Текст книги "Линка"

– А ты никогда не думал спросить меня о том, хочу ли я поехать с тобой?

– Думал. Но ты слишком часто спрашивала меня о том, заберу ли я тебя? Тебе надоело одиночество.

– Надоело… – я согласилась. Изнутри меня будто бы взорвался самый настоящий вулкан. Я не знала, как выразить ту бурю чувств, что переполняла меня сейчас. А вместо этого я прильнула к Лексе – самостоятельно, не боясь его напугать, всем своим тельцем, а он будто бы и не заметил этого.

– Спасибо, Лекса, я… просто спасибо.

Лекса кивнул головой в ответ. Только сейчас я заметила что он то и дело поглядывал на лоснящуюся поверхность мобильного телефона. Ждал, что тот сейчас разразится трелью, позовет его к себе. В глазах полыхнул огонь азартного охотника, что ждёт свою добычу. Наверно, его девушка должна была бы позвонить ему, чтобы поздравить с очередным Обновлением, подумала я. Телефон злорадно молчал, будто всем назло, но спустя мгновение, все же, заиграл, запрыгал на столе – беззвучно. Лекса, видимо, предпочитал виброзвонок. Писатель, несмотря на всю неповоротливость собственной фигуры, с грацией кошки метнулся к столу. Телефонная трубка тут же оказалась раскрыта и прижата к уху. Он выдохнул приветствие – с надеждой, улыбкой на лице, восторгом в глазах. Позвонила, поздравила, снизошла – так и читалось в его взгляде. Улыбка через мгновение спала с лица, начала тускнеть, а радость сменилась разочарованием.

– Ошиблись номером… – сказал он, словно оправдываясь передо мной, а потом тут же торопливо добавил: – Она сейчас позвонит, она всегда звонит немного с запозданием.

Я ничего не ответила, ощущая лишь только то, как во мне растет раздражение и ненависть к его избраннице. Да как она только смеет заставлять его ждать? Писатель, не выдержав, сам набрал её номер, глядя в экран мобильника – там качалась из стороны в сторону забавная мордашка, изредка показывая язык. Будто поддразнивала – а вот фигушки тебе, не возьмет она трубку! Она не брала…

* * *

Тишина нас преследовала. Казалось, мы каждую ночь с ним вот так лежим – и безысходно смотрим в потолок. Я слушала стук сердца Лекса, вздрагивая каждый раз, как только его ритм хоть чуточку замедлялся. Или мне так просто казалось? Ребристая поверхность мобильного телефона скрывалась под его широкой ладонью. Он смотрел в белый потолок, в люстру, не двигаясь и, кажется, иногда даже забывая дышать. Девушка ему не позвонила. Отписалась коротким сообщением, трусливо не снимая трубки, обещала ответить как-нибудь позже. Потом звонили родители и родственники Лексы, поздравляли – он натянуто и устало улыбался, отвечал – иногда невпопад. Разочарование черным змеем влезло ему в душу, и не хотело отпускать.

За окном усиленно завывал ветер, заставляя меня чувствовать себя немного неуютно. Мне вдруг представилось, что мы вместе с Лексой – там, на улице, на морозе, и больше некуда идти. В карманах звенят последние остатки денег, зияет дырой старенькая куртка, прохудились штаны…

Не так я представляла сегодняшнюю ночь. После того прекрасного фейерверка, я думала, что и дальше, почти до самого утра, нам вместе с Лексой будет весело. К тому же он сообщил мне радостную новость – возьмет с собой домой. Лучшего подарка я и не ожидала.

Он не вздыхал – удрученно, устало или обреченно, просто лежал, старательно прогоняя сон. Сон, кажется, был с ним солидарен и бежал писателя. Почему она не позвонила? Я не знаю. Почему не ответила сразу же, как только он сам взял инициативу в свои руки? Не знаю и не узнаю, наверно, никогда. Мне представилась кисейная барышня, лежащая среди горы подушек и сладостей. Темнокожие рабы старательно работают опахалами, на полу небрежно раскидана яркая цветастая одежда. Что её до какого-то там Лексы, сжимающего в ладони телефон и с надеждой глядящего в маленький экран? Что ей до его любви? И любовь ли у них? Вдруг всё обстоит так, что Лекса её любит, а она его – вовсе нет? Спросить об этому у писателя напрямую? Мне вдруг стало неловко, да ещё в такой момент. Не сделаю ли я только хуже?

А ему сейчас, наверно, хотелось тишины и возможности остаться наедине с собственными мыслями. Я, наверно, отдала бы возможность поворачивать голову в разные стороны только ради того, чтобы узнать, о чём же он сейчас думает, чем обеспокоен, как чувствует? Я догадывалась, о ЧЁМ он думает, что егт беспокоит и так далее – да вот только догадываться не тоже самое, что знать наверняка.

Мне хотелось его пожалеть. Хотелось, чтобы он стал крошечным-крошечным – примерно таким же, как я для него – и тогда я смогла бы прижать его к себе, спрятать в больших могучих руках от всех проблем. Не бойся, маленький писатель, я никогда тебя не оставлю!

Глупо, подумала я. Очень глупо.

Я боялась, что сейчас его сердце стукнет еще раз – и, вдруг, замолчит. А что будет, если он сейчас умрет? От горя, от тоски, печали? Я не знаю, умирают ли от этого люди, но не очень хочу это проверять. И каждый раз – стоило сердцу откликнуться на мой призыв – бейся же, бейся! – как я облегченно вздыхала. Лекса будто бы и не замечал этого, да и, мне кажется, ему сейчас на многое было плевать. Любовь всей его жизни… отвергла? Нет, просто оставила глухой праздничной ночью в одиночестве.

Девушка усердно подпевала солисту, а тот голосил на все лады о своей печальной истории любви. Любил, шубу купил, изменил, прости, был я дебил, и всё в точно таком же духе. Мне казалось, что там, наверху, кто-то решил поиздеваться над музыкой – ну и над Лексой заодно.

За окном по прежнему слышались многочисленные хлопки петард, шутих и фейерверков. То и дело сквозь занавешенное окно норовил пробить отблеск очередного взрыва. Люди радовались, люди гуляли, отдыхали, праздновали. Громкая музыка лилась откуда-то с верхнего этажа. Всем сегодня хорошо – кроме нас двоих. Словно наша комната, гостиничный номер, отделились от всего мира и только лишь для того, чтобы кануть в пучину уныния. Подбодрить Лексу, сказать ему что-нибудь приятное? Я не знала, с чего начать. Да и неубедительными ему покажутся ободрения куклы. Я не знала что делать и это-то больше всего мне не нравилось. Неизвестность, словно Юма, разевала голодную слюнявую пасть, обещая… ничего хорошего не обещая. Не было еще такой неизвестности, которая бы напрочь сквозила приятностями. Разве только что «не».

– Лекса, а… – я заговорила и вдруг все заготовленные мной слова растерялись. Разбежались стайкой напуганных зайцев, а я не знала, что говорить дальше? – А твоя девушка, она какая?

Наверно, будь у меня возможность вспыхнуть от стыда, я бы уже давно пылала синим пламенем.

Лекса вздохнул и я поняла – не ответит. Не хочет или…

– Особенная, – писатель, кажется, решил пойти наперекор моим догадкам.

– И что же в ней особенного? – недоуменно поинтересовалась я.

– Красивая. Умная, добрая…

Я промолчала, вместо очередного, вертевшегося на языке вопроса. Добрая, красивая и умная? И что же она тогда, такая вся из себя великолепная, не ответила на звонок? Почему не позвонила сама – ведь для этого-то и надо было всего лишь взять телефон в руки, ткнуть своим прелестным пальчиком в пару кнопок и сказать: поздравляю, успехов тебе! Всего-то лишь, всего-то лишь пара слов, одна маленькая фраза могла привести писателя в полнейший восторг, подогреть жажду жизни, наполнить посеревшую ночь новыми красками. Но нет – ей было лень потратить на эту невероятно сложную задачу пары минут. Чем же она была так занята? Может быть, спасала мир? Вот если бы я… если бы только я могла оказаться на её месте!

Мысль была столь неожиданной и столь дикой, что я поторопилась тут же выбросить её из головы. Наверху парень закончил петь про несчастную любовь тем, что, не изменяйте, мол, парни девушкам, не будьте дебилами. Да как же тут не изменять, вдруг подумала я. Если бы у меня только был шанс, если бы только была возможность – хоть на часок, хоть на минуточку, на мгновение…

Чуда в вечер обновления не произошло. Белый Лис не явился сюда собственной персоной. Чтобы взмахнуть волшебным хвостом и обратить меня в нормальную, живую девушку. Лекса как лежал, так и продолжал лежать – стараясь не шевелиться. Наверно, он сегодня не уснет – от волнения.

– Лекса, а если бы я была… ну, если бы я была настоящей девушкой, ты бы ходил со мной гулять? – я выдохнула этот вопрос. Он был неожиданным – даже для меня самой. Родился и тут же слетел с губ. Интересно, какого ответа я ждала?

– Пожалуй, – немного подумав, ответил Лекса, часто заморгав глазами. Он сдвинулся с места, чтобы принять позу поудобней – впервые за последние два часа! Казалось, словно чего-то подобного он и ждал от меня, а это значит, что надо продолжать.

– И ты стал бы встречаться со мной?

Он повис в собственных размышлениях, шмыгнул носом, давая понять, что не хочет говорить на эту тему. А мне хотелось обрушить на себя поток самой распоследней брани. Дура, просто глупая дура-идиотка. О чём я только думала, когда задавала подобный вопрос? И что теперь? Что дальше? Лекса вздохнул, обхватил моё туловище рукой, прижал к себе – поближе, кажется, ему уже надоело лежать вот так. Он закрыл глаза, словно позабыв обо всех своих проблемах, пришел к какому-то выводу – какому? – не знаю. Что-то решил для самого себя и решил уйти в царство снов и кошмаров. Интересно, что сегодня ему уготовил песочный человек? Я и сама почувствовала дикую усталость – будто бы весь день до этого таскала тяжеленные мешки.

* * *

Я – искринка. Большой, искрящийся змей, уносящийся вверх как воздушный шарик в потоках теплого воздуха. Я не лечу – парю, и всё равно пытаюсь вырваться чуточку вперед. Где-то там, на горизонте, в толще тумана непроглядной мглы греет своим теплом огромная звезда. Струится лучами, хлещет себя по бокам множеством отростков-хвостов, словно подманивает – ну где же вы, родимые, летите скорей? И мои товарки, словно им кто дал пинка, ускоряются, а я не отстаю. Когда-то давно – наверно, это было целую вечность назад, я была позади всех. Неприятное ощущения тьмы – не окружающей, а той, что в самом низу, почти на дне, которая хватает щупальцами и торопится утянуть в свою топь. Вырвалась – бешено колотится мысль в… в голове? У меня есть голова? Не знаю, наверно нет. Несусь ввысь – словно меня там кто-то ждет. Главное сейчас – обогнать всех остальных и первой добраться до звезды. Наверно тогда что-нибудь произойдет. Я не знаю, что именно, да и какая, собственно говоря, разница? Внизу – тьма, а там, куда я лечу – свет, стало быть, я делаю всё правильно. Свет приятный, не обжигающий, теплый, ласкающий. Если первым придет кто-нибудь другой, тогда, верно, мне меньше достанется этого тепла, а потому я очень тороплюсь. Огромная звезда, я вижу её, бухает, изредка бухает, словно гигантское сердце. Стукнет раз, стукнет другой – и вот уже кажется, что звезда горит ярче, светлее, теплей. Мерный грохот отзывается приятной для ушей музыкой. Стучит – прямо в ритм, а где-то в сознании кроется знание, что ритм это жизнь. Звякает цепь множеством уже собранных звеньев. Откуда бы ей здесь взяться?

Я тороплюсь, не разбирая дороги, стукнулась кончиком хвоста о абсолютно тонкую, словно некормленую, искринку. Та свилась червячком, на миг было ухнула туда, в пропасть безвременья, но тут же восстановила свой полет. Следом я чуть не врезалась в другую – вот только это была не червь и не змейка, а самый настоящий дракон. Способный посоперничать с самой звездой как размерами, так и теплом, исходящим от него. Впрочем, звезда точно гораздо больше. Я боязливо плыву в сторону, уступаю дорогу – ничего, я найду способ обогнать этого здоровяка. В конце концов. Не такой уж он и быстрый. Я спешу чувствовать – здесь и сейчас. Страх, восторг, радость, печаль, грусть – не смесь, не концентрат эмоций, а каждое чувство – по отдельности. Чувствовать – тоже жить. А я очень хочу жить.

Мне пытаются мешать – несколько нитей идут вровень со мной, вьются змеями, пытаются нырнуть в мою сторону. Толкнуть, отшвырнуть, отбросить, сбавить мою скорость. Очередная товарка подплыла ко мне. Она, кажется, была чуточку ярче, чуточку толще, чуточку красившее, чем я. Всего понемногу, но мне тут же стало неприятно. Будто кто-то нарочно макнул меня лицом в грязную лужу.

Противница нырнула в мою сторону, обвилась вокруг меня, резко дернула вниз, потащила туда, обратно, во тьму. Мне словно перекрыли кислород – как будто задыхаясь, я тянула всеми кончиками своей искры туда, обратно, наверх! Нагнать, перегнать, вырваться вперед, почему ты мне мешаешь? Почему не хочешь, чтобы я пришла первой, почему сама не идешь наверх, почему? Мы не можем тут говорить. Я чувствовала, что обвившая меня – соперница. Соперница за что? За что-то. За ту звезду, что ждет всех нас в конце пути. Ведь наряду с ритмом и борьба – тоже жизнь. Боротся всегда надо – и неважно за что именно. Потому что без неё не прожить. Моя соперница, кажется, это понимает.

Поиграем, молчаливо поинтересовалась я с остервенением, не надеясь на ответ. Поиграем, мотнула кончиком хвоста соперница. Я рванулась вверх – она сжала меня еще сильней. Тянет вниз. Кто она? Поборница Повелительницы Тьмы? Вот-вот явиться пожирающая искру и…

Словно почуяв её скорый приход, я начала извиваться – сжалась, заставив обвившую меня искрящуюся змею сомкнуться пружиной, оттолкнулась – от воздуха. Наверно, сумела высвободиться, по крайней мере, не целиком, хотя бы наполовину. Мой хвост щелкнул по противнице – той это явно пришлось не по вкусу и она выпустила меня из собственного захвата. Рвануться вверх, вырваться вперед, бросить нахалку тут, внизу? Наши товарки уплывали всё выше и выше, вот-вот норовя обратится крохотными звездочками. Нет, нельзя оставлять её здесь вот так – быстро нагонит и повторит атаку. Не хочу быть еще ниже! Не хочу так далеко от звезды! Не хочу, чтобы досталась другим!

Словно обезумевшая, ныряю в сторону – прочь от соперницы, но только лишь для того, чтобы набрать скорости. Бью мордой прямо в неё, очень надеясь разинуть пасть, если у меня таковая есть. Откусить, отгрызть кусочек побольше, стать потолще, покрасившее, поярче – чтобы не я, а она чувствовала себя здесь худшей. Не получается – нет рта у таких, как я. По счастью, у неё тоже. От своих коварных планов низвергнуть меня во тьму она не отказалась, кажется, наоборот – еще больше набралась решительности. Двигаться, двигаться, двигаться – мной просто овладевает жажда быть в постоянном движении. Быть скрученной – плохо, это ведь несвобода. А свобода – это жизнь? Приветливо звякнула цепь, словно говоря, что вот-вот обзаведется новым звеном. Это хорошо? Наверно. Не помню. Но я знаю только одно – если я перестану двигаться, ослабну. Буду как тот червячок, которого я чуть не сбросила вниз, в пучину, когда столкнулась. Вот бы точно так же с соперницей поступить…

Мой удар не пропал втуне, изогнул несчастную, превратив в букву «г». Через мгновение она выпрямилась, но я решила испробовать её же метод. В эту игру, детка, можно играть вдвоём! Я обвилась вокруг паршивки, начала сдавливать – вот только что дальше? Тащить её вниз? Или вверх? Этот момент я как-то не продумала. Но она не сможет двигаться – пусть будет несвободной, пусть узнает! Я ведь когда-то тоже была несвободна! Когда? Не помню. Просто была.

Тащить не пришлось – мои объятия оказались не столь крепкими, как мне бы хотелось. Соперница лишь щелкнула меня кончиком своего хвоста – будто обожгла – и я тут же, как ошпаренная, отскочила в сторону. Хотя как можно отскочить в полете? Не знаю, как-нибудь…

Все казалось мне медленным и молниеносным одновременно. Словно я смотрю на всё это со стороны и при том являюсь непосредственной участницей. Пата-апта-пат-пон, из глубин памяти всплыл отголосок задорного ритма. Какая-то игра.

Наверно, мне не суждено было бы выйти из этой дуэли победительницей. Противница опытна, умна и знает, что делать – она не стремится наверх, к свету, будто и так им полна уже по самый кончик – она хочет, чтобы я осталась здесь навсегда. В мою жизнь вновь вмешалась судьба. Подмигнула, улыбнулась, да и решила – чего бы не помочь ещё разочек? Отросток тьмы щупальцем ухватил мою соперницу, резко дернул вниз, норовя как можно скорее проглотить, утянуть на самое дно, утопить. А я застыла, не зная, что мне и делать. Желание помочь перебивалось другим и совершенно естественным – лететь на свет, где тепло, где хорошо и чтобы другие не успели.

Толстенные, в пять, а то и шесть раз толще меня искрящийся питон, таща за собой чуть более мелкого питончика, устремились к запутавшейся искре. Тоже дрались? Или хотели помочь? А вдруг они сейчас толкнут меня и… я ведь не выдержу их напора.

Но нет, на меня им было, судя по всему, плевать. Стоило им оказаться ближе к своей товарке, как тьма сама расступилась перед ними – боязливо и, как мне показалось, даже с каким-то непонятным уважением. Подхватив оплошавшую искру, они понесли её выше. Теперь я заметила, что моё желание исполнилось – противница стала тоньше, слабее, чем была до этого. Словно побитый пёс. Искрящийся питон, тот, что был потолще, не жалея, вкладывал жар своей искры в пострадавшую и та преображалась, принимая прежний облик. Или не прежний? Моя соперница почти не сверкала. Если посмотреть на наших товарок – так те горят маленькими огоньками – даже вдалеке. А она – словно тлеющий огарок свечи, стоить только дунуть и погаснет. И никакой питон уже не спасет. И лишь тут я опомнилась – они же обгонят меня, оставят внизу, здесь – совершенно одну! А наверху вкусно и сытно пахло светом. Как пахнет свет? Вкусно…

* * *

Я проснулась. Просыпаться, знаете ли, не самое лучшее, что я умею делать, да и… я друг осознала, что я не просто раскрыла глаза, что мне хочется полежать еще самую малость – чуточку, буквально минутку! По телу прошла волна приятной неги. Не хочу просыпаться, хочу обратно туда – где тепло и хорошо. Реальность быстро сковала меня утренней прохладой и отсутствием света. Ещё никогда раньше я не замечала за собой такой особенности – недосыпа. Раньше всегда было так: я засыпала – почти мгновенно, в какой-то миг вдруг забывшись, а просыпалась почти точно так же. Р-р-раз – и раскрыла глаза. Никакой сонливости, никаких других ощущений, а тут… интересно, чтобы это могло быть? Может быть то, что еще вчера Лекса прижимал меня к себе во сне? Забавно, наверно, выглядело со стороны – здоровый мужик, словно впав в детство, обжимается с игрушечной девушкой. Узнай его друзья о таком – либо засмеяли бы, либо неопределенно пожали плечами. Наверняка друзья Лексы уже привыкли к тому, что он чуточку необычен, мыслит иначе, отличается от других.

Однако кое-что всё же идеальное утро портило. Лексы не было. Ещё вчера он готов был встречаться со мной, вырасти я и обрети человеческую кожу, а уже сегодня оставил одну на столе, перед выключенным компьютером. Ладно. Лежать можно и до бесконечности, надо вставать.

Испугаться произошедшего я не успела. Покачнулась из стороны в сторону – руки, словно обретя волю, вскинулись, помогая мне удержать равновесие. Лишь скрипнул напоследок внутренний механизм, напоминая о том, что я всё ещё по-прежнему оживший кусок пластмассы и не больше. Я стояла на ногах, прямо у самого края стола. Словно альпинист на краю пропасти. Стоит всего лишь качнуться. Не удержаться в этой позе – рухну, разобьюсь и…

Главным было то, что у меня получилось встать на ноги! Осознанная цепь движений! Я прислушалась к ощущениям собственного тела. Не может быть всё так просто. Боль, наверняка, затаилась и сейчас поразит меня всем спектром. Взвою раненой волчицей, сделаю то самое неловкое движение – и здравствую ворс ковра. Нет, боль не просыпалась, будто я никогда и не чувствовала её. Надо отойти от края стола подальше, мелькнула в моей голове мысль, а тело уже успело подчиниться, сделав тот самый необходимый шаг назад. Так, ладно, ладно. Надо всего лишь успокоиться и хорошенько подумать – что же произошло? А точнее сказать, почему ещё совсем недавно я была неподвижным манекеном, а сейчас уже могу подчинить тело собственной воле? Миру вдруг перестало быть больно от того, что я делаю? Больше не растягиваю мироздание и реальность? А, может быть, мне удалось его приручить? Эта мысль показалась мне разумной, но с другой стороны – я всего лишь кукла, а как кукла может подчинить себе мироздание? Это ведь не существо, не человек, не котенок, которого можно приласкать, прикормить, задобрить. Тогда что же случилось?

Новообретенная возможность двигаться казалась мне невозможной. Словно для того, чтобы доказать самой себе, что всё это – не продолжение сна, нелепого и глупого, я заставила себя поднять руку и посмотреть на ладонь. Получилось – не сразу, с некоторым усилием, но получилось – и снова безболезненно. Так, а теперь – подвигаем пальцами. Если получится и это, то…

Не получилось. Пальцы, как я ни старалась, невозможно было привести в движение – они не обладали возможностью двигаться и не имели шарниров. То, что я могу двигать конечностями только по шарнирам, я поняла уже давно. Значит, всё-таки, не сон. Забавно.

Что ж, будем думать, что делать дальше. Показывать ли Лексе свои способности и умения? Не думаю, что стоит. Оно и раньше-то казалось не самой лучшей идеей, таковой она осталась и сейчас.

Что у нас было вчера? Мы смотрели телевизор, генерал Метель обещал устроить противникам бурю. Потом пицца, черный ахес, день обновления, слащавые песенки о пяти минутах, истинное чудо, которое я когда либо видела в своей жизни и… и признание Лексы, что он возьмет меня с собой. Отказ говорить по телефону его девушки, ночной глупый донельзя разговор, а потом сон – один из старых, только с новым сюжетом. Может быть просто всё это – очень близко к жизни? Или всё, что ближе к жизни, касается чувств, ощущение, и прочего – это позволяет стать моей искре сильней? Ну, конечно же, как же я разу до этого не догадалась! Лекса дарил мне своё общения и, вместе с тем, я начинала жить – с каждым днем чуточку больше. Мир и реальность трещали под напором роста моей искры, а я приобретала способность чувствовать и видеть немногим больше, чем вчера. Но за один вечер мне удалось вырасти гораздо больше, чем во все дни до этого. Я вновь приподняла руку, чтобы посмотреть на свою ладонь. Кто знает, может быть когда-нибудь, я сумею ожить настолько, что смогу шевелить даже теми частями тела, в которых нет шарниров? Это было бы потрясающе!

Так, ладно, радоваться буду потом, сейчас же следует научиться кое-чему еще, а именно – ходить. Шаг назад у меня сделать получилось, и я даже не упала. Как насчет того, чтобы самостоятельно пройти некоторое расстояние?

А вот тут меня уже ждало разочарование. Притаилось, видимо, в потаенных уголках комнаты, чтобы настигнуть меня в самый ответственный момент. Я сумела переставить ногу, но не смогла удержать равновесие – это оказалось слишком тяжело и сложно. Я нелепо взмахнула руками – по крайней мере, я так думаю, что нелепо, а затем неуклюже плюхнулась на стол. Интересно, а если я дальше буду общаться с Лексой – научусь чувствовать боль? Это было бы не самым лучшим приобретением в моей жизни.

Волшебство, лежа вниз лицом, уткнувшись носом в лежащий на столе карандаш, подумала я. Ей-ей, самое что ни на есть настоящее волшебство. Как иначе еще можно объяснить то, что происходит со мной? Люди чувствуют, испытывают эмоции лишь потому, что у них есть то, что называют биохимией – слово выплыло из закромов памяти. Интересно, а где я могла его слышать? И как запомнила? Думать о том, что где-то внутри моей пластиковой головушки есть нечто похожее на мозг не приходилось. У меня ничего нет. Я оттолкнулась от пола обоими руками – немного неаккуратно, непривычно. Получится ли еще раз подняться? Кстати говоря о боли – то что я испытывала раньше, пытаясь двигаться, разве это была не боль? Значит, я могу чувствовать и её. Волшебство – мне хотелось растянуть рот не в улыбке – горькой ухмылке. Что же я на самом деле такое? Я приподнялась на четвереньки, не в силах встать на ноги. Усталость и дикая слабость решили прийти на смену боли. Что ж, могу сказать только одно – слабость гораздо приятней. Словно я сейчас развалюсь на столе, раскину руки в разные стороны, буду копировать пятиконечную звезду – и вот тогда-то на меня спустится благословенный отдых.

Я – аномалия. Не кукла, не оживший кусок пластика, не человечек. Как меня назвал Лекса. На самом деле я то, с чем так усердно борется служба ОНО. Не зря же тогда Черная куртка так смотрел на меня. А я чувствовала и боялась его взгляда – даже через солнцезащитные очки. Мне вспомнилось, как я хотела забиться в какой-нибудь угол, подальше, поглубже – лишь бы только он меня не видел. Словно это в самом деле могло меня спасти. Интересно, а сотрудника службы ОНО могут не допустить в частный номер гостиницы? Вряд ли. Я нашла в себе силы, чтобы повернуться в сторону двери – и вновь бухнулась на стол. Сейчас дверь откроется – и на пороге появится он. В стильных солнцезащитных, в черной куртке, драных джинсах. И будет жевать жвачку. Сквозняком до меня донесет запах дешевых сигарет и кофе, отдающего жженой резиной. И знаете что? Мне хочется жить, а сейчас я просто смеюсь над тем, что будет дальше. Нет, мне не все равно – просто я осознаю собственное бессилие в сложившейся ситуации. Я – аномалия. Какая разница, сколько пройдет дней, если рано или поздно ОНО доберется до меня? А, может, ему и не придется открывать дверь? Я вдруг вспомнила, как обращаясь в дым перетекал тот самый ОНОшник. Может быть, он точно такой же, как Юма? Может, сама Юма тоже служит в ОНО? С трудом просыпается по утрам, пьет невкусный кофе, нервно курит у входа в метро и ходит на работу? Но если всё так, то кто же такая Аюста?

У меня всё смешалось в голове. Где же ты, Лекса? Приди сюда. ну пожалуйста, мне так тебя не хватает. Писатель не появлялся. Вопросы градом сыпались на мою бедовую голову, а я не знала, что делать. Только сейчас мне стало понятно, что вся моя жизнь до этого – те восемь дней, как я начала общаться с Лексой – это всего лишь агония. Судороги перед смертью, последний глоток воздуха для утопающего. Он дарит надежду, чтобы через мгновение оборвать её, утащить в пучину безнадеги. Лекса, мне нужен Лекса, прямо сейчас – как воздух. Не обрывайте надежду, ну пожалуйста…

Дверь и в самом деле открылась. Осторожно, словно боясь кого-то разбудить, щелкнули замком с той стороны. В ноздри мне ударил запах хлорки и мокрых тряпок. Уборщица, подумала я, застыв, притворяясь неживой. И неожиданно – это оказалось слишком сложно. Меня так и подмывало дернуть рукой, лечь чуточку поудобней, раздвинуть ноги чуть больше – чтобы не так плотно прилегали друг к дружке.

Это не Черная куртка и даже не уборщица. Лекса, на шапке которого блестели маленькие белые снежинки, лучезарно улыбался, часто моргал, словно готов вот-вот разрыдаться. В руках у него был какой-то пакет – и стеклянная. Малая бутыль ахеса. Такая же бесконечно черная, как и остальные, вот только покрывшаяся холодной испариной.

Я припомнила, каким он был вчера – уставшим, грустным, бесконечно одиноким – поздравили всё, кроме той, чьих теплых слов он ждал больше всего остального. Что же изменилось сегодня, что за праздник? Госпожа изволила протянуть изнеженную ручку к телефону и пару раз клацнуть по кнопкам, чтобы запоздало его поздравить? Отвращение к его избраннице росло внутри меня буйным цветом и мне вдруг стало неприятно. Неприятно, что он выбрал себе именно такую девушку.

– Договорились – вымолвил он, радостно сверкая глазами, тряся пакетом в руках. Не говорил, правда – шептал, словно не хотел распространяться о своей тайне в голос, боясь, что тогда она потеряет свою силу. Рот чуть приоткрыт, взъерошенные волосы, тяжело дышит, покачиваясь из стороны в сторону. Словно и не газировку только что пил, а, по крайней мере, водку. Я пригляделась к писателю получше – и усталость вдруг отступила, будто её и не было. Силы вернулись и я чуть не раскрыла собственную тайну. Я смотрела на него, ожидая объяснений, а он и не торопился, старательно стягивая сапоги. Талый снег вперемешку с грязью клочьями свисал с подошв, капал на зеленый ковер – плевать. Сегодня, казалось, ему можно было всё! Ахес то и дело норовил вылезти за пределы раскрытой бутыли, щедро пролиться на пол. Глоток, другой, третий – писатель, в расстегнутой куртке, мятом свитере, расстегнутой ширинкой и в одном носке напоминал мне комичного забулдыгу.

– Утвердили! – Лекса выдохнул, облегченно, словно старался как можно скорее избавиться от груза этого слова.

– Что? Что утвердили? С кем ты договорился?

Пакет, коим он до этого сотрясал воздух, звучно шлепнулся на стол рядом со мной. Писатель и не заметил даже, что я лежу не в той позе и не там, где он меня оставил. Ну и хорошо. Сейчас меня, кажется, ожидает какая-то донельзя приятная новость. В конце концов, что же такого можно было утвердить в первый день нового Обновления?

Пакет шуршал и не слушался его рук, то и дело норовил выскользнуть, упасть на пол. За окном просыпался город. Темнота отступала, а солнце, набравшись храбрости и сил, поднималось в зенит. Улыбнулось лучиком, пробилось сквозь так и не отдернутые занавески, огласила город воем сигнализаций автомобиля. Словно этого было недостаточно. В унисон мобилю подвывали его рядом стоящие товарки. Мальчишки балуются, подумала я. Лекса усадил меня прямо на ноутбук – лицом к себе, не уставая бороться с неподкупным пакетом. Пластик клейкой ленты никак не хотел поддаваться, грозя тем, что открыть его можно будто только лишь при помощи ножниц. Впрочем, Лекса сломил его сопротивление и прибегнув к помощи зубов, разорвал неподдающийся пакет. Целый ворох бумаг, с кучей печатей и подписей рассыпался по комнате, а писатель расхохотался. Я чувствовала, что он сошел с ума – или где-то на грани этого. Сейчас, шептал он мне, обещая всё пояснить. Мне оставалось только терпеливо ждать.

– Меня издают! – гордо заявил он. Довольная улыбка грозила покинуть пределы лица, глаза блаженно закрыты. Он в нирване, в полном, абсолютном счастье. Я вдруг почувствовала. Как рядом со мной прошла волна самого настоящего уютного, воистину домашнего тепла – и мысленно прикоснулась к ней. Меня в тот же миг накрыло. Мне на какой-то миг, секунду вдруг показалось, что весь этот мир – прекрасен. С войной, нищетой и машинами, что сначала сбивают маленьких девочек, а потом, будто на злобу дня, обращаются в чудовищ-людоедов. Он прекрасен с Юмой, Черной курткой, Аюстой. И всё, ну абсолютно всё в нём просто замечательно и счастлива, что живу в нем. Реальность надулась пузырем и лопнула у меня в голове, тут же окатив едким ядом цинизма. Словно бы из сказки, теплой и доброй, меня швырнуло в холодный и неприветливый мир. Волна тепла и счастья прошла, а мне хотелось ещё – дотянуться, ухватить её хотя бы за краешек, хотя бы ещё минутку побыть… такой счастливой?