный топот лошадиных копыт. Преследователи. Вероятно, правитель послал их, чтобы его советник не ускользнул и понес суровое наказание за свою вчерашнюю неслыханную дерзость. Перечень долгих, страшных и мучительных казней в древнем Китае был необъятным. Я обернулся к нему. Высокий, величавый еще минуту назад человек вжался в деревянное сидение, сгорбившись и втянув плечи, в его глазах светился страх, граничащий с отчаянием.

Я изо всех сил подхлестнул лошадей, но состязание в скорости с наездниками было неравным. Спустя недолгое время они были уже за нашими спинами. Я боялся, что они начнут стрелять в нас из луков. Впереди, прямо посреди дороги, как назло, виднелась глубокая прогалина, наполненная водой и грязью, преодолеть которую на скорости, не разбив колесницу, было невозможно. Мне пришлось резко осадить лошадей. Я оглянулся. Преследователей было трое; они казались молодыми, почти юными, и были одеты не по-военному.

Кун-Цзы закрыл глаза – возможно, читая короткую молитву Небу. Затем резко оглянулся. Тут же вскочил на ноги, вне себя от радости.

– Цзэн-Цзы! Ю Жо! Янь Юань!

– Учитель, как вы могли покинуть нас, не взяв с собой? Как мы можем жить, не следуя вашему учению?

– Я не хотел навлечь на вас беду!

– Мы узнали о вашем отъезде на рассвете и сразу же, бросив все, поспешили за вами!

Молодые ученики клялись учителю в верности и обещали следовать за ним куда угодно. Я понял, что моя дальнейшая помощь Кун-Цзы уже не требуется. Перед тем, как уйти, я задал ему еще один, последний вопрос.

– Вы могли бы сформулировать главную идею вашего учения в одной фразе?

Он обернулся ко мне с улыбкой.

– Разумеется. Не делай другому того, чего не желаешь себе.

Это было известное во все века так называемое «золотое правило нравственности». Задолго до христианских мыслителей, впервые в истории, его сформулировал этот китайский мудрец две с половиной тысячи лет назад.

Я долго стоял на грязной проселочной колее, глядя им вослед. Я знал, что в государстве Вэй дела у Кун-Цзы вновь не сложатся, он сменит еще несколько покровителей, история повторится и с ними. В старости ему придется вернуться домой, в княжество Лу, которое он сейчас так спешно покидал, и встретить там смерть: по-прежнему в бедности, и по-прежнему в кругу верных учеников. На закате жизни Кун-Цзы напишет несколько книг, которые не оценят современники – и они сохранятся в библиотеках после его смерти лишь по счастливой случайности.

Эти книги миллиарды китайцев всех последующих эпох будут знать наизусть.

Глава 4
Ничего снаружи, все в тебе (Будда Шакьямуни)

Место: Древняя Индия, Бенарес (современная северо-восточная Индия, город Варанаси)

Время: 522 год до нашей эры

Индия. Такое разнообразие красок, вкусов, запахов, архитектуры вряд ли можно еще где-либо увидеть. Я отметил про себя, что за две с половиной тысячи лет эта страна почти не изменилась.

Я стоял на берегу Ганга, в Варанаси, который уже тогда был священным городом индуизма. Вокруг было настоящее столпотворение. Погонщики слонов громкими криками разгоняли прохожих на своем пути. Берега великой реки были застроены длинными каменными трех– и даже пятиэтажными зданиями, которые для столь древних времен казались настоящим чудом. Передо мной был практически людской муравейник. Яркая одежда, сильный запах пряностей в воздухе, миниатюрные смуглые девушки с гибким станом, множество торговцев едой и самыми разными товарами. Оказавшись здесь, я просто стоял, завороженный открывшимися видами. Нет, древность не была скучной, отсталой, убогой. Напротив – колорит, краски, эмоции, архитектура вокруг поражали воображение.

Варанаси и тогда, и сейчас был главным местом религиозного поклонения на берегах Ганга. Здесь построены десятки величественных храмов, посвященных в основном Шиве. На каменных лестницах, ведущих от храмов к реке, лежали десятки тяжелобольных и умирающих людей. Они с нетерпением ждали смерти, кремации, чтобы их прах был развеян над великой рекой. Мимо жалких неприкасаемых, почти голых, сидящих спиной к спине человек по десять в смердящей грязи отхожих придорожных канав, следовали грандиозные экипажи с величественными брахманами, чьи одежды из тонких цветных тканей были украшены искусной вышивкой и драгоценными камнями и источали ароматы мускуса и дорогих специй. Отовсюду доносилась резковатая, нестройная музыка. Возницы то и дело с криками разгоняли хлыстами незнатных прохожих, невовремя замешкавшихся на их пути.

Вдоль реки стояли длинные деревянные обозы, на которых с почетом, цветами и неспешными проникновенными молитвами сжигали трупы умерших. Вода Ганга в центре Варанаси казалась черной от высыпаемого в нее праха людей. От реки тянуло запахом нечистот, но множество людей, в основном женщин, наклонялись, чтобы набрать воды для домашних нужд в большие кувшины. Некоторые пили прямо из реки, зачерпывая мутную и грязную воду ладонями.

Я шел дальше вдоль берега, наблюдая один погребальный костер за другим. Внезапно окружающий шум, к которому мой слух уже начал привыкать, пронзил громкий и отчаянный детский крик. Я невольно оглянулся в сторону кричавшего. Открывшаяся картина столь сильно поразила меня, что я вряд ли смогу ее забыть. Двое высоких, в ярких одеяниях и высоких головных уборах мужчин не торопясь, обстоятельно привязывали юную, смуглую, с тонкой талией девушку к обозу для погребального костра, где уже лежал труп полного пожилого мужчины с окладистой бородой. Очевидно, это был обряд сати, когда живую жену, согласно древнеиндийским обычаям, сжигали вместе с умершим супругом, чтобы она могла сопровождать и ублажать его также и в мире мертвых. Я бросился помочь ей, но двое крепко сложенных индийцев оттолкнули меня с такой силой что я упал на землю. Встав, я снова попытался вмешаться, но получил еще один сильный удар в спину. Тем временем брахман, прочтя молитву, факелом поджег связки соломы, на которых сидела девочка. Почти сразу весь обоз объяло пламя, а жуткие предсмертные крики несчастного ребенка вскоре стихли в громком треске большого огня.

С трудом взяв себя в руки, я быстро зашагал прочь от этого места и от грязного, смердящего берега реки.

Я окликнул колесничего, попросив его довезти меня в Оленью рощу. Она находилась за пределами Варанаси, километрах в десяти к северу. Здесь был густой лес, принадлежащий местному радже. В этом живописном природном уголке водились антилопы и олени, на которых раджа иногда охотился вместе со своими высокородными гостями. Посторонним в рощу входить не воспрещалось, однако людей там было немного: все знали, что местная трава буквально кишит смертоносными королевскими кобрами. А тех смельчаков, которых не пугала встреча с коброй, отталкивала возможность встретить одного из суровых аскетов, которые часто находили приют в этой роще. Их облик был настолько неприятным, что желающих повстречаться с таким отшельником было немного.

Но как раз эти люди, чрезвычайно странные во всех отношениях, мне сейчас и были нужны.

Издали аскеты казались похожими на неподвижные растения. Их было пятеро. У каждого – длинные, лоснящиеся жиром волосы и жутковатые, годами нестриженные ногти на руках и ногах. У некоторых волосы были длиннее метра и закручивались в причудливые космы. Аскеты сидели под деревьями одной тесной группой, неподвижно, в позе лотоса. Казалось, что они не меняли позу по многу дней подряд, а может, и по многу недель. Питание этих людей часто состояло из одного-единственного зернышка риса в день. Но порой, стремясь к некоторому разнообразию, они охотно ели траву под своими ногами, закусывая ее лепешками из слежавшегося коровьего навоза.

Старший из аскетов лежал в густой траве под раскидистым баньяном, одетый в древесную кору. Когда я приблизился, он повернул ко мне голову и открыл глаза. Более страшного взгляда я не видел еще никогда. Его глаза – и зрачки, и белки – были абсолютно желтыми. Казалось, на меня взирала сама преисподняя.

Я взял себя в руки и протянул ему небольшую миску с кашей, которую купил на базаре в Варанаси. Отшельник зашипел на меня, оттолкнул миску ногой, и каша разбрызгалась по траве. Один из его спутников что-то выкрикнул и швырнул в меня комком навоза. Я сделал вид, что благодарен мудрым отшельникам за радушный прием и попросил разрешения остаться с ними ненадолго. Объяснил, что у меня нет в Индии ни одного родственника, ни жены, ни детей. Я пришел к ним с нижайшей просьбой не отталкивать меня и помочь в познании мира.

Наконец этот старший из пятерых аскетов по имени Брамачарин жестом дал своим единомышленникам разрешение, ползая на четвереньках, собрать остатки каши в густой высокой траве. Видимо, они давно не вкушали столь изысканной пищи. Глядя на их внешность, можно было подумать, что они давно забыли нормальную человеческую речь. Однако когда Брамачарин наконец заговорил со мной, его речь звучала связно, разумно, образно, и выдавала его изрядный интеллект. Я еще раз поблагодарил его и попросил разрешения помедитировать среди них хотя бы до заката.

Раздетый до набедренной повязки, я занял место под толстыми ветвями баньяна, где солнце палило не так нещадно. Скоро мне захотелось пить, но, когда я увидел общую плошку, наполненную грязной серой водой, моя жажда сразу утихла. Я прислушивался к шорохам в траве, которые могли означать приближающуюся огромную кобру, но все было спокойно, и через недолгое время, сидя почти обнаженным в тени в позе лотоса, я погрузился в дрему. Перед моим внутренним взором мелькали яркие образы – люди и события, которые почему-то в этом месте, в полусне, казались мне даже более настоящими, чем если бы я их видел на самом деле.

Разбудили меня шум и крики отшельников, когда солнце уже начало клониться к закату. Кричали они столь громко, что сперва я подумал, будто они увидели разозленного слона или даже тигра – нечто страшное, сильно их напугавшее. Однако это были не звери, а люди: к нам неспешно приближались трое. Шедшего впереди я сумел рассмотреть внимательно.

Это был довольно высокий для индийца, статный, широкий в плечах, и в то же время очень поджарый человек с коротко стриженными волосами необычного для Индии рыжеватого цвета, довольно светлые. Черты его лица были правильными, но трудно было бы назвать его красивым. Привлекательным было скорее выражение его лица – чрезвычайно спокойное и уверенное. За ним почтительно следовали двое скромно одетых молодых людей непримечательной внешности.

При виде этой троицы аскеты, с ужасом вскочив на ноги, принялись кричать и кидаться комьями грязи, изрыгая изощренные ругательства сразу на нескольких древних языках. Но человек, в которого попало несколько комьев, словно не обращал на такую реакцию никакого внимания – будто ничего другого от отшельников и не ожидал. Старший аскет негодовал сильнее всех. Приблизившись к пришедшему, он грозно указал на него пальцем:

– Презренный Гаутама! Изменник! Сластолюбец! Как ты вообще посмел вновь появиться здесь спустя столько времени? Боги обрушат на тебя весь свой гнев! Шива разотрет тебя в порошок за твою гордыню и непомерные грехи!

Человек просто стоял, молча глядя в лицо аскету. Из дальнейшей гневной отповеди я понял, что пришедший когда-то был одним из них, и даже прожил с ними долгое время – похоже, несколько лет, но затем покинул их общину и выразил несогласие с их образом жизни, назвав их «глупыми и бесполезными», чем оскорбил аскетов до глубины души. Люди всегда особенно сильно ненавидят тех, кого когда-то любили.

– Преклони колени, несчастный, в свой смертный час! Шива поразит тебя своим вселенским огнем! Нет тебе прощения ни в этой жизни, ни в следующих!

Дождавшись окончания тирады и словно наслаждаясь наступившей тишиной, подошедший заговорил. Его голос был негромким, невероятно спокойным и словно повелевающим:

– Один день человека, узревшего Истину, ценнее целой жизни того, кто о ней не знает. Забудьте о Шиве и всех остальных ваших богах. Их не существует. Вы сами их выдумали.

– До чего же ты возгордился, уйдя от нас, Гаутама. Твой разум явно помутился. Как смеешь ты говорить, что великие боги, создавшие мир и управляющие им, не существуют? Не позорь своим дерзким пустословием славный род Шакьев. Это надругательство над памятью твоего отца!

– Не смейте звать меня Гаутамой. Меня прошлого более не существует: я узрел свет ослепительной истины и пробудил свой разум. Сюда же я пришел, чтобы принести вам весть об этом.

– Уж не считаешь ли ты себя Буддой, великим Пробужденным? Даже из тысяч святых отшельников Буддой еще никто не стал при жизни. И уж точно им не стать тебе, предатель!

Выкрики и оскорбления аскетов на человека, похоже, производили впечатление не большее, чем комариный писк. Казалось, что его вообще ничто не может вывести из себя. Он продолжил:

– Знаете, почему хороший музыкант никогда не тянет струну ни слишком сильно, ни слишком слабо? Потому что тогда он либо порвет ее, либо не издаст ни звука. Хороший музыкант играет на струнах плавно, натягивая их примерно на половину от возможного. Так же поступает и мудрый человек: он ступает аккурат посередине: не поддается похоти и соблазнам, но и не впадает в крайнюю аскезу. Отказывая себе абсолютно во всем, вы лишь напрасно изводите собственные тело и ум.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что тебе ведом другой путь достижения мокши – религиозного экстаза?

– Я знаю, как добиться несоизмеримо большего. Я мог бы открыть вам прямую дорогу в нирвану. В ней можно слиться духом со всей Вселенной, отринув навечно любое из страданий.

– И кто же из великих брахманов поделился с тобой этим тайным знанием?

– Я первый среди людей, родившихся с начала времен, которому открылось это знание. Это стоило огромных усилий. Покинув вас, я долго скитался и почти потерял надежду. Я понял, что мне незачем жить в мире дальше, не зная истины. Я просидел неподвижно под деревом Бодхи 49 дней. Дьявол Мара испытывал меня так, как не соблазнял еще никого из смертных. Прозрение пришло ко мне в один миг. Мне стали ведомы тайны сансары – цикла перерождений, счастья, горя, любого знания. Мне не хватило бы целой жизни, чтобы рассказать обо всем, что открылось мне в этот миг. Пробудившись, я долго размышлял о том, должно ли делиться этим Знанием с людьми, или оно принадлежит только мне одному. Я блуждал по саду, где мне случайно встретились двое торговцев. Заметив мою крайнюю худобу после столь долгого поста, они протянули мне с улыбками две медовых лепешки, и за всю свою жизнь я не пробовал ничего вкуснее тех лепешек. Я понял, что это – знак, и обратился к ним с речью. Когда я закончил, они сказали, что будут следовать за мной и помогать проповедовать мое учение до конца своих дней.

Я взглянул на молодых людей, стоявших на почтительном расстоянии от Просветленного. Аскеты собрались в круг, о чем-то тихо переговариваясь. Казалось, интерес к познанным отступником тайнам бытия боролся в них с желанием прогнать его прочь. Шли минуты, аскеты по-прежнему совещались, повернувшись к нему своими изможденными спинами.

Чтобы прервать неловкое молчание, я заговорил первым. Просветленный – а это и был Будда – не знал меня, но даже моя необычная для Индии внешность и светлая кожа, как и все остальное в этом мире, его не смущали.

– О, славный принц из рода Шакьев! Прошу тебя, раскрой нам твою мудрость.

Отшельники, кажется, тоже были не против, хотя из гордости им это и было трудно признать.

– Прежде всего, мне открылись четыре благородные истины. Первая истина заключается в том, что вся человеческая жизнь – это страдание. С болью человек приходит в этот мир, и с болью уходит. Кем бы он ни был, итог всех его жизненных усилий – увяданье, старость, болезни, смерть, нередко мучительная. Кто-то возразит, что в жизни есть немало удовольствий. Однако любому мало-мальски мудрому человеку известно, сколь они мимолетны и непостоянны. Радость обладания чем-либо вскоре сменяется страхом потери. Кроме того, человек, заполучив что-то, сразу мечтает о чем-то большем, и, не имея этого, вновь испытывает досаду и тоску. Радость любви сменяется ревностью, а затем и огромной болью утраты любимого человека из-за его измены, ухода или смерти. Мне самому довелось обладать всем, чего только может пожелать человек: я жил в великолепном дворце, вкушал изысканные яства, у меня были прекрасные жена и сын, не было числа драгоценностям в моих ларцах и на моих пальцах. Но был ли я счастлив? Иногда мне казалось, что мне хорошо. Но такое чувство всегда было скоротечным. Большую часть времени я ощущал себя глупым и беспомощным как младенец; в душе моей всегда таилась глубокая тоска. И чем дальше, тем сильнее. По-настоящему я жаждал только одного: мудрости и знаний. Когда я обрел мудрость, я стал счастливейшим из людей.

Итак, любое удовольствие – это врата страдания, причем со временем все более сильного. Но в чем источник этих тяжелых страданий, этой неизлечимой болезни души?

На это дает ответ Вторая истина. Источник страданий – это желание, жажда, влечение. Но не они страшны сами по себе, а та привязанность к вещам, людям, образам, которую они порождают. Истина в том, что наши привязанности – основа наших страданий. Привязанность возникает из ложного понимания мира. Нам кажется, что мир – это нечто наполненное и постоянное, и что нечто из него – реально, долговечно и нам принадлежит. Истина же состоит в том, что мир на самом деле совершенно пуст. Все, что, как нам кажется, мы имеем, существует только в нашем личном воображении. Вы любите женщину, и вам кажется, что она любит вас. Но на самом деле то, что происходит в ее душе, вам неведомо. Вы любуетесь прекрасным золотым кольцом на пальце, но стоит ему соскользнуть и упасть в колодец, и оно никогда впредь не будет вашим – потому что оно никогда и не было вашим. Вы смотрите на нежно-розовый цвет распустившейся розы, но, когда солнце зайдет, вы обнаружите, что ее цвет – темный, а наутро она уже увянет. Мир внутри человека – всего лишь иллюзия. Вы уверены в том, что вы существуете. Но для Вселенной вы – ничто, а ваша жизнь короче, чем взмах крыльев бабочки. Все вокруг ежесекундно меняется. Человек… Дерево… Храм… Ничто не имеет «истинной», подлинной сути. Все, что вы видите вокруг, является «настоящим» только сейчас и только в вашем воображении.

Для чего испытывать страсти и привязанности, если все столь призрачно, если мир бесконечно меняется?

Ответ на это дает Третья истина. Тот, кто не испытывает привязанностей, не поддается страстям о преходящем, контролирует свой разум – не подвержен страданию. Им просто неоткуда взяться, и они прекращаются, не начавшись. Если мир воображаем, то почему бы не использовать сокрытые в себе силы, чтобы наполнить себя радостью, постоянным блаженным спокойствием? Забудьте об эгоизме, постарайтесь увидеть вещи не такими, какими вы их хотели бы видеть, а беспристрастно, в их истинном свете. Кто отрекся от всех стремлений, сбросил оковы стремления к секундным удовольствиям, тот никогда не утонет в пучинах страстей. Как ветер не ловится сетью, так и несчастья не пристанут к мудрому.

Вы спросите – как можно добиться прекращения привязанностей и страданий? Как нужно жить, и что благородного, обуздавшего страсти человека ожидает в конце его пути?

Здесь мы приходим к Четвертой истине. Я уже упоминал о наилучшем для человека Срединном пути, одинаково далеком от крайностей. Он также называется Восьмеричным путем. Это путь соблюдения восьми главных заповедей. Первые две – это заповеди мудрости: о правильном воззрении и намерении. Под воззрением следует понимать отказ от страстей, намерение же – это Путь Освобождения. Следующие три заповеди – нравственные. Правильная речь: не лги, не груби, не пустословь. Правильное поведение: не убей, не укради, не изменяй жене. Правильный образ жизни: не ешь мясо, не торгуй оружием, не принимай алкоголь и дурман. Когда вы совладаете с этими пятью заповедями, тогда следуйте еще трем, духовным: правильное усилие, запоминание и сосредоточение. Сохраняйте постоянный полный контроль над своим телом и духом, старайтесь проникнуть в истинную суть и форму вещей, медитируйте. Соблюдать восемь заповедей необходимо неукоснительно. Сколько бы мудрых слов вы ни услышали, какой от них прок, если вы не следуете им? Тот, кто сумеет пройти прямо Восьмеричным путем, в момент физической смерти получит главную, сверхчеловеческую награду. Он не просто навсегда прекратит болезненную, полную разочарований цепь своих перерождений на земле, как об этом твердят брахманы. Его дух также станет частью великой Вселенной в вечной, блаженной, лишенной любых страданий нирване.

Один из аскетов, затаив дыханье слушавший бывшего принца Гаутаму, прервал его:

– Что такое нирвана? Она сулит достигшему ее вечное удовольствие?

– Нирвана стоит выше любых удовольствий. Это – конечная, высшая Цель. Однако объяснить ее понятными нам чувственными земными образами невозможно. Это просто иное состояние духа.

Настроение аскетов резко изменилось. Теперь они наперебой задавали вопросы.

– Люди каких каст могут попасть в нирвану? Только брахманы? Презренные неприкасаемые и шудры после смерти могут переродиться разве что в таракана, или, если повезет, в крокодила?

– Ни один человек не рождается презренным. Презренны только дела. Даже Верховный Брахман достоин презрения, если поступает низко и подло. А человек, рожденный в сточной канаве, но помогающий ближним, заслуживает уважения, и при условии соблюдения заповедей и упорной работы над собой может достичь нирваны, как и любой другой.

– Существует ли карма, предопределена ли человеческая судьба?

– Карма человека меняется каждый день в зависимости от его поступков, которые проистекают от его мыслей. В мире нет ничего предопределенного. Все происходит по воле людей, а не сверхъестественных сил. И если воля людей направлена на добро, то и весь мир вокруг будет добрым.

– Думаешь, люди поверят и пойдут за тобой? Как им жить, когда ты отказываешь им в их богах?

– Зачем нужны боги? Каждый человек – сам себе светило. Самый яркий свет исходит изнутри.