Текст книги "Человек и то, что он сделал… Книга 2. Свершилось"

Как говорится, каждое лыко было в строку. Начиная с критики советского вмешательства и отдаления под лозунгом «независимости» с требованием учета национальных особенностей до отрицания советской модели социализма как противоречащей свободе и демократии. На Второй конференции КПИ в 1975 г. говорилось: «Для победы новых революций необходимо, чтобы каждая коммунистическая партия тесно соединилась со своим народом и с конкретным историческим моментом, который переживает ее народ, чтобы она была совершенно независима от любого другого государства, в том числе социалистического». Линия в отношении СССР, принятая КПИ и изложенная Каррильо, привела к наибольшей напряженности в июне 1977 г., когда вышла в свет книга Каррильо «Еврокоммунизм и государство». В ней излагалась новая стратегия КПИ и обосновывался отход от КПСС и СССР.

Книга Каррильо вызвала публикацию ответной статьи в советском журнале «Новое время», которая была воспринята как выражение официальной позиции руководства КПСС в отношении еврокоммунизма в целом. В этой статье Каррильо был обвинен в оппортунизме и в открытом пособничестве интересам западных держав. В ответ на статью в «Новом времени» расширенный Пленум ЦК КПИ сделал, без какой бы то ни было предварительной дискуссии в партии, заявление. В нем выражалась приверженность основным принципам западного либерального общества и явно объявлялся разрыв с СССР. В этом заявлении говорилось: «Центральный Комитет хочет еще раз напомнить, что КПИ не подчиняется дисциплине, установленной каким-либо всемирным или региональным руководящим центром или партией, каковых к тому же не существует. КПИ вырабатывает и будет вырабатывать свою политическую линию и свою стратегию совершенно независимо… Для Испании, как и для других капиталистических стран со сходными характеристиками, так называемый «путь еврокоммунизма» дает единственную годную альтернативу продвижения к социализму – альтернативу, которая соединяет социалистические идеалы с горячим и неотступным народным стремлениями к свободе, альтернативу, понимающую социализм как строй, в котором реализуется самое широкое развертывание демократии и индивидуальных свобод».

…

Европейский рабочий класс сразу после Второй мировой войны в своем мировоззрении еще сохранял важные традиционные установки солидарности, в значительной мере унаследованные от его крестьянского прошлого. Социализм и коммунизм, но не только они, служили катализатором этой солидарности, которой в идеологии марксизма пытались придать характер научной категории. Рабочий класс, в подавляющем большинстве далекий от теоретических постулатов левых партий, сохранял идею солидарности как культурную категорию. Рабочие восприняли социализм и коммунизм как выражение их традиционных идеалов солидарности в условиях современного мира.

После Второй мировой войны и восстановления европейского общества, в условиях сильного экономического развития Европы и укрепления западного капитализма с его обществом потребления произошли значительные изменения. Процесс социального и идеологического отчуждения привел рабочий класс и в целом западноевропейское общество к отходу от культуры солидарности, а может быть, и к ее утрате. Сначала социал-демократия, а потом и еврокоммунисты, также отошли от этой культуры. Надо признать, что коммунисты обратили внимание на этот процесс, но в одних случаях не пожелали, а в других не сумели найти теоретические подходы, чтобы понять и остановить его.

Они не поняли природы изменений, которые происходили в Западной Европе. Из их поверхностного анализа делались ошибочные и губительные практические выводы. Главным из них было – продолжать идти по пути идеологического отступления. Общество в целом оказалось впереди коммунистов и вообще левых сил. А они плелись в хвосте, стараясь найти лазейку, чтобы внедриться в систему, которую правые либералы строили в соответствии со своим проектом. Левые не имели языка теоретических понятий, на котором можно было бы объяснить те процессы, который происходили в обществе. Они не выдержали давления и идеологического наступления либералов и отказались от поиска решений. Хуже того, они пришли к выводу, что решение заключается в теоретическом разоружении. По этому пути, не всегда сознательно, левые перешли, почти не заметив этого, в лагерь своих собственных идеологических противников.

Отсутствие теоретического дискурса привело к очень важным последствиям. Главным из них было принятие философского дискурса либералов. Коммунистические партии теперь говорят на языке ключевых теоретических понятий буржуазного либерализма. Но на языке этих теоретических понятий невозможно выразить идею солидарности, ибо все они выводятся из антропологической модели человека-индивида.

Испанские коммунисты первыми пережили кризис, который затем распространился на другие еврокоммунистические партии. Результатом его стало практическое исчезновение западных компартий из политической жизни их стран. Там где они еще существуют, коммунисты превратились в «политических наблюдателей». Желание превратиться в ведущую силу своих стран исключительно через победу на выборах, концентрация всех усилий на предвыборной борьбе привели коммунистов к совершенно противоположным результатам. Получить на выборах 10 % голосов превратилось в почти недостижимую мечту.

В Италии, где коммунисты имели самые лучшие стартовые позиции на выборах (30 % голосов), поворот в их политике был еще более радикальным. В стремлении прорвать блокаду, установленную против коммунистов другими политическими силами и не позволяющую им участвовать в правительстве, несмотря на самую большую парламентскую фракцию, коммунисты сменили и название, и политику партии, и в 1991 г. она превратилась в расплывчатое образование. С тех пор итальянское левое движение плывет без руля и без ветрил. Однако многие руководители, которые настаивали на этом повороте, и сегодня считают его оправданным. Как аргумент они приводят тот факт, что бывший член компартии Италии, Д'Алема, смог, наконец, занять пост председателя правительства.

Парадоксы истории. Д'Алема, исторический наследник легендарной Коммунистической партии Италии, одного из главных борцов против фашизма в Европе, стал премьер-министром Италии как раз, чтобы принять участие в бомбардировках Югославии. Как сказал Пабло Неруда, «мы, пришедшие из тех времен, уже не те». В этом и состояло то желанное «историческое соглашение», о котором говорил Берлингуэр?

Все эти приключения западных коммунистических партий, включая исчезновение итальянской компартии, суть вещи незначительные по сравнению с гибелью СССР, в подготовке которой еврокоммунизм сыграл решающую роль.

Идеологические утверждения еврокоммунизма постепенно стали оказывать большое влияние на международное коммунистическое движение и оказали решающее воздействие на развитие событий в Европе и в самом СССР. Идеи итальянских коммунистов, когда они еще не называли себя еврокоммунистами, прослеживаются в событиях в Чехословакии. В Польше мы видим Адама Шаффа, как представителя еврокоммунизма в польском левом движении. Его труды стали образцом в обосновании осуждения советской модели социализма интеллигенцией («интеллигенция отказалась сотрудничать»). Его оправдание этого отказа состоит в том, что советская модель (реальный социализм) не включает в себя институты и процедуры, характерные для западного гражданского общества.

Идеологические постулаты еврокоммунизма составляли ядро политического дискурса перестройки. Можно сказать, что в Советском Союзе повторился тот же процесс, который имел место в западных коммунистических партиях. Часть руководства КПСС, наиболее активная во время перестройки, приняла идеологический дискурс еврокоммунизма и, таким образом, перешла на позиции противников СССР. Здесь мы не говорим об изменах и сознательных предателях «дела социализма». Скорее, речь идет о принятии идеологических принципов и социальных моделей, которые входили в непримиримое противоречие с типом советского общества. Результатом этого стал идеологический мираж, который привел к изоляции руководства и интеллектуалов КПСС от советской реальности. Эта изоляция усилила непонимание природы традиционного советского общества и способствовала принятию модели либерального гражданского общества, ранее принятой еврокоммунизмом. И главное, при этом возникла иллюзия возможности реализовать эту модель в советской действительности.

Демократический социализм, социализм со свободами, демократия, многопартийность, разделение властей, гражданское общество, бюрократическая система, регулирование экономики через рынок, волюнтаризм бюрократической плановой системы, уравниловка, интервенция в Чехословакию, советская империя, тоталитаризм, номенклатура и т. д. Это – ключевые слова, которые встречаются в речах Джорджи Наполитано, Дубчека, Каррильо, Клаудина, Адама Шаффа, Аганбегяна или Михаила Горбачева и т. п.

Разумеется, процесс этот сложен, и не только еврокоммунизм повинен в кризисе коммунистического движения и разрушения СССР. Однако еврокоммунизм означал сдачу стратегических позиций, имевших для коммунистов фундаментальное значение. Эта сдача вызвала идеологический хаос, интеллектуальную и политическую прострацию.

Ясно, что в Западной Европе необходимо было идти на тактические уступки, приняв механизмы участия в политической жизни в условиях западной демократии. Однако эти уступки превратились в стратегические изменения – западное либеральное гражданское общество превратилось в конечную цель.

Еще более важная ошибка была совершена в отношении СССР. Западные компартии и вместе с ними левая интеллигенция Европы стали анализировать Советский Союз так, будто речь шла о западноевропейском обществе. СССР рассматривали через призму институтов и ценностей, которые возникли в Западной Европе в Новое время. Считалось, что Октябрьская революция обязана была развить эти институты и ценности, поскольку социализм в глазах западных левых был продолжением европейской модели либерального общества, только лишь с тем отличием, что в нем была устранена бедность и разрешены проблемы справедливого распределения экономического богатства. Когда итальянские, испанские и французские коммунисты обнаружили, что общество в Советском Союзе совсем другое, они начали отходить от него. Они не поняли, что русский коммунизм, советская модель построения социализма рождены самой жизнью, русской историей, которая задавала траекторию развития. И эта история предопределила фундаментальные отличия от тех форм, в которых, как предполагалось, социализм должен был воплотиться в Западной Европе. Ортега и Гассет в «Восстании масс» за много лет до этого предупредил: «В Москве существует тонкая пленка европейских идей – марксизм – рожденных в Европе в приложении к европейским проблемам и реальности. Под ней – народ, не только отличный от европейского в этническом смысле, но, что гораздо важнее, и другого возраста, чем наш. Это народ еще бурлящий, то есть юный… Я жду появления книги, в которой марксизм Сталина был бы переведен на язык истории России. Потому что именно в том, что он имеет от русского, его сила, а не в том, что он имеет от коммуниста».

Признание особенностей советского социализма не привело западных коммунистов к серьезному изучению его природы и его характеристик. Напротив, следствие стало его отрицание и принижение, так что в лучшем случае его признавали как искривленный, испорченный социализм. Это – проблема не только европейского и вообще западного коммунизма. Сами советские коммунисты также не поняли Советского Союза: «Мы не знаем общества, в котором живем», – сказал Юрий Андропов. Спустя несколько лет Горбачев повторил эти слова – способствуя в то же время из своего кремлевского кабинета разрушению советского общества (вольно или невольно – пока остается тайной). Однако стоит подчеркнуть важный момент. Западные коммунисты поняли невозможность экспортировать советскую модель в Западную Европу. Но в то же время они ошиблись, посчитав, что эта советская модель была «неправильной» и для самого СССР. Из этого вытекал приговор СССР и отказ от него. И дело тут не в максимализме западных коммунистов, проблема глубже. Причина – в фундаментальных культурных различиях между советской и западноевропейской моделями социализма.

Следует обратить внимание еще на одну важную сторону нашей проблемы. Независимо от личных качеств тех, кто примкнул к еврокоммунизму, само его возникновение и ход процесса его консолидации в лоне западных коммунистических партий обнаружил наличие в этом движении глубокого разделения. Оно существует и сегодня, но далеко еще не осмыслено.

Из истории коммунистических партий и особенно КПИ видно, что в них практически во все время их существования имеют место два проекта коммунизма и два проекта партии. Наличие этих двух проектов не всегда осознается, можно даже сказать, что они существуют на интуитивном уровне. Различаются они не на уровне идеологии, а на уровне самого восприятия жизни и смысла существования человека в обществе.

Есть коммунизм, культурной основой которого является такая солидарность, которую мы можем назвать традиционной, народной, крестьянской. Этот коммунизм имеет органическое, тотализирующее, холистическое представление об обществе и об истории. Народ, государство, общество и человек воспринимаются как единые, тотальные естественные субъекты. Они – совокупность объективных и субъективных, материальных и духовных ипостасей, которые их образуют. В этой модели коммунизма человек соединен узами солидарности со всем обществом и с природой. Его солидарность выходит за рамки социального и распространяется на природу, с которой человек устанавливает особые отношения. В Европе и России основаниями этого коммунизма были и продолжают оставаться традиции солидарности с крестьянскими корнями. Они поддерживаются, с одной стороны, культурными религиозными традициями, особенно восточным Православием и народным католицизмом католических стран Южной Европы.

С другой стороны, их укрепляют социальные структуры и образ жизни, которые, несмотря на наступление индустриального общества в форме капитализма или социализма, сохранились в жизнеспособном виде в некоторых частях Европы вплоть до середины ХХ века, а в СССР и до наших дней. Даже когда эти структуры и образ жизни были подорваны в Европе, возникающий рабочий класс, в подавляющем большинстве происходящий из крестьянства, сохранил эти традиции, а с ними и способ восприятия и понимания окружающей действительности. В течение нескольких поколений промышленные рабочие продолжали оставаться крестьянами – в психологическом и даже в значительной степени в социологическом смысле.

Когда в Испании во второй половине XIX века произошла приватизация общинных земель, главными противниками этой реформы были крестьяне, опиравшиеся на свои традиции солидарности. Преамбула проекта Закона о пустошах и пастбищах ноября 1872 г. гласила: «Совместное использование земель жителями деревни, вся эта социалистическая практика должна быть устранена, и это беспорядочное, размытое, разрушительное и примитивное использование земли было бы желательно заменить индивидуальной собственностью, источником гарантии порядка и чрезвычайно эффективным устранителем этой разновидности крестьянского социализма – не столь мятежного и опасного, как социализм, вырастающий в шуме машин больших промышленных центров… – но все же социализма, который, будучи добродушным и спокойным… не становится менее разлагающим для страны, менее возбуждающим сельские классы и менее угрожающим для Родины, силы которой он изнуряет, истощает и разрушает».

Другой проект коммунизма – городской, рационалистический. Он унаследовал ценности Просвещения и Французской революции, принял модель атомизированного человека и с нею индивидуализм. Этот проект коммунизма отвергает традиционное крестьянское мироустройство, народный мир как пережиток феодализма. Он принимает все мифы сложившейся после Французской революции европейской историографии относительно крестьянского мира и Старого порядка. Согласно этому проекту, коммунизм должен быть построен на основе свободных индивидов, соединенных классовыми интересами и классовым сознанием. Крестьянский мир с его связями солидарности – остаток феодализма. Отсутствие классового сознания в среде крестьян делает их мелкими буржуа, превращает их в «мешок картошки». Это проект коммунизма, который, в конце концов, согласился с основными принципами, на которых стоит капиталистическое общество. Он признал регулирующую роль рынка (эвфемизм, за которым скрывается принятие рыночной экономики и частной собственности) и гражданское общество, основанное на концепции человека как атома, а также принял парламентскую демократию как политическую систему.

В этом проекте коммунизма, которым мы можем назвать рационалистическим, каждый индивидуум обладает собственной стоимостью: он владелец своего тела (его истинная собственность и товар), интеллектуальных и физических сил (его рабочая сила). Как индивидуум, он имеет свои неотчуждаемые «индивидуальные права» и свое законное пространство, то есть пространство, определенное для него законом и независимое от любого другого индивида. Это – атомизированное общество, продукт протестантской Реформации, Научной революции и культуры современного индустриализма. Традиционные общинные ценности, традиционная солидарность, основанная на модели делимого «общего человека» («часть меня присутствует во всех людях, а во мне присутствует часть всех людей») рассматриваются в этом коммунизме как реликты предыдущих эпох в существовании человека. Реликты, которые служат препятствием прогрессу и обречены на исчезновение.

Трагедия коммунистического движения заключается не в сосуществовании этих двух проектов коммунизма. Наоборот, их наличие придало ему замечательное культурное и интеллектуальное разнообразие и богатство, которого сами коммунисты еще не в состоянии оценить – хотя бы потому, что еще не пришло теоретическое осознание самого этого разделения, этого различия проектов. До коммунистов лишь доходили слухи, зачастую искаженные, о конфликтах и столкновениях. Трагедия заключалась и заключается в тотализирующей природе «рационалистического коммунизма».

С 1789 г. просветительский проект Нового времени несет в себе преувеличенную веру в возможности теоретического и научного разума и научно-технического прогресса в его индустриалистской версии как движущей силы и избавителя человечества. Новое время восприняло как одну из своих главных задач борьбу против мира Тьмы, в качестве какового История представила все бытие до взятия Бастилии. Были созданы мифы и стереотипы о Старом порядке и начата борьба против всего того, что считалось носителем ценностей, с которыми этот Старый порядок ассоциировался. Все, что не было Новым временем и Рационализмом, считалось миром варварства и иррациональности и выводилось за рамки гуманизма. Следовательно, как нечто антигуманное, это должно было быть разрушено. Рационализм привнес с собой в жизнь необходимость и страстное желание разрушать все, что ему чуждо и что ему противоречит. И это стремление занять исключительное положение по отношению к традиционному миру было воспринято тем проектом коммунизма, который мы назвали рационалистическим.

В тесной связи со сказанным выше возникает фигура интеллигента, которому трудно понять предпочтения народа, который полон противоречий и впадает то в абсолютную идеализацию, то в абсолютное отрицание. И европейская, и русская коммунистическая интеллигенция обнаруживают это свойство. Народ и его «авангард», пролетариат, стали объектом идеализации – и в отношении их природы, их поведения, их исторической роли. Народ всегда прав! Но ведь народ, как категория, не обладает разумом, он имеет здравый смысл. И именно здравый смысл народа, способ его самовыражения, зачастую грубый, и в массе пролетариата, и в крестьянстве, не соответствует идеализированным и идеологизированным представлениям левого интеллектуала. Приходит разочарование и осуждение. Левый интеллектуал Европы испытал двойное разочарование. Он не понял самовыражения народа в его собственной культурной среде, на своей собственной территории – и он не понял народного, традиционного компонента в советском проекте. Сходный процесс пережила и советская интеллигенция.

В среде левой интеллигенции такое положение привело к странному парадоксу. Вместо того, чтобы изучать реальный опыт социализма в его разных вариантах (советский, китайский и т. д.) сходя из конкретного анализа общества в его историческом контексте, этот опыт изучался посредством его сравнения с теоретическими текстами Маркса и Энгельса. В зависимости от того, насколько опыт того или иного варианта реального социализма приближался к теоретическим текстам или удалялся от них, этот опыт прославлялся как истинный социализм или осуждался как искаженный (на деле и сравнение-то проводилось не с Марксом, а с интеллектуальными измышлениями аналитиков). Этот подход привел к обеднению самой теории, самого «научного коммунизма», поскольку отдалил его от практики, от исторической реальности. Этот коммунизм утратил способность изучать свое собственное творение, свою собственную практику.

Наблюдая развитие событий после гибели СССР, логично задать вопрос: не пора ли взглянуть новыми глазами на историю практики коммунизма? Если коммунизм претендует продолжать служить реальной альтернативой построения общества на основе солидарности, а коммунистические партии предполагают быть необходимыми и в будущем, они должны понять и принять свою собственную историю и историю международного коммунистического движения, а не бежать от нее. И это будет первым шагом, который надо сделать, чтобы выбраться из той интеллектуальной и политической трясины, в которую завели коммунистов их идеологические отступления.

Москва – Сиеса, лето 1999 г.

Перевод С.Г.Кара-Мурзы

Эту статью я приложил сюда в таком объеме, чтобы показать две вещи

– Что такое еврокоммунизм как конкурирующий советскому коммунизму проект

– Что Горбачев не был каким-то уникумом, и произошедшее с КПСС не было в мировом масштабе чем-то уникальным – точно такой же кризис переживали компартии по всей Европе. Единственное отличие – они не были правящими, и в Европе не было однопартийности. И на них не держалась вся страна – поэтому их кризис не вызывал кризис страны в целом.

Итак, начало разрыва европейского и советского коммунизма – пришлось видимо на самое начало существования СССР, когда не смогли «зажечь пожар революции» по всей Европе. Принципиальный же разрыв со стороны Европы – следует видимо отождествлять с личностью Сталина, который своими тоталитарными практиками сделал поддержку советского коммунизма стыдным, опасным и даже преступным делом. И не стоит, как сейчас многие делают обвинять Хрущева, что он рассказал о сталинских преступлениях. Виновен тот, кто эти преступления совершал – а не тот, кто о них рассказал.

Но как бы то ни было – теория и практика построения справедливого общества по Марксу разошлись очень и очень сильно с самого начала. Малоизвестный факт – ведущий теоретик еврокоммунизма, итальянский коммунист Антонио Грамши – начал прорабатывать теорию альтернативного коммунизма после того, как побывал в СССР в начале двадцатых. Увиденное им – потрясло его до глубины души, а полученная информация об ожесточенном сопротивлении крестьянства большевикам – заставила задуматься в том, что же не так и почему те классы, ради которых и делается все это, трудовой народ (а крестьяне, безусловно, к нему относились и зарабатывали трудом) с такой ожесточенностью борется с теми, кто вроде как работает ради них же. Итогом этих размышлений стали «Тюремные тетради», и выведенная в них теория культурной гегемонии, содержащая намного более тонкое понимание общества, чем вульгарный марксизм и тем более тот марксизм, который был принят в сталинском СССР. Достаточно сказать, что теория культурной гегемонии была позже дополнена и развита американскими учеными, превратившись в теорию и практику оранжевых революций.

Гражданская война – ожесточила коммунистов и сразу скомпрометировала новый проект «рая на земле» большой кровью.

Тридцатые были еще хуже. В СССР пришел к власти Сталин, методы которого почти сразу стали тоталитарными. Нормой жизни стал террор против врагов, партия превратилась в орудие этого террора. В отношениях с зарубежными компартиями произошел перелом: если при Ленине ВКП(б) была всего лишь секцией Коминтерна – то при Сталине все коммунистические партии зарубежья стали служащими, а в качестве основы взаимоотношений применялись не дискуссии, а указания и вновь– террор. Во времена большой чистки 1937–1941 годов было расстреляно немало членов руководства зарубежных компартий, а польская компартия была обезглавлена и распущена (после 1945 года в Польше была не компартия, а ПСРП – Польская социалистическая рабочая партия). Юридически – у Сталина не было никакого права судить иностранных граждан по советским законам и тем более приговаривать их к смерти – но Сталин никогда не обращал большого внимания на закон. Последним злодеянием «Отца народов» была ссора с югославской компартией – Тито посмел перечить. Это сильно осложнило для СССР послевоенное маневрирование в Европе, ведь если бы этой ссоры не было – СССР имел бы прямой выход в Средиземное море через союзников!

Обратной стороной этого всего был фашизм в Европе. Фашизм… знаете, он катастрофически недоизучен – ни что привело к нему, ни что он из себя представлял. Я рискну утверждать, что хотя европейский фашизм не являлся прямым следствием революции 1917 года, но косвенным – все же являлся. Весь мир увидел, как к власти в огромной стране может прийти экстремистская организация. Весь мир увидел, что можно отвергнуть в принципе политический компромисс как основу сосуществования разных групп людей в стране и прийти на этом к власти. Бежавшие из СССР беженцы многое рассказали о методах большевиков. И о том, какую роль в партии большевиков играли евреи. И вот мелкие лавочники, горожане, которые имеют какую-то собственность – поняли, что завтра большевики могут прийти к власти и у них в стране и отнять все. И они поняли так же, что действующие политики их вряд ли защитят – некоторые слабы, а некоторые и сами увлечены левыми идеями.

Вот и стали эти мелкие лавочники искать тех, кто их защитит и сделает резкий поворот налево невозможным. Кто может противостоять вооруженным левакам и террористам Коминтерна (а Коминтерн был террористической организацией) с оружием в руках. Таким образом, и зародился фашизм, став болезненной реакцией Европы на произошедшее в 1917 году в России. В попытке не пустить в Европу большевистских чудовищ – европейцы создали еще более страшных чудовищ. И проголосовали за них на выборах – как в Германии, где Гитлер вполне законным путем пришел к власти.

Сталин сделал все, что мог, чтобы усугубить ситуацию в Европе. Сначала он запретил коммунистам блокироваться с социалистами, что могло бы предотвратить или, по крайней мере, отсрочить приход Гитлера к власти. Затем он поссорился с троцкистами в Испании (точнее, в Испании всех левых, кто не такой левый, как нужно Москве расстреливали по возможности). Затем он заключил пакт Молотова-Риббентроппа, чем нанес сильнейший удар по вере левых в Советский союз. Можно оценивать этот пакт как угодно, можно говорить, что он был нужен – наверное, и в самом деле он дал нам передышку. Но международное коммунистическое движение было подорвано именно тогда…

После войны – по приказу Сталина были расстреляны виднейшие деятели братских коммунистических партий Восточной Европы. Как сейчас выясняется, это было результатом широкомасштабной кампании провокаций со стороны ЦРУ США – на которые Сталин повелся.

Победа СССР в Великой отечественной войне послужила реабилитации режима как внутри страны, так и за ее пределами. Но не до конца.

За ним последовали разоблачение преступлений Сталина на ХХ съезде и конфликт с коммунистической партией Китая. Маоистские ревизионисты, как их прозвали в СССР – стали довольно быстро отнимать у СССР приверженцев в третьем мире. В первом же мире – в кампусах западных университетов стал крайне популярен троцкизм.

В СССР же уже при Брежневе вошел в полную силу идеологический застой. Теория полностью уступила место практике. Советским ученым не дали изучить ни еврокоммунизм, ни евросоциализм. О том чтобы искать какие-то пути взаимопонимания с ними или с маоизмом, или с троцкизмом – не могло быть и речи. Идеология выродилась в рисование портретов Ленина, в подготовку речей для генсеков до съездов и прославление их после. О том, что эти речи уже не вызывают ничего кроме раздражения – как то не думали. Как и о том, что действительность сильно отличается от того, что представляют себе наверху. В итоге пришли к андроповскому – мы не знаем общества, в котором живем. Просто замечательно.

При этом само общество стремительно менялось. В 1917 году Россия была крестьянской страной, людей с менталитетом горожан было не более 5–7 %, да и те в основном позже подались в эмиграцию. В 1977 году большая часть советских граждан – три четверти – жили в городах. Война и индустриализация– привели к тому что общество стремительно, возможно даже слишком стремительно – повзрослело. Ни о какой солидарности – говорить больше не приходилось. Но оно по-прежнему вынуждено было жить по законам, составленным крестьянами и детьми крестьян. Михаил Суслов, второй человек в Политбюро – в молодости был пастушком – годился ли он на роль второго человека в ядерной сверхдержаве? Мог ли он найти общий язык, точки соприкосновения, например, с коллективом работников атомной электростанции?

Говорить о том, что в советском обществе не было тех, кто не понимал всю ненормальность и гибельность такого положения дел – не приходится. Может, даже Горбачев был прав с тем, что начал переходить на «городской» еврокоммунизм – только слишком поздно и слишком неумело.

В. Зубок «Дети Живаго»

До советского вторжения в Прагу еще существовала возможность союза между просвещенными аппаратчиками, экономистами‑реформаторами, учеными‑реформистами и левым культурным авангардом. Но мы были слишком молоды во времена XX съезда, а потому еще не могли превратить Оттепель в настоящую весну”

…

В кремлевском руководстве еще не было такого человека, как Михаил Горбачев, который взял бы на себя инициативу и возглавил подобный союз.