Текст книги "Не уходи"

Эта история, хотя и быстро мелькнувшая, перевела меня на «домашний лад», поэтому вопрос, который я не знал как задать, вырвался слишком уж непосредственным:

– А как вышло, Сергей Григорьевич, что вы с Чаадаевым не оказались в числе декабристов?

Неожиданно для меня граф рассмеялся.

– Ах, Сережа, да в этих тайных и полутайных обществах не состоял разве только сам Император Александр I. Хотя знал он о них с самого начала и до самого конца. Вот например, устав «Союза благоденствия», возникшего в 1818 году, был с благосклонностью им прочитан. И что, в конце концов, написал страдалец наш Чаадаев? Что жить так нельзя – написал. А знаешь ли ты, что сельская девочка Жанна д’Арк была вполне грамотной? Сельские дети Франции во второй половине XIV века обучались грамоте через католические приходы. Да когда мы, отогнав Наполеона в Европу, вошли туда следом, ты полагаешь – что более всего поразило?

– Благоустройство во всём, достаточное крестьянство, – ответил я по общепринятому мнению.

Граф слегка отмахнулся:

– И это, конечно. Но более всего глубина цивилизации их – строения многих прошлых веков, соборы, Сережа, конструкции которых тебе современной математикой трудно было бы рассчитать. И в этих соборах голова сама поднимается вверх. Ощущенье одно у всех – здесь история, которая как высь собора, заставляет держать поднятой голову, а у нас… грустно сказать, прозябанье какое-то.

– Так Александр всё знал?

– И за полтора месяца до восстания донесенье получил о его подготовке. Но к тому времени Государь окончательно уж приготовил себя для отшельничества.

– Значит, слухи эти о старце Федоре Кузьмиче в Сибири…

– Под Томском он сейчас. Да, Сережа, он самый. Здравствует, Слава Богу. Как и супруга его, Елизавета Алексеевна. Но ты понимаешь, это конфиденциально всё.

Слухи об Александре I, не умершем в 1825 году, а ставшим монахом-схимником, считались среди «прогрессистов» чем-то вообще не стоящим никакого внимания – но слухи, тем не менее, ходили. А вот про жену Императора, тоже внезапно умершую через несколько месяцев после мужа, я ничего не знал.

Однако же интересным стечением обстоятельств назначено мне было узнать еще об этом скоро совсем.

Настроение графа изменилось, тем временем, в грустную сторону.

– Странное случилось с Россией в ту пору. Словно вот, спал ребенок, да разбудили не вовремя.

– Россия-ребенок?

– И хуже – без воспитателя. Государь Александр I мог бы им стать. Но как-то обмолвился мне, что является ему Россия коротким видением как живое огромное существо, в сравнении с ним он чувствует себя ничтожной величиной и боль сердце его пронизывает. «И никто, никто не сможет ею руководить – только сама она, и спасением Божьим!» – горячо он так произнес, что мне страшно сделалось. Смотрю на него, он на меня – и обоим нам страшно.

Граф замолчал, грусти в лице его, мне показалось, даже добавилось.

– Да, страшное дело совершилось декабристским восстанием.

– Но если бы им удалось?

Граф категорически мотнул головой.

– Не могло. Ни о какой капитуляции со стороны Императора Николая I и его ближайшего окружения, куда и я входил, между прочим, ни о чем подобном не могло быть и речи. Это понимали вполне и восставшие, следовательно, у них оставался тот крайний вариант, на котором и ранее настаивали некоторые.

– Убийство всей царской семьи – идея Пестеля?

– Первоначально она не была идеей Пестеля, Лунин и еще некоторые за несколько лет до восстания ее предлагали. А Павел вообще не был таким зверем, как многие его рисуют. Так вот убить им пришлось бы гораздо большее число людей, потому что кто бы из нас – по ту сторону от восставших – не стал бы грудью на защиту невинных. И какую б реакцию злодейство такое вызвало во многих армейских частях, расквартированных по России? Не только, заметь, среди офицеров, но и простых солдат. А губернаторы, дворянство местное, священничество? Разве не объявили б они народу о свершившемся душегубстве? Уверяю, вся авантюра эта не продержалась бы и месяца одного.

Сказать, что с глаз моих пелена упала – совсем ничего не сказать: и декабристы, и прогрессивная наша публика, которая от них в восхищении, и сам я, не понимавший по сию пору простого совсем события, – всё вместе психически пошатнуло меня; да как же так – глядеть и не видеть откровенно безнадежного мероприятия?

– Теперь о других, худших гораздо последствиях, – продолжал граф, – последствиях от неполучившегося. Общество, Сережа, потеряло большую часть от наилучших своих людей, от той, в том числе, молодежи, которая в близком времени могла возглавить государственные учрежденья, командные должности в армии – и в этаком расположении сил очень могли произойти мирным путем те реформы, которые Государь Александр II только сейчас намеревается совершить. Потеря исторического времени произошла очень опасная, и поправима ли она – мы не знаем.

– А верно ли, что главным виновником все-таки являлся Пестель?

Граф подумал, и стало заметно – вопрос доставил ему беспокойство.

– Знаешь, при любви и уважении ко многим, Пестеля должен признать самым выдающимся среди нашего поколения. Военных доблестей – от Бородинской битвы и далее – хватило бы на несколько биографий. Административные способности имел тоже крайне незаурядные. Быстрый и точный ум, сравнимый, разве что, с Чаадаевским. Ненарочное над людьми превосходство. Ну, если у тебя больше таланта, чем у других, что с этим поделаешь?

– Однако убийство всего Царского дома, Сергей Григорьевич, как это могло в нем родиться?

– Нет, не верю я, если бы и действительно дело дошло. И даже у Лунина рука бы не поднялась, хотя на безнравственные выходки был более многих горазд. Нет, не верю, заключили бы куда-нибудь в Царское село, да и то под хорошее содержание. А потом стали бы договариваться.

– А убийство Каховским Милорадовича – подлое, когда тот без оружия на увещеванье приехал, милость царскую обещал?

– Сережа, но кто такой Каховский? Мутного сознания человек. Были и не мутного – одержимого – Рылеев, например. Мы же не знаем, где при внешнем нормальном обличии начинается сумасшедший уже человек. А возьми сто лет назад Мировича, вознамерился освободить заточенного Ивана Антоновича, и притом – в одиночку. Всё это Геростраты своего рода. А ты Закон больших чисел лучше меня знаешь: если существует явление в какой-то потенции, оно себя будет время от времени проявлять. Грубо, но так?

– Даже не грубо.

Граф еще раз взял монету…

– Знаешь, могу, конечно, проверить азотом, но без того уверенно тебе скажу: золото не старой пробы, и чище оно.

Многое еще хотелось поспрашивать, да граф любезно пригласил нас послезавтра отужинать, что я с радостью от себя и от дядюшкиного имени заочно принял.

По времени на обед в трактир Гурьина я слегка опоздал, и старшие товарищи, заказав холодной белуги, приступили уже к трапезе. Я сразу чтоб не забыть, протянул Казанцеву монету, и он даже не вопросительно, а утвердительно вполне, ответил: «фальшивая».

Белуга была отменная, и компания по такому случаю решила пить по второй, так что и мне пришлось «составить».

С водкой же, отвлекаясь в сторону, произошла некоторая забавность.

Возвращаясь в Россию через Германию, дядя познакомился в Берлине с молодым русским ученым Дмитрием Менделеевым, находившимся в столице Пруссии проездом после окончанья своих экспериментов в Гейдельберге. Речь тогда не шла о знаменитой его таблице, явившейся позже, Менделеев о ту пору исследовал смешение воды с этиловым спиртом, для обнаруженья наилучшего конвергирования двух сред. И в исследовании вполне достиг, рассказав дядюшке, что состав содержит 42 доли спирта, соответственно, к 58 долям воды. Процедура требовала некоторого взбалтывания, отстаивания, а дальше – оказывалась крайне пригодной для внутреннего употребления. В общем, дядя потребовал срочно испытать этот продукт на себе, молодой человек составил компанию, и более крепкий дядя отвел его скоро в гостиницу. Утром приводили себя в порядок хорошим немецким пивом. На родине Менделеев прекрасно защитил диссертацию на тему воды и спирта, а «бульварная» пресса выдумала, что он изобрел настоящую новую водку.

Ну во-первых, слово «водка» было известно в XVIII при императрице Екатерине, и даже фигурировало в официальных документах. Во-вторых, это слово польское и пришло к нам изначально оттуда.

То есть никакой «водки» Менделеев не изобретал.

Кстати, и никакой приязни он к ней не испытывал, а если пил – то красное сухое вино.

После осетрины и перед супами сделали паузу.

Первым стал докладывать дядя.

– В обоих трактирах его хорошо знают. Питался – не экономил. На чаевые давал прилично вполне. В трактиры разрядом пониже не заходил. Пил умеренно, и никогда с утра.

– Значит, по вечерам дома не набирался, – логично уточнил Казанцев. – А в трактирах ни с кем не встречался?

– Вот, за два часа до убийства недолго сидел с ним за столиком господин средних лет. Половой затруднился его описать, но заметил – разговор был несколько минут всего и господин этот нервничал.

– А наш клиент?

– Спокойно, наоборот. Ссоры не было.

– Так… – Казанцев хотел что-то сказать от себя.

– Ты погоди, Митя, впереди главное. Никто из половых не видел этот бумажник. – Дядя протянул ему. – Можешь теперь приобщить к делу.

– Никто не видел?

– Ни разу. Он доставал деньги из кармана. Нередко пачкой, где и пятьдесят рублей замечались.

Информацию дядя закончил.

И я быстренько изложил, что поведал мне приятель-художник, и что два курса покойный проучился у Лялина.

– Постой, Сережа, Лялин – фигура. Выполняет заказы Императорского двора.

– Только сейчас о деталях его не расспросишь.

– Сильно болен?

Казанцев кивнул. И мотнул головой:

– Только ни в каком грязном деле участвовать он не мог. И вот что еще, вы, Сережа, в студии своего приятеля были. Какова разница с той мансардой?

– Почти как вертеп и аптека.

Оба они переглянулись, ясно стало – вопрос задан лишь для окончательного уточнения.

– Я уже не говорю, что кто-то там тигли убрал – следы же видны на полках. Пять или шесть – вес немаленький.

– Добавь сюда крупную конфорку – тигли разогревать.

– А то и две.

Половой подошел узнать, не желают ли господа первого блюда.

Все согласились на свиной рубец с луком.

– Странно-странно. Андрюша, а роста какого был тот, что беседовал с ним в трактире?

– Прости, подумал только сейчас. Но через час всё можно узнать.

Я ничего не понял, и с таким выражением, что дядя счел пояснить:

– Душить там неудобно, узко очень, ты помнишь. Жертва – повыше среднего роста, стало быть, убийца наверняка был высоким.

– А если убийство произошло вообще не там? – вырвалось у меня, именно вырвалось, а не под действием мысли.

Оба внимательно посмотрели.

Потом, молча, друг на друга.

Снова на меня.

– Ты хочешь сказать – наверху?

Я еще сам не знал, хочу ли это сказать, и промямлил:

– Ну… как-то да…

– Сейчас дообедаем, – поспешно заговорил дядя, а супницу нам уж несли, – я отправлюсь уточнять рост этого типа. Так?

– Да, если он невысокий, в убийцы не подойдет.

– Но далее, Митя, как у нас говорили: «на безрыбье и раком свиснешь».

– Говорили, однако ты про что сейчас?

– Ты, Серж, прости – без супа побудешь. Маши срочно к своему художнику. Сажай его невдалеке на этюды, но так, чтобы боковым зрением он контролировал мансарду и главный выход из дома. А малюет пусть что-то окрестное. Вечером здесь встречаемся. Дуй!

Я успел уловить аромат открытой половым супницы – но что было делать.

Друга я застал уже одетым для выхода, отправится он готов был за авансом на портрет очередного купца, и мое спешное появление вызвало негодованье почти:

– Брат, какие, так их, этюды! Я за глупый портрет тридцать целковых возьму!

И прежде чем начать выслушивать более резкие изречения, я быстро проговорил, что просьба от Третьего Отделения, а там, во-первых, речь не о тридцати целковых. Во-вторых, это князь Сашка Гагарин может с мостов падать, а таких как ты – быстро «на Съезжую» и в Торжок куда-нибудь годика на два. В-третьих…

– Да не спорю я с тобой. Толком объясни – где там на Кадашах?

Пока ехали на извозчике, я про эти тигли всё думал.

По двухгодичному курсу физики мы с ними достаточно дел поимели. Грубо говоря, это конические чашки разных размеров из огнеупорных материалов, именно назначенные для изготовления в них всевозможных металлов и сплавов. Лабораторные тигли невелики, но по следам на полочке, от неостывших до конца днищ, – были и тигли немаленькие. По конкретному тиглю любой специалист определит, что именно в нем изготовлялось.

Но вот куда они подевались?.. Штук пять или шесть общим числом.

И правильно: как минимум одна мощная конфорка должна их обслуживать. Керосин, кстати, к ней необходим – но тоже нет и следа. Вытяжками прекрасными как раз могли служить два потолочных окна.

– Мне как попало мазать или серьезно работать?

– Конечно, серьезно. Чтоб проходящие мимо с интересом заглядывали.

Керосин… керосин… там же несколько точек всего для продажи – он не за версту покупал. А сколько покупал?.. Тут коллеги-физики могут дать оценку объемов производства от расхода топлива.

– Приехали, вроде, Сергей.

Я велел извозчику встать в самом начале переулка.

– Располагайся здесь. Через часок мальчишка к тебе подойдет, чтобы ты в отхожее место сбегал. К вечеру заеду, у Гурьина отопьешься-отъешься.

А сам, на том же извозчике, отправился к себе на факультет, в надежде проверить через знакомых физиков явные слишком уже подозрения.

И повезло даже очень – в лаборатории возился наш театральный кружковец, обрадовавшийся сразу сделать перерыв от моего появления.

– А Сашка-то Гагарин, сукин сын, едва вчера с Малого Каменного не упал!

– Слышал уже про эту радость. Скажи-ка, лучше, запашок у тебя от тиглей идет?

– Ну-да, новый рельсовый материал пробуем.

– А отчего маленькие такие тигли?

– Зачем нам большие для анализа сопротивления материала. Кстати, народ вчерась обсуждал – ты лучше подходишь на Гамлета на новый сезон.

– Перепили.

– Серьезно тебе говорю. Особенно вот эта сцена: «Мой бедный Йорик!»

– И кто черепушку будет играть?

Тут мой народоволец-приятель сказал такое, что на ухо не решусь кому-то произнести.

Одно выходило – большие тигли, вроде тех нескольких в мансарде, использовались уже исключительно для конкретных металлов, а не экспериментальных проб.

– А для каких металлов чаще?

– Да, драгметаллов. И используют, вот посмотри, чаще всего для этого кварцевые тигли.

– Тяжелая штука, мы с простыми имели дело, с металлическими.

– Так вам для учебы простой. А если пол килограмма золота вылить надо? Или кило серебра?.. Пошли в столовку по пиву.

Еще одно ценное свойство дорогих и тяжелых кварцевых тиглей – их можно разбить, получив слиток почти без потерь.

И тут, хлопнув вторыми пробками, простенько меня осенило:

– Слушай, а частных заказов на кварцевые тигли не было?

Товарищ взглянул на меня с откровенным удивлением:

– Три тигля заказывали, недавно совсем.

– Кто заказывал?!

– Тетушка пожилая. Простоватая. Но деньгами располагала, не торговалась совсем.

Скоро мы попрощались, я вышел на Маховую, люблю думать в толпе…

Хотя толпы в прямом смысле сейчас не было, но народа хватало, Маховая – место весьма проходимое.

Думать-думать… но прибавляются персонажи, теперь вот – пожилая заказчица тиглей.

А те, не пожелавшие обозначить себя, явно не бедные люди, являвшиеся к графу Строганову с подделками дорогих монет? Что за странная инкогнито-солидарность?

Кто и зачем унес из помещения все тигли, да плюс – конфорку внушительных очень размеров.

И сомнений, что художник был убит не в узком закутке, а раньше – у себя в студии, и следовательно, кем-то из хороших знакомых, неудивительных по визитам к нему поздним вечером, в этом тоже не было почти никаких у меня сомнений.

Кто, наконец, давал талантливому молодому человеку серьезные деньги на поездку за границу; причем с непонятной перспективой, которая казалась ему предпочтительнее, чем закончить курс у знаменитого профессора Лялина?

– Завьялов!

– Оля?

– Ты что, на факультете был?

– Да-а, консультация маленькая понадобилась.

Оля была нашей примой – умная, талантливая, но с капризностями.

– Будешь Гамлета играть в новом сезоне.

– Почетно, конечно, но неплохо было меня сначала спросить.

– Не ломайся. И знаешь, англофил наш, Саша Гагарин, днями интересный доклад о Шекспире делает – он ли, вообще, писал все эти вещи?

– Сашка авантюрист.

– Нет, это он серьезно изучал, еще в Гарварде. Потом, я и сама кое-что раньше слышала.

Красавицу-Ольгу нетерпеливо дожидались у извозчика два очень модно одетых молодых человека.

– Хорошо, если ты сыграешь Офелию.

Губки надулись:

– Не хочу играть сумасшедшую. И так жизнь колесом!

Будет, конечно, играть. Из ревности хотя бы – чтоб не другим досталось.

Попрощались, я иду по Моховой, повторяя те же вопросы.

Еще, вот, один: кто тот тип, нервно общавшийся с жертвой за час до трагедии?

А куда я иду?..

Само собой получается, к Гурьину.

И есть уже хочется, и время подходит.

В зале я оказался первым, заказывать что-то себе одному, показалось мне до прихода других неловким, я лишь велел половому приготовить столик для четверых и отправился в туалет для всех нужных гигиенических надобностей.

Ба-а! да друг мой художник тут именно – мольберт в углу, рядом ящик с красками и прочией атрибуцией, а сам руки оттирает толи спиртом, толи водкой очень дешевой… обрадовался мне чуть ли не до целования.

– А я, Сережа, являюсь сюда – еще никого, вот, думаю, скотиною буду выглядеть – не успел поработать, да уже обжираться пришел.

– Молодец, ты часа четыре писал, пора уж.

Дождался, когда он совсем отчистит от краски руки, и вместе вернулись в зал.

Еще одна приятность – дядя с Казанцевым располагаются за нашим столом, и слышу дядино:

– На взрослого человека анаконда нападет разве с большого голода, а ребенка элементарно сожрет… Сереженька, здравствуй! Это товарищ-художник твой?

Тот представился, смутившись несколько от двух немолодых шикарных господ, один из которых имел генеральский жандармский мундир.

Половой, не без труда, забрал у него на хранение мольберт и ящик, затем уже сели за стол.

– Мою менделеевскую! – сразу потребовал дядя, уже научивший персонал смешивать на 42 градуса, переливать потом для окислороживания несколько раз и только слегка остужать.

«Но не до холодного! – строго наставил он – Холод уничтожает главные вкусовые качества, градус один остается».

Товарищ мой робко взял предложенное меню, и заметив эту в нем неуверенность, дядя сразу же предложил:

– А без больших фантазий – я вот себе возьму стерляжью уху с раковыми шейками, и вам желаю с нехитрости этой начать.

Я чуть тоже не соблазнился, но предпочел всё-таки часто приготовляемые в именье у нас щи со свининой.

Казанцев распорядился подать сначала ему груздей со сметаной, а там, дескать, подумает; и настроение имел не бодрое, а мрачновато-раздумчивое.

– Странности, господа…

– И у меня! – дядя придирчиво осмотрел графин с водкой. – Ты, Серж?

– Нет, я белое, что-нибудь, полусухое.

– Изволь. Принесите бутылочку «Семельон».

– И грузди мне долго ждать? – я такого неспокойного тона у Казанцева еще не слышал.

Грузди появились сразу почти.

Казанцев показал половому – ему налить, не стал закусывать водку и объявил:

– Купец второй гильдии, которому принадлежит дом…

– И который в Мордовии на лесозаготовках, – добавил дядя.

– Который якобы там. Он два года уже лежит на Донском кладбище.

Принесли супницу со стерляжьей ухой, и в отдельных тарелочках раковые горячие шейки с тонкими по краям кружками лимона.

Дядя показал половому – обождать, и налить пока водки.

– Как ты сам это понимаешь, Митя?

Казанцев выпил вторую вместе со всеми, и так хорошо заел куском груздя с хлебцем, что у всех заговорил аппетит.

Вышла пауза приступить к трапезе.

…

Затем генерал начал:

– Понимаю по тому полуграмотному протоколу из архива – купца опоили. Он не был по жизни пьяницей. Никаких, конечно, прямых доказательств преступления нет. Опий в крови не определялся. Вывод – перепил коньяку, и не выдержало сердце.

– А возраст?

– Сорок два.

– М-м, наследники?

– А никаких, Андрюша. Сейф домашний пуст, будто там крысы гуляли. Тем не менее, купец этот собирался в первую гильдию переходить, уже и взнос сделал.

– Кто дома был на момент смерти?

– Тетушка некая. Но не из прямой родни. Потом она же с торгов этот дом и купила. Вы кушайте, господа.

Он опять удовлетворился груздем, и отказавшись от первого блюда, заказал себе говяжий язык.

Тетушка-тетушка… замелькало у меня, но тут принесли и стали наливать давно любимый мной Семеньол, а вдобавок друг-мой художник попросил слова.

Дядя, впрочем, приказным римским жестом поднял руку:

– Вот пока не удовлетворим себя писчею, и сказать надо – отменного качества, я председательской функцией диалоги все прекращаю.

– Разумно, – согласился Казанцев. – И мягкого вашего хренку принесите.

Задумчивое настроение Казанцева от водки с груздями не проходило – заметил я, хотя сам очень отвлекся отличными щами и мягким некислым вином, а дядя мой с художником и вовсе поглотились на несколько минут гастрономным процессом.

Время ж, однако, скоро себя напомнило.

– Митя, – дядя отер губы салфеткой, – дом, стало быть, принадлежал той тете, а кто еще там жил, кроме этой невнятной племянницы?

Мой приятель опять попробовал поднять руку, но ему все сделали небрежительное «подождать».

– А никто, кроме этих двух. Официально, по крайней мере.

– Некая тетушка, на факультете моем, некоторое время назад заказывала дорогие кварцевые тигли. С ценою не спорила.

– Как давно, Серж?

– Месяца с три.

– Щ-очень совпадает, – протянул дядя.

Казанцеву принесли ароматный язык с крупным вареным горохом.

– Молодец вы, Сережа. Опознание, не сомневаюсь почти, установит ту же самую личность. Только…

– Что «только», Митя?

– Язык, ах, хорош! Только… состава преступления здесь нет пока никакого. И не забывайте, господа, у банды этой немалые деньги – следовательно, адвокат хороший сразу схватится за нарушения в процедурах, попробуй мы оступиться где-нибудь.

– Н-да, у Алана с этим попроще было.

– У твоего Алана, Андрей, наверняка имелось политическое лобби – оно же и судебно-прокурорское, в конечном счете.

– Правда твоя. Теперь об одном моем наблюдении расскажу. Половые у нас есть, в том числе, наблюдательные. – Он показал стоявшему рядом – налить моему товарищу водки, явно того хотевшего. – Провел я, так сказать, массовый опрос. Так вот, во-первых, по физическим данным этот тип никак не превосходил погибшего – скорее, наоборот. Но главное, само его присутствие выглядит чем-то случайным: один из половых слышал вопрос художника – «Не могу понять, чего именно вы хотите». Позже немного донеслось до другого: «Вы не вполне нормальны, господин». И скоро погибший быстро встал и, не прощаясь с тем мазуриком, направился к выходу.

– Постой, Андрей, «мазурик» – мелкий жулик, вор. Ты с чего вдруг так его обозначил?

– А не я. Один из половых так именно его обозвал.

Я вдруг увидел, как наш половой ухмыльнулся, и показал на него глазами другим.

– Ты что, голубчик, отличаешь эту братию? – сразу спросил его дядя.

– Помилуйте, нам зачем? Не то заведение-с. А я слышал, говорили про Кадаши. Там, конечно, кто долго работает, отличит мазурика без сомнения.

Казанцев расценил ненужность лишних ушей и, приказав налить мне вина, а остальным водки, отпустил полового до особой надобности.

– Мазурики, господа, убийцами не бывают. Разве на бытовой почве – сожительницу из ревности по пьянке, и в этаком роде.

– Вот и складывается, Митя, демонстративное что-то.

– Специально на публику, чтоб для отвода глаз?

– Похоже очень.

– Внешняя сила тут, она с того момента себя показывает, как парень бросил учебу в Академии и отправился непонятно на чьи деньги за границу. Вот здесь следует корень искать.

Поиск данного корня, а верней – непонятность самого поискового к «корню» начала, так отметилась сразу во всех головах, что – нет худа без добра – дала пару минут спокойно покушать.

…

А приятель мой, очень пришедший в себя от стерляжьей ухи, раковых шеек и правильной водки, заговорил уже без спроса на речь:

– Дамочка та, непростая очень: камуфляжная дамочка.

– Ты про какую?

– А вот в доме живет.

– Стоп-стоп! – дядя даже привстал чуть. – Теперь подробнейшим образом.

Казанцев, намерившейся закурить, вернул в карман портсигар.

– Ну так, значит. Работаю я уже по более часа, сам, как положено, посматриваю в сторону дома того. Вдруг из-за спины, откуда она взялась, женщина молодая. «Творите? – говорит. – Да, неплохо у вас выходит». И быстро, так, к дому. Я только взгляд на нее бросил.

– Никакая, – вспомнилось мне.

– Тут, Серега, ты сильно ошибаешься.

– В чем?

– Знаешь, кто в средние века были лучшими анатомами? В том числе, мышц лица человеческого?

– Художники, – опередил меня дядя. – Один Леонардо чего стоил!

– Верно, благодарю. И в классическом художественном обучении анатомия первую роль играет.

Казанцев все-таки достал портсигар:

– Ну-ну, оглянулись вы на нее… Курить не желаете?

– Ежели позволите – позже, за чаем. Оглянулся, и дальше себе работаю. А профессиональная память тревожит – лицо ее…

Мне опять вспомнилось – никакое.

– Не соответствует, понимаете?

– Нет, пока, – честно сознался дядя.

Однако тут же догадался Казанцев:

– Грим?

– Хуже. В гриме, вон, Серега не меньше моего понимает. Маска. Брови загипсованные, тампоны в носу – нос от этого толще-короче выглядит. Еще кое-что… но заметно мне стало анатомически, понимаете?

– Так-с, – заговорил дядя, – а знаете другую сторону закона перехода количества в качество? Алан без всякой теории ею пользовался.

– Не морочь нам, Андрюша, голову.

– Просто: либо вопрос решается достаточно быстро либо он вообще не решается.

Все хмыкнули довольно – понравилось.

– Позволю себе раскручивать всю цепочку?

– Позволяй.

Приятель все-таки взял папиросу из портсигара Казанцева, а ушки, что называется, поставили мы на макушки.

– Итак, некая молодая дама со своей тетушкой опаивают два года назад состоятельного купца. Состояние убиенного переходит в их руки. Фантазия и алчность этим не ограничиваются – находится талантливый молодой человек для подделок ценных монет.

– Простите, дядя, зачем?

– Вот на этот вопрос я ответил себе сегодня утром. И про нежелание раскрывать себя визитерам графа Строганова тоже: от того, что под эти ложные коллекции в банках и ломбардах брались заемы крупные. Подходил срок выкупа, но без результата. Тогда владельцы начинали волноваться, и у кого же не проверять, как у главного коллекционера страны, председателя общества археологов Строганова.

– Логично, – согласился Казанцев, и повысил голос слегка: – Давай-ка нам всем, братец, чай.

– Почему они себя секретели? – продолжал дядя. – По двум простейшим причинам: фальшивка снижает активы и наносит удар по репутации владельца или начальника. Им это надо? Тем более, фальшивку через какое-то время, целиком или частям, можно «пустить» как настоящую.

– Это, Андрей, полагаю, даже главное у них соображение. Только максимум, что я могу – провести допрос и временное задержание женщин. Убийство, да и сама афера, юридически отсюда не вытекают. Даже если мы найдем того мазурика и он укажет на тетушку с девицей, подговоривших его, ну, скажут, что врет.

Возникший было у нас подъем настроения спал.

– А тигли заказанные?

– Опять же не преступление. Может быть, сама хотела бронзовым литьем заняться. Не возбраняется, не драгметалл.

– А кто все-таки убивал? – спросил уже мой товарищ.

– Могли нанять, могли сами. Показания с них сниму сегодня вечером. Боюсь, однако, толку немного будет. Давайте по рюмке коньяку, господа.

…

Толку не было вообще никакого.

Не было самих участниц допроса.

Исчезли.

Хотя не совсем.

Через два года, сидя в одном из парижских кафе, я услышал к себе обращение:

– Мсье Завьялов?

Изящная молодая шатенка, светло-карие глаза с той выразительностью, которая внешне выдает интерес и улыбку, а что прячет внутри, знает Бог только один.

– Мсье Завьялов?

– Да, но я не могу, простите, вас вспомнить.

– Кадаши… два с лишним года назад. Перейдем на русский язык? И может быть, пересядите ко мне за столик?

Господи, да она красавица почти! И зябко, хоть теплота летняя, изнутри зябко – а кто перед тобой?

– Сяду, сударыня, если расскажите мне про то убийство.

Голос мой прозвучал сторонним для собственного уха, враждебным, что не требовалось совсем – можно ведь было просто отказаться от разговора.

– Про два убийства, сударь, – в тон прозвучал и ответ. – Если вы вполне в курсе дела.

– В курсе.

Я показал официанту перенести мой кофе на ее столик.

– И советую взять рюмочку арманьяка, – вдруг, искренне виноватый вид: – Я пристрастилась к нему немного.

– И арманьяк, – сказал я официанту. – Первое убийство, следовательно, того самого купца, в сейфе которого…

– Я ничего не оставила, – она всмотрелась… в суровое в моем лице выражение: – Не торопитесь, Завьялов.

И дальше пошел рассказ.

Ее светло-карие глаза только изредка взглядывали на меня, и лучше бы нет – потому что доставляли ощущение боли.

Родители умерли рано, остались две тетки – старшая болела и вскорости умерла.

Жили бедно совсем, там же – на Кадашах.

Вместо учебы – стирка, починка за гроши чужого белья, и этим же занималась вторая, неболевшая, тетка.

– Знаете, Завьялов, о чем я тогда мечтала?.. Куплю, вот, фунт сыра и весь его сразу съем.

Мне вспомнилось, что кусочками сыра мы подкармливали регулярно любимицу нашу борзую, а та еще нос иногда воротила.

– Не краснейте, Сергей, «всякому свое» – как любили говорить древние римляне. И это «свое» скоро познакомило меня с тем купцом. Я в пятнадцать лет была не хуже теперешнего, он предложил мне должность служанки с проживанием в доме его. Помню, с каким облегчением тетка моя, близкая к смерти уже, сказала: «А может даже и замуж возьмет».

Тут глаза ее совсем перестали смотреть на меня – а мимо, и далеко-далеко.

– Что-то во мне поломалось разом… что жизнь не для меня вовсе составлена… а не готова я была всё равно…

Не заметил, как рюмка моя оказалась пуста, и показал официанту принести мне вторую.

– И вот на счастье, подглядела я шифр сейфа мерзавца этого, который ростовщичеством, в том числе, занимался. Пил он, из-за этого и постельные дела мои откладывались. Заглядываю в сейф – там тысяч восемьдесят. Господи, тетка умирает, другая трудом надрывается, а тут сотню рублей взять, и опия хватит…

Официант поставил рюмку на блюдечке, я выпил, не почувствовав вкуса.

– Вот это первое мое убийство.

Несколько дней назад пришло от батюшки письмо, где сообщал он, что в чине полного уже генерала получил корпус для окончания войн на Кавказе; со странной припиской: «Да будет ли от всего этого толк». Вступал он в подчинение друга своего Лорис-Меликова, чудесного армянина, всей жизнью своей доказавшему, что нет русских патриотов или индийских каких-нибудь, а есть «Патриа» как Отчизна – любовь к ближнему и дальнему своему, и к поверженным врагам тоже.