Текст книги "Пляж"

Я брел по площадке, стараясь рассмотреть, что лежит в палатках, и изучая рукотворный растительный навес, пока у меня не заныла шея. Чувство благоговения сопровождалось такой же безмерной растерянностью. У меня по-прежнему возникали вопросы, и каждый вопрос тянул за собой следующий. Очевидно, что люди, создавшие лагерь, не могли обойтись без лодки. Это предполагало помощь местных жителей, а значит, здесь бывали и таиландцы. Толстяк с Ко-Самуи мог нарушить правила и оставить туристов на острове на несколько ночей, но намного труднее было представить, что таиландцы привозят сюда еду и плотницкие инструменты.

Странно также, что в лагере никого нет. Тут явно жило много людей. Раз-другой мне почудились поблизости какие-то голоса, но никто так и не появился.

Спустя некоторое время тишина и отдаленные голоса стали действовать на меня угнетающе. Сначала я чувствовал себя покинутым и мне стало жалко себя. Я подумал, что Сэл не следовало оставлять меня в одиночестве, ведь я болел и был новеньким в лагере. Вообще-то, Этьен и Франсуаза – мои друзья. А разве друзья не должны быть поблизости, чтобы видеть, что со мной все в порядке?

Вскоре чувство одиночества переросло в паранойю. Я обнаружил, что вздрагиваю от каждого шороха, доносящегося из джунглей, а мои шаркающие по земле шаги звучат необычайно громко. Я поймал себя на том, что изображаю непринужденность, как будто в расчете на тех, кто следил за мной из-за деревьев. Отсутствие Этьена и Франсуазы стало поводом для новой тревоги.

Возможно, это объяснялось тем, что я был еще не совсем здоров, а может быть, все это было нормальной реакцией на ненормальные обстоятельства. Так или иначе, но непонятная тишина сводила меня с ума. Я решил, что нужно выбраться из лагеря, поэтому вернулся к дому за сигаретами и ботинками, но, увидев темный коридор, через который мне нужно было пройти к кровати, я отказался от своего намерения.

Из лагеря вело несколько тропинок. Я выбрал ближайшую из них.

К счастью, выбранная мною тропинка вела прямо на пляж. Песок был слишком горячим для босых ног, поэтому я сразу побежал к кромке воды. Отметив про себя, в каком месте я вышел из джунглей, я подбросил воображаемую монетку и повернул в левую сторону.

Выбравшись из вызывавшей клаустрофобию лесной «пещеры», я успокоился. Когда я шел по мелководью, я уже не знал, на чем остановить взгляд.

С водопада открывался вид на громадное кольцо гранитных скал – препятствие для спуска. Но сейчас они воспрепятствовали бы подъему. Таким грозным стенам могла бы позавидовать любая тюрьма, хотя лагуна никак не напоминала тюрьму. Помимо восхищения красотой лагуны создавалось впечатление, что утесы служили защитой – служили стенами замка, но не высящегося, а спрятанного ниже уровня моря. Во время беседы с Сэл у меня не возникло ощущения, что владельцы полей с марихуаной представляют угрозу для обитателей лагеря, но существование горной преграды между нами все равно действовало успокаивающе.

Лагуна была почти такой же по величине, как и окружавшая ее суша. Не более полутора километров в диаметре, хотя я не ручаюсь за точность. Теперь, оказавшись ближе к обращенным в море скалам, чем в тот момент, когда я находился на вершине водопада, я мог лучше разглядеть их поверхность. У кромки воды скалы были все в черных пустотах и пещерах. Создавалось впечатление, что пустоты глубоко уходили в скальную породу – достаточно глубоко, чтобы по ним можно было проплыть на небольшой лодке. Берег моря был усеян торчавшими из воды гладкими валунами, отполированными за многие века волнами и тропическими дождями.

Пройдя по пляжу несколько сотен метров, я увидел вдалеке плещущиеся в воде возле одного крупного валуна тела. Странно, конечно, но сначала у меня мелькнула мысль, что это тюлени. Приглядевшись, я понял, что это люди. Наконец-то мне удалось кого-нибудь найти.

Я подавил сильное желание крикнуть им только из-за смутного инстинкта самосохранения. Вместо этого я побежал обратно в джунгли, решив посидеть в тени и подождать, пока купающиеся не вылезут из воды. Здесь я обнаружил человеческие следы, майки и, к своему восторгу, вскрытую пачку «Мальборо». Поколебавшись секунду, я стащил из пачки сигарету.

Я сидел с довольным видом, пуская колечки дыма в неподвижный воздух. Неожиданно обнаружилось, что колечки, долетая до пляжа, быстро поднимаются вверх и, не теряя формы, проскальзывают между пальмовыми листьями. Мне понадобилось несколько затяжек, чтобы догадаться, что причиной этого был нагревшийся от песка воздух.

Купающиеся же показались мне весьма сообразительными. Они били острогами рыбу. То и дело выныривали из воды и пристально всматривались в нее, держа наготове остроги. Потом словно по команде метали их, ныряли снова, поднимая при этом фонтаны брызг, и все повторялось сначала. Они, по-видимому, поймали много рыбы.

Рыба

С мокрыми волосами и сильно загорелой кожей, все шестеро купающихся казались точными копиями друг друга. Я узнал среди них Этьена и Франсуазу лишь после того, как они вышли из воды со своим уловом и стали раскладывать пойманную рыбу.

Прежде чем выбраться из своего убежища, я некоторое время колебался. Очень странно было видеть, что мои друзья в столь приятельских отношениях с остальными. Все весело смеялись и называли друг друга по имени. Тут я понял, сколько потерял, проспав в одиночестве первые сутки своего пребывания в лагере. Когда я вышел из укрытия, меня никто не заметил. И я несколько секунд стоял возле них с ухмылкой на лице, дожидаясь, когда кто-нибудь посмотрит в мою сторону.

В конце концов, не зная, как еще привлечь их внимание, я кашлянул. Шесть голов как по команде обернулись ко мне.

– Привет, – неуверенно произнес я.

Ответом мне было молчание. Франсуаза слегка нахмурилась, как будто не узнавала меня. Потом лицо Этьена расплылось в улыбке.

– Ричард! Тебе уже лучше! – Он бросился ко мне и обнял меня. – Слушайте все! – сказал он, крепко схватив меня одной мокрой рукой и энергично жестикулируя другой. – Это наш друг, который заболел.

– Привет, Ричард, – хором отозвались остальные.

– Привет…

Этьен снова сжал меня в объятиях:

– Я так рад, что тебе стало лучше.

– Я тоже.

Я взглянул через плечо Этьена на Франсуазу. Она стояла вместе с остальными, и я улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ, но какой-то кривой… или заговорщической улыбкой. Интересно, что я наговорил ей в бреду?

Как будто для того, чтобы усилить мое паническое состояние, она подошла ко мне и легонько провела ладонью по моей руке.

– Приятно видеть, что тебе полегчало, Ричард, – сказала она без всякого выражения. Я хотел было ей ответить, но она отвернулась.

– Я поймал рыбу! – объявил Этьен. – Первый раз в жизни попал на рыбалку и поймал такую большую рыбу! – Он показал на свой улов. – Видишь эту большую синюю рыбу?

– Ага, – ответил я, слушая его вполуха, поскольку в голову уже лезли леденящие душу мысли.

– Это я поймал ее!

Меня познакомили с остальными.

С Моше – высоким израильтянином, обладателем оглушительного смеха. Моше пускал в ход смех, как сумасшедший ружье, – наобум. От взрывов этого смеха я инстинктивно моргал, как будто слышал удары молота по кирпичу или металлу. Я видел собеседника, но стробоскопический эффект от постоянного конвульсивного движения моих глаз затруднял наше общение.

Здесь были также две высокомерные девушки из Югославии, чьи имена я так и не научился выговаривать и уж тем более писать. Они очень важничали, потому что приехали из Сараева. Они говорили: «Мы из Сараева», а затем делали многозначительную паузу, как будто ожидали, что я упаду в обморок или поздравлю их.

Еще был Грегорио. Он мне сразу понравился. У него были доброе лицо и мягкая романская шепелявость. Знакомясь со мной, он сказал:

– Очень рад познакомиться. – Прежде чем протянуть мне руку, он вытер ее о свою майку, добавив при этом: – Мы все очень рады видеть тебя.

Никак не могу вспомнить, что говорил мне Этьен, когда мы шли обратно по мелководью. Кажется, он рассказывал о том, что произошло за время моего долгого сна, и у меня в голове запечатлелось, как бережно он нес свой улов, прижимая его к темной от загара груди с прилипшими серебряными чешуйками. Все остальное полностью выпало из моей памяти. Вот насколько я был встревожен тем, что такого я мог сказать в бреду Франсуазе.

Я решил, что должен это выяснить, иначе просто сойду с ума. Франсуаза шла немного позади остальных, поэтому я отстал от Этьена, притворившись, что нашел интересную ракушку. Но как только я это сделал, она ускорила шаг. Когда же я догнал ее, она снова отстала.

Или показалось? Откуда мне было знать. Когда она замедлила шаг, ее, несомненно, что-то привлекло за деревьями, но это мог быть такой же предлог, как найденная мною ракушка.

Ее поведение объяснило все. Теперь я чувствовал, что мои подозрения были обоснованными. Я должен был немедленно разрядить обстановку.

Я снова отстал и задержал ее, взяв за руку.

– Франсуаза, тебе не кажется, что это смешно? – спросил я, пытаясь придать тону твердость и одновременно непринужденность.

– Смешно? – переспросила она, широко раскрыв глаза. – Ну, здесь, вообще-то, все довольно странно. Я еще не совсем освоилась.

– Да нет же, я другое имел в виду… Послушай, может быть, дело во мне, но, похоже, нечто смешное происходит между нами.

– Между нами?

– Между тобой и мной, – пояснил я, и мое лицо вдруг начало заливаться краской. Я кашлянул и наклонил голову. – Во время болезни я, наверное, сказал что-то такое, что…

– А-а… – Она посмотрела на меня. – И что такого ты мог сказать?

– Я не знаю, что я там нес. Об этом я тебя и спрашиваю.

– Да. А я спрашиваю тебя, что такого ты мог сказать.

Черт! Перемотаем пленку назад.

– Ничего. Ничего такого.

– И поэтому?..

– Ну, не знаю. Я лишь подумал, что ты смешно ведешь себя. Наверное, мне все показалось. Забудь.

Франсуаза остановилась.

– Хорошо, – произнесла она. Остальные уже начали удаляться от нас. – Тогда я скажу об этом сама, Ричард. Ты боишься, что сказал о том, что любишь меня, да?

– Что? – изумленно воскликнул я, потрясенный ее прямотой. Собравшись наконец с мыслями, я понизил голос: – Господи, Франсуаза! Ну конечно же нет!

– Ричард…

– Я имею в виду, что это глупо.

– Ричард, пожалуйста! Это вовсе не глупо. Это и есть то, чего ты боишься.

– Нет. Вовсе нет. Я был…

– Ричард!

Я замолчал. Она смотрела на меня в упор.

– Да, – медленно произнес я. – Именно этого я и боялся.

Она вздохнула.

– Франсуаза, – начал было я, но она перебила меня:

– Все это пустяки, Ричард. У тебя был жар, а в подобном состоянии люди иногда говорят странные вещи, верно? Говорят о том, что не имеет к ним отношения. Значит, ты боишься, что сказал что-то странное. Но это ничего не значит. Я понимаю.

– Ты не сердишься на меня?

– Нет, конечно.

– А… я сказал что-то? Что-то похожее?

– Нет.

– Правда?

Она посмотрела куда-то в сторону:

– Да, правда. Очень мило с твоей стороны, что ты об этом спрашиваешь, но ты ничего подобного не говорил. Не думай больше об этом! – Она показала на остальных, которые были уже примерно метрах в пятнадцати впереди. – Пошли. Нам нужно идти.

– О’кей, – тихо сказал я.

– О’кей.

Мы молча догнали нашу группу. Франсуаза подошла к Этьену и заговорила с ним по-французски, а я зашагал дальше, немного в стороне от остальных. Когда мы дошли до поворота к лагерю, ко мне бочком подобрался Грегорио:

– Ты, наверное, чувствуешь себя сейчас как новенький в школе?

– Ну… да. Немного.

– Первые дни, конечно, будут очень трудными, но ты не волнуйся. Ты быстро найдешь здесь друзей, Ричард.

Я улыбнулся. Он сказал «ты» как-то очень дружески, как будто считал, что мне будет особенно легко найти здесь друзей. Я знал, что все объяснялось его манерой говорить по-английски, но у меня все равно улучшилось настроение.

«Game over, man»

Пока мы были на пляже, лагерь наполнился людьми. У входа в дом я увидел Багза и Сэл. Они разговаривали с группой людей, державших веревки. Какой-то толстяк чистил рыбу возле хижины-кухни, укладывая выпотрошенные рыбины на широкие листья и бросая внутренности в забрызганное кровью пластмассовое ведро. Рядом с толстяком девушка раздувала костер и подбрасывала в пламя щепки.

Центр площадки притягивал всех как магнитом. Здесь находились большинство обитателей лагеря, они просто слонялись и болтали. На дальнем конце площадки девушка аккуратно развешивала на оттяжках палатки мокрую одежду.

Грегорио был совершенно прав: я действительно чувствовал себя как новенький в школе. Я осматривал лагерь, как осматривают на большой перемене спортивную площадку в первый день учебы. Меня интересовало, какие группировки и какую иерархию придется учитывать и с кем из этих тридцати человек я в конце концов подружусь.

Мое внимание привлекло одно лицо. Это был черный парень, в одиночестве сидевший у стены хижины-склада. На вид ему было около двадцати, у него была гладко выбритая голова, и он не отрываясь смотрел на небольшую серую коробочку в руках, которая уже попадалась мне на глаза, – «Нинтендо геймбой».

Этьен и Франсуаза пошли вслед за Моше сдавать улов потрошителям рыбы. Вначале я отправился за ними. Школьный опыт учил держаться тех, кого я знаю. Но тут я снова оглянулся на фаната «Нинтендо». Его лицо неожиданно скривилось, и сквозь приглушенные голоса я услышал, как он прошептал: «Game over». Я направился к нему.

Я где-то читал, что наиболее понятное для всех в мире английское слово – это ОК. Затем идет слово coke, как в коле. Я думаю, нужно провести новое исследование и на этот раз проверить словосочетание Game over.

Game over – это то, что я больше всего люблю в видеоиграх. Впрочем, уточню. Больше всего я люблю мгновение перед тем, как появляется надпись Game over.

Игра «Стритфайтер II» – «старушка», но из золотой серии. Мой друг Лео контролирует Рю. Рю – самый лучший персонаж в этой игре, потому что он просто универсал: великолепно защищается, очень подвижен, и, когда наступает, его невозможно остановить. Мой брат Тео контролирует Бланку. Бланка движется быстрее Рю, но он хорош только при нападении. С Бланкой можно победить, лишь поставив его вплотную к другому игроку, чтобы Бланка не отрывался от него. Молниеносные удары руками, ногами, атаки в прыжке, удары головой. Необходимо подавить противника.

Запасы энергии у обоих игроков иссякают. Еще удар – и им обоим придет конец, поэтому они соблюдают осторожность. Они торчат на противоположных концах экрана, ожидая, когда соперник двинется первым. Лео берет инициативу на себя. Он посылает шаровую молнию, чтобы вынудить Тео поставить блок, а затем в прыжке наносит стремительный удар, чтобы снести зеленую голову Бланки. Но когда Лео находится в воздухе, он слышит легкий щелчок. Тео жмет кнопку на своей контрольной панели. Он осуществляет подзарядку электрической защиты, и поэтому, когда нога Рю касается головы Бланки, тот сам получает нокаутирующий удар в десять тысяч вольт по всей своей системе.

Это и есть мгновение перед тем, как появляется надпись Game over.

Лео слышит шум. Он знает, что ему конец. У него есть время, чтобы выпалить: «Мне конец», прежде чем Рю вспыхнет и полетит назад через весь экран, сверкая, как рождественская елка, и превращаясь в обугленный скелет. Сгорел.

«Мгновение до…» – это когда ты понимаешь, что сейчас умрешь. Реакция у людей разная. Одни ругаются и приходят в ярость. Другие тяжело вздыхают. Некоторые визжат. За двенадцать лет увлечения видеоиграми я наслушался самых разнообразных визгов.

Я уверен, что это мгновение – редкая возможность узнать, как люди будут вести себя при приближении настоящей смерти. В играх они проявляют свою природу в чистом виде, без всяких прикрас. Когда Лео слышит щелчок, он говорит: «Спекся». Он произносит это слово очень быстро, обреченно и с пониманием. Если бы он мчался по шоссе и увидел несущийся прямо на него автомобиль, он, наверное, среагировал бы точно так же.

Что до меня, то я прихожу в дикую ярость. Я бросаю пульт на пол, закрываю глаза, откидываю голову, и с моих губ срываются ругательства.

Года два назад у меня появилась игра «Чужие». У нее была одна интересная особенность: когда потеряешь все жизни, на экране появляется Чужой, у которого с челюстей капает слюна, и он мычит механическим голосом: «Game over, man».

Мне это очень нравилось.

– Привет, – сказал я.

Парень оторвался от игры:

– Привет.

– Сколько линий у тебя получилось?

– Сто сорок четыре.

– Ого! Отличный результат.

– У меня получалось и сто семьдесят семь линий.

– Сто семьдесят семь?

Он утвердительно кивнул.

– А у тебя?

– Мой лучший результат – сто пятьдесят.

Он снова кивнул:

– Ты один из трех духов?

– Ага.

– Откуда ты?

– Из Лондона.

– Я тоже. Сыграем?

– С удовольствием.

– О’кей. – Он указал на пыльную землю. – Присаживайся.

Пляжная жизнь

Ассимиляция и рис

Несколько лет назад я порвал со своей первой настоящей подружкой. Она уехала на лето в Грецию, а по возвращении у нее продолжился курортный роман с одним бельгийцем. В довершение ко всему он в ближайшие несколько недель собирался появиться в Лондоне. Я провел три сумасшедших дня и ночи и понял, что начинаю сходить с ума. Я сел на мотоцикл, прикатил к отцу на квартиру и уломал его одолжить мне денег на то, чтобы я мог уехать из страны.

Во время того путешествия я понял одну важную вещь. Спасение – в странствиях. Практически с того момента, как я оказался на борту самолета, все связанное с Англией потеряло всякий смысл. Загорается надпись «Пристегните ремни» – и вы отключаетесь от проблем. Разбитые подлокотники берут верх над разбитыми сердцами. К тому времени, когда самолет поднялся в воздух, я вообще забыл, что Англия существует.

В конце того дня, когда я прогуливался по лагерю, я совсем не задавался вопросами о пляже.

Рис. Больше тридцати человек ежедневно два раза в день ели рис. Для риса нужно много акров ровной, с системой искусственного орошения земли, которой у нас просто не было. Поэтому я был совершенно уверен, что мы не выращиваем рис. Если бы мне самому не пришлось отправиться за рисом, я бы так и не узнал, откуда он попадает сюда. Если бы не случай, я бы и не поинтересовался этим.

Ассимиляция. С самого первого дня мы уже трудились, все уже знали наши имена, и нам выделили кровати в доме. У меня появилось чувство, что я живу здесь всю жизнь.

Со мной случилось то же самое, что тогда, в самолете, – отключилась память. Ко-Самуи казался далеким сном, Бангкок был не больше чем знакомым словом. Помню, как на третий или четвертый день я подумал, что скоро могут появиться Зеф и Сэмми. Как обитатели лагеря отреагируют на их появление? И тогда же я поймал себя на мысли, что не помню лиц Зефа и Сэмми. Дня через два я и вовсе забыл о том, что они, возможно, появятся.

Есть такая поговорка: «Ночью все кошки серые». Для меня в этих словах теперь заключен большой смысл. Если что-то кажется странным, можно поставить это под сомнение. Но если внешний мир далеко, сравнить не с чем и ничто уже не удивляет.

Почему я вообще должен о чем-то думать? Ассимиляция для меня – естественнейшая на свете вещь. Я только и делаю, что привыкаю ко всему заново, с тех пор как начал путешествовать. Есть еще одна поговорка: «В чужой монастырь со своим уставом не ходят». Среди десяти заповедей путешественника это первая по счету заповедь. Ведь вы не входите в индуистский храм и не спрашиваете: «Почему здесь поклоняются корове?» Оглядитесь по сторонам, присмотритесь как следует, приспособьтесь, примиритесь.

Ассимиляция и рис. Это были вещи, которые нужно было просто принять, – новые стороны новой жизни.

Не важно, почему мне было так легко привыкнуть к пляжной жизни. На самом деле вопрос в том, почему пляжная жизнь так легко подчинила меня себе.

Первые две-три недели у меня не выходила из головы одна песня. Вообще-то, это была не песня – всего лишь две строчки из песни. Я даже не знаю ее названия. Подозреваю, что она называется «Уличная жизнь», потому что слова, которые я помню, следующие: «Уличная жизнь – это единственная жизнь, известная мне, уличная жизнь, та-та-та та-та-та та-та-та». Вместо слов «уличная жизнь» я подставлял «пляжная жизнь», снова и снова повторяя эти слова.

Кити возмущался. Он говорил:

– Ричард, прекрати петь эту чертову песню.

Я пожимал плечами и отвечал:

– Кити, я не могу выкинуть ее из головы.

Потом я делал над собой усилие, чтобы некоторое время не напевать ее, но часа через два снова машинально начинал петь. И понимал это лишь тогда, когда Кити хлопал себя рукой по лбу и шипел:

– Я же просил тебя не петь эту проклятую песню! Боже правый, Ричард!

Я снова пожимал плечами. В конце концов Кити тоже запел ее, и когда я обратил его внимание на это, он только ответил:

– А-а.

И целый день не давал мне играть в «Нинтендо».

Спокойной ночи, джон-бой

Я быстро привыкал к новому режиму.

Я просыпался около семи – семи тридцати и бежал вместе с Кити и Этьеном на пляж. Франсуаза обычно с нами не плавала, поскольку для нее было утомительно каждый день очищать свои длинные волосы от соли, но иногда она присоединялась к нам. Потом мы возвращались в лагерь и шли в душевую хижину.

Завтрак был в восемь. Каждое утро наши повара готовили целую гору риса, и вы были вольны выбирать, с чем будете его есть. Большинство ели один лишь рис, а некоторые варили себе вдобавок рыбу или овощи. У меня по этому поводу не возникало проблем. Первые три дня мы добавляли в рис для аромата лапшу «Магги», а когда пакетики закончились, мы присоединились к большинству.

После завтрака все расходились. По утрам мы должны были работать, и у каждого имелись свои обязанности. К девяти в лагере уже никого не оставалось.

Было четыре основных вида занятий: рыбная ловля, работа в огороде, приготовление еды и плотницкие работы.

Этьен, Франсуаза и я занимались рыбной ловлей. До нашего появления в лагере уже трудились две бригады рыболовов, а мы сформировали третью. К нам присоединился Грегорио, еще была группа из Моше и двух югославок, а также другая – из нескольких шведов. Рыболовы очень серьезно относились к своим обязанностям и каждый день выплывали в открытое море через проем в скалах. И иногда возвращались с рыбинами в полчеловека, чем вызывали бурю восторга у остальных в лагере.

С работой мне повезло. Если бы Этьен с Франсуазой не вызвались в первый же день ловить рыбу, мы, новички, не познакомились бы с Грегорио и мне в конце концов пришлось бы работать в огороде. Там работал Кити, и он все время жаловался. Его место работы находилось в получасе ходьбы от лагеря, у водопада. Главным огородником был Жан, сын фермера из Юго-Западной Франции. Он произносил свое имя так, будто прочищал горло, и управлял огородом железной рукой. Проблема заключалась в том, что выбранное однажды занятие было очень трудно сменить. На этот счет не существовало никаких правил, но здесь работали группами, поэтому если ты менял работу, то приходилось покидать одну группу и врастать в другую.

Если бы я не стал рыбаком, то попробовал бы заняться плотничеством. Кухня меня совсем не привлекала. Помимо ежедневного адского труда по приготовлению обеда на тридцать человек троим поварам пришлось насквозь провонять запахом рыбных потрохов. У шеф-повара по прозвищу Грязнуля хранился в палатке запас собственного мыла. Похоже, что бедняга тратил по куску мыла в неделю, но это не помогало.

Плотниками руководил Багз. Багз был другом Сэл, и он раньше работал плотником. Он был ответственным за состояние дома и всех хижин, и именно ему принадлежала идея связать вместе ветки, чтобы получился живой шатер. Судя по отношению остальных к Багзу, было ясно, что он пользуется большим уважением. Отчасти это объяснялось тем, что сделанное им надежно служило, а отчасти – тем, что он был другом Сэл.

Если кого-то здесь и можно было назвать лидером, так это Сэл. Когда она говорила, все слушали. Она целый день ходила – проверяла работу бригад и следила за тем, чтобы все было как следует. Вначале она немало времени потратила на наше благоустройство. И часто плавала вместе с нами к валунам. Но спустя неделю она, по-видимому, за нас стала спокойна и впоследствии лишь изредка наведывалась к нам в рабочее время.

Единственным человеком без определенных занятий был Джед. Он проводил дни в одиночестве, первым, как правило, покидал лагерь утром и последним возвращался. Кити сказал мне, что Джед подолгу бродил возле водопада и среди скал. Он часто исчезал, ночуя где-то на острове. Возвращаясь, он обычно приносил свежей марихуаны, несомненно украденной с поля.

Примерно в два тридцать люди начинали снова собираться в лагере. Повара и рыбаки всегда приходили первыми, чтобы успеть приготовить еду. Потом появлялись огородники с фруктами и овощами, и к трем часам площадка вновь была полна народа.

В течение дня у нас было два приема пищи – завтрак и обед. А больше и не требовалось. Мы обедали в четыре и обычно ложились спать в девять. После наступления темноты, кроме курения травки, заняться было особенно нечем. Ночные костры были запрещены, потому что они были бы заметны, даже несмотря на живой шатер, и показались бы слишком подозрительными для низко пролетавших самолетов.

За исключением владельцев палаток, все спали в доме. Я не сразу привык спать в компании двадцати одного человека, но вскоре мне это начало нравиться. В доме царило чувство близости, которого были лишены Кити и остальные владельцы палаток. Там существовал один ритуал. Он соблюдался не каждую ночь, но все-таки довольно часто, и всякий раз он вызывал у меня улыбку.

Своим происхождением он был обязан телесериалу «Семья Уолтонов». В конце каждой серии там показывают дом Уолтонов, и слышно, как его обитатели желают друг другу спокойной ночи.

В доме существовала похожая традиция.

Когда все уже засыпали, чей-то сонный голос из темноты говорил: «Спокойной ночи, Джон-бой». Потом наступала непродолжительная пауза: мы ждали, кто же подхватит эстафету. И наконец кто-нибудь говорил: «Спокойной ночи, Фрэнки». Или «Сэл». Или «Грегорио». Или «Багз». Или звучало еще чье-то имя, кому говоривший хотел пожелать спокойной ночи. Затем тот, кому пожелали спокойной ночи, должен был передать это пожелание другому, и так продолжалось до тех пор, пока не были упомянуты все.

Начать игру имел право каждый, а имена назывались в любой последовательности. Когда оставалось всего лишь несколько имен, было трудно вспомнить, кого уже называли раньше, а кого нет, но в этом тоже заключался элемент игры. Если кто-то ошибался, раздавались неодобрительные возгласы и нарочито громкие вздохи, пока тот не исправлялся.

Хотя ритуал и отдавал ребячеством, он был не таким уж глупым. Ни одно имя не упускалось, и с самого начала Этьен, Франсуаза и я были включены в эту игру.

Самое классное – это когда вы слышали свое имя, но не узнавали голос человека, который произнес его. Мне всегда было приятно, что кто-то неожиданно выбирает меня. Засыпаешь, думая, кто бы это мог быть и кого самому выбрать в следующий раз.

Негатив

Утром в четвертое воскресенье после нашего прибытия все обитатели лагеря собрались на пляже. По воскресеньям никто не работал.

Наступил отлив, поэтому между деревьями и морем было не менее сорока футов песка. Сэл организовала грандиозный футбольный матч, в котором участвовали все, кроме нас с Кити. Мы сидели в море на одном из валунов и прислушивались к разносившимся над водой крикам игроков. Наряду с любовью к видеоиграм и видеофильмам нас объединяло безразличие к футболу.

Около моих ног проскользнула серебристая молния.

– Есть! – пробормотал я, метнув в рыбу воображаемую острогу.

Кити искоса посмотрел на меня:

– Легкая жизнь.

– Рыбная ловля?

– Рыбная ловля.

Я кивнул. Ловить рыбу было нетрудно. Я думал, что, будучи размягченным горожанином-европейцем, не смогу овладеть этим древним искусством, но оно оказалось таким же простым, как и любое другое дело. Нужно только стоять на скале, поджидая, пока мимо не проплывет рыба, а затем пронзить ее острогой. Единственная хитрость – это держать запястье, как при бросании фрисби. Только в этом случае острога входила в воду с необходимой скоростью.

Кити провел рукой по голове, от лба к затылку. Кити не брил голову со дня моего появления, и сейчас череп его был покрыт щетиной.

– Я могу сказать тебе, в чем здесь дело, – произнес он.

– В чем же?

– В жаре. Когда ловишь рыбу, можешь в любой момент окунуться, а на огороде ты только поджариваешься.

– А как насчет водопада?

– Он в десяти минутах ходьбы от огорода. Сходишь туда, поплаваешь, а пока вернешься обратно – снова взмок от пота.

– Ты разговаривал с Сэл?

– Вчера. Она сказала, что я могу сменить работу, если найду, с кем поменяться. Но разве может кто-нибудь хотеть работать на огороде?

– Жан.

– Да. Жан. – Кити вздохнул. – Жан де чертов Флоретт.

– Жан Фрогетт[6]6
  Frog (англ.) – лягушка; намек на французов-лягушатников и т. д.


[Закрыть], – добавил я, и Кити засмеялся.

С пляжа донесся крик. Этьен, по-видимому, забил гол. Этьен бегал по полю кругами, ликующе вскинув руки, а Багз, капитан другой команды, орал на своего вратаря. Подальше, возле деревьев, я увидел Франсуазу. Она сидела с небольшой группой зрителей и аплодировала.

Я поднялся:

– Хочешь поплавать?

– Давай.

– Мы можем сплавать к кораллам. Я еще не видел их. Давно хотелось на них посмотреть.

– Отличная идея, но сперва нужно взять у Грега маску. Глупо плавать среди кораллов без маски.

Я оглянулся на пляж. Игра возобновилась. Багз с мячом носился по песку, похоже всерьез решив сократить разрыв в счете. У Багза на хвосте сидел Этьен.

– Хочешь взять маску? Я подожду тебя здесь.

– Ладно.

Кити нырнул с валуна. Сделал под водой несколько гребков. Я наблюдал, как Кити плывет у самого дна, пока он не исчез из виду. Наконец он снова вынырнул уже довольно далеко от меня.

– Я еще добуду немного травки, – крикнул он.

Я одобрительно поднял вверх большие пальцы, и он снова нырнул.

Я отвернулся от пляжа к прибрежным скалам. Я искал расщелину в скале, которую несколько дней назад показал мне Грегорио. По его словам, как раз под ней и находились самые красивые коралловые сады.

Сначала я пришел в замешательство. Я был уверен, что смотрю туда, куда нужно. Грегорио показал расщелину, ориентируя меня на линию валунов, тянувшихся через лагуну, подобно камням для перехода ручья. Валуны по-прежнему были на месте, а расщелина исчезла.

Но потом я нашел ее. Грегорио показывал мне ее ближе к вечеру: скалы уже полностью были в тени, и на их фоне расщелина выглядела темной. Теперь же, в лучах утреннего солнца, неровные края расщелины казались на фоне черного гранита белыми.

– Как негатив, – вслух сказал я, смеясь над своей ошибкой.