Текст книги "Летучий корабль и другие русские сказки"

Летучий корабль и другие русские сказки
Пересказали А. Н. Афанасьев, К. Д. Ушинский

Читаем сами без мамы

Художники С. Бордюг и Н. Трепенок, М. Митрофанов, М. Петров

© Бордюг С. И., Трепенок Н. А., ил., 2024

© Митрофанов М. С., ил., 2024

© Петров М. Ф., ил., насл., 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Лету^́чий кора^́бль

Был себе́ дед да ба́ба, у них бы́ло три сы́на: два разу́мных, а тре́тий ду́рень. Пе́рвых ба́ба люби́ла, чи́сто одева́ла; а после́дний завсегда́ был оде́т ху́до – в чёрной соро́чке ходи́л. Послы́шали они́, что пришла́ от царя́ бума́га: «кто состро́ит тако́й кора́бль, что́бы мог лета́ть, за того́ вы́даст за́муж царе́вну». Ста́ршие бра́тья реши́лись идти́ про́бовать сча́стья и попроси́ли у старико́в благослове́ния; мать снаряди́ла их в доро́гу, надава́ла им бе́лых паляни́ц[1]1
   Паляни́ца – хлеб.


[Закрыть], ра́зного мясно́го и фля́жку горе́лки и вы́проводила в путь-доро́гу. Уви́дя то, ду́рень на́чал и себе́ проси́ться, что́бы и его́ отпусти́ли. Мать ста́ла его́ угова́ривать, чтоб не ходи́л: «Куда́ тебе́, ду́рню; тебя́ во́лки съедя́т!» Но ду́рень зала́дил одно́: пойду́ да пойду́! Ба́ба ви́дит, что с ним не сла́дишь, дала́ ему́ на доро́гу чёрных паляни́ц и фля́жку воды́ и вы́проводила из до́му.

Ду́рень шёл-шёл и повстреча́л старика́. Поздоро́вались. Стари́к спра́шивает ду́рня: «Куда́ идёшь?» – «Да царь обеща́л отда́ть свою́ до́чку за того́, кто сде́лает лету́чий кора́бль». – «Ра́зве ты мо́жешь сде́лать тако́й кора́бль?» – «Нет, не суме́ю!» – «Так заче́м же ты идёшь?» – «А бог его́ зна́ет!» – «Ну, е́сли так, – сказа́л стари́к, – то сади́сь здесь; отдохнём вме́сте и заку́сим; вынима́й, что у тебя́ есть в то́рбе». – «Да тут тако́е, что и показа́ть сты́дно лю́дям!» – «Ничего́, вынима́й; что бог дал – то и посне́даем!» Ду́рень развяза́л то́рбу – и глаза́м свои́м не ве́рит: вме́сто чёрных паляни́ц лежа́т бе́лые бу́лки и ра́зные припра́вы; по́дал старику́. «Ви́дишь, – сказа́л ему́ стари́к, – как бог ду́рней жа́лует! Хоть родна́я мать тебя́ и не лю́бит, а вот и ты не обделён… Дава́й же вы́пьем наперёд горе́лки». Во фля́жке наме́сто воды́ очути́лась горе́лка; вы́пили, перекуси́ли, и говори́т стари́к ду́рню: «Слу́шай же – ступа́й в лес, подойди́ к пе́рвому де́реву, перекрести́сь три ра́за и уда́рь в де́рево топоро́м, а сам упади́ на́земь ничко́м и жди, пока́ тебя́ не разбу́дят. Тогда́ уви́дишь пе́ред собо́ю гото́вый кора́бль, сади́сь в него́ и лети́, куда́ на́добно; да по доро́ге забира́й к себе́ вся́кого встре́чного». Ду́рень поблагодари́л старика́, распроща́лся с ним и пошёл к ле́су. Подошёл к пе́рвому де́реву, сде́лал всё так, как ему́ ве́лено: три ра́за перекрести́лся, тю́кнул по де́реву секи́рою, упа́л на зе́млю ничко́м и засну́л. Спустя́ не́сколько вре́мени на́чал кто́-то буди́ть его́. Ду́рень просну́лся и ви́дит гото́вый кора́бль; не стал до́лго ду́мать, сел в него́ – и кора́бль полете́л по во́здуху.

Лете́л-лете́л, глядь – лежи́т внизу́ на доро́ге челове́к, у́хом к сыро́й земле́ припа́л. «Здоро́в, дя́дьку!» – «Здоро́в, небо́же». – «Что ты де́лаешь?» – «Слу́шаю, что на том све́те де́лается». – «Сади́сь со мно́ю на кора́бль». Тот не захоте́л отгова́риваться, сел на кора́бль, и полете́ли они́ да́льше. Лете́ли-лете́ли, глядь – идёт челове́к на одно́й ноге́, а друга́я до у́ха привя́зана. «Здоро́в, дя́дьку! Что ты на одно́й ноге́ ска́чешь?» – «Да ко́ли б я другу́ю отвяза́л, так за оди́н бы шаг весь свет перешагну́л!» – «Сади́сь с на́ми!» Тот сел, и опя́ть полете́ли. Лете́ли-лете́ли, глядь – стои́т челове́к с ружьём, прице́ливается, а во что – неве́домо. «Здоро́в, дя́дьку! Куда́ ты ме́тишь? Ни одно́й пти́цы не ви́дно». – «Как же, ста́ну я стреля́ть бли́зко! Мне бы застрели́ть зве́ря и́ли пти́цу вёрст за ты́сячу отсю́да: то по мне стрельба́!» – «Сади́сь же с на́ми!» Сел и э́тот, и полете́ли они́ да́льше.

Лете́ли-лете́ли, глядь – несёт челове́к за спино́ю по́лон мех хле́ба. «Здоро́в, дя́дьку! Куда́ идёшь?» – «Иду́, – говори́т, – добыва́ть хле́ба на обе́д». – «Да у тебя́ и так по́лон мешо́к за спино́ю». – «Что тут! Для меня́ э́того хле́ба и на оди́н раз укуси́ть не́чего». – «Сади́сь-ка с на́ми!» Объеда́ло сел на кора́бль, и полете́ли да́льше. Лете́ли-лете́ли, глядь – хо́дит челове́к вокру́г о́зера. «Здоро́в, дя́дьку! Чего́ и́щешь?» – «Пить хо́чется, да воды́ не найду́». – «Да пе́ред тобо́й це́лое о́зеро; что ж ты не пьёшь?» – «Э́ка! Э́той воды́ на оди́н глото́к мне не ста́нет». – «Так сади́сь с на́ми!»

Он сел, и опя́ть полете́ли. Лете́ли-лете́ли, глядь – идёт челове́к в лес, а за плеча́ми вяза́нка дров. «Здоро́в, дя́дьку! Заче́м в лес дрова́ несёшь?» – «Да э́то не просты́е дрова́». – «А каки́е же?» – «Да таки́е: ко́ли разбро́сить их, так вдруг це́лое во́йско я́вится». – «Сади́сь с на́ми!» Сел он к ним, и полете́ли да́льше. Лете́ли-лете́ли, глядь – челове́к несёт куль соло́мы. «Здоро́в, дя́дьку! Куда́ несёшь соло́му?» – «В село́». – «Ра́зве в селе́-то ма́ло соло́мы?» – «Да э́то така́я соло́ма, что как ни будь жа́рко ле́то, а ко́ли разброса́ешь её – так зара́з хо́лодно сде́лается: снег да моро́з!» – «Сади́сь и ты с на́ми!» – «Пожа́луй!» Э́то была́ после́дняя встре́ча; ско́ро прилете́ли они́ до ца́рского двора́.

Царь на ту по́ру за обе́дом сиде́л: увида́л лету́чий кора́бль, удиви́лся и посла́л своего́ слугу́ спроси́ть: кто на том корабле́ прилете́л? Слуга́ подошёл к кораблю́, ви́дит, что на нём всё мужики́, не стал и спра́шивать, а, воротя́сь наза́д в поко́и, донёс царю́, что на корабле́ нет ни одного́ па́на, а всё чёрные лю́ди. Царь рассуди́л, что отдава́ть свою́ дочь за просто́го мужика́ не прихо́дится, и стал ду́мать, как бы от тако́го зя́тя изба́виться. Вот и приду́мал: «Ста́ну я ему́ задава́ть ра́зные тру́дные зада́чи». То́тчас посыла́ет к ду́рню с прика́зом, что́бы он доста́л ему́, пока́ ца́рский обе́д поко́нчится, целю́щей и живу́щей воды́.

В то вре́мя как царь отдава́л э́тот прика́з своему́ слуге́, пе́рвый встре́чный (тот са́мый, кото́рый слу́шал, что на том све́те де́лается) услыха́л ца́рские ре́чи и рассказа́л ду́рню. «Что же я тепе́рь де́лать бу́ду? Да я и за год, а мо́жет быть, и весь свой век не найду́ тако́й воды́!» – «Не бо́йся, – сказа́л ему́ скорохо́д, – я за тебя́ спра́влюсь». Пришёл слуга́ и объяви́л ца́рский прика́з. «Скажи́: принесу́!» – отозва́лся ду́рень; а това́рищ его́ отвяза́л свою́ но́гу от у́ха, побежа́л и ми́гом набра́л целю́щей и живу́щей воды́: «Успе́ю, – ду́мает, – вороти́ться!» – присе́л под ме́льницей отдохну́ть и засну́л. Ца́рский обе́д к концу́ подхо́дит, а его́ нет как нет; засуети́лись все на корабле́. Пе́рвый встре́чный прини́к к сыро́й земле́, прислу́шался и сказа́л: «Э́кий! Спит себе́ под ме́льницей». Стрело́к схвати́л своё ружьё, вы́стрелил в ме́льницу и тем вы́стрелом разбуди́л скорохо́да; скорохо́д побежа́л и в одну́ мину́ту принёс во́ду; царь ещё из-за стола́ не встал, а прика́з его́ вы́полнен как нельзя́ верне́е.

Не́чего де́лать, на́до задава́ть другу́ю зада́чу. Царь веле́л сказа́ть ду́рню: «Ну, ко́ли ты тако́й хи́трый, так покажи́ своё удальство́: съешь со свои́ми това́рищами за оди́н раз двена́дцать быко́в жа́реных да двена́дцать куле́й печёного хле́ба». Пе́рвый товари́щ услыха́л и объяви́л про то ду́рню. Ду́рень испуга́лся и говори́т: «Да я и одного́ хле́ба за оди́н раз не съем!» – «Не бо́йся, – отвеча́ет Объеда́ло, – мне ещё ма́ло бу́дет!» Пришёл слуга́, яви́л ца́рский ука́з. «Хорошо́, – сказа́л ду́рень, – дава́йте, бу́дем есть». Принесли́ двена́дцать быко́в жа́реных да двена́дцать ку́лей хле́ба печёного; Объеда́ло оди́н всё пое́л. «Эх, – говори́т, – ма́ло! Ещё б хоть немно́жко да́ли…» Царь веле́л сказа́ть ду́рню, что́бы вы́пито бы́ло со́рок бо́чек вина́, ка́ждая бо́чка в со́рок вёдер. Пе́рвый това́рищ ду́рня подслу́шал те ца́рские ре́чи и пе́редал ему́ по-пре́жнему; тот испуга́лся: «Да я и одного́ ведра́ не в си́лах за раз вы́пить». – «Не бо́йся, – говори́т Опива́ло, – я оди́н за всех вы́пью; ещё ма́ло бу́дет!» Нали́ли вино́м со́рок бо́чек; Опива́ло пришёл и без ро́здыху вы́пил все до одно́й; вы́пил и говори́т: «Эх, малова́то! Ещё б вы́пить».

По́сле того́ царь приказа́л ду́рню к венцу́ гото́виться, идти́ в ба́ню да вы́мыться; а ба́ня-то была́ чугу́нная, и ту веле́л натопи́ть жа́рко-жа́рко, чтоб ду́рень в ней в одну́ мину́ту задо́хся. Вот раскали́ли ба́ню докрасна́; пошёл ду́рень мы́ться, а за ним сле́дом идёт мужи́к с со́ломою: подостла́ть-де на́до. За́перли их обо́их в ба́не; мужи́к разброса́л соло́му – и сде́лалось так хо́лодно, что едва́ ду́рень вы́мылся, как в чугуна́х вода́ ста́ла мёрзнуть; зале́з он на пе́чку и там всю ночь пролежа́л. У́тром отвори́ли ба́ню, а ду́рень жив и здоро́в, на печи́ лежи́т да пе́сни поёт. Доложи́ли царю́; тот опеча́лился, не зна́ет, как бы отвяза́ться от ду́рня; ду́мал-ду́мал и приказа́л ему́, что́бы це́лый полк во́йска поста́вил, а у самого́ на уме́: «Отку́да просто́му мужику́ во́йско доста́ть? Уж э́того он не сде́лает!»

Как узна́л про то ду́рень, испуга́лся и говори́т: «Тепе́рь-то я совсе́м пропа́л! Выруча́ли вы меня́, бра́тцы, из беды́ не оди́н раз; а тепе́рь, ви́дно, ничего́ не поде́лаешь». – «Эх ты! – отозва́лся мужи́к с вяза́нкою дров. – А про меня́ ра́зве забы́л? Вспо́мни, что я ма́стер на таку́ю шту́ку, и не бо́йся!» Пришёл слуга́, объяви́л ду́рню ца́рский ука́з: «Ко́ли хо́чешь на царе́вне жени́ться, поста́вь к за́втрему це́лый полк во́йска». – «До́бре, зро́блю! То́лько е́сли царь и по́сле того́ ста́нет отгова́риваться, то повою́ю всё его́ ца́рство и наси́льно возьму́ царе́вну». Но́чью това́рищ ду́рня вы́шел в по́ле, вы́нес вя́занку дров и дава́й раски́дывать в ра́зные сто́роны – то́тчас яви́лось несме́тное во́йско; и ко́нное, и пе́шее, и с пу́шками. У́тром увида́л царь и в свой черёд испуга́лся; поскоре́й посла́л к ду́рню дороги́е убо́ры и пла́тья, веле́л во дворе́ц проси́ть с царе́вной венча́ться. Ду́рень наряди́лся в те дороги́е убо́ры, сде́лался таки́м молодцо́м, что и сказа́ть нельзя́! Яви́лся к царю́, обвенча́лся с царе́вною, получи́л большо́е прида́ное и стал разу́мным и дога́дливым. Царь с цари́цею его́ полюби́ли, а царе́вна в нём души́ не ча́яла.

Хруста^́льная гора^́

В не́котором ца́рстве, в не́котором госуда́рстве жи́л-бы́л царь; у царя́ бы́ло три сы́на. Вот де́ти и говоря́т ему́: «Ми́лостивый госуда́рь-ба́тюшка! Благослови́ нас, мы на охо́ту пое́дем». Оте́ц благослови́л, и они́ пое́хали в ра́зные сто́роны. Ма́лый сын е́здил-е́здил и заплута́лся; выезжа́ет на поля́ну, на поля́не ле́жит па́лая ло́шадь; о́коло э́той па́дали собрало́сь мно́го вся́кого зве́ря, пти́цы и га́ду. Подня́лся со́кол, прилете́л к царе́вичу, сел ему́ на плечо́ и говори́т: «Ива́н-царе́вич, раздели́ нам э́ту ло́шадь; лежи́т она́ здесь три́дцать три го́да, а мы всё спо́рим, а как подели́ть – не приду́маем». Царе́вич слез с своего́ до́брого коня́ и раздели́л па́даль: зверя́м – кости, пти́цам – мя́со, ко́жа – га́дам, а голова́ – муравья́м. «Спаси́бо, Ива́н-царе́вич! – сказа́л со́кол. – За э́ту услу́гу мо́жешь ты обраща́ться я́сным со́колом и муравьём вся́кий раз, как захо́чешь».

Ива́н-царе́вич уда́рился о сыру́ю зе́млю, сде́лался я́сным со́колом, взви́лся и полете́л в тридеся́тое госуда́рство; а того́ госуда́рства бо́льше чем наполови́ну втяну́ло в хруста́льную го́ру. Прилете́л пря́мо во дворе́ц, обороти́лся до́брым мо́лодцем и спра́шивает придво́рную стра́жу: «Не возьмёт ли ваш госуда́рь меня́ на слу́жбу к себе́?» – «Отчего́ не взять тако́го мо́лодца?» Вот он поступи́л к тому́ царю́ на слу́жбу и живёт у него́ неде́лю, другу́ю и тре́тью. Ста́ла проси́ть царе́вна: «Госуда́рь мой ба́тюшка! Позво́ль мне с Ива́ном-царе́вичем на хруста́льной горе́ погуля́ть». Царь позво́лил. Се́ли они́ на до́брых коне́й и пое́хали. Подъезжа́ют к хруста́льной горе́, вдруг отку́да ни возьми́сь – вы́скочила золота́я коза́. Царе́вич погна́л за ней, скака́л-скака́л, козы́ не добы́л, а вороти́лся наза́д – и царе́вны не́ту! Что де́лать? Как к царю́ на глаза́ показа́ться?

Наряди́лся он таки́м дре́вним старичко́м, что и призна́ть нельзя́; пришёл во дворе́ц и говори́т царю́: «Ва́ше вели́чество! Найми́ меня́ ста́до пасти́». – «Хорошо́, будь пастухо́м; ко́ли прилети́т змей о трёх голова́х – дай ему́ три коро́вы, ко́ли о шести́ голова́х – дай шесть коро́в, а ко́ли о двена́дцати голова́х – то отсчи́тывай двена́дцать коро́в».

Ива́н-царе́вич погна́л ста́до по гора́м, по дола́м; вдруг лети́т с о́зера змей о трёх голова́х: «Эх, Ива́н-царе́вич, за како́е ты де́ло взя́лся? Где бы сража́ться до́брому мо́лодцу, а он ста́до пасёт! Ну-ка, – говори́т, – отгони́ мне трёх коро́в» – «Не жи́рно ли бу́дет? – отвеча́ет царе́вич. – Я сам в су́точки ем по одно́й у́точке; а ты трёх коро́в захоте́л… Нет тебе́ ни одно́й!» Змей осерча́л и вме́сто трёх захвати́л шесть коро́в; Ива́н-царе́вич то́тчас оберну́лся я́сным со́колом, снял у зме́я три головы́ и погна́л ста́до домо́й. «Что, де́душка? – спра́шивает царь. – Прилета́л ли трёхглавый змей, дал ли ему́ трёх коро́в?» – «Нет, ва́ше вели́чество, ни одно́й не дал!»

На друго́й день го́нит царе́вич ста́до по гора́м, по дола́м; прилета́ет с о́зера змей о шести́ голова́х и тре́бует шесть коро́в. «Ах ты, чу́до-ю́до обжо́рливое! Я сам в су́точки ем по одно́й у́точке, а ты чего́ захоте́л! Не дам тебе́ ни еди́ной!» Змей осерча́л, вме́сто шести́ захвати́л двена́дцать коро́в; а царе́вич обрати́лся я́сным со́колом, бро́сился на зме́я и снял у него́ шесть голо́в. Пригна́л домо́й ста́до; царь и спра́шивает: «Что, де́душка, прилета́л ли шестигла́вый змей, мно́го ли моё ста́до поуба́вилось?» – «Прилета́ть-то прилета́л, да ничего́ не взял!» По́здним ве́чером обороти́лся Ива́н-царе́вич в муравья́ и сквозь ма́лую тре́щинку запо́лз в хруста́льную го́ру; смо́трит – в хруста́льной горе́ сиди́т царе́вна. «Здра́вствуй, – говори́т Ива́н-царе́вич, – как ты сюда́ попа́ла?» – «Меня́ унёс змей о двена́дцати голова́х; живёт он на ба́тюшкином о́зере; в том зме́е сунду́к таи́тся, в сундуке́ – за́яц, в за́йце – у́тка, в у́тке – яи́чко, в яи́чке – се́мечко: ко́ли ты убьёшь его́ да доста́нешь э́то се́мечко, в те по́ры мо́жно хруста́льную го́ру извести́ и меня́ изба́вить».

Ива́н-царе́вич вы́лез из той горы́, снаряди́лся пастухо́м и погна́л ста́до. Вдруг прилета́ет змей о двена́дцати голова́х: «Эх, Ива́н-царе́вич! Не за своё ты де́ло взя́лся; чем бы тебе́, до́брому мо́лодцу, сража́ться, а ты ста́до пасёшь… Ну-ка отсчита́й мне двена́дцать коро́в!» – «Жи́рно бу́дет! Я сам в су́точки ем по одно́й у́точке; а ты чего́ захоте́л!» На́чали они́ сража́ться, и до́лго ли, ко́ротко ли сража́лись – Ива́н-царе́вич победи́л зме́я о двена́дцати голова́х, разре́зал его́ ту́ловище и на пра́вой стороне́ нашёл сунду́к; в сундуке́ – за́яц, в за́йце – у́тка, в у́тке – яйцо́, в яйце́ – се́мечко. Взял он се́мечко, зажёг и поднёс к хруста́льной горе́ – гора́ ско́ро раста́яла. Ива́н-царе́вич вы́вел отту́да царе́вну и привёз её к отцу́; оте́ц возра́довался и говори́т царе́вичу: «Будь ты мои́м зя́тем!» Тут их и обвенча́ли; на той сва́дьбе и я был, мёд-пи́во пил, по бороде́ текло́, в рот не по́пало.

Си^́вка-бу^́рка

Бы́ло у старика́ тро́е сынове́й: дво́е у́мных, а тре́тий – Ива́нушка-дурачо́к; день и ночь дурачо́к на печи́.

Посе́ял стари́к пшени́цу, и вы́росла пшени́ца бога́тая, да пова́дился ту пшени́цу кто́-то по ноча́м толо́чь и трави́ть. Вот стари́к и говори́т де́тям:

– Ми́лые мои́ де́ти, стереги́те пшени́цу ка́ждую ночь поочерёдно, пойма́йте мне во́ра.

Прихо́дит пе́рвая ночь. Отпра́вился ста́рший сын пшени́цу стере́чь, да захоте́лось ему́ спать: забра́лся он на сенова́л и проспа́л до утра́. Прихо́дит у́тром домо́й и говори́т: всю но́чь-де не спал, иззя́б, а во́ра не вида́л.

На втору́ю ночь пошёл сре́дний сын и та́кже всю но́чку проспа́л на сенова́ле. На тре́тью ночь прихо́дит черёд дураку́ идти́. Взял он арка́н и пошёл. Пришёл на межу́ и сел на ка́мень: сиди́т – не спит, во́ра дожида́ется.

В са́мую по́лночь прискака́л на пшени́цу разношёрстный конь: одна́ шерсти́нка золота́я, друга́я сере́бряная; бежи́т – земля́ дрожи́т, из уше́й дым столбо́м вали́т, из ноздре́й пла́мя пы́шет. И стал тот конь пшени́цу есть: не сто́лько ест, ско́лько то́пчет.

Подкра́лся дура́к на четвере́ньках к коню́ и ра́зом наки́нул ему́ на ше́ю арка́н. Рвану́лся конь и́зо всех сил – не ту́т-то бы́ло. Дура́к упёрся, арка́н ше́ю да́вит. И стал тут конь дурака́ моли́ть:

– Отпусти́ ты меня́, Ива́нушка, а я тебе́ вели́кую сослужу́ слу́жбу!

– Хорошо́, – отвеча́ет Ива́нушка-дурачо́к. – Да как я тебя́ пото́м найду́?

– Вы́йди за око́лицу, – говори́т конь, – сви́стни три ра́за и кри́кни: «Си́вка-бу́рка, ве́щий кау́рка! Стань пе́редо мной, как лист пе́ред траво́й!» – я тут и бу́ду.

Отпусти́л коня́ Ива́нушка-дурачо́к и взял с него́ сло́во – пшени́цы бо́льше не есть и не то́птать.

Пришёл Ива́нушка домо́й.

– Ну что, дура́к, ви́дел? – спра́шивают бра́тья.

– Пойма́л я, – говори́т Ива́нушка, – разношёрстного коня́. Пообеща́лся он бо́льше не ходи́ть на пшени́цу – вот я его́ и отпусти́л.

Посмея́лись вво́лю бра́тья над дурако́м, то́лько уж с э́той но́чи никто́ пшени́цы не тро́гал.

Ско́ро по́сле э́того ста́ли по деревня́м и города́м бирючи́ от царя́ ходи́ть, клич кли́кать: собира́йтесь-де, боя́ре и дворя́не, купцы́ и меща́не, и просты́е крестья́не, все к царю́ на пра́здник, на три дня; бери́те с собо́й лу́чших коне́й; и кто на своём коне́ до царе́внина те́рема доско́чит и с царе́вниной руки́ пе́рстень сни́мет, за того́ царь царе́вну за́муж отда́ст.

Ста́ли собира́ться на пра́здник и Ива́нушкины бра́тья; не то что́бы уж сами́м скака́ть, а хоть на други́х посмотре́ть. Про́сится и Ива́нушка с ни́ми.

– Куда́ тебе́, дура́к! – говоря́т бра́тья. – Люде́й, что ли, хо́чешь пуга́ть? Сиди́ себе́ на печи́ да золу́ пересыпа́й.

Уе́хали бра́тья; а Ива́нушка-дурачо́к взял у неве́сток луко́шко и пошёл грибы́ брать. Вы́шел Ива́нушка в по́ле, луко́шко бро́сил, сви́стнул три ра́за и кри́кнул: «Си́вка-бу́рка, ве́щий кау́рка! Стань пе́редо мной, как лист пе́ред траво́й!»

Конь бежи́т – земля́ дрожи́т, из уше́й пла́мя, из ноздре́й дым столбо́м вали́т. Прибежа́л – и стал конь пе́ред Ива́нушкой как вко́панный.

– Ну, – говори́т, – влеза́й мне, Ива́нушка, в пра́вое у́хо, а в ле́вое вылеза́й.

Влез Ива́нушка к коню́ в пра́вое у́хо, а в ле́вое вы́лез – и стал таки́м мо́лодцем, что ни взду́мать, ни взгада́ть, ни в ска́зке сказа́ть.

Сел тогда́ Ива́нушка на коня́ и поскака́л на пра́здник к царю́. Прискака́л на пло́щадь пе́ред дворцо́м, ви́дит – наро́ду ви́димо-неви́димо; а в высо́ком терему́, у окна́, царе́вна сиди́т: на руке́ пе́рстень – цены́ нет, собо́ю краса́вица из краса́виц. Никто́ до неё скака́ть и не ду́мает: никому́ нет охо́ты ше́ю лома́ть.

Уда́рил тут Ива́нушка своего́ коня́ по круты́м бёдрам, осерча́л конь, пры́гнул – то́лько на три венца́ до царе́внина окна́ не допры́гнул.

Удиви́лся наро́д, а Ива́нушка поверну́л коня́ и поскака́л наза́д. Бра́тья его́ не ско́ро посторони́лись, так он их шёлковой плёткой хлестну́л. Кричи́т наро́д: «Держи́, держи́ его́!» – а Ива́нушки уж и след просты́л.

Вы́ехал Ива́н из го́рода, слез с коня́, влез к нему́ в ле́вое у́хо, в пра́вое вы́лез и стал опя́ть пре́жним Ива́нушкой-дурачко́м. Отпусти́л Ива́нушка коня́, набра́л луко́шко мухомо́ров и принёс домо́й.

– Вот вам, хозя́юшки, грибко́в, – говори́т.

Рассерди́лись тут неве́стки на Ива́на:

– Что ты, дура́к, за грибы́ принёс? Ра́зве тебе́ одному́ их есть?

Усмехну́лся Ива́н и опя́ть залёг на печь. Пришли́ бра́тья домо́й и расска́зывают отцу́, как они́ в го́роде бы́ли и что ви́дели; а Ива́нушка лежи́т на печи́ да посме́ивается.

На друго́й день ста́ршие бра́тья опя́ть на пра́здник пое́хали, а Ива́нушка взял луко́шко и пошёл за гриба́ми.

Вы́шел в по́ле, сви́стнул, га́ркнул: «Си́вка-бу́рка, ве́щий кау́рка! Стань пе́редо мной, как лист пе́ред траво́й!» Прибежа́л конь и стал пе́ред Ива́нушкой как вко́панный.

Переряди́лся опя́ть Ива́н и поскака́л на пло́щадь. Ви́дит – на пло́щади наро́ду ещё бо́льше пре́жнего; все на царе́вну любу́ются, а пры́гать никто́ и не ду́мает: кому́ охо́та ше́ю лома́ть! Уда́рил тут Ива́нушка своего́ коня́ по круты́м бёдрам; осерча́л конь, пры́гнул – и то́лько на два венца́ до царе́внина окна́ не доста́л.

Повороти́л Ива́нушка коня́, хлестну́л бра́тьев, чтоб посторони́лись, и ускака́л.

Прихо́дят бра́тья домо́й, а Ива́нушка уже́ на печи́ лежи́т, слу́шает, что бра́тья расска́зывают, и посме́ивается.

На тре́тий день опя́ть бра́тья пое́хали на пра́здник, прискака́л и Ива́нушка. Стегну́л он своего́ коня́ плёткой. Осерча́л конь пу́ще пре́жнего: пры́гнул – и доста́л до окна́. Ива́нушка поцелова́л царе́вну в са́харные уста́, схвати́л с её па́льца пе́рстень, поверну́л коня́ и ускака́л, не позабы́вши бра́тьев плёткой огре́ть.

Тут уж и царь и царе́вна ста́ли крича́ть: «Держи́, держи́ его́!» – а Ива́нушкин и след просты́л.

Пришёл Ива́нушка домо́й – одна́ рука́ тря́пкой обмо́тана.

– Что э́то у тебя́ тако́е? – спра́шивают Ива́на неве́стки.

– Да вот, – говори́т, – иска́вши грибо́в, сучко́м наколо́лся. – И поле́з Ива́н на печь.

Пришли́ бра́тья, ста́ли расска́зывать, что и как бы́ло. А Ива́нушке на печи́ захоте́лось на перстенёк посмотре́ть: как припо́днял он тря́пку, избу́ всю так и осия́ло.

– Переста́нь, дура́к, с огнём ба́ловать! – кри́кнули на него́ бра́тья. – Ещё избу́ сожжёшь. Пора́ тебя́, дурака́, совсе́м из до́му прогна́ть.

Дня че́рез три идёт от царя́ клич, что́бы весь наро́д, ско́лько ни есть в его́ ца́рстве, собира́лся к нему́ на пир и что́бы никто́ не смел до́ма остава́ться, а кто ца́рским пи́ром побре́згует – тому́ го́лову с плеч.

Не́чего тут де́лать; пошёл на пир сам стари́к со всей семьёй. Пришли́, за столы́ дубо́вые посади́лися; пьют и едя́т, речь гуто́рят.

В конце́ пи́ра ста́ла царе́вна мёдом из свои́х рук госте́й обноси́ть. Обошла́ всех, подхо́дит к Ива́нушке после́днему; а на дураке́-то пла́тьишко худо́е, весь в са́же, во́лосы ды́бом, одна́ рука́ гря́зной тря́пкой завя́зана… про́сто страсть.

– Заче́м э́то у тебя́, мо́лодец, рука́ обвя́зана? – спра́шивает царе́вна. – Развяжи́-ка.

Развяза́л Ива́нушка ру́ку, а на па́льце царе́внин пе́рстень – так всех и осия́л.

Взяла́ тогда́ царе́вна дурака́ за́ руку, подвела́ к отцу́ и говори́т:

– Вот, ба́тюшка, мой су́женый.

Обмы́ли слу́ги Ива́нушку, причеса́ли, оде́ли в ца́рское пла́тье, и стал он таки́м мо́лодцем, что оте́ц и бра́тья глядя́т – и глаза́м свои́м не ве́рят.

Сыгра́ли сва́дьбу царе́вны с Ива́нушкой и сде́лали пир на весь мир. Я там был: мёд, пи́во пил; по уса́м текло́, а в рот не попа́ло.