Текст книги "Дети мертвой звезды"

Запись двенадцатая

Знаете, я тут перечитал свои записи и понял, что у вас может сложиться обо мне неверное впечатление, например, что я добрый, умный и хороший человек. Но это не так. Я пытаюсь быть добрым и умным, но часто у меня не получается. Слишком часто. Зря я злился на Эй за то, что она испортила мои записи. Возможно, она хотела сделать историю о нашей жизни более объективной. Конечно, я мог бы свалить всю ответственность на мир и окружающих меня людей – в этом хаосе и безумии довольно легко выглядеть невинной жертвой обстоятельств, заблудшей душой. Но мне кажется, именно преодолевая препятствия, мы становимся теми, кто мы есть на самом деле. И сами за это должны отвечать. Цель никогда не должна оправдывать средства, тем более что у каждого из нас есть целый арсенал всевозможных способов получить желаемое. Но я частенько пытаюсь идти самым лёгким путём, сознательно игнорируя другие варианты. Например, видя, как тяжело Льду приводить в порядок наш паровоз, нарочно ухожу в город искать еду, чтобы не утруждаться и не вникать в технические тонкости, которые меня бесят. Сегодня Лёд целый день устанавливал затейливый рельсоочи-ститель. Эй приводила в порядок вагоны, которые мы прицепим. А я опять ушёл. В глубине души мне даже хотелось, чтобы наш паровоз никогда не покинул своё депо. Плевать, что перемены сулят что-то хорошее. Удивительно, как легко прикипеть даже к такому отвратительному месту, как мой родной город. Смешно об этом писать, но я буду скучать по развалинам зданий, мусорным кучам, кривым деревьям и мутному озеру. Возможно, чужие свалки будут прекраснее, но они никогда не заменят мне этих, которые я знаю от и до с самого детства. И вороны в далёком краю будут казаться более надоедливыми и шумными. «И дым отечества нам сладок и приятен»[17]17
  Цитата из «Горе от ума», А. Грибоедов.


[Закрыть].

Эх… Поджечь поезд? (Шучу, но иногда боюсь, что эту мысль уже вынашивает Эй.)

Тень

Запись тринадцатая

ЮХУУ! УХХ! ШШШ!

Я не знаю, как лучше описать, что мы наконец-то мчимся вперёд. А вы в нас не верили! Ха! Лёд может абсолютно всё. К сожалению, он того же требует и от нас. Но мы с Врачом и Эй совершенно безрукие. Поэтому Лёд сначала орёт, а потом сам всё делает. Стыдно признаться, но, просчитав эту схему, мы уже не особо и стараемся. А зачем? Если в итоге Лёд выхватит у тебя из рук лопату/отвёртку/молоток и доведёт дело до ума. Мне его даже порой жалко. Но с другой стороны, его же никто не просил нам помогать. Я первый раз так далеко от дома и пока разочарован. Ничего нового. Даже людоеды за нами не бегут с вилами и факелами. Периодически поезд противно скрипит, врезаясь во что-то на рельсах (даже не желаю знать, что это). Иногда мы делаем остановки, чтобы отдохнуть, собираем подтаявший снег в баки (его с каждым днём всё меньше) и просто слоняемся по округе. Лёд раздобыл старое ружьё, и кто-то обязательно несёт вахту. Хотя пока встречные люди совсем не обращают на нас внимания. А если и провожают взглядом поезд, то как-то безучастно. Ах! Я не написал, сколько мы уже едем. Если честно, я не веду счёт. Наверное, стоит рассказать подробнее о моих спутниках. Врач в основном сидит у печи. Эй в основном стоит у окна. Лёд умудряется быть в нескольких местах одновременно – смазывает, подкидывает, управляет, кричит и, кажется, практически не спит. А я наблюдаю. Уж не знаю, какие надежды на нас возлагал Лёд, но они явно не оправдались (сам виноват!). Наверное, я ненадолго прекращу вести дневник, потому что ума не приложу, что ещё писать – путешествовать довольно скучно и утомительно. Быстрее бы добраться до крупного города. Кстати, едем мы еле-еле. Возможно, Лёд не такой уж хороший механик. Или стоит чуть больше ему помогать?

Тень

Запись четырнадцатая

 
Буквы срываются с пальцев,
В сердце страниц въедаются.
Дорога не съест скитальцев,
Но что же от них останется?
 

Горько и забавно наблюдать, как мы все гротескно участвуем в игре «Поиск лучшей доли». Периодически каждый из нас воодушевлённо делится со спутниками своими фантазиями о том, как должно завершиться это путешествие. Льду и Эй проще – как я понял, их жизнь до встречи со мной состояла в перебежках из одного населённого пункта в другой. А вот мы с Врачом не столь оптимистичны, ведь прожили всю свою жизнь на одном месте. Хотя, наверное, мне не стоит говорить от лица этого немого лекаря, поскольку я могу лишь догадываться, какие мысли водятся у него в голове. Отвечу за себя: меня уже безумно утомила эта дорога. Я думал, что гнить всю оставшуюся жизнь на пепелище книг – грустно, но ехать не пойми куда, следуя за обманчивой надеждой о прекрасном и светлом финале, тоже угнетает. Возможно, это мой путь героя. Но какой-то он, ей-богу, бессмысленный. Лёд говорит, что действие всегда лучше бездействия. Наверное, он так думает, поскольку никогда не имел уютного угла, называющегося «любимым домом». Хотя мы тут с ним пытались вспомнить схему пути героя[18]18
  «Путь героя» – теория Джозефа Кэмпбелла, изложенная в книге «Тысячеликий герой». (Прим. автора.)


[Закрыть]: зов приключений, преодоление порога, путь испытаний, пропасть, преображение и обретение дара. Как-то так, кажется. Где-то там ещё был первозданный хаос, соблазны и искупление. На звенья «соблазны» и «дары» я согласен, а вот остального хотелось бы избежать. Возможно, мы вообще второстепенные персонажи придуманной кем-то книги, призванные разведать локацию, прежде чем в неё поместят обаятельных главных героев. В таком случае можно рассчитывать либо на серую, незаметную судьбу декораций, либо на яркую смерть, призванную подчеркнуть что-то в сюжете. Я за первый вариант.

Погода испортилась, и мы остановились возле деревенской заброшенной станции (хотя, я думаю, это уточнение излишне, поскольку весь наш мир заброшен). Снегодождь хлестал по крыше, затекал в трубу, паровой механизм опять барахлил, а печка пыталась нас уморить дымом. А я всё гадал, куда делись прежние обитатели поезда. Теперь я был уверен – их убила коварная печь. Лёд тоже это просёк и ушёл ковыряться в чёрной печной душе (читай: трубе). Долго и оглушительно стучал кочергой, орал на небо, негодницу-судьбу, на нас и трубу по очереди. Последней доставались самые обидные оскорбления, неудивительно, что она так и не прочистилась. Увидев в окно перекошенное от негодования лицо Льда, я предложил Эй запереться изнутри и никого не пускать, но она посоветовала мне не заигрывать со смертью. Как я и предполагал, Лёд вернулся мокрый до нитки и злой. Лучше бы на улице оставался (вдруг каннибалы всё же существуют?). Первым делом он разделся догола, швырнув все свои шмотки в угол, а потом отобрал у всех нас одеяла и замотался в кокон, как гусеница. А после пытался заставить Эй сидеть с ним в углу и заменять печку, но она вырвалась – стала выжимать его одежду, чистить и сушить, словом, развела бурную деятельность, лишь бы не согревать продрогшего Льда (какой занятный каламбур). В душе я гадко злорадствовал. Кстати, несмотря на сумрак, царящий в нашем вагоне, я заметил довольно много уродливых шрамов у Льда на теле. Набравшись храбрости, я спросил, кто его так покалечил. «Жестокие звери и людоеды», – хмыкнул Лёд, а после закрыл глаза и отвернулся к стене. Вполне правдоподобный ответ, если бы не тот факт, что Эй в этот момент покачала головой и беззвучно произнесла: «Он сам». Клянусь – именно это я прочитал по её губам! Я хотел что-то спросить, но в этот момент вспыхнуло пламя. Врачу удалось запалить огонь в печи. Видимо, Лёд не зря мок на крыше. Всё-таки он умелый парень, несмотря на несносный характер. Но мыслимо ли, что человек способен сам нанести себе шрамы? Зачем? Или это очередные выдумки Эй? Я решил, что как только дождь стихнет, схожу на разведку. Мне хочется побыть в одиночестве. Поискать соблазны и дары.

P. S. Врач подозрительно смотрит на меня и слюнявит свой красный карандаш. У меня мороз по коже, ведь теперь-то я знаю, ЧТО он пишет своими неровными красными буквами. Смерть-смерть-смерть.

Тень Записки врача

Memento mori[19]19
  Помни, что смертен (лат.).


[Закрыть]. Я терпеливо ждал, и вот наконец случай представился – ящер ослабил бдительность. Он сам позволил непогоде сломить себя. В моей голове не смолкает шершавый шёпот матушки, терзающий моё нутро: «Истинно, истинно говорю вам: ядущий его плоть и пиющий кровь его имеет жизнь вечную, ибо будет воскрешён в последний день». Вне всякого сомнения, невозможно представить, чтобы тот, кто есть по природе сама Жизнь, не смог победить тление и преодолеть смерть. Крупица жизни мерцает в каждой твари, но в ней она особенно ярка, и я извлеку её прежде, чем кто-либо погасит её своим ядом. В первую очередь я избавлю ящера от мучений. Carpe diem[20]20
  Лови момент (лат.).


[Закрыть]. В сущности, алхимик Пара-цельс говорил: «Alle Dinge sind Gift, und nichts ist ohne Gift; allein die Dosis macht, da? ein Ding kein Gift sei»[21]21
  Все вещества есть яд, и нет ничего не ядовитого; но именно доза делает любую вещь не ядовитой (нем.).


[Закрыть]. Как много голосов сегодня в моей голове! Всё – лекарство, но всё яд! А дозу буду рассчитывать я сам. Она знает. Это нетрудно прочесть по её позе, резким движениям, по тому, как она подносит ему кружку с питьём, не сводя с меня долго взгляда. Скоро. Очень скоро мне останется дописать – mors per venenum, смерть от яда, mors a vita, смерть от жизни.

Запись пятнадцатая

Удивительно, как быстро тает снег! Никогда не привыкну к этому ощущению тишины ранней весной – оно окутывает тебя вместе с туманом, который выдыхает сырая земля. Слякоть звонко чмокает под моими ботинками, и чем дальше я удаляюсь от железнодорожной насыпи, тем труднее идти. Но на сердце становится легче. Изо рта вырываются клочки пара – в этом я похож на чернеющую почву. Кожа на моих пальцах покраснела и потрескалась – только так я понимаю, что температура воздуха ещё довольно низкая. Я засовываю руки поглубже в карманы и продолжаю идти. Деревня поблизости недружелюбно смотрит на меня чёрными выбитыми окнами, зловеще целясь в небо рассыпающимися печными трубами, словно стрелами. (Я не уверен, что должен вести повествование в настоящем времени, ведь эти строки я пишу, уже находясь совсем в другом месте. Но мне хочется показать вам этот день так, как его видел я. Я же могу поэкспериментировать?) На всякий случай я нащупываю в кармане небольшой нож и продолжаю свой путь. Мне вспоминается атмосфера из мистических романов – не удивлюсь, если из каменного колодца сейчас полезет, завывая, какая-то хтонь. Невзирая на страх, я специально делаю крюк и приближаюсь к колодцу. С его крыши свисают длинные прозрачные сосульки, а ржавая цепь, намотанная на гнилую перекладину, тянется в тёмную колодезную дыру. Но у древних чудищ сегодня, видимо, нет настроения пожирать одиноких путников. Странно, но мне даже немного жаль. Я уже отчётливо представил, как удивятся мои спутники, когда я вернусь в наш поезд, держа за волосы отрубленную голову Асмодея. Ну или другого демона.

Я не спеша иду (по большей части увязая по щиколотку в грязи), неказистая деревенька всё больше напоминает мне полустёртую гравюру из готического романа со скукоженными и пожелтевшими от сырости страницами. Даже небо выглядит неряшливо размазанным над моей головой. Я ощущаю себя главным героем книги, пусть и немного картонным, – я не желаю думать над истинным мотивом своего путешествия. Моё воображение рисует мне тени прекрасных девушек, прячущихся в убогих домишках. Может, они ещё не утратили разум и ждут, когда кто-нибудь их спасёт? Мы могли бы взять бедняжек с собой в путешествие. Тогда поезд наполнился бы смехом и звонкими голосами. Возможно, Эй обрадуется новым подругам. В романах редко бывает, чтобы у героини не было наперсницы. Женщины умеют утешать и подбадривать друг друга. Поправочка: умели. Ещё одна психичка нам точно не нужна. Мозг тут же радостно нарисовал мне картину, как Эй вместе с какой-нибудь другой безумной девчонкой бегают по поезду, держась за руки, и творят всякую дичь, заливисто хохоча. Меня передёргивает. Возможно, стоит развернуться и пойти обратно. Покуда за мной не увязалась ещё одна оторва. Но вокруг меня такая мёртвая тишина, что кажется, даже мысли слишком громко сотрясают мутный воздух.

Пару часов я брожу как неприкаянный пёс, заглядывая в пустые дома. Бессмысленно, бесцельно убиваю время. До ужаса не хочется возвращаться в поезд. Я устал и зол, поэтому уже не крадусь, а пинком открываю двери, не беспокоясь о том, что внутри могут прятаться люди. Как это обычно пишется: и вот, когда герой уже был полон отчаяния, его мольбы были услышаны. Я наткнулся на дом с книжным шкафом! Конечно, это совсем не библиотека, но даже от такой мелочи меня с ног до головы окатывает волной счастья. Пусть даже большинство из найденных книг я уже читал. Но семь из них мне абсолютно не знакомы! Здесь же нашёлся и письменный стол, забитый бумагой, связка карандашей. И прежний обитатель дома. Вернее, его скелет в полуистлевшей одежде. На какой-то момент мне кажется, что я попал во временную петлю и вижу себя самого спустя несколько лет. Одинокая фигура, скрючившаяся на полу, даже после смерти сжимающая в костлявых пальцах книгу – «О дивный новый мир» Хаксли. Это кажется мне настолько смешным, что я громко хохочу. Смех Триксте-ра на обломках мира. А возможно, и обрядовый смех. Язычники хохотали на похоронах, скалили зубы, чтобы защититься от Потустороннего, когда Смерть приходила за душой покойника. Успокоившись, я склоняюсь над скелетом. Виделся ли ему утопический мир потребления раем? Или, наоборот, ещё более безумным, чем наш? Внезапно на меня обрушивается удушливая тоска. Возможно, я мог бы подружиться с этим человеком? Обсуждать с ним книги? Или он издевался бы над моим заиканием? Теперь уже не узнать. Я рассеянно беру со стола клочок бумаги и карандаш. Зажигаю пару стоящих тут же немного оплавленных свечей. Мне безумно хочется рассказать вам об этом умершем человеке. Но что я ещё о нём знаю, кроме того, что он любил книги? Делает ли это его хорошим и достойным? Я осматриваю комнату, но больше не нахожу ни единой зацепки, – старые вещи, мусор, крысиный помёт. Я поднимаю с пола какую-то пыльную тряпку и накрываю тело. Мертвецы всё же нервируют меня. Я снова разглядываю книги – здесь собрано всё подряд, от пошлых любовных романов до энциклопедий. Возможно, стоит выбрать лучшие и взять с собой в поезд. Главное, чтобы мои попутчики их не испортили. Я медленно провожу пальцами по грязным корешкам и чувствую себя гораздо спокойнее. Мог бы наш поезд стать библиотекой на колёсах? Кажется, эта идея не лишена смысла – собирать ценные книги во всех встречных городах. Книги лучше безумных девиц. Воздух всё так же насыщен тишиной, я закрываю глаза, и мне кажется, что мёртвые писатели прошлого пытаются дотянуться до меня своими призрачными руками. Это вселяет необъяснимую надежду. Только на что? Пару часов я ищу утешения в грязных томах: открываю книги наугад и выписываю на клочок бумаги понравившиеся мне фразы: «Если вы собрались бороться со злом, но уподобились ему, то вы потеряли душу. Не бывает священных войн. Святы лишь любовь, добро и милосердие. Убийство даже ради высшей цели есть зло». От этого приятного занятия меня отвлекает скрип двери. Я оборачиваюсь и вижу на пороге Эй. Она слегка покачивается. Молнией меня пронзает мысль, что она, возможно, ранена или больна. Я вскакиваю с пола, но тут же замираю, заметив в её руках полупустую бутылку. И где она её только раздобыла? Я ненавижу алкоголь, ведь он стирает последние остатки разума и человечности у пьющих его людей. Мне казалось, что этот продукт кончился в нашем мире гораздо раньше всех прочих – им дезинфицировали и тело, и душу. Теперь качественный заводской алкоголь воистину реликвия. Остались лишь мутные бражки – жуткая отрава. Я вспомнил, как дед рассказывал, что сосед ставил брагу на мышах. Наверное, именно этот факт отбил у меня желание пробовать что-то подобное.

Эй бесцеремонно вваливается в комнату, окидывая меня взглядом, полном желчи.

– Думаешь, ты один хочешь сбежать? – выкрикивает она. – Да вот только все пути давно ведут к единственному финалу! Если только мы не выкопаем нору, подобную кроличьей, что перенесёт нас в иную реальность! Но как понять, что там будет лучше, чем здесь?

– Никак, – перебиваю я её истеричный монолог, чувствуя, как меня захлёстывает раздражение. – Не знал, что ты слышала сказку Кэрролла.

– Да что ты вообще обо мне знал, – фыркает она, проводя пальцем по пыли на полке.

Я с ужасом думаю о том, что алкоголь – отличное горючее, и в панике осматриваю её на предмет спичек.

– Я иногда фантазирую, что небо внезапно над нами порвётся, как старый лист бумаги, и оттуда появится огромная рука, которая осторожно поднимет меня над землёй и унесёт в прекрасную страну, – мечтательно вздыхает Эй. – У меня в детстве была книга про Адама и Еву, и там на картинках из золотых облаков высовывалась рука Бога и белый рукав его одеяния, красиво.

– А что, если он просто раздавит тебя, как таракана? Или смахнёт с лика Земли? – усмехаюсь я, поскольку этот вариант мне кажется более логичным. – Не сердись! У тебя отлично получается придумывать сюжеты, может быть, стоит начать их записывать?

Я примирительно протягиваю Эй карандаш, но она его небрежно отталкивает.

– Какой смысл, если их никто не прочтёт?

– Я прочту.

– Ты всего лишь Тень! – усмехается она. – И я не верю, как ты, в чушь, что после нас останутся жизнеспособные потомки. Или умные собаки… Люди сначала сожрут всех оставшихся животных, а потом помрут.

Я морщусь: общение со Льдом ей явно вредит, – но ничего не отвечаю, снова погрузившись в книгу. Эй делает большой глоток из бутылки, шумно выдыхая воздух.

– А ты хочешь? – вдруг хрипло шепчет она, запрокидывая голову и закрывая глаза. Я цепенею, заставляя себя скользить взглядом по странице бульварного романа, который сжимаю в руке.

– Выпить? – бормочу я в ответ, хотя, признаться, в голову мне лезут совсем иные мысли и желания.

– Услышать мою историю, – практически беззвучно выдыхает Эй, так и не открыв глаза.

– Да, – отзываюсь я, хоть и знаю, что она скорее всего соврёт. Но мне безумно нравится слушать, как Эй рассказывает истории – её фактурный, чуть хрипловатый голос очень отчётливо запечатлевает в моей голове кадры повествования.

Я попытался практически дословно воспроизвести здесь её рассказ: мне кажется, так будет правильнее. Она говорила, уставившись на пламя свечей и словно бы обращаясь не ко мне, а к другим, более далёким собеседникам. Мне было странно слышать, как Эй вплетает в историю моё имя, как будто бы я не сижу возле её ног, а существую лишь в зыбких воспоминаниях. Но я ни разу не перебил её монолог своими замечаниями.

Тень

История Эй

Тень считает, что причиной поломки нашего мира стала пандемия, но для моей семьи родоначальницей всех бед была война. Так странно, но в этих местах люди практически не помнят войну, – все, кто мне попадался на пути, включая Тень, даже не упоминают о ней. Возможно, человек удерживает в памяти только те события истории, которые касаются его самым непосредственным образом. Оглядываясь назад, я понимаю, что каждое прожитое мгновение испаряется, подобно капле дождя, а прошлое представляет собой неясный туман, способный менять форму даже от одного лёгкого дуновения. Неудобные факты легко развеять. Ведь истаявшие дни, наполненные чувственными ощущениями, разговорами и мыслями, невозможно никак осязать, а уж тем более вытащить и трясти ими как вещественными уликами. Даже старые видеозаписи дают лишь один-единственный фокус восприятия. Никто не знает, что творилось за рамками кадра. Вся наша жизнь предельно субъективна, и поэтому нас так легко одурачить. Человеческий мозг, органы чувств – слишком неточные приборы. Тем более если идёт речь о нашем поколении: спросите у Тени, тепло сегодня или холодно? Или попробуйте наладить хоть какую-то осмысленную коммуникацию с Врачом, не предъявляя болячек или иных хворей. В конце концов, поинтересуйтесь у Льда, сколько примерно дней или часов прошло с нашей предыдущей остановки. Он совсем не имеет чувства времени, жизнь для него течёт необъяснимыми рывками: дни то бесконечно тянутся, то пролетают со скоростью света. Его время постоянно рвётся, распадается на отдельные нити, которые Лёд с переменным успехом пытается связать воедино.

Тень упоминал Льюиса Кэрролла, книга этого автора действительно была у меня какое-то время. Мама говорила, что мы все теперь стали Безумными Шляпниками и нас уже не удивляет никакой абсурд. И правда, несмотря на то, что вся моя жизнь была сплошным приключением, меня никогда не покидало опостылевшее ощущение скуки. Я словно всегда смотрела на себя и окружающий мир как бы со стороны. Возможно, это и есть моя персональная поломка, но именно она помогла мне не пойти на убой вслед за стадом.

Я родилась далеко отсюда. В коммуне оборванных, нищих, скудоумных, ограниченных людей. Единственное их богатство и ценность – идиотские идеи, которые не вытравишь никакими средствами. Например, что всё у них хорошо. Неважно, если нечего есть или кругом мусор, а сильные обижают слабых. Всё хорошо, просто прекрасно. Могло быть и хуже, цени, что имеешь. Вторая безумная идея, которой следовала моя мать и подобные ей, – за пределами коммуны враги, они буквально спят и видят, как бы кого убить. Поэтому нападать надо всегда первым. Не давать противнику застигнуть себя врасплох во имя спасения коммуны, которая приютила самых последних адекватных и здоровых людей во всей округе. Стоит ли говорить, что к тому моменту, как мне исполнилось лет десять, всех жителей окрестных районов, не входивших в коммуну, либо уничтожили, либо запугали? Вот это сочетание убийственного оптимизма с душеспасительным людоедством меня всегда ужасно раздражало. А Лёд и вовсе немного спятил. (Лёд тронулся, ха-ха. Простите, не мог удержаться от примечания.) Мне кажется, он так и не разобрался, где всё-таки обитают настоящие убийцы и людоеды – внутри коммуны или снаружи, – поэтому стал патологически подозрительным. Впрочем, меня до сих пор удивляет та лёгкость, с которой он принял Тень и Врача. Хотя, возможно, это потому, что они напоминают его братьев Чудика и Молчуна. Я так и не знаю, что конкретно случилось с роднёй Льда, но мне кажется, они всё-таки слопали друг друга. Видели бы вы, как эти двое были помешаны на еде, – жевали всё подряд, даже очень условно съедобные вещи. Вообще, со Льдом я знакома с самого детства. В коммуне всегда лучше найти себе покровителя, который бы лупил твоих обидчиков. Моей матери было на меня частенько наплевать, она могла обидеться на какую-нибудь ерунду и неделями со мной демонстративно не разговаривать, словно я пустое место. Иногда приходилось устраивать сущий тарарам, чтобы спровоцировать её хоть на какие-то эмоции и привлечь внимание. Отца своего я не знала, он ушёл или умер во благо правого дела – версии менялись в зависимости от маминого настроения и наличия у неё на данный момент мужика: она была либо вдовой героя, либо Пенелопой, ждущей своего Одиссея. Да, у нас тоже была библиотека, но книги меня интересовали в меньшей степени. Мне нравилось смотреть фильмы. Лёд с братьями увлекались техникой, и с детства я повадилась ходить к ним на киносеансы. К сожалению, пару лет назад или что-то около того последний генератор перестал работать, несмотря на все попытки Льда его восстановить. И это стало отличной возможностью уговорить его сбежать из коммуны, пообещав, что мы отыщем необходимые детали. Он и сам уже давно обдумывал эту мысль, но ему не хватало решительного пинка. Держали идеи-цепи про то, что мы живём в лучшем месте, а кругом враги. Но всё же в то время я нашла ещё один способ убедить его следовать за мной. Он тогда сильно пристрастился к выпивке и прочей бурде, замутняющей разум. Но подобного зелья в округе становилось всё меньше и меньше. Я поклялась, что вычитала в старой газете об огромном заводе, который проработал дольше всех подобных сооружений, поскольку производил спирт и лекарства. И возможно, он до сих пор функционирует. Понятное дело, я соврала. По правде сказать, я терпеть не могла одурманенного Льда, но коммуна опостылела мне в разы сильнее. Когда мы двинулись в путь, братья Льда уже несколько месяцев не появлялись дома, поэтому задерживать нас было особо некому. Сначала мы взяли развалюху на колёсах – нечто похожее на крытую телегу с железным рулём, к которой был пристроен громоздкий паровой двигатель, пожирающий любой вид топлива. Лёд разработал какой-то свой состав вонючей горючей жидкости – она булькала и воняла в баках, периодически мы подсыпали в жижу мусор и разную труху. Пока не выпал снег, наше скукоженное нечто отлично волокло нас по бездорожью. Хотя страх, что баки однажды взорвутся, никогда меня не покидал. Видите ли, в нашей коммуне было несколько паровых машин, созданием таких агрегатов как раз и занимались родители Льда. Но несчастный случай, а именно – взметнувшийся в небеса столб пламени, в один миг убил их обоих. Это случилось давно, я смутно помню, как мы все сбежались поглазеть на чёрные обугленные останки, которые Председатель с мужиками зачем-то разложили на расстеленной простыне. Особое впечатление на меня произвела отвалившаяся голова. С тех пор во мне только укоренился страх умереть, сгорев заживо.

Я не знаю, когда точно Лёд догадался, что я понятия не имею, куда мы едем, но к тому времени он уже и сам передумал возвращаться в коммуну. Теперь вся наша жизнь представляла себе движение ради движения. Мы не искали смыслов, не ставили целей и не задерживались подолгу на одном месте. Разве что, когда снег лёг основательно и вдруг стало понятно, что в следующие недели дороги занесёт ещё сильнее, мы решили обустроить место для зимовки. И вот что я скажу: одно дело – путешествовать с парнем, и совсем другое – жить в тесной коморке. В какой-то момент я не выдержала и сбежала, даже толком не захватив вещей. Глупо, я знаю, ведь от Льда всё равно невозможно так просто отделаться. Просто я устала всё время слышать от него: «Не придумывай!» – как будто я только и делаю, что притворяюсь. Вероятно, поэтому в ночь накануне побега мне приснилось, что я заперта в крошечном телевизоре, похожем на тот последний пузатый экспонат, который озарял грязную берлогу Льда и его братьев своим тусклым голубоватым светом. Мне было больно и страшно. Из порезов на боку текла горячая липкая кровь. Я царапала стекло экрана изнутри, зная, что за ним собрались зрители. Я их не видела, но слышала прерывистое дыхание и шорохи. Я кричала, надеясь, что хоть один из них додумается разбить проклятый ящик и выпустит меня. Но потом с ужасом поняла, что зрители, вероятно, думают, будто я всего лишь актриса и уж наверняка не станут ломать экран, не дождавшись окончания фильма. Моя кровь между тем заполнила пространство телевизора уже наполовину. Как глупо так умереть, страдая у всех на виду, не скрывая собственных ран и при этом осознавая, что для смотрящих ты просто мимолётное развлечение. Или, что хуже, они не понимают, что всё это взаправду. И лишь когда моё тело будет неподвижно плавать в кровавой жиже много часов, зрители начнут потихоньку догадываться, что здесь что-то не так. И тогда… Хотя всё это будет уже неважно, ведь к тому времени я умру. Дальше сон закрутился, смешивая все краски, чувства и ощущения в безумном круговороте, напоминая цветастую юбку моей матери, всю в заплатах. Она любила танцевать – внезапно вскакивала с места и начинала двигаться под музыку, которая звучала только у неё в голове. В детстве я иногда пыталась уловить мелодию, заглядывая в одержимые глаза мамы. «Слушай колокольчики», – шептала она. Но, конечно, я ничего не слышала. Только стук её пяток об пол, шорох юбки да противное щёлканье пальцев. Безумие. Возможно, сначала я побежала, пытаясь стряхнуть сон, который всё ещё крепко обволакивал мою голову. Чуть позже, понимая, что Лёд спит, а я несусь одна сквозь снег куда глаза глядят, свободная, я лишь прибавила скорости. И бежала, бежала… бежала…