Текст книги "Сокровища наместника"

12

Несмотря на теплую погоду, в помещении топился камин, и это было совсем не лишним – камни старого замка всегда оставались холодными.

На потемневших стенах висело несколько выцветших от времени гобеленов, в углу стояло чучело оленя, а неподалеку – кабана и лисы. Видимо, раньше здесь размещался охотничий зал с трофеями. Но это было давно.

Мартина взяли под руки двое охранников и подвели к длинному столу, по центру которого сидел лорд, а по обе стороны от него стояли какие-то люди в казенных и гражданских платьях. Писцы, садовники? Мартин почти ничего не соображал из-за вернувшейся слабости и, как ни странно, от ощущения сытости после ветчины. Его отчаянно клонило ко сну.

Поставив пленника перед столом, охранники отступили на шаг.

– Кто ты таков, назови себя? – пророкотал лорд, и Мартин с трудом навел на него резкость – с правой стороны поле зрения закрывала красноватая пелена.

– Меня зовут Мартин.

– А фамилия у тебя имеется? Какого ты роду-племени?

– У воров нет фамилий, – пожал плечами Мартин. – Только клички.

– Значит, ты признаешь, что вор?

– Как не признать, меня же схватили… – Мартин вздохнул. – В башне.

Ему этот разговор казался бессмысленным. Скорее уж пусть ведут к судье и все такое прочее. Он не раз слышал об этой карусели и не исключал, что когда-то и сам через нее пройдет – не могло же ему всегда везти?

Пусть везут, пусть запирают. В этом даже имелись свои плюсы, он мог повидать множество дружков, которые уже давно тянули лямку.

– Ты знаешь, кто я такой? – снова пророкотал лорд.

– Лорд Ширли, королевский наместник.

– И зная, что это дом наместника, ты тем не менее посмел вломиться в него?

Лорд улыбнулся и недоумевающе покачал головой.

– Воры об этом не думают, ваша светлость, нас интересует добыча.

– Ну что же, ты не проявил уважения к королевскому наместнику и сам в этом признался. А значит – не взыщи.

Лорд Ширли поднялся во весь свой немалый рост, поправил берет с пером и громко объявил:

– Мартин без роду и племени, тебя повесят во дворе на твоей же воровской веревке, и этот приговор будет приведен в исполнение немедленно! Выводите его!..

Мартин не успел даже удивиться. Как? За что? Его же нужно отвести к городскому судье – так положено! Но охранники уже заломили ему руки, мигом стянули кожаным шнурком и потащили Мартина к выходу.

– Но как же так?.. Что же это?.. – лепетал он, и бессвязные мысли метались в его голове.

Уже во дворе Мартин замолчал, увидев посреди двора разборную виселицу, а перед ней дощатые мостки для зрителей.

На первых, лучших местах восседали члены семьи лорда, его супруга – благородная Фангисса фон Хольн, сын Адольф и тетка по материнской линии старая графиня из Голфгарта.

Позади них размещались старшие служащие из департамента наместника, богатые арендаторы с его обширных земель, старосты деревень с напомаженными волосами и в начищенных по такому случаю башмаках.

А на помосте ожидал палач – обычный мужик, может, чуть более угрюмый, чем другие. На нем не было никаких красных нарядов, только старый охотничий костюм, должно быть, доставшийся ему от кого-то из загонщиков.

Мартин взошел по скрипучим ступеням, и охранники поднялись вместе с ним, на тот случай, если он вздумает сопротивляться. Но Мартин даже не собирался, им овладела апатия – пусть делают что хотят.

Вспомнилась Гретта, горничная купца Балтера. Мартин как-то забрался к нему в дом, пока Балтер с семьей ездили к морю. Он незаметно пролез в окно, удачно миновав старого седого сторожа, и уже надеялся на богатую добычу, когда вдруг столкнулся с девушкой.

Она не сразу поняла, кто он, но, даже разобравшись, не запаниковала. В тот раз они расстались почти влюбленными и потом встречались целый год.

Мартин носил ей ворованные побрякушки и золотые монеты, а она принимала это, как само собой разумеющееся. Потом они проводили ночь во флигеле для слуг, где у Гретты имелась собственная комната.

Утром Мартин незаметно выскальзывал в окно, и никто об их романе не догадывался. Неизвестно, сколько бы это еще длилось и чем закончилось, но вездесущая воровская братва как-то заметила Гретту в обществе ее хозяина в одной из загородных гостиниц.

Девушка была разодета под госпожу и провела с хозяином на отдыхе трое суток. Но не успел Мартин что-то предпринять, как-то объясниться с Греттой, как услышал, что она сбежала от хозяина с молодым приказчиком, который не забыл прихватить часть хозяйской выручки.

Вот так все и закончилось, а ведь Мартин составлял планы на будущее. Гретта ему очень нравилась, хотя позже, вспоминая ее, он находил в ней черты, которые указывали на ее жадность и коварство. Она брала золото у Мартина, она брала подарки у хозяина, а сбежала с приказчиком, и неизвестно, что с этим беднягой стало, но украденную казну она точно держала у себя.

Горькая улыбка тронула разбитые губы Мартина, когда его вывели на помост, но эта улыбка все еще относилась к воспоминаниям о Гретте.

Палач накинул петлю и несильно затянул, а Мартин отстраненно подумал, что это действительно его веревка.

Публика замерла, а палач взялся за рычаг, ожидая команды лорда.

– Смотри, Альдольф, вот так совершается правосудие!.. – сказал лорд своему сыну, и Мартин вспомнил, что раньше видел этого мальчишку. Пару месяцев назад тот пускал в заливе кораблики, с ним была няня и двое слуг-охранников. Потом ветер посвежел и волны стали загонять маленький парусник под деревянный настил. Казалось, никто уже не мог помочь плачущему ребенку, но проходивший мимо Мартин поднял неприбитую доску и спас парусник.

Вот откуда он помнил ребенка, только тогда тот был счастлив, а теперь выглядел перепуганным. Неужели обязательно было тащить его сюда?

Лорд махнул рукой, и палач дернул рычаг.

13

Помост сложился, и Мартин должен был повиснуть в петле, но веревка с треском лопнула, и он свалился на мостовую с обрывком на шее. Публика повскакивала с мест и дружно выдохнула, а лорд снова взмахнул рукой и закричал:

– Подайте новую веревку! Немедленно!..

Слуги бросились за веревкой, гости зашушукались, и посреди этого смятения раздался голос мальчика:

– Но веревка оборвалась, папенька, этот человек заслуживает помилования!

– Что ты говоришь, Адольф? Это же вор! Злодей! Его нужно вздернуть в любом случае!..

– Нет, папенька… – Адольф поднялся. – Это уже будет не правосудие, это будет убийство.

Лорд Ширли тоже поднялся и одернул мундир. Мальчик был прав, хотя, возможно, вел себя слишком дерзко. Впрочем, для отучения детей от дерзости существовали розги, но это потом, а сейчас он, главный человек провинции, должен был принять решение. Мудрое и справедливое.

– Хорошо, Адольф, я соглашусь с тобой, хотя ты еще мал. Мы будем держаться обычаев наших предков, поэтому я повелеваю… Я повелеваю отправить злодея в тюрьму и держать его там бессрочно!..

Все сразу зааплодировали, стали выкрикивать имя лорда и прославлять его мудрость. А охранники подняли Мартина, находившегося в полуобморочном состоянии, и потащили прочь со двора, в сторону вздымающейся серым гигантом старой крепости, которая уже двести лет использовалась как собственная тюрьма семейства Моринджеров.

Со связанными руками Мартина бросили на телегу, и она покатила по подновленной, мощеной дороге. Мартин с трудом осознавал, что он все еще жив. Он чувствовал боль во всем теле и слышал будто только что произнесенную фразу: «Это уже будет не правосудие, это будет убийство!»

Мартин ненадолго лишился чувств, а когда очнулся, телега въезжала во двор замка, который с телеги казался глубоким колодцем.

Лязгнули тяжелые засовы ворот, и сразу куда-то исчез ветер, прекратилось движение воздуха, померк свет. Пленника сдернули с телеги, и он едва не упал, в последний момент его подхватил здешний смотритель.

– Поосторожней с арестантом, рыло! – выругался он, развязывая ремень на руках Мартина.

– А чего ты о нем так печешься? Это же злодей! – возразил охранник, который хотел сбросить Мартина на мостовую.

– Это теперь арестант, за которым я должен приглядывать и за которого несу ответственность перед его светлостью, понял, морда ты коровья?!

Охранник промолчал, старший смотритель был повыше чином, да и здоровее. Одни кулаки чего стоили.

– Штырц! Принимай свеженького! – крикнул надзиратель и дохнул на Мартина едким табаком. – Штырц, где ты там?

– Здесь я, здесь, господин Моккли! – отозвался тюремный писарь, сбегая по ступенькам своей будки. За ним, тяжело переваливаясь, словно медведь, вышел еще один надзиратель. Он что-то торопливо жевал, от чего двигались его уши и брови. Он волок кандалы с замком, и Мартин подумал, что мог бы легко открыть такой замок любым гвоздем. Вот только стены здесь были такие, что одним гвоздем не управиться.

– Руки давай… Сюда просовывай… – продолжая жевать, приказал надзиратель.

Мартин послушно подставил руки, и планка закрылась. Затем надзиратель со скрипом провернул ключ, что привлекло внимание главного надзирателя.

– А ты чего, морда коровья, замки не смазываешь?! Сожрал все масло?!

– Никак нет, – пряча глаза, пробубнил тот.

– Все, ведите его! – махнул рукой старший надзиратель, и его подчиненный потащил Мартина на цепи.

– А как записывать, господин Моккли? – спросил писарь.

– Запиши как-нибудь, потом поправим.

– Слушаюсь, господин Моккли! – подобострастно вытянулся писарь и шмыгнул носом, а старший надзиратель пошел прочь, у него еще было много работы.

– Так как твое имя-прозвище? – забегая перед Мартином, спросил Штырц.

– Не суетись, – пробубнил надзиратель, державший конец цепи от кандалов.

Штырц поотстал, и у Мартина перестала кружиться голова. Он наконец полностью почувствовал руки, до этого сильно перетянутые ремнями.

14

Запись прошла быстро, хватило одного имени. Потом жующий надзиратель поволок Мартина по лестнице, и тот сбился со счету, преодолевая темные лестничные пролеты. Наконец они вышли в коридор и двинулись вдоль грубо сложенных стен, вдоль которых была рассыпана труха от сгнившей соломы.

Должно быть, ее здесь никто не убирал или делали это очень редко.

В темных и глубоких стенных проемах едва различались двери, но были за ними узники или темницы оставались пустыми, было неизвестно. Кроме шума шагов и позвякивания цепи, на которой вели Мартина, никаких других звуков слышно не было. Света в коридоре не хватало, и попадал он сюда сквозь узкие оконца, больше похожие на бойницы. Скорее всего, это они и были, а тюрьму сделали уже позже, разгородив пространство кладкой из колотого камня.

Кое-где на стенах угадывались держаки для факелов, но они были пусты, масло и смолу здесь экономили.

По мере приближения к концу коридора становилось светлее, и вскоре Мартин с надзирателем вышли в некое подобие холла, где за деревянным столом сидел еще один надзиратель – маленький и щуплый, похожий на писаря Штырца.

Заслышав шум, он вышел из-за стола и, подняв повыше масляный фонарь, пошел гостям навстречу.

– Привет, Борц!.. – с деланым радушием поздоровался приведший Мартина надзиратель.

– Привет, Долбунтин, – отозвался тот и посветил на избитое лицо Мартина.

– Мы же договорились, что ты зовешь меня просто Дилмо, по-дружески.

– Как долг отдашь, так будешь Дилмо, а пока ты мне никто.

– Да чего там этого долга, Борц? Десять денимов!

– Долг есть долг. Проиграл – отдавай, не можешь, не маячь тут.

– Я только по службе.

– Ну и вали. Я арестанта принял, ты – отдал.

С этими словами Борц выхватил конец цепи у Долбундина и потащил Мартина к темной нише в стене, где располагался вход в темницу, а сопровождавший пошел прочь.

Распахнув тяжелую скрипучую дверь, Борц подождал, когда Мартин войдет внутрь, и потом с помощью своего ключа снял с него кандалы и замок.

– Осматривайся, парень, – сказал он и, захлопнув дверь, с трудом задвинул заржавевший засов.

Мартин последовал этому совету, ему больше ничего не оставалось.

В просторной камере, примерно семь на восемь шагов, под самым потолком имелось сквозное окно, света от которого было больше, чем в коридоре у Борца, да и воздуха тоже. Правда, зимой здесь наверняка было холодно, а из утепления имелась лишь прелая солома вдоль стены, давно превратившаяся в труху.

Еще из удобств имелась дыра в дальнем углу и тянувшаяся через все помещение деревянная балка с кольцами, на которых когда-то подвешивали узников, чтобы выбивать подробности какого-нибудь заговора.

Дверь снова загрохотала, но на этот раз в ней открылось лишь небольшое окошко.

– Принимай суп, парень!

Мартин подошел к двери и взял кувшин с отбитой рукояткой, в котором была вода. Она давно протухла и имела болотный запах, но другую здесь вряд ли подавали.

– Спасибо.

– С новосельем!.. – поздравил его Борц и засмеялся.

– Да уж, – вздохнул Мартин.

– Тебя за что так отделали? Морда как старый башмак!

– Я не помню, как били, сначала дали по голове, а дальше не помню.

– Но было ведь за что, парень, просто так мордой по стене не возят и в Угол не запирают. Ты злодей? Убивал, грабил?

– Вор, – коротко ответил Мартин.

– Во-о-ор? – протянул Борц и понимающе кивнул. – У моего соседа в прошлый праздник на базаре кошелек сперли. Может быть, даже ты.

– Нет, в этот раз не я.

– Неважно. По-хорошему, всех вас надо взять да перевешать.

– Было уже, – грустно улыбнулся Мартин, но его улыбка вышла кривой.

– Что значит было?

– Сегодня вешали, да веревка оборвалась.

– Правда?

Борц снял форменный картуз и почесал макушку.

– Повезло тебе, парень.

– Ну, если можно так сказать, – пожал плечами Мартин и, не удержавшись, обвел взглядом свое узилище. – А что, подолгу у вас тут сидят?

– Не всегда. До тебя тут один три года протянул. И все. От воды задристал, но он еще долго продержался, другие и того не выдерживали.

– И все из-за воды?

– Нет, к воде многие привыкают. А вот зиму пережить трудновато. Холодно здесь, отопления нету.

– А как же вы?

– Мы угли в ведерке приносим. Поставишь под стол, и вроде ничего. А вот арестантам худо приходится.

– Ну, а те, кто не помирает от воды и холода, подолгу сидят? – осторожно осведомился Мартин, все еще лелея какую-то надежду.

– Не то чтобы долго, но – бессрочно. У нас в Углу других не держат. Угол – это Угол.

– А как насчет соломы, господин Борц?

– Я тебе не Борц, я друзьям Борц. Долбундину и прочим – Беренцборц, а тебе – господин надзиратель. Понял, крыса тюремная?

– Очень даже понял, господин надзиратель, – ответил Мартин, верно выбирая тон.

– Молодец. Тогда первый совет – если будешь пить воду как есть, по осени тебя закопаем.

– А как же быть?

– Совет второй – поссы в нее, и пусть постоит полдня. Как даст осадок, можно пить. При такой воде полгода запросто вытянешь. Есть другой способ – для брезгливых. Просто взбивать палочкой – я тебе принесу, если захочешь. Когда гнилую воду долго взбиваешь, они пеной отходит и тоже дает осадок. И тоже полгода протянешь по-любому.

– А как же тот, который три года прожил?

– Молодец, арестант! – расплылся в улыбке Борц. – Все-то вы, ворюги, примечаете. Так вот, тот бросал в кувшин камешки. Вон от той стенки небольшие отламывал и бросал. Говорил, будто они гадость опрелую из воды вытягивают, вроде даже вкус меняется. Сам-то я не пробовал, поэтому только с его слов и передаю.

– Спасибо за совет, господин надзиратель. Этот способ получше других будет.

– Я тоже так думаю.

– Так как насчет соломы?

– Солому меняют раз в год осенью.

– Так ее здесь, считай, совсем нет, – указал рукой Мартин.

– Ну как же нет? Там она, у стенки. Ты ее в кучку собери, и будет тебе подушка. До осени и так дотянешь, одежку-то на тебе оставили, а других, бывает, в одних усах и бороде притаскивают, да еще крепко битыми. Так что тебе, считай, очень даже повезло. Соломы нет, зато и блох в ней не имеется. На южной стороне камеры потеплее, так там блохи арестантов до смерти заедают.

– А почему блох нету?

– Так ведь – свежо! Сам разве не чувствуешь? А зимой еще как свежо, все блохи разом вымерзают, сколько ни заводи. Вот так-то.

Видно было, что надзиратель соскучился по общению, и Мартин подумал, что он тут на этаже единственный узник.

– Здесь, наверное, мало арестантов, господин надзиратель?

– Почему же мало? С тобой пятнадцать будет.

– Стало быть, есть с кем поговорить?

– Да о чем говорить-то? Это ты пока свежий да здоровый говорить будешь, а потом… – надзиратель махнул рукой. – Ладно, располагайся пока. Привыкай. Сегодня жратвы тебе не будет, ты пока сам по себе, а уже завтра получишь баланду.

– На завтрак? – спросил наивный Мартин.

– На завтрак, обед и ужин. Здесь один раз кормят.

15

Прошел год, в котором у Мартина случилось мало чего хорошего.

Кое-как он освоился с местной водой, научившись улучшать ее с помощью камешков, и это работало, хотя первые три месяца его мучил понос.

Он научился, не морщась, есть баланду, которая часто напоминала вкусом воду от вымоченных старых ботинок. Правда, в ней было достаточно соли и обязательно лежал кусок хряща или жилы, и их можно было пожевать, размяв зубы. Однако основным калорийным блюдом был кусок хлеба – обычного крестьянского с добавлением проса. Его Мартин растягивал на весь день, создавая, таким образом, иллюзию трехразового питания.

Кое-что подбрасывал надзиратель Беренцборц, с которым Мартин научился ладить. Это оказалось совсем несложно, нужно было лишь вызвать его на разговор и слушать.

Надзиратель рассказывал о своем детстве, о жене и двух детях. Об этой службе, которая прямиком вела к ревматизму. А еще он принес Мартину свежей соломы – значительно раньше осени. И это было очень кстати, поскольку от холодного пола понос, вызванный гнилой водой, только усиливался. А так Мартин связал себе матрас, а потом даже крышку для отхожей ямы, и в его узилище появился какой-то уют.

А уж когда он связал из соломы ставню, которой, если забраться на балку, можно было закрыть окно, он почувствовал себя по-настоящему готовым к зиме и благополучно ее пережил, хотя несколько раз по утрам находил в кувшине кристаллики льда.

По совету того же Борца Мартин стал приучать себя цепляться за балку руками или ногами, выдумывая разные упражнения.

– Тебе надо разгонять кровь, парень. Так ты протянешь дольше.

– Ты всем даешь этот совет?

– Всем.

– И что, помогает?

– Не знаю. Если фильтровать воду кто-то пытается, то лезть на балку не хотят, поэтому мы их тут быстро выносим.

После того, как отношения Мартина с Борцем более-менее наладились, надзиратель стал интересоваться жизнью арестанта, выяснять, как он дошел до такой жизни. А когда Мартин начинал рассказывать, увлеченно его слушал, опершись подбородком в сложенные в раздаточном окошке руки.

Одним словом, к концу своего годичного пребывания Мартин уже хорошо ориентировался в тюремной обстановке, знал, сколько в замке этажей, примерное количество узников и количество лет, которое они здесь выдерживали. Перспективы были безрадостными, и он часто думал о побеге. Однако как тут сбежишь, если через единственное окошко можно выбраться только на отвесную стену на высоте пятого этажа. В Лиссабоне даже доходные дома не были такими высокими – только три этажа и чердак.

Вырваться через дверь ему тоже не светило, поскольку ее не открывали, пока не приходило время выносить узника вперед ногами. Но даже это не торопились делать сразу, случалось, тело валялось на соломе несколько дней, пока находили возможность его унести.

И все же, как и любого узника, мысли о побеге не покидали Мартина, и надзиратель Борц прекрасно это понимал, ведь он служил здесь более десяти лет.

– Смирись, парень, тоска изводит не хуже холеры. Цепляйся за балку, пересчитывай солому на полу, заготавливай для кувшина камешки. Ищи себе дело, и все будет в порядке, ведь снаружи жизнь не намного лучше.

– Снаружи воля.

– Воля – неволя. Пока ты молодой и холостой, тогда воля, а вот когда семейный да с детьми…

16

Это было что-то вроде дня рождения. День в день, когда Мартина, год назад, притащили на этаж и назначили жить в узилище, Борц принес ему белую тряпицу – слишком белую для его теперешнего мира, поскольку его нательное белье уже напоминало пропитанную маслом бумагу.

– Что это? – спросил Мартин, принимая небольшой сверток.

– Подарок, парень. Ты провел здесь год, а это, поверь, немало. Ты доказал, что можешь выживать.

– И что?

– А то, что десны у тебя уже кровоточат и только молодость еще удерживает тебя на этом свете. Размотай платок и посмотри.

Мартин размотал и увидел какую-то то ли кору от дерева, то ли кусок грязи.

– Ты издеваешься надо мной, Борц? – воскликнул он в отчаянии.

Приближение годовщины сидения в застенке нервировало его. Она казалась каким-то страшным рубежом его окончательного падения. Что здесь годы? Что здесь жизненный опыт и воровское мастерство?

– Прекрати истерику, парень. То, что я тебе принес, дорогого стоит. Это мох-багровник, который может расти на камнях. Все, что ему нужно, лишь пара капель воды каждый день, а взамен он даст тебе жизнь.

– Я… не понимаю, Борц.

– Вся северная сторона у тебя сырая, прилепи к ней этот кусок мха, и он разрастется. А раз в три дня ты будешь отламывать по кусочку величиной с ноготь и съедать его, отчего у тебя перестанут кровоточить десны и ты проживешь еще лет пять.

– А… Вон оно что… – произнес слегка озадаченный Мартин. Борода и усы, отросшие за год, мешали ему говорить, хотя и прежде он брился довольно редко.

– Я принес тебе приборы и мыло, ты побреешься.

– Спасибо, Борц. А постричься?

– Сначала побрейся, а потом принесу ножницы. Спешить нам некуда, ведь так?

– Так, приятель, – согласился Мартин и улыбнулся.

Мох он попробовал в этот же день, и тот оказался горьким, однако Борц успел предупредить об этом.

– Раньше у нас ягод не собирали и репу в бочках не квасили, поэтому к весне у всех кровоточили десны. Потом кто-то прознал про этот мох, и его стали присаживать в подвалах и погребах. У тех, кто его ел, все было в порядке, поэтому зиму переживали легко, а летом снова были ягоды и щавель.

Мох прижился уже через сутки. Сырая холодная стена ему понравилась, и он стал разрастаться, а через две недели после употребления этого горького лекарства десны у Джека зажили. Еще через неделю они настолько окрепли, что он стал без боли жевать жилы и хрящи, которыми его снабжала тюремная кухня.

Продолжая следовать советам Борца, Мартин по три раза в день подпрыгивал и хватался за деревянную балку, чтобы подтягиваться на руках. В день выходило по сорок подтягиваний, и Мартин заметил, что эти упражнения на какое-то время заставляли его смириться с его состоянием и не чувствовать этой изнуряющей тоски.

– Молодец, – говорил ему Борц. – А другие считают надзирателя своим главным врагом.

– Дураки, – сказал Мартин, хотя все еще испытывал к Борцу остаточное чувство неприязни.