Текст книги "Исповедь нераскаявшегося"

– Это – схема улиц. Вы должны запомнить ее наизусть. Вот отсюда мы пойдем к человеку, который никогда ни в чем прямого участия не принимает. Его зовут Стриж. Он раздаст нам маскхалаты, и от него мы пойдем на дело. Как закончим, пойдем к нему обратно, сдадим маскхалаты и деньги. Все хранится у Стрижа, даже я не знаю, где он все прячет. Я вам сейчас покажу подробно, как мы пойдем к нему. Вот здесь, на этой улице, стоит большой дом. У Стрижа квартира номер двенадцать. Напротив, к северу от этого дома располагаются кварталы частных домов. Тут много проходных дворов, сам черт не разберется, если заранее не изучить все. Так вот, каждый пойдет через разные проходные дворы, сначала Андрей, потом Хлыст, потом я. Понятно? – Я заметил, что Кирилл объяснял это в основном мне. Хлыст почти не слушал, ему все это было давно знакомо. Кирилл дал мне карту, сказал, чтобы я ее как следует изучил, запомнил и сжег. Я так и сделал, и это мне потом пригодилось. А Кирилл продолжал давать инструкции.

– Мы должны к двенадцати часам быть у Стрижа. Маскхалаты нужны, чтобы всем выглядеть одинаково, чтобы показания свидетелей, если случайно свидетели окажутся, будут противоречить друг другу. Хозяин хаты, куда мы после пойдем, иногда приходит домой во время обеденного перерыва, так что прийдем часам к двум, чтобы уж наверняка никого не встретить. Нужно избежать столкновений с людьми, в этом залог успеха. Нас будет только трое. Вы всегда должны выполнять мои распоряжения не думая и не споря. Можете возражать и оспаривать после того, как дело сделано. Но никогда – во время работы. Понятно?

Я кивнул, Хласт пробурчал что-то, а Кирилл продолжал:

– Деньги буду делить я. Дележа поровну не будет, заранее предупреждаю. Я дам столько, сколько посчитаю нужным, но никого не обижу. Вы должны учесть что мне многим надо платить. Тем, кто наводку дал, кто следил за человеком, кому-то нужно подогрев в тюрьму подкинуть – уйма расходов, иначе нельзя. Однако, не беспокойтесь: на всех хватит. Я мелочами не занимаюсь. Верно, Хлыст? – Хлыст весело улыбнулся и утвердительно кивнул.

Я отпросился на день с работы, и в ближайшую пятницу, как условились, направился к месту встречи. К дому Стрижа можно было подойти с центральной улицы, с переулка, или со стороны проходного двора, расположенного напротив подъезда. Кирилл должен был стоять в закутке проходного двора и наблюдать, нет ли чего подозрительного, но это было так, на всякий случай, ведь никто не мог знать о наших намерениях.

Я вошел во двор первым. Вокруг не было никого. Я поднялся на второй этаж и осторожно надавил на дверь квартиры номер двенадцать. Она была не заперта, как и было условлено, и открылась без шума, на хорошо смазанных шарнирах. Здесь я впервые увидел Стрижа. Никто никогда не подумал бы, что он принадлежит к банде воров. Ему было лет так двадцать восемь – тридцать, среднего роста, волосы светлые, прямые, одет скромно, и дружелюбный такой, улыбается, пригласил войти в комнату. У него была однокомнатная квартира, комната и кухня, места много для одного. Через две-три минуты зашел Хлыст, а потом и Кирилл появился. Стриж закрыл дверь на ключ, и принялся за работу. Он достал из кладовки три одинаковых темно-серых костюма, три пары одинаковых ботинок и рубах, и мы переоделись. Никто не разговаривал, каждый думал о своем. Стриж усадил нас на диван, достал три набора одинаковых париков, и стал их прилаживать на нас поочередно. Через несколько минут мы все трое выглядели одинаково: темные густые волосы с челкой на лбу, небольшие, аккуратные усы, и бородка, у нас в техникуме так выглядели некоторые преподаватели. В одинаковых костюмах и ботинках. Кирилл распорядился так: выходим в том же порядке, как и зашли, и раздельно направляемся к дому, где находится сейф. У каждого в руках будет портфель. Ведь у меня должен быть инструмент, который нужно пронести в портфеле. Остальные должны выглядеть так же. Кирилл должен был первым войти во двор, наблюдать за всем, что происходит, и руководить. Меня очень беспокоило, что Хлыст идет с нами. Но я верил Кириллу: он наверняка все продумал, а Хлыст мог понадобиться, если надо чего помочь.

Я вошел во двор, подошел к двери, вытащил инструмент, и быстро открыл дверь, хоть и заперта она была на два замка. Я вошел внутрь, в небольшую прихожую, и оттуда в просторную комнату. У окна стоял большой стол, перед ним – кресло, тоже большое, старой работы, с подушкой на сидении. Я не успел толком рассмотреть все. Вскоре появился Хлыст, а за ним, почти сразу – Кирилл. Он был очень доволен.

– Ну вот – говорит он – сейчас остались пустяки. Найдем сейф, вскроем, и мотать. Давай, заглянем сначала в комнату слева.

Я зашел в эту комнату и сразу увидел сейф, он стоял в углу, у окна, примерно с метр высотой, но очень массивный, как видно, сделан из толстого металла. У меня уже перчатки были надеты, я в них входную дверь открывал. Я раскрыл было чемодан, как вдруг услышал шорох какой-то. Я вышел на шум и гляжу, у Кирилла и Хлыста глаза тревожные, они быстро встали по обе стороны двери, ведущей в другую боковую комнату. Я отчетливо услышал звук шагов, кто то медленно шаркал комнатными туфлями, а потом дверь раскрылась и в проеме показалась старая женщина, заспанная, патлатая, в халате. Она шагнула вперед, и прищурила глаза, пытаясь меня рассмотреть, а когда увидела, что перед ней незнакомый человек, вскрикнула и попыталась отступить обратно в комнату. Хлыст быстро поймал ее за руку подтолкнул ее к креслу. Женщина испугалась, стала бормотать: – Кто вы? Что вы здесь делаете? Как вы сюда вошли? – Она села в кресло, ни жива, ни мертва от страха. Кирилл наклонился к ней и спросил: – Как ты здесь оказалась? – Она говорит: Я только вчера приехала из Перьми, племянника навестить.

– Где ключи от сейфа? – спрашивает Кирилл. Старуха совсем испугалась, запричитала – ничего не знаю, откуда мне что знать? – Тут Хлыст к ней подошел и говорит: – Дай ключ от сейфа, карга, а то повешу. – Старуха выпучила на него глаза, потом вдруг обмякла, откинулась назад, и смотрит на него неподвижно. Кирилл снял перчатку, потрогал у нее пульс на шее и говорит: – Сдохла. Ну и дела. Давай, Андрей, принимайся быстрей за работу. Нужно мотать отсюда, как можно скорей.

Я принялся за работу, но дело у меня не клеилось, как назло. Я волновался, замок не поддавался, сталь у сейфа была надежная и я не мог его вскрыть так быстро, как предполагал. И вдруг мы услышали, что кто-то открывает входную дверь. Хлыст встал у входа, у него в руках был какой-то тяжелый предмет, завернутый в тряпку, я потом узнал, что это кусок лома. Кирилл все предусмотрел, даже не предвиденное. В комнату зашел мужчина и остановился, вздрогнув, когда увидел Кирилла. Хлыст ударил мужчину сзади по шее предметом, завернутым в тряпку. Мне кажется, что Хлыст убил его сразу, тот даже не вскрикнул, только звук какой-то из него выскочил, как будто ворона каркнула. Мужчина упал на пол, лицом вниз. Хлыст ударил его по шее сверху еще раз, а Кирилл наклонился и пощупал пульс. Потом выпрямился, и раздраженно так говорит: – Андрей, поспешай. Видишь, какие дела? Второй труп. – Я ему говорю: – Не клеится у меня работа в перчатках. Не могу поддеть пальцем, не чувствую рукой, где чего. – А он мне говорит: – Сними перчатки, и работай. Мы протрем все тщательно. В любом случае, твоих отпечатков нет у ментов. – Я снял перчатки, и дело пошло бойчее. Вскоре я открыл сейф, там оказалось много денег, они лежали пачками, Кирилл их все сложил к себе в портфель, часть даже пришлось положить к Хлысту в портфель, потом взял тряпку на кухне, и протер наскоро весь сейф, пока я складывал инструмент. Он сказал: – Назад пойдем так: – Хлыст выйдет первым, и даст со двора мне знак выходить. Когда я выйду, Хлыст даст знак выходить тебе, Андрей. Когда ты уйдешь, Хлыст уйдет за тобой, последним. Ты, Андрей, пойди на автобусную остановку. Я поеду на трамвае. Ты, Хлыст, тоже поезжай на автобусе, только отдельно от Андрея. Встретимся у Стрижа, заходим, как всегда, по одному, старайтесь, чтоб никто не видел. Ну, пошел, Хлыст.

Хлыст вышел, мы приоткрыли входную дверь, чтобы его видеть, и по его знаку вышли один за другим. На меня никто не обратил внимание. Что тут особенного? Идет обыкновенный человек с портфелем, служащий какой-то, никому и в голову прийти не могло, что мы только что убили двух людей. Только в автобусе я, наконец, осознал, что произошло. Меня стало трясти от страха, сильно тошнило, я думал, меня вырвет, едва сдержался. Я тут понял, зачем Кириллу нужен был Хлыст: если все расчеты окажутся неправильными и прийдется убивать, Хлыст будет это делать, это его работа, ему все-равно отвечать за столько, что еще один или несколько трупов приговор не изменят.

Когда я пришел к Стрижу, все были уже в сборе. Кирилл и Хлыст добрались раньше меня каким то образом. Все были озабочены, уже без париков, я тоже снял бороду, усы и парик. Стриж хмурился, нервно курил, и считал деньги на столе. Кирилл позвал нас на кухню и достал из холодильника водку. Он сказал: Выпьем за успех. Менты никогда это не раскроют, поверьте мне, у них мозгов на это нет. А денег сейчас у нас будет достаточно, чтобы погулять.-

Он протянул бутылку Хлысту, хлыст разлил водку по стаканам, и мы выпили. Но настроение не было хорошим даже у Хлыста. Мы закурили, потом еще немного выпили, все молча, а потом Стриж позвал Кирилла, они о чем-то пошептались, Кирилл пришел к нам и протянул мне и Хлысту по пакету.

– Это ваша доля – сказал он. – Предупреждаю: не кидайтесь тратить сразу. Лучше поезжайте куда-нибудь в другое место, на юг, в Сочи, Сухуми, Одессу, или на Рижское взморье, и там тратьте. А здесь – знайте меру, что-б незаметно было. Ну, выходи по одному. Ты, Андрей, первый. – И я ушел. Прийдя домой, я раскрыл пакет. Там были деньги, много денег. Я пересчитал, оказалось восемь тысяч рублей. Мне таких денег не заработать и за несколько лет! Только радости никакой не было. Я не спал в эту ночь.

В понедельник утром я заметил в нашей лаборатории развернутую газету, оставленную на столе одним из наших сотрудников. Название статьи, напечатанное крупными черными буквами на мгновение ослепило меня: «Ограблены церковные деньги. Двое убито.» Я бегло прочитал статью и позвонил Кириллу.

– Ты же меня обманул, – сказал я, когда он поднял трубку. – Это были деньги не жулика, а церковные. Что ты наделал?

– Не горячись, – сказал Кирилл, пытаясь меня успокоить. – Сейчас уже ничего не исправить. У меня не было намерения кого-либо наглухо заделать, ты же знаешь. А башли – так это разницы никакой, чьи они были. Короче, давай отложим этот разговор до тех времен, когда все уляжется. Хочешь, я помогу тебе устроиться в Норильске? Я это проверну в течение месяца.

– Проверни, – согласился я. Что еще можно было сказать? Все было ясно и так.

Жизнь потекла, как обычно. Никто вокруг ничего не подозревал, и я успокоился, хотя на душе было препохабно, тошнило меня от воспоминаний, да и от всех этих дел. Я решил немного развлечься и повести Милу в ресторан, самый лучший в нашем городе. Я взял из денежной кучи около ста рублей, а остальные надежно припрятал. Во время обеденного перерыва я сказал Миле: – Давай в выходные сходим в ресторан. Мы никуда с тобой не выходим, нужно немного развлечься. – Она с радостью согласилась. И вот в субботу я пришел к ней, она еще собиралась и прихорашивалась, а я смотрел, как она вертится перед зеркалом, подкрашивает губы и укладывает волосы. Ее родители удалились к себе, чтобы не мешать нам, и стали смотреть телевизор. Мила внимательно и серьезно рассматривала себя в зеркало, а я наблюдал с улыбкой и терпеливо ждал. Она спросила меня: – Ты чего улыбаешься, чудовище? – Я ей ответил: – Ты для меня самая красивая на свете в любом виде. Так что напрасно стараешься.

Мы пришли в ресторан, когда там еще было много свободных мест. Нас усадили недалеко от входа, возле окна, очень уютное было место, и все вокруг было очень красиво. Я первый раз в жизни был в таком хорошем ресторане, да и где я мог взять на это деньги? Я хоть и зарабатывал неплохо, но такое позволить себе не мог. Миле тоже все здесь очень нравилось.

Нам принесли наш заказ, мы пили вино, ели, смеялись просто так, от радости, хоть ничего смешного вокруг не было. Так прошло больше часа.

Она мне сказала: – Я все время о тебе думаю. На работе, когда я делаю чертежи, я иногда сижу, не в силах провести ни одной линии, и думаю о тебе. Иногда я просто вспоминаю, как мы проводим время, иногда мечтаю, как мы будем жить вместе, а иногда, просто стыдно сказать, такие бесстыжие мысли лезут в голову, ну, всякие такие с тобой… – Она тут отвернулась в сторону, засмущалась, кажется даже покраснела, и говорит: – Не смотри на меня, наглое чудовище, а то я сейчас сгорю от стыда… – Вдруг ее лицо изменилось. Она повернулась ко мне бледная, с широко открытыми от ужаса глазами, не в силах произнести ни слова. Я быстро оглядел ресторан и понял все. Возле входа стоял Калмык с тремя приятелями, дожидаясь, когда официанты усадят их за стол. Большой шрам горел на его щеке. Он смотрел на меня не отрываясь, казалось, он хочет убить меня прямо здесь, при всех, на месте. Но он этого не сделал. Он стал о чем-то переговариваться со своими друзьями и бросать взгляды в нашу сторону. Мила вся поникла, не могла больше ничего ни есть, ни пить.

– Откуда у него такой страшный шрам? – спросила она.

– Наверное, доигрался, доблатовался, – ответил я ей. – Рано или поздно бандюга допрыгается, нарвется на такого, кто даст отпор.

– Пойдем отсюда, – попросила она, переходя на шепот. – Я боюсь за тебя. Я вся дрожу. Пойдем отсюда, Андрюшенька, я очень тебя прошу. Ты для меня дороже всего на свете, дороже моей собственной жизни. Пойдем отсюда. Ничего я здесь не хочу. – Я ей сказал: – Хорошо, сейчас пойдем. Подожди только минутку, мне нужно кое-куда сходить. Я сейчас вернусь. – Как только я поднялся, один из компании Калмыка встал и пошел к выходу. Прямо за дверьми, между раздевалкой и входом в ресторан, находилась телефонная будка. Я зашел туда и набрал номер Кирилла. Человек Калмыка стал вертеться возле раздевалки, он и не скрывал, что следит за мной. Кирилл поднял трубку, и я объяснил ему, в чем дело.

– Мы тут с Милой в ресторане, – говорю я – и, как назло, Калмык со своей шоблой зашел. Их тут четверо. Следят за мной, один даже сейчас напротив телефонной будки глаза мозолит. На сей раз мне от них не уйти.

Кирилл спросил: – В каком ресторане?

Я сказал, в каком. Кирилл помедлил секунду, и говорит: – Побудь еще там около часа, пока окончательно стемнеет. А потом выходи. Если какая катавасия заварится – постарайся уйти, пока Калмык и его люди будут заняты.

– А ты уверен, – я его спрашиваю – что сможешь мне помочь? – Тут Кирилл помедлил с ответом немного, а потом заговорил таким голосом, что у меня мурашки по спине побежали.

– Запомни, Андрей, что я тебе скажу, до конца дней своих. Я – вор в законе. Никто мне крылья не подрезал. Я своих людей выручаю, что бы это не стоило. Таков воровской закон, ты должен его теперь знать. Сиди спокойно, а когда все заварится, постарайся бежать, не вмешивайся, без тебя все сделают. – Тут я еще больше испугался и говорю: – Мне не хочется, чтобы его убили. – А Кирилл говорит: – И мне не хочется этого баклана убивать. Тем более сейчас. Мы постараемся сделать все чисто, если это будет возможно. Будь готов к тому, что они заранее расплатятся за ресторан, чтобы поспеть за тобой. А в ресторане они тебя не тронут.

Я вернулся к Миле и стал с ней болтать, как ни в чем не бывало. Мила то и дело напоминала мне, что пора идти, слушала рассеяно, озиралась по сторонам. Я еще попросил водки, чтобы взбодрить себя, а когда окончательно стемнело, положил на стол деньги по счету и сказал Миле: – Ну, теперь пора.

Я ничуть не удивился, когда увидел, что Калмык со своими людьми тоже встает. Мы с Милой вышли из ресторана и быстро зашагали в сторону трамвайной остановки. Слева от нас был небольшой парк, отгороженный от тротуара полосой подстриженных кустов, в рост человека. Я заметил за этой полосой двоих, они шли в одну сторону с нами, не отставая. Сзади послышался топот быстрых шагов. Я обернулся и увидел, что банда Калмыка нас догоняет. Калмык был впереди. Он подбежал ко мне в тот момент, когда из-за кустов выскочил человек, рот и нос которого были прикрыты шарфом, а на голове была низко посаженная кепка. Это был Хлыст. За ним появилась другая фигура, точно так же одетая. С Калмыком были не те люди, которые присутствовали при первой драке. Они не обратили особого внимания на Хлыста. Калмык подоспел ко мне первым и ударил меня кастетом по голове. Я успел увернуться, и потому удар получился слабый, иначе он бы мне раскроил череп. Хлыст во-время подоспел и ударил Калмыка бритвой по правой щеке, для симметрии. Сцена повторилась, как в первый раз. Калмык заорал, свалился на землю от удара, я схватил Милу за руку и мы побежали к трамвайной остановке. Я оглянулся и успел заметить, что Хлыст стоит шагах в трех от банда Калмыка, и никто к нему не решается приблизиться. А рядом с Хлыстом стоял другой, и в полусогнутой руке он держал пистолет, направленный в сторону банды. С такими, как Хлыст, им было не тягаться.

Мы с Милой заскочили в первый попавшийся трамвай. Мила теряла сознание от страха. Она задавала мне вопрос за вопросом: – Что это за люди, что стали драться с Калмыком, что они ему сделали, и все прочее. Я ей отвечал, что понятия не имею, это, наверное, бандиты сводят счеты друг с другом. Она сказала, что не хочет со мной сегодня расставаться и останется ночевать у меня. Мы так и сделали: провели ночь вместе, и опять у нас был праздник, омраченный, правда, этими неприятными событиями, но все равно праздник. А на следующий день, после работы, меня арестовали прямо у проходной и повезли к следователю.

Следователь был молодой парень, примерно моих лет, очень настырный. Он весь прямо кипел энергией. Он стал расспрашивать меня, кто был человек, который изуродовал Калмыка. На заявление Милы они не отреагировали, а вот тут они вдруг зачесались. Кто-то по настоящему опасный появился, да еще с пистолетом, это уже становилось интересно.

Я все пожимал плечами, говорил, что понятия не имею, как это произошло. Следователь орал на меня: – Не крути мне яйца, мудак. Я тебя в тюрьме сгною. – Прав был, наверное, Кирилл: – кто туда идет, в менты? Я был уверен, что он покричит, и отпустит меня. Ведь доказать было ничего не возможно. Я был очень удивлен, когда меня обыскали, забрали ремень и всякую чепуху, и посадили в КПЗ. Меня вызывали на допрос два дня подряд, а потом предъявили обвинение в укрывательстве, за что мне грозило самое большое три года. Я просто заболел от горя. Если меня посадят – решил я – то Милы мне больше не видать. Однако, пока еще не все было потеряно. Одно дело – предъявить обвинение, а другое – осудить. Может быть, судьи потребуют основательных доказательств?

Через два дня меня увезли из КПЗ в тюрьму, и надежды мои стали таять с каждым днем. Меня поместили в камеру, где было человек двадцать, целый день был там шум и гам, но я ведь знал, как с такой рванью ладить, у меня детство и юность прошли на помойке, а комфортом я никогда не был избалован. Следователь очень горячился, два раза даже не сдержался и удалил меня по лицу, но я все гнул свою линию, что не знаю никого, кто посадил шрамы Калмыку.

Так прошло месяца два, и вдруг как то утром открывается дверь камеры и выкрикивают мою фамилию. Я отозвался, и охранник мне приказывает: – Возьми вещи и на выход. – Я очень обрадовался. У меня сразу мелькнула мысль, что следователь никаких улик против меня не нашел и меня сейчас отпустят. Я вмиг собрал свои пожитки. Охранник долго вел меня по коридорам, потом завел в отсек, где было очень тихо, что для тюрьмы необычно, остановился перед одной из камер, открыл дверь и скомандовал: – Заходи. – Я очень удивился. Камера было маленькая, с одной койкой, похожая на ту, в которой сейчас сижу, только окно было без козырька. Меня втолкнули внутрь вонючей каменной коробки и дверь за мной закрылась. Наступила тишина и только мысли шумели в моей голове. В одиночку меня могли перевести только по одной причине: – Нашлись какие-то дополнительные материалы, касающиеся ограбления и убийства. Наверное, поймали кого-то из тех, кто участвовал в подготовке всего дела, те испугались вышки и заложили Кирилла. Сейчас ниточка потянется, меня отправят на пятнадцать лет в лагеря.

– Что-ж – подумал я – мне уже все равно. Милы мне и так не видать. Не стала ведь бы она ждать меня даже три года, которые мне сулили за отказ от дачи показаний. Ей бы родители не позволили связать свою судьбу с тем, кто сидит в тюрьме, я, по крайней мере, так это понимал. А тут уж и подавно: уголовник, грабитель, да еще принимал участие в убийстве. Я лег на койку, обхватил голову руками, и долго так лежал. Мне не хотелось жить. Мне не нужна было жизнь без Милы. Даже если бы сейчас каким-то чудом мне отменили расстрел, я бы не обрадовался. Мне не нужна жизнь без Милы.

Так, в этой могильной тишине, прошло недели две. Наконец, меня вызвали на допрос. Меня принял уже другой следователь. Он был наполовину седой, хотя лет так сорока пяти, не больше, а лицо у него было приветливое, когда он меня встретил. Он стоял, когда я вошел, невысокий такой, худощавый, однако наверно в хорошей спортивной форме, по лицу было видно, что у него хорошее здоровье. Я вдруг обнаружил, что за время пребывания в тюрьме у меня наблюдательность обострилась. А он, этот новый следователь, предложил мне сесть, потом сел напротив и говорит: – Меня зовут Анатолий Павлович. Я следователь по особо важным делам. Он помолчал, дал мне возможность это переварить, а потом продолжал. – Вам предъявляется обвинение в ограблении и убийстве. Вы ограбили семью, которая собирала деньги на новую церковь. И убили двух человек.

Я уставился на следователя и молчал. Хоть я и ожидал нечто подобное, а все равно почувствовал, что у меня ноги отнимаются от страха. – Что же вы молчите, Андрей? – он спросил. – Вас, как я прогляжу, ничуть не удивляет обвинение. – Нет, не удивляет – я ему ответил. – Меня не удивило бы, если бы вы обвинили меня в убийстве папы римского. Вам ведь нужно все на кого-то свалить. Вот и выбрали меня. – Следователь улыбнулся и говорит: – Насчет папы римского ты загнул, Андрей. Он еще живой. Вот, когда его убьют, тогда и будем говорить. А доказательства у нас есть прямые. Мы сверили отпечатки пальцев, которые были найдены на месте преступления, на сейфе, с теми, что взяли у тебя в тюрьме. Они совпадают. Так что тебе в церковной иерархии прийдется ограничиться убийством людей, собиравших деньги на церковь. До папы римского тебе не добраться, даже если ты твердо решил специализироваться на церкви.

Он был с юмором, этот следователь по особо важным делам. Он говорил спокойно, как будто никуда не торопился, и как будто ему нравится вести со мной дружескую беседу. Он немного помолчал, а потом сказал: – Так расскажи, Андрей, как было дело? Как готовилось преступление? Кто твои сообщники? – Вот тут он сделал ошибку. Я понял, что ничего у них, кроме совпадения отпечатков моих пальцев, нет. Я улыбнулся ему и отвернулся в окно. Я стал смотреть на часового на вышке: хоть и скучно ему весь день стоять там одному, а все веселее, чем мне. А следователь продолжал увещевать: – Ты ведь понимаешь, что если ты не расскажешь, кто твои сообщники, тебе грозит расстрел. А тебе ведь еще двадцать пять. Хочешь, чтобы твоя жизнь так рано оборвалась? – Я ему ответил: – А мне плевать. Можете обвинять меня в чем хотите. Если вы считаете, что это я убил, значит, туда мне и дорога. – Следователь встал и зашагал по кабинету, не спеша, как я шагал по камере. Потом остановился передо мной и говорит: – Уж не считаешь ли ты меня за дурака? Думаешь, меня просто так назначили следователем по особо важным делам? Я отлично понимаю, что не ты совершил убийство. Не мог ты это сделать. Нам все известно о тебе. Трудно даже поверить, что ты мог пойти даже на мелкое преступление. Я еще могу допустить, что ты мог согласиться вскрыть сейф. Любовь тут, деньги текут как вода. Из-за любви многие теряют головы и идут на преступление, чтобы добыть денег. Сколько я таких видел в своей практике! Но вот, чтобы ты пошел сознательно на убийство – в это я никогда не поверю. И не пытайся меня в этом убедить. Это делал кто-то другой. Кто же? – А я все молчал. Тут он спрашивает: – Кто это полосонул Калмыка бритвой?

Я ему ответил: – Откуда мне знать? Бандюги дерутся, что тут удивительного? Я то тут причем?

А следователь стоит на своем: – Причем, причем. При всем этом. Вот, такой что полоснул Калмыка, и мог убить. Ты его знаешь. Мы все про эти дела твои с Калмыком знаем. И заявление от Милы есть на Калмыка, что он к ней пристает и тебе угрожает, и тот факт, что первый шрам Калмык получил около твоего дома, когда они дожидались тебя. А второй шрам он получил, когда вы столкнулись с ним возле ресторана. Не слишком ли много совпадений? – Мы помолчали немного, и я ему сказал: – Вот, вы все время задаете мне вопросы. Можно я вам задам несколько вопросов? Вы мне ответите? – Следователь сказал: – Задавай.

– Нет – говорю я ему, – я не задам, пока вы мне не пообещаете, что ответите на мои вопросы. Если нет, то видите обратно в камеру. Я не буду с вами разговаривать. – Он очень удивился моей наглости и говорит: – Спрашивай. Я не знаю, смогу ли ответить на твои вопросы. Но если смогу – отвечу.

– Скажите, – спросил я, – вы посадили Калмыка в тюрьму?

– За что? – удивился следователь.

– За то, что мне угрожал. За то, что к Миле приставал.

– Это еще не основание для ареста, – сказал следователь. – Он не совершил никакого преступления. С ним серьезно поговорили, и он обещал прекратить. Вот, напиши на него заявление, мы расследуем, и примем меры.

– А как я буду знать, какие меры вы примете? – я спросил. – Кто мне и как сообщит?

– Ты не уклоняйся от главного, – сказал следователь. Я чувствовал, что в нем закипает раздражение. Он не ожидал, что человек, которому грозит расстрел, может себя так спокойно держать.

– Мы сделаем, что посчитаем нужным. Хочешь – напиши на Калмыка жалобу, мы разберемся. А сейчас я жду от тебя признания и показаний. Я хочу сохранить тебе жизнь. Зачем тебе отвечать за преступление, которое ты не совершал? – Я уставился в окно и смотрел, как часовой мается на вышке. Следователь снова сел напротив меня и терпеливо ждал. Я отвел взгляд от часового, посмотрел на следователя и сказал: – Вот вы, Анатолий Павлович, сказали, что дурака на такой пост, как следователь по особо важным делам, не поставят. Я вижу, что это так и есть. Но почему же вы считаете, что все, кроме вас, дураки? Почему я, по вашему, не имею права иметь мозги? Ведь это дается от рождения, а не по справке милиции. – Тут следователь преобразился. Он вскочил, лицо его стало такое злое, он заорал на меня, сказал, что таких умников он видал, что они или в лагерях, или в земле гниют. Я выслушал все это, а потом, когда он замолчал, я ему сказал: – Вам не следует так волноваться, Анатолий Павлович. У меня был начальник, который, вот так как вы, волновался на работе. У него был разрыв сердца, и он умер. Сейчас он в земле гниет. Кому от этого хорошо?

Тут следователь снова заорал, потом вскочил и сказал: – Посиди в одиночке, и подумай. Может, поумнеешь. Надумаешь – сообщи. А не надумаешь – готовься к расстрелу, если мозгов нет. Милиция, как ты говоришь, справки на мозги не выдает. – Он вышел, через минуту в комнату зашел охранник и увел меня в камеру.

Тюрьма, батюшка – это пытка временем. Все здесь можно перенести, а уж такому, как я, которого жизнь не баловала – ничего не стоит. У меня никогда не было хороших условий, мне это хоть бы что. Нет хорошей еды, мягкой постели, или еще чего там? Плевать. Грубость кругом? Я на ней вырос. А вот время, когда ничего не делаешь, это пытка. Я, чтобы занять себя, стал вспоминать всякие мелочи из своей жизни, или придумывать пути, как выбраться отсюда. Я также думал: мог ли бы я избежать всего этого? Получалось, что не мог, не видел я другого выбора. Стало быть, это моя судьба. А если бы я раскололся, люди Кирилла меня нашли бы под землей. Да и не хотел я жить без Милы, зачем мне это? Я стал придумывать какие-то сумасшедшие планы, я и не предполагал, что кое-что может впоследствии осуществиться.

Я начал понимать, что думает и делает следователь. Он, конечно, уже навел обо мне справки на работе и там ему сказали обо мне только хорошее. Я ведь работал в лаборатории и делал очень сложные детали или ремонтные работы. Никто не мог делать того, что делал я. Я не пил, не водился с уголовниками, учился вечерами, как же такой может ограбить или убить? Следователь все обо мне знает. Он отлично понимает, что убийца – не я, кто-то другой. Ведь как-никак это был следователь по особо важным делам, что-то он ведь должен понимать. Для него так же ясно, что организовать такой грабеж – это дело большой группы, гораздо больше той, которая совершила. Слишком много нужно было узнать и подготовить. Должно было быть подключено много людей, чтобы проследить, подготовить все и после замести следы. Что толку ментам свалить все на меня и расстрелять? Основные заправилы все равно будут на свободе и продолжать свои дела. Следователь догадался, что тот, который дважды ранил Калмыка опасной бритвой, и был убийцей. Именно такой мог убить, а не я. Следователь, очевидно, был уверен, что ключ к разгадке где-то близко, он лежит у меня, других источников пока нет, и если они не появятся, эти сведения можно будет получить только от меня, а если нет, то прийдется упустить всю страшную банду. Если же меня пустить в расход, как козла отпущения, то дела этой банды могут всплыть когда-нибудь, может быть даже раскроют и это преступление, и тогда тем, кто все свалил на меня, не поздоровится.

Они то думали, что у меня не выдержат нервы и я попрошусь на допрос рассказать все. А я знал, что смерти мне не миновать в конце концов, и потому никуда не торопился. Через несколько месяцев меня снова вызвали на допрос, а там я понял, что ничего у следствия нет. Мне опять грозили расстрелом, или что забьют до смерти, или обещали, если расколюсь, дадут небольшой срок, а потом устроят где-нибудь на работу, где меня никогда не найдут мои сообщники. Много чего обещали.