Текст книги "Сенатор"

Дедушка Афоня был убит разорвавшейся в горнице миной; маленький осколок пробил доску и прошил его тело со спины. Память об этом времени цепко держится в его существе – не удалить!

В сенях послышались детские голоса. Летов встал, смахнул набежавшие слёзы.

Входная дверь открылась, в дом разом пытались ворваться оба мальчика: его семилетний Андрей и пятилетний братан Саша.

– Я первый! Я здесь живу! – пыхтел крепкий, копия отца, Саша. Но и худенький Андрей не сдавался; оба упали, зацепившись за порог.

Летов подошёл, поднял за руки обоих, готовых всплакнуть.

– И что вы, братья, не поделили? Невесту, что ли?

Осмысливая неожиданный вопрос, дети передумали плакать.

Андрей, собираясь уточнить, посмотрел на Летова. И вдруг, с испугом заметив покрасневшие глаза отца:

– Ты что, папа, плакал?

– Нет, сынок, это дым в глаза попал. – И уже обоим: – Идите обедать, женихи, вас там заждались! – И подтолкнул их в горницу.

Он вышел во двор, скоро к нему, освободив место у стола новым едокам, присоединился дядя Миша.

– Ты что, Сань, курить начал?

– Начал, дядь Миш, на службе. Как говорят военные: сдался после долгого сопротивления.

Дядя вытащил из кармана мятую пачку «Примы», вынул сигарету, похлопал по карманам:

– Дай прикурить, Саня! Спички оставил где-то.

Курили в молчании.

Саня, разбудив память, сравнивал: что было и что стало.

Было: просторные, высокие сени, сложенные, как и дом, из толстого выдержанного дерева, такой же скотный двор, с большим высоким навесом, под которым складировали сено и солому, высокое крыльцо со ступеньками и большим пространством под ним, где детвора пряталась, играя в салки.

Это был дом крепкого мужика, получившего при Столыпине надел и освоившего его на пользу себе и государству. При доме был ухоженный сад из двух десятков деревьев, малинник, рядом, под небольшим уклоном, – низинка с луговой травой и речка с глубокой, «с ручками», купальней.

Напротив, через речку, был дом бывшего помещика Ардальонова, предки которого одними из первых дали «вольную» своим крестьянам. И дом бывшего крепостного Брянцева соперничал, а во многом и выигрывал у дома помещика.

С приходом большевиков и организацией колхозов надел забрали вместе со скотом, дом и сарай заставили разобрать и перенести всё в село, выделив для этого новый надел, примерно двадцатую часть от имевшегося. Сад негласно остался за Брянцевыми, и Саня с мамой, тётей Зиной, дядьками ходил в него за яблоками. Он участвовал и в попытках пересадить часть деревьев на новое место, большинство из которых были неудачными: деревья были слишком большими.

Дом с постройками крепко стоял на новом месте, он уцелел и за два года оккупации; его не успели сжечь даже специально оставленные солдаты вермахта.

Но через четыре года после войны, когда Летов с отцом уже жил в городе, случился пожар, уничтоживший крышу, сени, все хозяйственные постройки.

Восстановление прошло тяжко; сени получились маленькими и тесными, без единого окна, и сложены они были, как и сарай, из случайных брёвен. Крыши, бывшие под щепой, стали соломенными. Сам дом выдержал это малое время, но сени и сарай успели покоситься; часть брёвен гнила.

Замеченное породило печаль в душе Летова, ещё больше загрустил он от увиденного в кузне и возле нее.

Здесь была голая правда, в отличие от трескотни в телевизоре про новую пятилетку, успехи в освоении космоса, процветание в стране и государствах народной демократии.

Какой прогресс при голых полках магазинов, отсутствии дорог, откровенном развале сельского хозяйства?! Как корова, спасшая от голода в 1946 и 1947 годах, стала нерентабельной? Почему власть с 1960 года стала ежегодно поднимать цены на продукты, и не только на них? Как руководители страны посмели расстрелять возмутившихся рабочих Новочеркасска, протестовавших против урезания их зарплат и роста цен, и почему трусливо скрыли произошедшее? Отчего здесь, в этом колхозе, как и по всей стране, отобрали выпасы для общественного стада, обложили налогом держателей коров, яблони в огородах? Как результат – общественное стадо исчезло, колхозник лишился молока, мяса, а некоторые повырубали плодовые деревья. Кому это нужно? Кому, чёрт возьми?

Зачем его заставили подписаться под бумагой, обязывающей его врать при встречах с иностранцами (он стал начальником конструкторского бюро в аграрном НПО) об урожайности пшеницы и других культур, о надоях молока и прочем? Бумага была многостраничной, охватывала все стороны жизни человека и общества. Это был не просто обман, а государственная ложь!

Ответы на все эти вопросы он получил значительно позже: в 1997 году волею судеб Летов побывал в Америке, будучи приглашённым на учёбу в крупную нефтедобывающую компанию, SVEPCO, головной офис которой находился в городе Далласе штата Техас. Помимо учёбы в этом штате у него был хороший знакомый по десятилетней переписке фермер Эд Рохрбач, чьи владения располагались недалеко от города Амарилло, рядом с городком Херефорд. Естественно, он не упустил возможности воочию посмотреть на то, о чём в письмах ему рассказывала Эрлин, жена фермера.

На четвёртый день пребывания, освоившись, он попросил вице-президента компании, курировавшего учёбу будущих интернациональных агентов по продажам выдающейся фирменной продукции, связать его с Эдом, что тот с видимым удовольствием и сделал. Утром следующего дня крепкий загорелый американский крестьянин в холле гостиницы мял его в объятиях, удивляясь: как это он смог пересечь океан? Неужели большевики начали выпускать своих людей за границу? Четыре часа езды в «додже» Эда по надежным штатовским дорогам – и он, крестьянин по рождению, оказался в американском фермерском доме.

И здесь он нашёл ответ: очень простой, полноценный, без каких-либо признаков лжи.

Около века назад прадед Эда, немец, переплыл океан и получил от государства кусок голой степи на плоскогорье, расположенном на высоте около тысячи метров над уровнем моря. Наверняка было тяжело его осваивать, но через сто лет Эд, наследник, имел уже 740 гектаров, из которых 560 были его собственные, оставленные ему отцом, остальные он арендовал. Он вырастил, а Америка выучила семерых детей: пятерых сыновей и двух дочерей.

Эд не строил ни коммунизма, ни капитализма, он об этом как о пустом не стал и говорить. Он строил свою жизнь, и государство ему в этом помогало.

– Ли, – крикнул он жене, возившейся на кухне, – а кто у нас сейчас президент?

– Я не хочу называть имя этого негодника, он опозорил всю Америку.

– Но всё-таки?

– Клинтон.

Эду шестьдесят, у него нет никаких работников.

– Зачем я буду держать бездельников? Ведь за каждый час рабочего времени я должен платить им по 2 доллара 85 центов, а с 1 сентября – уже 3 доллара 15 центов. Это единственное, что у нас растёт.

– Но как ты управляешься со всем этим один? – не поверил Летов.

– Пошли, покажу тебе моих помощников!

И он повёл Летова в просторный ангар. А в нём – техника, немыслимая для России, и трактор мощный, обутый в сдвоенные шины. Эд, увидев растерянность Летова, признался:

– Алекс, я чуть-чуть обманул тебя: мне помогает один из сыновей, Энди, который пошёл по моим стопам, но только когда я убираю урожай. Он вместе с одним доктором арендует недалеко 470 гектаров.

И ещё много чего удивительного рассказал Летову Эд.

Глава 3

Брянцев три дня приходил к себе в офис раньше секретаря и уходил позже неё – никаких признаков проникновения.

Он хотел сдаться, но решил скрепя сердце сделать это в четвёртый, последний, раз.

Задумка, как определить факт проникновения в его личные, можно сказать, дела, была детской: он измерял в миллиметрах расположение закладок и длину их кончиков, выходящих наружу. Все данные заносил в маленькую записную книжку, которую носил постоянно с собой.

Первой была «амбарная книга», в которую Лика заносила всё входящее и исходящее, она всегда лежала свободно на столе секретаря.

Вторым был еженедельник на столе сенатора, куда вписывалось всё что вздумается, он всегда был под рукой, на столе.

Третьей была записная книжка, лежавшая всегда в сейфе, содержащая пароли, коды и прочее, но для себя.

Четвёртым был деловой блокнот, который он держал в запирающемся ящике стола, там были тезисы для выступлений, заметки с совещаний, встреч с нужными людьми и многое другое, чего не нужно знать посторонним.

Вечером очередное ток-вшоу, снова болтовня, но он заметил одну перемену: кто-то скомандовал выпустить кусочки правды о жизни в стране. Может быть, рейтинг трепотни стал падать? Это было неожиданно для ведущих, они очень боялись переусердствовать; умение лгать под видом правды хорошо оплачивалось.

Он, занятый своими мыслями, практически не участвовал в говорильне, хотя и встречал вопросительные взгляды Димы, призывавшие вступить в полемику.

Смешно, но он ждал следующего дня, как дитя – обязательного подарка.

В начале девятого он своим ключом открыл дверь приёмной, волнуясь, достал записную книжку.

Итак, «амбарная книга», в ней пять закладок, из которых одна, отмеченная им, перемещена. Ну и что? Могла случайно задеть уборщица. Но он всё равно насторожился: в предыдущих три дня такого не было.

В кабинете еженедельник лежал точно так же, как он его оставил, а уходя, постарался запомнить. Из ящика стола вытащил специально купленную металлическую линейку и замерил: расстояние от края листа совпадало, но закладка выступала на два миллиметра больше. Волнуясь до дрожи в руках, он открыл запертый на ключ ящик стола, достал блокнот: закладка была сдвинута на миллиметр и по длине, и по выступу. Всего по одному миллиметру! Никакая уборщица в стол попасть не могла!

Оставался сейф.

Он присел в кресло. Может быть, он неточно замерил положения закладок? Исключено: он инженер, производственник, знающий цену не только миллиметрам, но и микронам.

Он открыл сейф, записная книжка лежала там же, где он её оставил.

Замеры – кончик закладки был утоплен на два миллиметра.

Приплыл мальчик, никаких сомнений! Значит, у них есть ключи не только от стола, но и от сейфа. Знают и шифр кодового замка. Как? Следовательно, в кабинете есть круглосуточное наблюдение.

Признаться, он не ожидал такого внимания к своей персоне.

А вывод?

Элементарный. Он ничего не обнаружил и никому никогда не должен говорить об этом. Никому! Никогда!

Он абсолютно спокойно должен оценить этот факт и определить свои действия, вернее, противодействия.

Его жизнь была простой, обыкновенной.

Родился в деревне, бывшей селом до момента разрушения церкви в войну. Воспитанием занималась бабушка, сёстры для него были слишком взрослыми, а к моменту его похода в первый класс они разъехались на учёбу, так что не могли влиять сильно на его становление как человека. Бабушка для него была всем; именно от неё он усвоил принципы, которым позже следовал всю жизнь: не укради, не обманывай, люби и уважай ближних.

Ему нечего было скрывать, и с этой стороны к нему не за что было ухватиться. Но вот со страной какой-то непорядок, и кто-то решил, что нельзя оставлять без чьего-то (чьего?) внимания государственных деятелей, к коим, без сомнения, относился и сенатор Брянцев.

Первое, что надо сделать, – оставить всё как есть, ничего не меняя, убедить проверяющих, которые осматривают его по какому-то графику, что он ничего не заметил.

Второе – нужен новый блокнот для интимных записей на острые темы, к ним, без сомнения, отнесутся и заметки о ходе расследования. Шифровать их? Нет, он без специального знания не сможет создать личный шифр.

Блокнот будет содержать новые пароли, логины новой электронной почты и соцсетей, которые, ориентируясь на степень защищённости, предстоит выбрать.

И вдруг: блокнот должен быть абсолютно одинаковым с имеющимся! Хранить его во время работы в офисе нужно в том же ящике стола! И придумать способ перемещения его из личной папки в стол и обратно!

Открывать новые счета в банках смысла нет.

В телефоне щелчок и голос Лики:

– Доброе утро, Александр Михайлович! Напоминаю: сегодня заседание вашего комитета, в папке на столе я подготовила материалы к нему, посмотрите насчёт дополнений, время ещё есть. А завтра совещание с помощниками по данному им заданию. Все материалы по нему у них.

– Спасибо, Анжелика Михайловна! Как настроение?

– Бодрое, как всегда, Александр Михайлович!

– Вот и прекрасно, – и машинально, открывая папку, – тонуть, значит, будем с песней!

Лёгкий смешок и отключение.

Брянцеву, однако, было не до веселья: помимо случившегося утром ему впервые с момента избрания (назначения?) в Совет Федерации предоставили тридцать минут драгоценного времени для доклада о состоянии морского и речного транспорта и перспективах развития этой отрасли.

Он давно готовился к этому докладу, собирал разную информацию не только из открытых российских источников, но и закрытых, предназначенных для служебного пользования; там в основном содержались зарубежные сообщения о России, публиковать которые было, мягко говоря, некорректно.

Собранного оказалось столько, что перед ним встала дилемма: либо рассказать всю правду как есть, либо проскользнуть между фактами и лёгкими неточностями, откровенными домыслами, скрывающими её. Собственно, это как раз было то, на что имели зуб пропагандисты; оно было противно натуре Брянцева.

Он был человеком дела; когда его выбрали генеральным директором Северного пароходства, находившегося в плачевном, предынфарктном состоянии, он сумел за пять лет вывести его в передовые структуры России.

Получив назначение в Москву, он противился изо всех сил, пока не понял, что его место уже предназначено вполне определённому лицу из молодых отпрысков одной известной, приближённой к президенту фамилии. Такие люди, как правило, неспособны были управлять гибнущими компаниями, им подавалось только успешное дело, сулящее награды и решительное пополнение семейного бюджета.

Полтора года, проведенных в столице замом гендиректора бюрократической компании, принесли ему кое-какие связи и полное отвращение к её деятельности.

Приглашение стать гендиректором Романовского морского пароходства он принял с радостью, дав согласие сразу. Он не отказался даже тогда, когда ему сообщили о катастрофическом состоянии предприятия: пять судов стоят арестованными в заграничных портах, зарплата матросов на уровне трёх тысяч рублей в месяц. А ведь он, Брянцев, оставил эту компанию восемь лет назад вполне успешной, занимая всего-то должность технического директора. Именно он предложил, предварительно связавшись с китайскими партнёрами, увеличить общий грузовой тоннаж без приобретения новых судов. Для России это было новым делом; суть заключалась в том, что судно разрезалось и в разрез вставлялся вновь изготовленный грузовой отсек, что позволяло значительно снизить себестоимость перевозок и повысить прибыль. Он был частым гостем в Китае и, безусловно, видел гигантский рост страны из года в год. И не мог понять: а что мешает это сделать России?

Подспудно пришёл к выводу, что Китай поднимает народ, руководимый умными людьми, а Россию убивает её богатство.

Ему понадобилось три года, чтобы Романовское морское пароходство, ставшее практически частным, получило первую прибыль.

И странное, непонятное назначение (или выборы?) сенатором лишило его надежд на успешную практическую работу дальше.

В сенате он остановил свой выбор на комитете по транспорту, а новые коллеги избрали его председателем этого комитета.

Конечно, он прекрасно знал не только морскую отрасль, но и смежные: машиностроение, судостроение, судоремонт, состояние логистики, проблемы технического флота и ещё многое другое, а главное – имел твёрдую, обоснованную уверенность в том, что морской и речной транспорт является не только самым выгодным для экономики, но и самым гибким и надёжным в условиях каких-либо катаклизмов.

Лишившись технического флота, страна обрекла на смерть в первую очередь речной флот и прибрежные морские перевозки: стало некому чистить фарватеры, суда могли использовать только пятьдесят процентов своей грузовместимости. К тому же невозможно было вести строительство новых морских портов, так как известно, что порт – это прежде всего гавань с соответствующими глубинами.

Брянцеву пришлось много летать; он не испытывал какого-либо дискомфорта в самолётах Ильюшина, Туполева, Яковлева.

Сейчас воздушный транспорт требует решительной перестройки; он гибнет под засильем иностранцев; разобраться в этом ему помогли коллеги по комитету, близко соприкасавшиеся в своей деятельности с этой отраслью.

В двадцать раз упало производство подшипников качения, а без них нельзя создать ни один механизм!

На «Ростсельмаше» вместо трёхсот пятидесяти комбайнов в сутки еле-еле набирают заказов на три-четыре тысячи в год!

Эту новость ему поведал Летов, в прошлом имевший отношение к созданию модернизированной версии комбайна, нашедшей поддержку и одобрение у производственников и погубленной властью.

А всё вместе означало, что в стране погибли десятки тысяч производств, создававших и обслуживавших эту индустрию. Собранная информация вместе с цифрами повергла Брянцева в ужас: страна убита!

Куда исчезли гигантские суммы поступивших в бюджет доходов от продаваемых нефти и газа?

Этих средств – а их за последние двадцать лет поступило сто восемьдесят пять триллионов рублей – хватило бы, чтобы дважды с нуля перестроить всю Россию!

Статистика, которая должна бесстрастно констатировать факты, не подчиняясь никаким приказам, передана в Министерство развития. Для чего? Даже в царской России она никому не подчинялась! Втиснуть всё в тридцатиминутный доклад не удастся, придётся чем-то жертвовать.

Он построил доклад вперемежку с провалами и будущими возможностями: не смог прямо и честно сказать присутствовавшим, где кроме членов верхней палаты его пришли послушать смежники из думы, нижней палаты парламента, что страна уже перешла красную линию, за которой обычно следует гражданская война, а в итоге – распад и уничтожение.

Ему, лавировавшему постоянно в своей работе между неграмотностью и откровенной тупизной новых собственников, ухвативших, очевидно, куски тех самых исчезнувших триллионов, и необходимостью держать на плаву порученное ему дело, приходилось не однажды жертвовать правдой, но каждый раз он думал, что ему простится, ведь не для собственной же выгоды он всё это делал!

Он окончил доклад, точно уложившись в регламент.

– Спасибо! – поблагодарил.

Ждал, не поднимая глаз, несколько секунд.

Аплодисменты.

«Жидкие», – отметил про себя.

Поднял глаза – хлопали члены его комитета, помощники, слушавшие на балконе, и некоторые сенаторы.

Стоя аплодировала маленькая светлоголовая женщина – он знал – из нижней палаты парламента.

Он сел на своё место, послушал вялые предложения нескольких сенаторов, встал и ушёл, предупредив по телефону Лику, что плохо себя чувствует и не придёт в офис сегодня. Она спросила:

– На завтра всё остаётся в силе?

– Да, Анжелика Михайловна, в девять ноль-ноль. До свидания.

Он лежал на диване в своём гостиничном номере, ничего не видя открытыми глазами, и думал, перемалывая и случившееся, и многое другое, что видел за годы своей беспокойной жизни. И не находил разумного ответа: а что случилось? Почему вот он, понимая, что страна падает, не может, используя очевидные, неопровержимые аргументы, встать и сказать: «Господа хорошие, а ведь мы заигрались! Единственное наше достижение – это великая партия! Под её руководством мы окутались липкой завесой лжи и вместо работы обсуждаем действия наших соседей и недругов. А единственный рост – это рост числа чиновников и охраняющих их покой служивых.

И признайтесь честно, господа нехорошие: и олимпиада, и мировой чемпионат по футболу были предназначены не для развития своей промышленности, а исключительно для пиара существующей власти.

И для роста числа миллиардеров, ни один из которых не принадлежит к первооткрывателям».

А что завтра скажут его помощники? Очередную соль на раны?

И надо ли было затевать вот этот поиск?

Но твёрдо решил: надо!

Он встал, достал из холодильника початую бутылку виски и попавшуюся под руку немудрёную закуску, налил полный стакан, выпил залпом. Отрезал ломтик лимона, окунул в сахарницу, бросил в рот. Отправил туда же пару ломтиков сухой колбасы.

Привычное тепло, расслабление, разбежались мысли. Завтра, всё завтра!

Глава  4

Следующая встреча Летова с братом состоялась через семь лет.

К этому времени он параллельно с работой окончил ОИИМФ, а на третьем курсе к нему пришло по почте приглашение в проектно-конструкторское бюро Министерства морского флота, находившееся в Ростове-на-Дону, на набережной реки Дон.

И он, ни секунды не думая, перешёл туда с должности начальника электроцеха с заработком под четыреста рублей на вакансию старшего техника с окладом сто двадцать.

Через два месяца, выполнив все расчёты и чертежи специальной лебёдки для проектируемой мотозавозни, обслуживавшей землесосы, он был переведен в инженеры-конструкторы третьей категории с окладом сто шестьдесят рублей. И дальше – по нарастающей: инженер-конструктор первой категории, ведущий конструктор, а к моменту встречи с братом стал уже заместителем начальника отдела и главным конструктором различных проектов.

Он был нарасхват.

На третьем курсе преподаватель высшей математики дал им на дом задачку, сразу предупредив, что вряд ли кто её решит. Летов попробовал и решил, исписав полстранички. Он не стал говорить об этом на следующем занятии, когда препод спросил: «Ну что, есть смельчаки?» – и после всеобщего молчания показал на доске решение. Летов, как и другие, старательно записывал в свою тетрадку его ход, исписав четыре страницы. Сравнил ответы – одинаковы. Поднял руку: «Самвел Мовсесович, а у меня по-другому решено».

И пошёл к доске с тетрадкой.

Три-четыре минуты кандидат физико-математических наук, старший преподаватель Ростовского университета разглядывал летовскую писанину, ничего не сказал, а по окончании лекции подозвал автора к себе и предложил:

– Летов, переходите ко мне на факультет, я обеспечу вам зачисление на третий курс. Всё, что не состыковывается в нашем научном и вашем техническом вузах, вы сдадите, уверен.

Летов отказался – и остался моряком.

А в Одессе после блестящей защиты дипломного проекта он получил приглашение остаться в институте с поступлением в аспирантуру. Он отказался; в КБ у него расцвёл изобретательский талант, благодаря ему его механический отдел стал неизменным победителем в модных тогда социалистических соревнованиях.

Он приехал в отпуск на любимую родину в некоторой эйфории от сложившихся успехов.

Брат, двенадцатилетний крепыш, удивительно похожий на своего отца, тёмные волосы которого не брала седина, привязался к нему на фоне не только застольных разговоров о флоте, но и в удивительных совместных походах по родному краю. Он показал ему, Летову, бобровые плотины на их речке, отчего она стала медлительной и величавой, с красивыми глубокими плёсами. И Летов как ребёнок радовался этим переменам; родные говорили, что когда-то на их речке бобры водились во множестве и поэтому в ней тогда ловилось много рыбы.

Село же умирало на глазах.

В нём не осталось однокашников военных лет, они разъехались от безнадёги и убожества жизни.

А страна под руководством безграмотного красавца – Летову удалось найти фотокопию секретного рукописного протокола совещания, планировавшего снятие с руководства дорогого Никиты Сергеевича: грамматические ошибки, сделанные будущим генсеком, были едва ли не в каждом слове; так вот, страна цвела, купаясь в смертельной стабильности.

Пятилетки, ставшие именными, регулярно выполнялись и перевыполнялись, от этих успехов не только в сёлах, но и в крупных городах покупателей встречали пустые прилавки магазинов. Летова спасали частые командировки; стало остро насущным привозить из Ленинграда и Лёнинграда (Москвы) объёмистые сумки с колбасой, мясом, рыбой.

И со шмотками, потому что из страны на Запад потекли нефть и газ, оплачиваемые частично натурой: трубами, которые могучий Союз не смог производить сам, и валютой, на которую эти шмотки и покупались там же.

Ну не тратить же их на создание собственных производств: долго ждать, да и результат неизвестен!

Это чётко отложилось в далеко не мудрой голове генсека, да и в головах его тёплого окружения.

Сельское хозяйство стало, несмотря на героические призывы, потворство, обещания, неподъёмным; всё новые и новые назначенцы гибли в неравной борьбе за сохранение и преумножение социалистических отношений в селе.

И тогда в величественной голове выдающегося деятеля международного коммунистического движения, писателя и многозвёздного маршала, гениального мыслителя с высшим трёхклассным образованием родилась идея: а на хрена нам это сельское хозяйство с его немыслимыми ежегодными убытками?! У нас есть газ, есть нефть – ну что ещё нужно для светлого будущего коммунистического общества?

Давайте, ребята, построим специальный порт на Балтике для приёма продовольствия с Запада! Пусть негры гниющего капитализма на нас вкалывают!

Порт получает название: Новоталлинский. Летов участвует в его строительстве с ноля: землечерпалки и землесосы рвут мелкое дно залива, сооружая гавань порта с двадцатиметровыми глубинами. Он, Летов, регулярно бывает тут, решая на месте возникающие проблемы. В один из дней, когда он, приехав в Локсу на судоремонтный завод, строивший специальное оборудование по чертежам его отдела, отдыхал в гостинице, его по громкой связи пригласили в заводоуправление для решения какой-то неувязки. И здесь он мог бы встретить своего брата, который, учась в Таллинской мореходке, проходил практику на этом заводе.

Много лет позже Саша Брянцев расскажет Летову, что он слышал этот вызов и похвастался перед однокурсниками: «Это мой брат!»

А брат ещё пять лет наблюдал строительство, участвуя в совещаниях с замами министров, ведших создание порта. Тогда же он познакомился с одним из них, Владимиром Брежневым, племянником генсека: ничего выдающегося, обыкновенный лысоватый мужик.

1982 год, 9 ноября, Летов через Москву направляется в Таллин, по этим же делам.

Прилетев в столицу, узнаёт, что рейс в Таллин будет только на следующий день, десятого; он решает переночевать у тётушки. В городе как-то необычно: в метро не играет музыка, закрыт рынок у выхода из него. И милиция повсюду.

Тётушки нет дома, она работает санитаркой в кремлёвской больнице; Летова в квартиру впускает её муж, странный, неразговорчивый человек. Разговорить его не смогла и совместно выпитая бутылка коньяка, привезенная Летовым.

Тётя Нюра приходит вечером, обнимается с племянником, потом, почему-то шёпотом: «Сегодня ночью умер Брежнев, во сне. Пришли утром – а он мёртвый».

Летова это радует: уж слишком долго и невразумительно правил генсек; Летов понимает, что строительство Новоталлинского порта – это очередной гвоздь в крышку гроба, куда старательно укладывается могучий Советский Союз.

К этому времени Летову надёжные люди сообщили: его служебный телефон стоит на прослушке КГБ. И не за здравицы шамкающему генсеку.

Приезд племянника в Москву в свой день рождения в 1984 году – тётушка, громко: «А сегодня Андропов умер».

Весной 1985 звонит: «Ты когда в Москве будешь?»

Новый генсек не дождался его приезда; Черненко, выдающийся ленинец и т. д. и т. п., умирает 10 марта 1985 года.

И пришло время последней стадии агонии СССР.

А с чего началась агония?

Михаил Булгаков, дневник 1924 года: «Ничто не двигается с места. Всё съела советская, канцелярская, адова власть. Каждый шаг, каждое движение советского гражданина – это пытка, отнимающая часы, дни, а иногда и месяцы».

Может быть, тогда, в те смутные годы, и зародилась его смерть?

Предпоследняя командировка Летова в Баку, в управление «Каспморпуть».

Тофик Дарья-оглы Дадашев, начальник управления, пригласил его, Летова, на прощальный ужин, который состоялся в плавучем ресторане, стоявшем у причала бакинской бухты, практически в центре города.

И там после многочисленных тостов к ним за столик директор ресторана подводит человека и обращается к Дадашеву:

– Это мой друг, очень уважаемый человек, он очень хочет познакомиться с твоим ростовским гостем, Тофик.

После знакомства очередные тосты, наконец гость спрашивает Летова:

– Уважаемый, мы можем немного прогуляться с вами?

Над Баку стоит тёплая тихая южная ночь, город горит огнями. С моря лёгкий бриз несёт прохладу. Видно, что гость слегка волнуется, и Летов помогает ему:

– Уважаемый, вы хотели что-то спросить?

– Да, мне немножко стыдно, простите. Вы, может быть, знаете хорошего уролога в Ростове?

В отделе Летова в ЦПКБ работал Лёня Островский, который как-то признался, что в Ростове у него есть дядя, старший брат матери, профессор Коган, очень знаменитый уролог.

– Да, есть. Вы слышали о Когане?

– Да, конечно! И вы можете? Профессора Когана весь Союз знает! И вы можете помочь мне попасть к нему на приём?

– Я думаю, да. Здесь есть телефон?

– Да, конечно, в кабинете директора.

Связь наладить смогли только через коммутатор управления. Лёня был дома, удивился:

– Ты же в командировке?

Летов передал ему просьбу, назвал фамилию, имя и отчество клиента, добавил, что это очень уважаемый местный человек. Странно: Лёня, ничуть не удивившись просьбе, попросил перезвонить ему через сорок минут.

Компания вернулась ко вновь накрытому столу; снова цветистые тосты, которых у директора ресторана было не счесть.

Летов заметил, что гость начал поглядывать на часы:

– Ахмет Джафар-оглы, не переживайте, всё будет хорошо, – польстил Летов, назвав человека по-местному, – через пять минут пойдём.

Лёня без лишних слов назвал дату.

– Двадцатого, в десять, вас устроит?

– Да, да!

Тогда Летов отозвал его в сторонку:

– А вы кто?

Гость слегка замялся. Потом решился:

– Я главный врач Бакинской урологической клиники, кандидат медицинских наук, профессор…

Летов удивился:

– И что, у вас в клинике нет ни одного толкового врача?

– Нет. Все дипломы наших врачей куплены. Они, конечно, учились, но у нас так принято, чтобы платить.

– А вы сами?

– И я такой же. Я ничего не знаю, хотя отличник… И кандидатская моя такая же…

Летов был поражён! Он слышал что-то, но не верил.

А всего через каких-то четыре-шесть лет страна развалилась.

Много позже ему попалась маленькая заметка: в ЮАР, на стене Стелленбосского университета, висит напоминание:

«Уничтожение любой нации не требует атомных бомб или использования ракет дальнего радиуса действия.

Требуется только снижение качества образования и разрешение обмана учащимися.

– Пациенты умирают от рук таких врачей.