Текст книги "Банкир"

Издали увидел, что тёмно-зелёный гофрированный забор обклеен плакатами явно вызывающего вида.

Кто санкционировал концлагерь для собак?

К ответу мучителей животных!

Ворота внутрь были не заперты, и, войдя, Вершинин увидел открытую дверь караулки, в которой двое охранников пили чай.

– …Просто интересуюсь, – сказал он им. – Никакую общественную организацию не представляю… На животных ваших можно взглянуть?

Мужчины молчали, поглядывая друг на друга, потом тот, что помоложе, встал и вышел к Вершинину.

– Разобрали животных… – сказал он. – А какие разбежались… Вон, в лесопарк, – мужчина махнул рукой на голые ещё берёзы, в которых, впрочем, уже сквозил весенний зелёный цвет.

Было очень холодно, чуть выше нуля, и Вершинин похвалил себя за то, что оделся потеплее: куртка и кепка. Из приюта с пустыми клетками он вышел наружу и оглядел уже ярко зеленеющую траву, на которую зоозащитники набросали бумажных и прочих обёрток, бутылок… В интернете писали, что здесь собирались тысячи, но сейчас не видно было никого кроме какой-то девчонки в грязноватой белого цвета курточке с розовыми цветочками, которая подошла к Вершинину и предложила подписать петицию против «БАНО ЭКО».

– Петицию? Вы подписи собираете?

– Да, у нас тут пикет. Вот… хотите, я вас проведу?

Что-то заставило его придержать девушку за рукав, отчего она как будто слегка дёрнулась – оскорблённо вскинула глаза.

– Я подпишу… Но по роду службы я не привык идти сразу куда-то, не поняв, что и как… Вот там, значит, содержались эти несчастные собаки и кошки? – он указал на ворота, от которых девушка хотела его увести.

– Да… Но их разобрали наши волонтёры… – Она уже не спешила, но мысли её – он чувствовал – всё равно были в том пикете, в котором она, конечно, была отнюдь не главной…

Девушка с простудой на губе, но с огромными, как выяснилось, тёмно-карими сияющими глазами.

«Изнасиловать бы тебя! – подумалось Вершинину опять словно бы против воли. – Заманить под каким-то предлогом в машину, отвезти в тупичок…»

– «БАНО ЭКО»… Если не ошибаюсь, их «СвязьИнвестБанк» спонсирует?

– Это бандитская организация! И это не единственный их объект. У них по всей Москве…

– И что, везде мучают, уничтожают?

– А как же? Вы не представляете, в каких условиях… Животные в какашках, в моче…

– Но… «СвязьИнвестБанку» в том какая выгода? Вы понимаете, что за любым делом стоят его спонсоры?

Разговор этот как-то не вёл никуда, потому что и начался непонятно с чего, неясно было, кто здесь владеет ситуацией. К ним подошёл худенький чернобородый паренёк. Напряжённо всмотрелся в Вершинина.

– Здрасьте… Кать, там тебя просят подойти…

– Так подходите, пожалуйста. Подписывайте! – ещё раз пригласила она Вершинина и пошла куда-то за угол забора, а Вершинин с пареньком, не торопясь, за ней следом.

…Но каков вид сзади! Эти широкие бёдра… Он снова подумал, что её простенькая курточка и замученное лицо – лишь для невнимательных глаз…

– Чем я могу помочь? – спросил чернобородый паренёк.

Павел Иванович молчал…

– Я просто интересуюсь… А вас что заставляет этим заниматься?

Что ответил паренёк, он как-то не расслышал, потому что завернули за угол, и он опять увидел эту Катю… Пикет состоял кроме неё ещё из этого чернобородого паренька и его – тоже чёрненькой – жены с двумя детишками. Вскоре появился и парень Кати – с фигурой боксёра-тяжеловеса и с розовым лицом ребёнка. Но план Вершинина оставался прежним: увезти её куда-то на машине, пусть даже вместе с этим её парнем, Юрой.

После десяти к пикету подошло много народа, и чувствовалось, что к полудню соберётся толпа. Катя и Юра, оказывается, дежурили всю ночь, и это дало предлог Вершинину отвезти их домой. Но, посадив в машину, он уговорил их заехать к нему. Дочь его якобы тоже хочет взять собаку или кошку из приюта… Эта тема их интересовала.

Говоря о дочери, Вершинин держал в уме Иринину восьмилетнюю Ксению; вспоминать о том, что его собственная родная дочь старше этой Кати, ему было слишком стыдно… Но он успокаивал себя тем, что делает нужное дело: ведь кто знает, где найдёшь ту ниточку, за которой потянется целый клубок…

У себя дома он усадил ребят комфортно на диван и перешёл к главному:

– То, что дочери нужна животинка, это всё правда, но хочу спросить вас вот о чём. – Он показал удостоверение полковника Следственного комитета, назвал свою должность. – Нас интересует роль «СвязьИнвестБанка» как спонсора «БАНО ЭКО». Скажите мне всё, что вы об этом знаете. Пока подумайте, а я заварю кофе…

И он вышел в кухню… Как и следовало ожидать, ребята вообще ничего не знали о спонсорах, они были единичками для пикетов. Хотя Катя имела высшее образование биолога, Игорь назвал себя фармацевтом. Но были ли они жених и невеста или просто дружили, Вершинин пока не мог понять и решил всё-таки это выяснить. Для затравки показал им фото Ирины с её Ксенией.

И вдруг – как будто почувствовала! – позвонила сама Ирина. Да с такой истерикой: маму кладут в больницу, Ксения – второклассница и не может быть дома одна, пока Ирина на работе, у неё нет денег, в общем, она не знает, что делать…

– Хорошо, я приеду, – сказал Вершинин, выходя с мобильником в кухню. – Хотя пока я занят. Слушай, деньги на карту могу перекинуть прямо сейчас, договорились?

Пока он с ней выяснял отношения, ребята тоже определились. Вышел из кухни, а они в прихожей одеваются.

– Павел Иваныч, нам пора! – объявил Игорь, а Катя смягчила:

– Мы поедем, дядя Паша, – так уже он приучил её называть себя. – Вы нам звоните в любое время…

– Да куда вы поедете? Я отвезу.

– Нет-нет. У вас свои проблемы, у нас – свои.

– Ну что же. Может, благодаря мне, поженитесь, – не без злобы пошутил он, выпроваживая эту парочку.

Опять позвонила Ирина…

То, что у её матери проблемы со здоровьем, новостью не было: уже давно Ирина сказала ему, что у её матери та болезнь, о которой врачи сообщают лишь близким родственникам. Таким образом, Павел Иванович как бы имел статус близкого родственника Ирины – но ему ведь не статус был нужен, а сын, Вершинин-младший…

Она приехала к нему вечером, и были слёзы, а потом горячие объятия… Горячие, но почему-то мрачные чувства, которые он не сдерживал во время близости с ней, и они накрывали будто чёрной волной.

…Неужели он стал закоренелым холостяком? И настолько не доверяет бабам, что ни одной уже никогда не скажет, что готов для неё на всё? Когда-то он сказал это своей первой жене Маше и в первый и последний раз стал отцом.

Их с Машей расставание совпало с девятым валом ельцинского правления, и от воспоминаний о тех временах теперь делалось не по себе. Ранее человек нецерковный, Вершинин тогда начал ходить в синагогу – и всякий раз с похмелья. Маша уговаривала его эмигрировать в Израиль к её родственникам; но, между прочим, сама так и не уехала. Вершинин много пил тогда: даже время толкало к этому. Вторая чеченская война, бандитские перестрелки в центре Москвы и, наконец, автокатастрофа, после которой он долго лежал в гипсе. Он-то знал, что катастрофа была не случайной, и ему не сетовать бы надо, что он до сих пор ходит всего лишь в полковниках, а благодарить Бога, что вообще остался жив.

…Всё это сегодня пронеслось в памяти живо как никогда… Потом наступило расслабление, замедление – и у Ирины тоже. Сидя голый в постели, он просматривал в телефоне неотвеченные вызовы и увидел на дисплее мобильника имя Маши – первой жены. Поистине, женщины – ясновидящие! Недолго думая, нажал на вызов.

– Что, дорогая? Давно не слышал тебя…

Оказывается, с ним хочет встретиться его дочь Дарья – таково было сообщение бывшей супруги.

– А у дочери что, у самой языка нет? – вспылил Павел и тут же дал отбой, нашёл номер дочери.

– Здравствуй, Даша. Что у тебя за проблемы?

– Проблем нет, папа, но нам нужно поговорить. Повстречаться.

– Хорошо. Назначай время, место.

Разговор с дочерью, конечно, нельзя вести голым и в присутствии любовницы, потому Павел Иванович попросил у Даши разрешения перезвонить ей позже.

Ирина сделала уборку в квартире – за это время он сходил в магазин; потом сварила ему суп. Потом, поздно вечером, был ещё один разговор с дочерью по телефону…

Поставив будильник на шесть, засыпая, он думал о тех бесчисленных женских проблемах, которые, кажется, сам на себя и обрушил. Воскресенье получилось семейным – дальше некуда. Вспомнил Катю-зоозащитницу в её грязненькой белой курточке и с простудой на губе…

Но какая фигура! Когда она сняла эту куртку у него в квартире, он сомлел словно юноша.

Вот почему он неудачник: отвлекается на женщин! А нужно ведь на работе, на работе сосредотачиваться, на одних только мошенниках и лохах, причём не простых мошенниках, а вредящих интересам нашего, правильного бизнеса!

ГЛАВА ПЯТАЯ

После пятидесяти лет Антонов начал испытывать одно непривычное чувство.

Это не было головокружением, скорее, он назвал бы это телокружением: ему иногда казалось, что под ногами его поворачивается и покачивается земля.

Очень медленно – а, может быть, наоборот, невероятно быстро – земля неслась куда-то, при этом слегка – именно чуть-чуть! – вращаясь и подрагивая.

Горделивое такое чувство; чуть ли не в том духе, что под ним крутится земля.

Разумеется, тут было влияние повышенного артериального давления; он знал, что сказывается возраст. Но возникало-то это чувство в момент принятия решений…

Может, он, Антонов, чувствовал в такие мгновения Божью волю? А коли так, без разницы, отчего это: от самомнения или от повышенного давления. Главное, ощущение было реальным и даже, кажется, передавалось другим людям.

Вообще говоря, он обязан был чувствовать нечто подобное. Управляя крупным банком, ты не можешь быть тем же мямлей, каким был в двадцать лет, когда не руководил ничем; ты обязан хотя бы играть роль уверенного в себе и принимающего важные решения человека, если уж не можешь быть им на самом деле.

Головной офис «СвязьИнвестБанка» находился в одном из малых строений «Москва-сити». Это было всего лишь десятиэтажное здание; зато оно целиком принадлежало банку, а архитекторы сделали его неким передовым горным отрогом или ступенькой подъема от реки к основным вершинам «Москва-сити».

В проекции на земную плоскость здание представляло собой каплю или головастика, чей хвост уходил в недра квартала, а кругляш головы рассекал пространство. Отделка – сплошь чёрно-синее непрозрачное стекло; но, надо сказать, имелось у здания ещё одно сходство, которое Антонов заметил сразу, а потом долго ждал: кто же ещё увидит и припечатает? Ибо сбоку строение напоминало большой электрический кофейник, стоящий носиком назад. А от кофейника, как известно, один шаг до чайника…

Впрочем, на кофейники похожи и носы морских кораблей, так что преувеличивать смешные черты своего здания не нужно… И сам Антонов называл их банк «головастиком»; кличка прижилась: вроде бы, так говорили уже и рядовые сотрудники.

…Но подобные мелкие мысли Алексей Викторович Антонов гнал прочь в это апрельское утро; он готовился к приёму влиятельной румынской делегации.

Румын ожидали к половине одиннадцатого, а до того Алексей занялся простым диспетчерским делом: прозванивался в правительство и в Администрацию Президента чтобы договориться о лёгком изменении программы для румын. На самом деле, можно было ничего не менять, просто он хотел пообсуждать эти изменения. Хотел показать румынам, что он – на связи, при делах, в курсе того, что делают и правительство, и Администрация Президента, и «Газпром», и все остальные. Одновременно то же самое он показывал и правительству. Антонов для этого визита румын даже создал в банке рабочую группу по сопровождению их делегации, и, хотя многих ещё не было на работе, но уже летали взад-вперёд эсэмэски, е-мейлы, живые звонки…

…Наконец, в одиннадцать, с опозданием, в банк прибыли румыны. Их ввели в приёмную, и первый человек, за кого зацепился взгляд Антонова, была молодая женщина, чем-то напомнившая ему его собственную – увы, умирающую – жену Галину.

Сходства внешнего вообще-то было мало: худая и высокая Галина и эта среднего роста румыночка – он даже сразу не понял, кто она: член делегации, переводчица? Глаза её были чуть навыкате, прямые волосы отливали жёлудевым цветом, а свободный брючный костюм не мог скрыть ни её животика, ни тонких ножек – вообще, не так уж и молода она была: пожалуй, за сорок.

Что же так удивило в ней Антонова и почему вспомнилась его бедная жена?

Но он тут же перевёл взгляд на настоящего главу делегации, добродушного г-на Видяну, издали несущего ему руку для пожатия.

Г-н Видяну был одет в двубортный костюм с узкой талией и широкими плечами; сам он был сед, благообразно морщинист и весь – какого-то старого доброго стиля. Правда, Антонов по прежним контактам помнил, что Марчел Видяну всё, что нужно собеседнику, легко обещает, потом мало что выполняет; а, когда напомнишь ему, он вновь берётся всё исправить, хотя результат опять будет такой же. Но он хотя бы хамски не прерывал с тобой разговор, как, увы, поступали с русскими в последнее время многие западноевропейцы.

Он представил свою помощницу Марию Петреску, – ту, что напомнила Алексею о его жене. А два остальных члена делегации были: Мирон Щербан, молодой парень, какой-то слишком смуглый, даже черноватый, при этом простодушный и похожий на беспризорника первых лет советской власти. Но он занимал высокую должность в правительстве Румынии, был вхож в кулуары Евросоюза и, по некоторым сведениям (так осторожно выражалась служба безопасности банка) мог сотрудничать с ЦРУ. А вот о ком Антонова точно ориентировали, что он агент ЦРУ, так это о четвёртом и последнем члене делегации, по имени Адриан Питею.

Этот человек напоминал Марчела Видяну тем, что был уже немолод. Явно опытный, жёсткий, он улыбался, и всё-таки недоброжелательность его была несомненной. И именно он высказал новость весьма нерадостную: мол, по проектам мобильной связи они окончательных ответов дать не могут, ничего пока не решено в Бухаресте.

…Это что же: полный облом?

А ведь в конце прошлого года Антонов был в Румынии, вместе с делегацией, возглавляемой вице-премьером нашего правительства, уже тогда о многом договорились, и сегодня от румын ждали окончательных – желательно, благоприятных – ответов.

Но Алексей знал о сильной конкуренции… Прямо из его банка румыны собирались ехать в фирму «МСТ – Балканы», к его главным противникам, так стоило ли ожидать от них прямо сейчас открытых знаков приязни именно к «СвязьИнвестБанку»?

…Мария Петреску пришла на помощь Антонову. Возможно, превысив свои полномочия, она уверенно объявила, что вопрос телекоммуникаций – один из самых для них главных, и они надеются, в полном составе участников, прояснить его с вице-премьером российского правительства.

– Да, общий приём у вице-премьера послезавтра, – подтвердил Антонов. – Там и проясним. А после приёма – барбекю на даче у вице-премьера…

Ещё чуть дальше от опасной черты увёл разговор Сергей Петрович Зарудный, благообразный, седой заместитель Антонова, спросивший о ситуации в румынском профильном министерстве. На этот вопрос пространно ответил сам глава делегации Видяну. А коротко тут и не ответить было: в начале года поменялись многие румынские сотрудники министерств, да что там – сменились президент и премьер Румынии!

…Антонов, слушая г-на Видяну, наблюдал за печальной улыбкой его помощницы Марии Петреску и вдруг догадался, чем именно она напомнила его несчастную жену Галину. Судя по всему, Мария Петреску готова была взять на себя всё самое неприятное и сложное – даже и в этих переговорах. И пусть она, как помощник, всего лишь готовила для начальства всякие бумаги – но вместе с документами она готовила и решения этого начальства. Так и Галина долгие последние двадцать лет, фактически, тянула на себе карьеру Алексея Антонова. Пыталась повернуть её по-своему, может быть, ей это удалось, может быть, нет, – но, во всяком случае, она всё больше жаловалась на здоровье, и вот врачи нашли у неё то самое, неизлечимое.

…Переговоры их длились полтора часа, а как будто бы так и не начались. Да, лучился пониманием г-н Видяну, и улыбалась устало его помощница Мария, и даже г-н Питею уже не казался столь враждебным. Всё равно результат встречи был, можно сказать, никаким.

Но чего, собственно, ожидал Антонов? Люди ведь, и правда, только приехали и ещё не понимают московский расклад. И он легко и как-то весело хлопнул пальцами по столу.

– Предлагаю, господа, осмотреть наш банк. – Переводчик тоже, кажется, воспрянул духом, судя по интонации. – Нам есть, что показать, интересное для вас…

И Антонов встал и с несомненным чувством бодрости повёл гостей к лифту чтобы подняться на верхний этаж. Не сами ли мы, русские, порой загоняем ситуацию в тупик? Чего мы ждём от бывших наших союзников – чтобы по-прежнему видели в нас «старшего брата»? Но за это надо чем-то платить или чем-то жертвовать…

– …Вот она, наша Москва! – провозгласил он, когда поднялись в так называемый обзорный зал, на самой верхушке лба их «головастика». На две трети этот зал был застеклён, иногда здесь и конференции проводили.

Впереди справа Москва-реку как бы перелетали машины, катящие в обе стороны по так называемому «Третьему транспортному кольцу». И дальше уходила вдаль Москва – грандиозной панорамой – в пасмурный угрюмый день, в котором, однако, для Антонова брезжила некая надежда.

Это созерцание Москвы и закончило их встречу, хотя Алексей провёл гостей ещё и по другим этажам банка и показал настенное панно: карту предприятий их бизнес-группы, раскинувшейся аж до восточной Сибири. Сюда тоже всегда подводили важных гостей, но румын эта карта чем-то обидела. Алексей поздно догадался: там же был один объект в Кишинёве, а румыны Молдавию считают своей.

В итоге расстались почти холодно, и он сказал секретарше ни с кем его не соединять, у себя в кабинете собрал совещание тех, кто вместе с ним вёл эти переговоры.

Их тоже было четверо, и лицо каждого из них выражало теперь – у каждого по-своему – то же самое недовольство и даже смятение, которое чувствовал Антонов.

Вот Строгалев, его зам по безопасности. Это был физически сильный, жилистый человек с жёстким взглядом и задубелой кожей; он почему-то носил длинную причёску, похожую на актёрский парик. Строгалев вдруг всех перебил и высказался первый:

– Это беспрецедентное оскорбление… Я думаю, товарищи согласятся… Румыны вели себя недопустимо! Ни одно ваше предложение, Алексей Викторович… Ни одно! Я думаю, товарищи согласятся… Даже не обсуждали. Их надо наказать… Это нельзя так оставить!

Не такой уж он пожилой, – думал Антонов о Строгалеве, который был его моложе, – чтобы употреблять это слово «товарищи»… Но Строгалева как заколодило:

– Товарищи согласятся… – и рубил рукой по столу. – Наказать румынов!

– Погоди, Пётр Алексеич, ты не выпил? – Антонову, и правда, показалось, что Строгалев не в себе. – Бывает, лекарство какое-нибудь срабатывает…

– Лекарство?! – взъерошенный Строгалев яростно повернулся к шефу. – Вот если бы я принял успокоительное, тогда… Но всему есть предел!

– Так… Следующий, кто хочет высказаться?

Следующим взял слово седовласый Сергей Петрович Зарудный, председатель совета директоров банка (Антонов занимал должность президента финансово-промышленной группы). Зарудный казался недовольным тем, что Строгалев выскочил впереди него, но в целом и Зарудный был обижен тем, как прошли переговоры:

– Мы ведь сразу объявили, – и пухлая старческая щека со шрамом дёрнулась одновременно с седым виском, – мы готовы вложить до миллиарда долларов в акции их телекома. Это что, мало? Или нам не поверили, или где-то на Западе есть решение не принимать от нас инвестиций вообще…

– Или конкуренты гадят, – подсказал Антонов.

– Именно так и обстоит дело, – с апломбом вступил четвёртый участник совещания, самый молодой, худенький Витя Черемской. Только непонятно было, с кем он соглашается, с Зарудным или с последней репликой Антонова. Витя рассуждал, то снимая, то надевая очки, – которых раньше, кстати, не видел у него Антонов, – и сам, видимо, не мог решить, с чем именно ему соглашаться. Потом, вероятно, счёл, что вопрос конкурентов слишком опасный, и свёл всё к большой политике:

– Недавно газпромовцы опять пытались купить газораспределительную станцию в Вестфалии, и опять – отказ… И ладно бы какое-то большое предприятие, но средненький заводик! И тот не продают: значит, есть на Западе политическое решение…

– Речь сейчас не о стратегии, – остановил его Антонов, – а о тактике. Не ведёмся ли мы на чужую игру? – Строгалев протестующе дёрнулся, но Антонов остановил его жестом. – Погоди, дай договорить. Вхождение в чужую экономику… Это, действительно, некое насилие, нечто вроде акта агрессии. И они неизбежно будут вначале отвергать все наши предложения. Эта их сдержанность – как законный ответ любого, кто подвергся агрессии. Нормальная реакция, и оскорбляться из-за этого не-пра-виль-но.

Антонов говорил это, но сам поймал себя на том, что внутренне уже согласился со Строгалевым. В том, как держались румыны, проявлялось то же высокомерие, которое было и у немцев, и у французов, у любой страны из Евросоюза. Так до какой поры терпеть?

– Я не согласен! – гнул своё Строгалев. – У меня есть понимание с Администрацией Президента, я докладывал, Алексей Викторович. Вплоть до того, что их самолёт обратно не долетит… Очень жёстко хотят сработать, вплоть до исчезновения этого Адриана Питею, агента ЦРУ…

– Исчезновение в Москве? Это бросит тень на нас.

– Я же говорю: в Администрации так считают…

Антонов не узнавал сегодня Строгалева: точно его, и правда, накачали какой-то особенной, спецслужбистской решимостью. А вообще-то он знал Петра Строгалева давно: тот уходил из банка, недавно опять вернулся; в те годы, когда работал не у них, исправно поставлял информацию о конкурентах.

Во время разговора в кабинет вошли ещё двое заместителей Антонова, но они почти не выступали. А общий итог совещания получился нервозным до истерики. И правда, как разговаривать с Евросоюзом, если даже малые его страны смотрят на Россию как на страну второго сорта?

Антонов закрыл совещание и закрылся сам в своём кабинете. Пара звонков прошла к нему, потом он больше не отвечал на телефон, ходил взад и вперёд как зверь в клетке. Точнее, как тот, кто должен запереть некую клетку. Главное – не поддаться на эту чушь, которую несёт Строгалев. Это же провокация!

Антонов позвонил в Администрацию Президента, но тот, с кем он хотел поговорить, не мог взять трубку. Сказать кому-нибудь официально об этом – что самолёт не долетит или что человек в Москве исчезнет – в ответ любой посоветует ему «сообщить куда следует». То есть донести на своего же зама по безопасности…

Позвонил в «Роснефть» – там тоже тот, кому он звонил, не ответил ему.

…Антонов вспомнил, что не обедал, и пошёл перекусить в их буфетную для начальства. После обеда уже принимал все звонки, постепенно успокаиваясь. Работал почти как обычно, хотя то и дело – вспышками или взрывами в мозгу – возникали все эти противоречия, с которыми страна и её бизнес жили не первый год, не первое уже десятилетие.

Ну как, в самом деле, работать с Евросоюзом?

И ведь сам же Антонов радовался, когда кто-то в России действовал жёстко: не Путин, а кто-то, стоящий намного ниже его, один из замов главы «Газпрома», например. Путин, при случае, ещё и одёргивал такого человека, но Запад эти самочинные действия принимал за одобренные лично Путиным.

На таких вот жёстких – и очень редких! – поступках кого-то и где-то всё, кажется, и держалось. А вот теперь, когда в его собственной группе компаний появился такой человек – Строгалев, – Антонов не давал ему развернуться. Настаивал на той самой сдержанности, которую у других принимал за трусость.

В восьмом часу вечера он приехал с работы в свой двухэтажный дом – на Рублёвском шоссе, сразу за МКАДом – и потихоньку вошёл на половину жены.

Галина спала. Солнце уже почти село, но ещё окрашивало багровым цветом голые деревья в саду и видную за ними крышу дома на соседнем участке.

Эти долгие рыжие закаты были почти единственным, что говорило о весне, а так холод стоял совсем ещё зимний.

Странно: слякотная зима была почти бесснежной и безморозной, в полном соответствии с теорией глобального потепления, а вот весна выдалась стылой и зябкой.

Стоя в спальне жены и глядя на её растрёпанные, совершенно седые волосы, Антонов колебался: может быть, разбудить? А то ночью будет плохо спать.

И тут заметил на столике почти опорожнённую бутылку коньяка, рядом пустой стакан… Пила! Она явно чувствовала ту душевную бурю, которая сегодня весь день трепала её мужа.

Первым побуждением Алексея было сесть и налить себе коньяку в тот же стакан, выпить. Но он преодолел себя и, взяв бутылку, отнёс её в кухню и вылил в стальную раковину. Поднялся сильный коньячный запах, скривившись от которого, он с силой кинул бутылку в мусорное ведро. От её звяка проснулась, заворочалась Галина.

– Кто там? Алёша, ты?

Он вернулся в спальню.

– Ну как ты, дорогая?

Она непослушную руку прижала к качающейся голове, он сел рядом. Обнял – она оттолкнула. Резкий враждебный толчок – но почувствовал он лёгкость её тела, съеденного болезнью и химеотерапией.

– Зачем ты пила?

– А что мне, блядь, делать?

Она встала с кровати и упала на пол – хорошо, что ковёр смягчил падение. И тут уже не пыталась встать и не сопротивлялась, когда он поднял её лёгонькое тело и усадил её в кресло.

– Где медсестра? Она должна постоянно быть… Нет, коньяка тебе больше не будет, будет лекарство!

– Ну дай коньяка… – жена заплакала, как ребёнок, но тут же и замолчала, а он всё не мог найти на мобильнике номер сиделки.

– Я сама её отпустила…

Состояние жены отвлекло Алексея от проблем работы и даже – но в этом не признаваться! – вернуло ему хорошее настроение. Когда есть кто-то ещё более беспомощный, чем ты, это поневоле успокаивает.

Но беспомощность жены прекратилась ещё до того, как прибежала откуда-то медсестра Люся. «На четверть часика выходила!» – а от самой коньяком разило. Значит, это она и пила, вернее, они вдвоём? То есть жена была не столь уж пьяна?

– В общем, разбирайтесь сами! – Алексей махнул рукой. – Если я ещё раз замечу ваше отсутствие… и следы выпивки…

Жена его сейчас была на той грани, которая отделяет человека тяжело больного от умирающего. Тяжело больные имеют над нами ещё большую власть чем люди здоровые. Больной родственник давит на нас, как бы судит нас, но человек умирающий – это уже просто скорлупа, страдающее тело. Он не связан уже ни с кем и ни с чем в этом мире и никого уже не судит.

Неужели Галина перешла уже эту грань? – думал Антонов. – Или вот-вот перейдёт её? Он считал свою жену сильным человеком и имел на то основания. Детей у них не было, она была старше его на три года, и она сделала их дом, по сути, неким вторым штабом для обеспечения его успеха в бизнесе. Первым и основным штабом всегда был, конечно, его рабочий кабинет.

Жена была сильным человеком, и, что там кривить душой, порой он чувствовал себя не хозяином в доме, а этаким её сыночком взамен нерождённых детей. Или ещё хуже: кроликом, которого заглатывает удав, беспомощным зверьком перед лицом ядовитой змеи.

Терпеть – это стало его правилом. Всегда сдержаться, никогда не показать ей слабость – как и она никогда ни малейшей слабости не позволяла себе. Может, сегодняшнее её пьяное падение на пол был самый первый за всю их совместную жизнь явный знак её слабости – отсюда и мысль о том, не перешла ли она уже из разряда больных в разряд умирающих.

«Не дождёшься!» – как бы въяве услышал он её голос, в тот самый миг, когда задумался об этом.

«Да? Ты не умрёшь?» – спросил он её мысленно.

«Не дождёшься!» – повторил её безмолвный голос, с той мрачной решимостью, которая ей была свойственна, когда она выпивала. А пить она начала в последние лет семь. И не прекращала, несмотря на курсы химеотерапии, на две операции, для которых Антонов летал вместе с ней в Германию.

Алексей спустился вниз в свой домашний кабинет и даже повеселел: не умрёт пока, так и слава Богу… И, словно отвечая его весёлости, раздался звонок мобильника: его секретарша Ирина из банка.

– Алексей Викторович! Завтра в час дня совещание по акциям телекома в «Системе» у Евтушенкова. С участием румын. Только что стало известно – и вас там ждут.

– Хорошо, я тебе перезвоню, – ответил он. – Смогу или нет, не знаю. Позвони Вите Черемскому, если не смогу, вместо меня он будет.

– Ой, не надо бы, Алексей Викторович… Лучше бы сами…

– Хорошо. Перезвоню.

И он занялся делами и работал до полуночи, лишь иногда вспоминая о том, что там, на втором этаже – его не то тяжело больная, не то всё-таки уже умирающая жена.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Каким будет приём у вице-премьера, Антонов хорошо себе представлял, хотя нельзя сказать, что он был частым на них гостем. Но бывал, и если вначале его многое удивляло, то теперь привык…

На одно из первых дачных сборищ у этого вице-премьера он, помнится, приехал с опозданием, когда действо уже началось, и напомнило оно ему в первый миг поле древнего, античного какого-то боя, как его изображали на старинных картинах, когда голые руки и ноги одетых в туники бойцов лишь частично скрывались латами.

На обширном газоне кипела толпа народа, и, хотя голых тел не наблюдалось, но явно присутствовало что-то неприличное, хотя это слово здесь вряд ли подходило, ибо о каких «приличиях» можно говорить в разгар сражения и резни?

Он постепенно понял: здесь происходит поругание Бога в человеке, а, может быть, и самого человека. Тут происходило невиданное кощунство, хотя, в чём именно оно заключалось, было очень трудно сказать.

Люди просто пили и разговаривали, вот и всё.

Но о чём они разговаривали? Велась почти открытая продажа и покупка государственных, военных и деловых секретов, всякого рода инсайдерской информации; шла торговля должностями; предлагались и принимались взятки и откаты, – всё это обговаривалось здесь, на этом официальном приёме у действующего вице-премьера правительства.

Измена и предательство были везде и нигде, и лекарство было одно: поскорее выпить, что Антонов тогда и сделал.

Сейчас для пикника на воздухе было ещё холодно, и фуршет был накрыт в просторном помещении дома приёмов. И, хотя Алексей считал, что его уже ничто здесь не может покоробить или удивить, всё-таки он непроизвольно вздрогнул, войдя в этот зал. Так цинично хохотал вице-премьер, стоящий в центре зала в окружении румын и конкурентов «СвязьИнвестБанка». Алексей опять приехал с опозданием.

…Да, первое впечатление не обмануло его: вице-премьера плотно окружали конкуренты «СвязьИнвестБанка»: вон длинный Вайншток, президент фирмы «МСТ – Балканы», совсем ещё молодой паренёк, но агрессивный. Высокий и тощий, с чёрными мелко-кудрявыми волосами, собранными сзади в хвостик; вон рядом с ним – мешковатый, с сальными волосами Рагозин, глава фирмы «Русгаз – юг».