Текст книги "Гнилой"

Алекс Бор
Гнилой

1

Уходя, он все-таки оглянулся. Окинул взглядом узкую комнатушку, похожую на монашескую келью.

Продавленный диван, стол с табуретом, в углу свалены книги. Холодильник, который мог, наверное, помнить полет Гагарина, крякнул, как подраненная утка, – и обиженно умолк. Мужчина усмехнулся, поправил рюкзак – лямка лежала неудобно, натирая плечо, – и прикрыл дверь.

Он никогда не запирал комнату – когда замки были помехой для двуногих крыс? Но вряд ли кто-то сунется в его жилище, пока нет хозяина, – Прохан, если узнает, голову отрежет.

«Он, если что, и мне отрежет», – подумал мужчина. И снова удивился тому, что все еще жив. Что его до сих пор не пристрелили. Или не задушили во время сна. Все знали, что он никогда не запирается, полагая, что от судьбы все равно не уйти. Хотя – продолжал он размышлять, шагая по коридору, едва освещенному тусклыми лампочками, вкрученными в плафоны через каждые десять метров – если его убьют, то где они найдут такого же? Везучего, как тысяча чертей…

Если только на Хламе, но кто из заводских по доброй воле сунется к хламским? Те вообще в последнее время отморозились на всю голову, палят во все, что на глаза попадается, а потом разбираются. И ладно бы беспредельничали на своей территории – бойцы с Хлама держали в страхе все Ближнее Заволжье, доходили даже до руин Речного вокзала. Хотя что значит – «доходили»? Дойти можно куда угодно, были бы здоровые ноги. Но дойти – это еще половина дела. Вторая половина – живыми уйти. Вот так и хламские: дойти-то дошли, а вот обратно вернулось меньше половины. Речники – ребята тоже серьезные, они тоже чужаков не любили и мало кого пускали на свою территорию. После той стычки их совсем мало осталось. С десяток. Включая Гусара, бойца из затверецких, который пятерых стоил. То есть такие слухи ходили. А правда это или нет – никто не проверял. Жизнь дороже…

Под эти мысли он дошел до двери в конце коридора и постучал, как было условлено.

Тяжелая металлическая дверь со скрипом открылась, представив взору просторное помещение, похожее на древний офис. Правда, никаких компьютеров и прочих ноутбуков не наблюдалось – вокруг засаленного стола сидели четверо бойцов и резались в карты. Но не по-серьезному, на «валюту», а всего лишь на интерес.

Так Прохан решил. Чтобы ненужных обид не было.

– Гнилой пожаловал. – Лысый детина с косым шрамом через лоб и тремя зубами, которые торчали из пасти, когда он лыбился, оторвался от игры и вперился зенками болотного цвета в переносицу вошедшего.

Изо рта Зубастика постоянно разило гнилью – вот бы кому подошло погоняло Гнилой! – однако и рукопашник был хороший, и стрелял метко.

– Ну что, сталкер, на волю? – подал голос парень с длинным, как у Буратино, носом, который украшала бородавка, похожая на еловую шишку.

Буратино было шестнадцать, он родился через год после Катастрофы и не помнил другой жизни.

Гнилой кивнул. Дежурные бойцы не могли помешать ему: Гнилой был сталкером и имел право уходить и приходить когда захочет. Только Прохан имел над ним власть – как и над всеми обитателями Завода.

Но если бы сейчас Прохан запретил ему идти, то он, Гнилой, все равно пошел бы.

Потому что он должен был пойти.

И Прохан это понимал, поэтому не препятствовал. Только сказал:

– Ты понимаешь, что без шансов?

Гнилой понимал.

Но он уже принял решение.

И это было его решение. Только его.

И Прохан не возражал. Молча расстелил изорванную карту Твери и окрестностей.

Бумажная карта была ровесница Катастрофы.

Они водили пальцами по карте, прикидывая маршрут, и Прохан отсоветовал идти через Хим и Деревню – то есть самой короткой дорогой.

Доходили слухи, что в Деревне кто-то поселился. Но люди или зомбяки – никто не знал.

А идти через Хим вообще равносильно самоубийству.

Даже для везунчика, такого как Гнилой.

«Там очень плохая земля, – сказал Прохан. – Засасывает и съедает. Но не расширяется».

То, что не расширяется, было хорошо.

Но кто знает, как там будет дальше…

Может, как в Торжке, где три года назад возникла похожая аномалия. Сначала в районе Монастыря, а потом охватила весь город и километров пятьдесят по периметру. Не выжил никто…

Гнилой и Прохан допоздна просидели над замусоленной картой. Оба понимали, что эта дорога – в один конец. И даже до конца можно не дойти. Особенно если идти по железке. Но другого пути все равно не было. Обходить железку – это делать большой крюк, заходить в лес. А кто знает, кто сейчас в этом лесу живет…

Но Гнилой уже решил, что пойдет.

А у Прохана, конечно же, был свой интерес.

Гнилой считался лучшим сталкером. Он всегда возвращался.

Прохан надеялся, что Гнилой вернется и на этот раз. А потом расскажет обо всем, что видел. Особенно о Вокзале.

Под Вокзалом были хорошие подземные убежища. Построили их в конце восьмидесятых годов прошлого века. Во времена почти былинные, ибо кто сейчас помнит страну, которая когда-то называлась СССР? Даже старики не помнят. Но все, даже зеленые юнцы, знают, что в СССР готовились к ядерной войне и поэтому плохих убежищ не строили. Вот и это убежище – Завод, тоже построили во времена СССР…

И Прохан был искренне благодарен за это погибшему почти сорок лет назад государству.

2

Миновав еще одну металлическую дверь, Гнилой вышел в очередной коридор. Электролампочки здесь горели ярче и были натыканы через каждые три метра.

Он остановился за секунду до того, как из бокового ответвления коридора раздался окрик:

– Стоять!

Вспыхнул яркий свет, ослепив привыкшие к полутьме глаза.

Гнилой прищурился, но рук, чтобы прикрыть глаза, не поднял: кто знает, как его движение могло быть воспринято. Часовые могли оказаться очень нервными, сразу палить бы начали.

Когда глаза перестали слезиться от яркого света, что бил из ручного фонаря, Гнилой увидел перед собой двух молодых бойцов. Молокососов не старше восемнадцати.

Но по их лицам было видно, что они родились с автоматами в руках.

– А, это ты, Гнилой, – откуда-то возник третий, старший караула. В комбинезоне антирадиационной защиты. И тоже с автоматом.

Правда, он тут же убрал его за спину.

– Отбой, парни…

* * *

Когда за спиной закрыли люк в подземное убежище, Гнилой снял рюкзак и уселся на него, положив автомат на колени.

И просидел так полчаса, ни о чем не думая. Он не боялся, что его обнаружат чужаки: противопехотные мины – самое действенное средство, которое отрывает не только ноги и яйца, но и желание без спроса соваться на чужую территорию. Ну а потом часовые устроят любому выжившему калеке допрос с пристрастием… Бойцы отлично ориентировались даже в темноте – Прохану где-то удалось раздобыть приборы ночного видения. Где – он не говорил. Да никто и не спрашивал. Правда, ходили слухи, что там, где эти приборы хранились, теперь хранятся человек двадцать. В виде трупов. Незахороненных… ибо зачем? Зомбякам, которые выходят на охоту по ночам, тоже чем-то надо питаться…

Поэтому ночью наверх никто не высовывается, кроме караульных и сталкеров. Гнилой много раз ходил в ночное. Зомбяков он не боялся. Его интуиция, о которой уже лет десять ходили легенды, позволяла ему чуять опасность за километр, так что он даже иногда жалел, что ни разу не столкнулся нос к носу с теми, кто уже перестал быть людьми.

Хотя Гнилого порой занимал вопрос: вот те люди, которые считают себя людьми, – разве они на самом деле люди?

Вот он сам, Гнилой, – разве он по-прежнему человек?

3

Он дождался, когда тяжелая серая хмарь, спрятавшая солнце много лет назад, чуть посветлела, и только тогда двинулся в путь.

Он был уверен, что доберется к Барьеру до сумерек – в июне темнеет поздно.

Дыхание сразу сбилось – он пошел прямо по груде битого кирпича, которую не хотелось обходить.

Прохан был прав, когда сказал ему: «Ты хоть и мой лучший сталкер, но как был гнилым, так им и останешься, пока не сдохнешь».

Прохан был прав.

Но именно Прохан и посоветовал идти на рассвете.

«Береженого бог бережет», – буркнул он, положив на плечо Гнилого широкую, как лопата, ладонь.

Такими ручищами легко убивать – не раз думал Гнилой. И если тот когда-нибудь решит свернуть мне шею… то я не буду сопротивляться.

«А не береженого конвой стережет!» – добавил Прохан.

И захохотал.

Прохану было около шестидесяти, его тело сплошь покрывали татуировки, и Гнилой был уверен, что до Катастрофы тот сидел в тюрьме. Но, понятное дело, ни о чем таком он у Прохана не спрашивал.

В этом новом мире, что родился под грибами ядерных взрывов, считалось плохим тоном интересоваться у кого бы то ни было его прошлым.

Невинный вопрос о том, чем твой собеседник занимался до Катастрофы, вполне мог закончиться для слишком любопытного пулей или ударом ножа.

Гнилой и сам так поступал.

Иногда…

А потом люто себя ненавидел и напивался до беспамятства.

4

Когда Гнилой выходил «на прогулку», лишнего он не брал.

Только самое необходимое.

Вот и сейчас в его рюкзаке лежало несколько банок консервов, две фляги с водой, аптечка, коробки с патронами.

По карманам комбинезона были рассованы гранаты, а в рукавах пряталось по паре ножей.

А на плече висел автомат – привычный спутник любого человека, выжившего после Катастрофы.

Гнилой как-то поймал себя на мысли, что если до Катастрофы люди не выпускали из рук смартфоны, то теперь они точно так же не расстаются с оружием.

Эта мысль показалась ему забавной.

* * *

Над убежищем когда-то стояли корпуса завода.

Вагоностроительного завода, самого крупного в Твери, если верить старикам, которым посчастливилось на нем работать.

Правда, тогда они еще не были стариками…

Теперь на месте завода – кирпично-бетонное крошево. Кое-где высились оплавленные стены, которые почему-то не рухнули за пятнадцать лет.

Хотя по всяким законам физики должны были давно рассыпаться.

Что-то в этих стенах было не так, и к ним старались не приближаться. Хотя опасности они как будто не представляли. Даже не фонили.

Удар пришелся не на сам завод: ядерный гриб вырос над площадью с символическим названием – площадь Конституции. И на месте площади появилась глубокая воронка. Что стало с людьми, которые жили рядом, в многоэтажках микрорайона Юность – об этом думать не хотелось.

Впрочем, им повезло: умерли они мгновенно.

Ударная волна смела заводские корпуса. И только подземные бомбоубежища, которые построили во времена СССР, уцелели. Именно они и стали сначала прибежищем, а потом и родным домом для нескольких тысяч выживших.

Среди этих счастливчиков оказался и Олег Воронцов, молодой человек тридцати трех лет от роду.

Тогда он еще не носил погоняло Гнилой.

До Твери долетели всего три боеголовки, но их оказалось достаточно, чтобы полностью уничтожить город.

Одна разорвалась на Петербургской заставе. Над зданием пожарной части.

И адский огонь испепелил улицу Горького, набережную Афанасия Никитина, переулки Никитина и Артиллерийский.

Ту часть Твери, где прошло детство и юность Олега.

Где стояла обычная панельная пятиэтажка, в которой он жил с трех лет.

Олег не сгорел вместе с домом, потому что поехал с утра на собеседование, по поводу работы. Контора находилась в центре города, в гостинице «Селигер». Было ли собеседование успешным, Олег так и не понял: менеджер по персоналу – молодой, но очень важный мужчина – пожал ему руку и, дежурно улыбнувшись, выдавил сквозь белые, как на рекламе, зубы: «Вам позвонят».

А это значило, что не позвонят. Чтобы успокоиться, Олег пошел домой пешком. Прошел по Советской улице до Городского сада, посидел на скамейке, раздумывая о том, что делать дальше и позвонить ли Светке… В конце концов, решил, что раз она опять решила его бросить, то пусть сама звонит.

С этими мыслями он поднялся со скамейки и по Старому мосту перешел на свою сторону Волги.

И едва оказался на берегу, услышал оглушительный вой и увидел, что на город летит смерть.

Правда, он сначала не понял, что это была смерть. Но интуиция спасла Олегу жизнь: еще не до конца осознав, что происходит, он упал на песок городского пляжа, даже сделал попытку зарыться в него, превратиться в маленькую, незаметную песчинку. Потому что только став песчинкой, можно было остаться в живых…

Олег накрыл голову руками, и не видел, как погибал его город. Не слышал его предсмертных стонов. Он оглох почти сразу, когда обрушилась ударная волна. А не ослеп он только потому, что крепко зажмурил глаза.

…Когда Олег очнулся, он не сразу понял, где находится и что произошло. Он сидел на песке, словно пьяный. Зрение и слух возвращались медленно, голова гудела как церковный колокол, по которому долго колотили гигантским билом.

Он с трудом поднялся на ноги, огляделся. Сталинки с набережной пропали, многоэтажек улицы Горького тоже не было видно. Воздух пах гарью, глаза слезились от едкого дыма.

Он чувствовал: случилось что-то страшное – но не мог поверить, что на самом деле началась война. Ядерная война, о которой он читал в фантастических романах, но не верил, что такое может случиться… Хотя с тревогой смотрел новости по телевизору, слушал воинственные заявления политиков и генералов.

Но не верил, что эти люди переступят черту…

И, видя перед собой горящие руины родного города, он по-прежнему не верил…

Кожа на голове и лице жутко зудела, руки чесались, – и надо было пойти домой, чтобы смыть с себя грязь, которая впиталась в кожу, пока он валялся в песке.

Олег был твердо уверен, что его дом цел.

Но когда он добрел до родной улицы, то еще долго стоял у оплавленных руин, и ему казалось, что это кошмарный сон, и надо немедленно проснуться, и тогда, наконец, закончится эта жуть и все будет по-прежнему.

Но кошмар не кончался, и пробуждение не наступало. По руинам, как сомнабулы, бродили какие-то тени, похожие на людей… Или люди, похожие на тени… Олегу врезалась в память девочка, лет четырнадцати. Она лежала на земле и плакала, и никто не обращал на нее внимания. На девушке почти не было одежды – какие-то обгорелые лохмотья, которые не закрывали очень внушительных размеров грудь, совсем не подростковую, с крупными красными сосками.

А еще у девушки не было ног ниже колен.

Олег не помнил, сколько времени он простоял над девочкой, переводя обезумевший взгляд от сосков, похожих на капли крови, на обрубки ног, вокруг которых вся земля была красной. Девочка плакала, размазывая слезы окровавленными руками, и от этого казалось, что ее лицо тоже изранено.

И лишь на груди не было ни капли крови.

Только ярко-красные бугорки сосков…

А потом в мозгу Олега словно что-то переклинило, он отвернулся от умирающей девочки, нашарил в кармане джинсов мобильник.

Набрал номер Светки. Он вдруг представил, что она тоже сейчас где-то лежит и умирает – голая, с обрубками ног…

Он несколько раз набирал номер Светки, но телефон молчал.

Ядерный удар превратил его в бесполезную игрушку.

5

Прохан сказал, что не надо идти к Старому мосту. Мост недавно снова восстановили, как понтонный, но на переправе засели какие-то уж совсем отмороженные отморозки, и они за перевозку на другой берег требуют отдать им все, что у тебя есть.

Включая оружие.

И только после этого переправляют…

На дно Волги.

А если находятся смельчаки, которые начинают артачиться, их имущество все равно достается «паромщикам». Ну а тела опять-таки радостно принимает в свои холодные объятия Волга.

– Если ты не хочешь стать утопленником, то забудь про Мост, – с улыбкой посоветовал Прохан.

Прохан любил шутить, но его юмор никогда не был смешным.

* * *

До переправы, которая находилась недалеко от Петербургской заставы, Гнилой добрался спустя полчаса.

Едва Гнилой свернул к реке с тропинки, сначала из-за зарослей показалось дуло, а когда Гнилой остановился, вылезли два хмурых типа. Один носил черную бороду, и невозможно было разобрать, молод он или стар. Другой был абсолютно лыс, и даже издалека было заметно, что взгляд у него недобрый.

Гнилой держал ствол автомата горизонтально, палец гладил спусковой крючок.

Он не снял оружие с предохранителя – те, кто не избавились от этой дурной привычки, давно уже отправились пировать в чертоги Валгаллы.

– Эй, дядько, ты до нас? – прокричал бородатый, держа на мушке Гнилого.

– Может, и до вас, – ответил тот.

– Ну тады ходь сюды, если так. Только резко не шебуршись, мой кореш шибко нервный.

Не опуская ствол автомата к земле, Гнилой медленно подошел и остановился в пяти шагах от бородатого.

Который вблизи был очень похож на Фиделя Кастро.

– Ну, сказывай, мил человек, куда путь держишь?

– А ты, мил человек, всем всегда говоришь, куда путь держишь? – в тон бородатому спросил Гнилой.

«Фидель Кастро» насупился, оглянулся на товарища, который спустился к воде и возился у лодки.

– Слышь, Баграт, что он гутарит? Что с ним делать-то будем?

– Может, что и сделаем, – отозвался Баграт. Как ни странно, голос у него был писклявый, как у ребенка.

– А может, сначала поговорим? – Гнилой обратился к Баграту.

Интуиция подсказывала, что именно лысый с голосом ребенка здесь главный.

– Поговорим, отчего бы не поговорить? – прописклявил Баграт.

И резко развернулся.

На плече у него уютно лежал портативный подствольник. Хороший такой подствольник, с лазерным наведением. Секунды не пройдет, как от тебя и ошметков не останется.

– Ну, говори, – раздался голос бородача, который благоразумно отошел в сторону. При этом его автомат глядел Гнилому в лицо. – Говори, сталкер, а мы послушаем…

Гнилой молчал. Он понял, что влип. И первым выстрелить не успеет. А еще он подумал, что Прохан мог специально направить его в западню. Гнилой, конечно, хороший сталкер, опытный, много пользы принес. Но ведь, по сути, он же – гнилой…

– Ну что, дядько, стоишь, как член? – снова прозвучал писклявый голос лысого. – Стоишь и молчишь. Немой, что ли?

– Конечно, он не твой, – пробасил бородач. – А мой…

И захохотал.

При этом опустил оружие.

Вот тут бы и броситься в сторону, уходя с линии огня, а потом попробовать положить обоих.

Но Гнилой не двинулся с места.

Интуиция ему подсказывала: если дернешься – тут и ляжешь. А если проявишь хладнокровие – есть шанс. Потому что когда хотят убить – то стреляют сразу, а не ведут разговоры

Бородач, похожий на Фиделя, оборвал смех и вполне миролюбиво спросил:

– Ты ж Гнилой?

Тот кивнул.

– Ну а что тогда стоишь, как зомбяк беременный? – Писклявый снял с плеча гранатомет и тоже положил на землю. Однако Гнилой не спешил убирать палец со спускового крючка, и это не ускользнуло от внимания обоих собеседников.

– Зря ты вот так, мужик, – миролюбиво проговорил лысый. – Тебя ж Прохан прислал?

Гнилой молчал.

– Прохан – дружбан наш. Давний, – пробасил Баграт. – Так что мы тебя не обидим. Слышь, Жабчик, лодка готова.

– Это хорошо, – ответил бородач, погоняло которого совсем не соответствовало его внешности.

Гнилой наконец опустил автомат дулом к земле и подошел к лодке

– Правду баял Прохан: гнилой ты какой-то. – Баграт оглядел Гнилого цепким взглядом. И сплюнул сквозь редкие зубы в воду. Гнилой проследил за полетом желтой слюны и поморщился.

– Как тебя угораздило сталкером стать? Или ты не сталкер?

– Сталкер.

Желтый плевок Баграта медленно плыл по воде и не тонул.

– Да знаем мы, что ты сталкер, – раздался за спиной голос Жабчика.

И почувствовал, как в спину уткнулось что-то холодное.

«Ну вот и все», – понял Гнилой.

И эта мысль почему-то принесла облегчение.

– Да, теряешь навыки, – резюмировал Жабчик. Но ствол от спины убрал. – Жить устал?

Гнилой промолчал. Бородач был прав: он уже давно устал жить. И часто думал, что зря не умер еще тогда…

Когда над Землей взметнулись грибы ядерных взрывов.

– А ведь о тебе легенды ходят, – сказал Жабчик. – Ты ж и до Медного ходил, и путь до Комбината разведал, где Топь была.

Гнилой снова ничего не ответил. Ничего они о нем не знали, эти мужики…

И не узнают.

Потому что не их это дело.

– Ты молодца, сталкер! – Баграт протянул Гнилому широкую ладонь. Рука у него была мозолистой, шершавой. И очень крепкой. Как у Прохана.

Жабчик уже спустил лодку на воду.

Лодка была старая, деревянная.

– Тариф знаешь? – спросил Жабчик.

– Знаю. Я сниму рюкзак? Все там.

– Да сымай, только без резких движений. А то мало ли что… Тут место топкое…

Пока Гнилой снимал рюкзак, лысый внимательно разглядывал свои крепкие ладони.

…Когда пять банок тушенки и три упаковки с гранатами перекочевали Баграту, тот сразу сменил грозное выражение лица на приветливое.

Даже заулыбался.

Но эта улыбка не была человеческой.

Так, наверное, мог улыбаться зомбяк, когда готовился к трапезе.

6

На том берегу не было ни одной живой души. Только метрах в двухстах чернел остов церкви. Гнилой сразу решил, что мимо руин церкви он не пойдет, хотя там путь до Вокзала ближе.

– Ну, прощевай, сталкер! – Бородатый, который славно поработал веслами, протянул ему руку.

У Жабчика тоже была сильная ладонь.

– И тебе не хворать, – ответил Гнилой.

– Ну, бывай, Гнилой, – Баграт опять протянул ему руку.

На этот раз он мял ладонь Гнилого дольше, чем нужно, и тот всерьез начал опасаться, что на прощанье Баграт все-таки решил сломать ему пальцы.

– Может, еще свидимся, как думаешь? – Жабчик склонил голову по-собачьи и пристально посмотрел Гнилому в глаза. – Когда обратно вертаться будешь…

– Я не знаю, когда пойду обратно.

– Смотри, сталкер, – Жабчик покрутил головой, насаженной на бычью шею. – Может, компаньон нужен, а то мало ли что?

– Спасибо, но я должен сам…

– Смотри, – Жабчик вздохнул.

– Только мимо церкви не ходи, – подал голос Баграт. – Там зомбяки сидят, среди бела дня людей харчат.

– Я знаю путь, – сказал Гнилой.

– Ты знаешь Путь? – усмехнулся Баграт. – Ну да, конечно, ты же сталкер. Причем самый удачливый сталкер. Ты веришь, что знаешь Путь.

– Я верю, что знаю Путь, – проговорил Гнилой, пробуя на вкус это слово: «путь».

– И правильно. Путь – он у каждого свой. У тебя, например…

Баграт вдруг замолчал и, отвернувшись от Гнилого, пошел к лодке. Принялся сталкивать ее в воду, натужно кряхтя.

– У меня свой Путь, – сказал Гнилой, обращаясь к спине Баграта.

Тот перестал толкать лодку, но не обернулся.

Но Гнилой понимал: тот ждет, что он скажет дальше.

И он сказал – хотя никогда и никому не собирался этого говорить:

– Я хочу вернуть прошлое. Свое прошлое. Где я не был сталкером…

Спина Баграта напряглась, но он ничего не ответил…