Текст книги "Банкир"

Серёжа клал на его стол очередные бумаги и садился, сгорбившись, сунув руки между колен и чуть покачиваясь. На его бритой голове Вершинину видны были хрящи и складки кожи там, где его шея переходила в затылок. Ведь на Вершинина Серёжа теперь не смотрел, поворачиваясь к нему всегда вполоборота…

– Серёжа, что означает вся эта мимика и жесты? – не выдержал, наконец, Вершинин. – Признаюсь, я не читал ни одной из тех бумаг, которыми ты меня завалил. – Вершинин вытащил толстую их пачку из ящика стола. – Прости, времени не было… О чём тут вообще говорится?

– Так вы почитайте, Павел Иванович…

– Когда мне читать?! Ну давай вместе разбираться… Значит, это – исследование об аэропортах Москвы, заказанное Госдумой. Сто двадцать страниц. Прогноз до 2030 года. Авиационный комитет, Минтранс, Минфин, солидные печати и подписи… О чём они пишут?

– Тут полный анализ состояния и перспектив Московского авиационного узла. В частности, приведена главная техническая характеристика аэропортов: количество и длина взлётных полос.

– Так, количество я знаю. У всех одинаковое: по две взлётные полосы имеют Внуково, Домодедово и Шереметьево. Домодедово собирается строить третью и четвёртую, а те?

– А те не могут.

– Почему?

– А вот посмотрите… – капитан Мнацаканян быстро нашёл нужную страницу. – Вокруг Внукова везде жилая застройка, жители и так протестуют против шума. Назрела необходимость реконструкции второй взлётной полосы, но её можно удлинить только до 3000 метров, а нужно 3600, ещё лучше 3900. Даже при удлинении до трёх километров придётся пересекать речку, которую можно было бы убрать в трубу под взлётной полосой, но таких прецедентов в мире нет. И вот вывод, читаем: «аэропорт Внуково не имеет перспектив для расширения». Тот же вывод сделан относительно Шереметьева. Вот, пожалуйста, следующая страница. Там ещё хуже: посадка аэробусов и широкофюзеляжных «Боингов» на обеих полосах невозможна, и невозможно реконструировать для этого.

– Так. А Домодедово?

Сергей перелистнул несколько страниц.

– В Домодедово зарезервированы достаточные площади для строительства полос третьей, четвёртой, и так далее.

– А это не заказуха? Со стороны самого Домоедова?

– Нет, Комитету по транспорту Госдумы как раз надоело большое количество заказухи со стороны всех противоборствующих сил, и они решили разобраться во всём, как есть. Просто чтобы понять.

Вершинин читал и удивлялся: всё было изложено очень коротко, просто и понятно. И недвусмысленно.

– Так почему же Михаил Абрамович Сезин ратует за Внуково? Он что, всех нас обманывает?

Мнацаканян, пожав плечами, ответил:

– Может, он надеется, что все сами разберутся? Это ведь несложно…

– Мы строим всё наше дело против Антонова, – продолжал Вершинин, – на той предпосылке, что Внуково – более перспективный проект, чем Домодедово и что команда Внукова окажется сильнее. А выходит, уже доказано, что это невозможно?

– Павел Иванович, на какой странице это напечатано? – спросил Серёжа.

– На пятьдесят второй.

– Ну вот: а многие дальше первых десяти-двадцати страниц не читают…

– Так ёшкин кот! Ты бы сказал мне!

– Я говорил, товарищ полковник, но вы заняты были, не слушали.

Мнацаканян сел и зажал руки в коленях, смотрел на боковую стену кабинета.

Вершинин, наоборот, встал из-за стола и боролся с желанием взять всю эту пачку документов, этот тяжёленький отчёт на глянцевой бумаге с цветными графиками и таблицами, – взять, и то ли жахнуть им по бритой голове капитана Мнацаканяна, то ли швырнуть всё это в угол кабинета…

Он, конечно, укротил свои нервы.

– Значит так, капитан Мнацаканян. Считаю «дело аэропортов» закрытым и приказываю вам прекратить им заниматься. Дело бесперспективно! По крайней мере, до 2030 года. Займитесь сельскохозяйственными активами «СвязьИнвестБанка» и через три дня представьте мне отчёт на трёх страницах. Все нарушения – экологии, земельного кодекса, импортно-экспортного законодательства. Но на трёх страницах, не более, самую суть!

– Будет сделано, товарищ полковник! – Мнацаканян воспрянул духом. – Разрешите идти?

– Идите.

Мнацаканян вышел, а Вершинин почувствовал себя так, словно у него то ли зуб удалили, то ли вырезали какой-то важный орган. Чувство пустоты и одновременно запертости в клетке. Чёрт возьми, почти месяц потратили на эту аэропортовскую версию, оказавшуюся тупиком! И кто виноват? Михаил Абрамович Сезин? Да нет, виноват он сам, его невнимательность! Превратился во влюблённого идиота, утратил чутьё…

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Из Тюмени в Москву Антонов прилетел в четверг днём и на работу решил в этот день не ездить, но в пятницу в банке появиться нужно было обязательно.

В пятницу, первый из его замов, кто встретил его в банке, был Строгалев, но Антонов недолго радовался его преданности делу: главных вопросов у Петра Алексеевича оказалось два: график отпусков и невыплаты отпускных сотрудникам служб безопасности, которыми он руководил. Сам график отпусков, как и положено, утверждён был ещё в декабре прошлого года, но в соответствии с приказом Антонова о мерах экономии, бухгалтерия не всем выплатила отпускные, и теперь некоторые работники служб безопасности отказались уйти в отпуска без денег и написали заявления с просьбой о переносе отпуска.

– А в бессрочный отпуск без содержания они не хотят? – вспылил Антонов, но Строгалев, хорошо приготовившийся к разговору, тут же сбил его своей массой доводов:

– Ладно бы отпускные, Алексей Викторович, но заявление написали те, которым не платили зарплату за прошедшие два, а некоторым и за три месяца. Вот, посмотрите список…

Антонов понял, что это шантаж. В сложные времена он всегда опирался на службу безопасности, которой для этого платили регулярно и аккуратно. И кому-то пришлось потрудиться чтобы довести дело до открытого бунта.

Антонов дрогнул, и Строгалев это почувствовал и надавил сильнее:

– Уж я не знаю, кто это так подгадал, хотя у меня есть свои подозрения… Но наибольшие невыплаты оказались у тех, кто у нас отвечает за работу с наличностью и за охрану кассы. А если эти люди перестанут выходить на работу или пройдёт слух, что у нас деньги не охраняются…

– Так это саботаж, Пётр Алексеич! Ты что? Мы такого в худшие девяностые не допускали!

– А в худшие девяностые всегда платили охране, Алексей Викторович! А сейчас…

И Антонов сдался: подписал подготовленные Строгалевым бумаги. Это была ошибка: в тот же день, а ещё больше в понедельник такие требования хлынули валом, и не какие-то заявления с просьбой перенести отпуск, но заявления об уходе, начиная с главбуха. Когда Антонов выяснил, сколько его работников и в каких фирмах уже подали иски в суд из-за задержки зарплаты, он понял, почему он в последнее время так нервничал и почему ему было так невыносимо плохо. И в запой он ушёл, и в Тюмень бежал чтобы скрыться от этих проблем – но куда от них скроешься? А ведь Строгалев об этих судебных исках ни словечком в пятницу не напомнил…

Об исках против него Антонов знал ещё до запоя и до отъезда в Тюмень. Но, когда ему говорили об этих исках против него со стороны его сотрудников, он отмахивался: деньги будут – иски отзовут, ещё и за прощением приползут к нему…

Деньги будут – иски отзовут, но где эти деньги? До отъезда в Тюмень вроде бы нашлись покупатели и на акции, и на торговый комплекс, принадлежащий «СвязьИнвестБанку», и на одну из гостиниц, но дело затягивалось, а деньги нужны были срочно…

Кризис в развитии финансово-промышленной группы привёл к внутреннему бунту. Но можно ли было погасить этот внутренний бунт, не исправив что-то в большой стратегии? Нельзя! Так что же, опять отворачиваться от неповиновения людей у тебя под носом и все силы бросать на какой-то стратегический прорыв? И кому поручить борьбу с этим внутренним пожаром? Зарудного теперь в Москве не было: его оставил в Тюмени, и он ещё долго будет там нужен, чтобы вновь не вскрылась застарелая рана эти исков по экологии и прочих бед сибирских компаний.

Не Зарудный, тогда кто?

Главный бухгалтер написала заявление об уходе отнюдь не для того чтобы получить повод для личной встречи с шефом и потом заявление забрать. Нет, она, действительно, решила уходить, и разговор с этой женщиной, которой до пенсионного возраста остался год, привёл Антонова в состояние полного бессилия и безнадёжности. Он, конечно, и сам понимал, чем рискует, приказывая задержать зарплаты, но он как бы ещё жил в девяностых и двухтысячных, когда эти вещи практиковались. Но теперь напринимали драконовских законов, бухгалтер пришла с новой редакцией Уголовного кодекса в руках.

…Статья 145.1, часть первая: частичная невыплата зарплаты в течение трёх и более месяцев карается штрафом в размере годовой зарплаты или исправительными работами, тюремным заключением сроком до одного года…

Та же статья, часть вторая: полная невыплата зарплаты в течение двух и более месяцев: штраф в размере заработной платы за три года, или исправительные работы, тюремное заключение сроком до трёх лет…

– Если невыплата зарплаты, – могильным голосом читала бухгалтер из кодекса, – привела к самоубийству работника, к болезни работника или его близких, или к другим тяжким последствиям, и если доказана причинно-следственная связь… А у нас уже есть такой случай, и даже не один…

– Достаточно, Маргарита Игоревна! – остановил её Антонов. – Я чувствую, вы ведёте ко всё более тяжким наказаниям для меня…

– Это не я веду, это кодекс, – она показала ему обложку. – Приняты, действительно, очень суровые меры, и мы все удивлялись, как вы… – она вздохнула.

– Значит, мне ничего не остаётся кроме как закрывать свой бизнес?

Она долго молчала, опять вздохнула.

– Получается так.

– Как же я всего этого не учёл… Но ведь в девяностых, сплошь и рядом…

Бухгалтер молчала.

В этот миг в кабинет заглянул Вася Локтев, начальник Службы человеческих ресурсов.

– Алексей Викторович, вы сказали никого не пускать, но я подумал…

– Зайди, – распорядился Антонов и повернулся к бухгалтеру. – Мы исправим положение, Маргарита Игоревна… У нас – вот с Васей – есть план… – Вася стоял истуканом: «плана» никакого, конечно же, не было и близко… – Заявление ваше об уходе я могу и подписать… Вот, пожалуйста… Но прошу вас дела пока не сдавать: дайте мне ещё одну неделю! Присядь, Вася…

– И это подпишите, пожалуйста, – бухгалтер подала ему ещё одну бумагу: расписка.

Я, Антонов Алексей Викторович, президент… директор… обязуюсь выплатить работнику Браверман Маргарите Игоревне заработную плату в размере 845 тысяч рублей, столько-то копеек… не позднее… число. Дата. Подпись…

– Вот, значит, до чего дошло… Нет, это я подписать пока не могу, я должен проверить сумму… Хотя кто мне проверяет суммы, как не вы? – Антонов подписал расписку. – Я вас прошу, Маргарита Игоревна, в качестве последней услуги… хотя я не думаю, что мы закроемся или расстанемся с вами… Проверить эти суммы у других людей, чтобы не было завышения…

– Будет сделано, – она холодно кивнула и вышла.

– Вот, Вася, видишь сам, до чего дошло. Тебе тоже ведь задерживают зарплату?

– За один месяц пока.

– А между тем, деньги у нас есть! – твёрдо заявил Антонов, сам веря тому, что говорит. Враньё, конечно, но что делать…

В ушах звенело как от сотрясения мозга: он был в таком состоянии, что говорил и действовал механически, хотя, похоже, слова на автомате произносились те самые, которых от него ожидали.

Вася уверенным голосом заговорил о необходимости сокращений персонала и о «смене стратегии поощрительных выплат», показывал какую-то отпечатанную на принтере программу, – Антонов ничего не соображал, лишь не связанные один с другим вопросы выскакивали в сознании: где был раньше Вася Локтев? Или не подпускали к начальнику? Как довели до того, что семьдесят три работника подали иски в суд? Что это, крах или такой же шантаж, какой был в Сибири, где все проблемы исчезли как по волшебству, едва он перевёл туда налоговые платежи?.. Но чего они хотят от него здесь, в Москве? И кто такие эти «они», которые загнали его в эту ловушку? И есть ли вообще какие-то «они», или он сам наделал ошибок? Ведь его можно хоть сегодня брать под стражу, чего же они тогда медлят?

– …Вася, ты молодец, что предлагаешь эти меры… – растерянно говорил Антонов. – Завтра утром – лучше послезавтра – созываем собрание руководителей всех московских фирм и подразделений… Ведёшь собрание ты, и повестку дня готовишь, главное выступление будет моё…

…Васю Локтева ему словно Бог послал – а почему же «словно»? Ведь Антонов уже примерно лет десять как регулярно молился. А в последнее время молился утром и вечером, и даже в машине по дороге на работу и с работы, молча. Неужели Господь услышал его? Но всё покажет как раз это собрание…

Васю Локтева он теперь держал возле себя, а Строгалева, наоборот, выпроваживал. По всей группе компаний разослали распоряжение, на сайте вывесили объявление о собрании начальства. Тема: «Об изменении кадровой и зарплатной политики». За два дня подготовиться, конечно, не смогли, перенесли на начало следующей недели.

Затушить пожар должен был только он сам, и за неделю Антонов взял себя в руки, поверил, что сможет спасти хотя бы нефтянку и банк. Все остальные московские фирмы, почти всю недвижимость придётся продать, то же самое – сельхозактивы. Об этом он скажет на собрании откровенно – пусть даже это вызовет ещё более жестокий бунт. О том, что нечем платить проценты по кредитам, он постарается умолчать…

Собрание руководства, против ожиданий, началось спокойно. Первую же фразу Антонова встретили холодным непониманием.

– Вы знаете, уважаемые коллеги, – так он начал, – что наша группа компаний в последнее время переживает трудности…

Он сделал паузу и тут почувствовал их непонимание. «Вы знаете» – а знают ли они? Было ощущение, как будто хочешь поделиться самым сокровенным, но слова наталкиваются на стену. Тебя намеренно не хотят понять; эту поддельную тупость любой опытный человек умеет изобразить, а здесь, в уютном их конференц-зальчике, сидели люди весьма опытные.

Значит, они не хотели поверить и душой принять то, что их компания подошла вплотную к обрыву. Да и хотел ли Антонов их в этом убедить?

Он всё-таки делал вид, что старается «достучаться».

– Это не преувеличение, уважаемые коллеги! – он прижал руку к сердцу. – Поверьте, наше состояние, действительно, очень тяжёлое! Мне известны случаи двух исков в суд… – Строгалев при этих словах невольно поднял брови, отчего глаза его выпучились. – Да-да, на меня работниками подано два иска в суд!

…Опять тупик непонимания… Исков в суд было семьдесят три, но в его интересах было преуменьшить их количество, как и прочие трудности…

В таком духе он выступал. Три месяца в три банка задерживали выплату процентов по кредитам; он сказал: один месяц и в один банк. Протестующих возгласов не услышал: знали они истину или нет, но предпочли сохранять всё ту же маску равнодушия…

Вскоре выяснилось, что это было мудро с их стороны: таким же отторжением они встретили и предложенные Антоновым – а затем Васей Локтевым – меры.

Самое для них болезненное Антонов доложил скороговоркой: требовалось продать торговые площади в Москве, которые они сдавали в аренду; продать все три гостиницы и другие объекты; в целом эта собственность могла потянуть и на сотню миллиардов рублей, но по каждой сделке предстояли трудные переговоры: покупатель часто договаривается о рассрочках и уплатить норовит не деньгами, а векселями, акциями и прочими «ценными» (весьма относительно) бумагами.

Об этом Антонов вообще не стал говорить: «продать ряд объектов» – затем быстро, чтобы не последовало возражений, перешёл к заявленному в качестве темы собрания «изменению кадровой и зарплатной политики». Безжалостные, как болевой зажим, меры, известные всем: платить меньше, а заставлять работать больше. В сегодняшнем мире открыто об этом сказать нельзя – да и говорилось ли откровенно когда-нибудь в истории человечества? Объявлять принято прямо противоположное: мол, хотим усилить поощрения за хорошие результаты; но любой опытный человек сразу слышит за этим иное…

– …Во-первых, мы шире будем применять дифференциацию оплаты, – говорил Антонов, – от этого прилежные работники вздохнут с облегчением. Они и так пашут на пределе, а рядом кто-то за те же деньги сачкует. Измерения уже давно производились – об этом подробнее доложит Василий Локтев – дело за тем, чтобы заключить новые договора. Для этого даю срок не позднее первого сентября.

Второе. Не считать, что на этом цели будут достигнуты и пора остановиться. Индивидуальный учёт эффективности работы каждого будет производиться и дальше: от менеджера до уборщицы. По нашим оценкам, у нас 35% зарплатного фонда расходуется неэффективно, соответственно, цель: до конца года уменьшить эту статью на 35% от суммы на сегодняшний день.

Третье. С начала следующего года начнём программу распределения наших акций среди сотрудников. Сегодня акционерами являются, в основном, менеджеры высшего звена, то есть присутствующие; отчасти менеджеры среднего звена. Но наша цель – сделать акционерами всех сотрудников, и надо уже сейчас готовить юридически безупречные договора, в соответствии с которыми акции будет приобретаться сотрудниками в рассрочку, с перечислением на эти цели части их зарплаты. Но по льготной цене, в этом всё дело: иначе они и так могут пойти и купить наши акции на свободном рынке…

Антонов закончил выступление, и после него взял слово Василий Локтев.

Как это часто бывает, после важной речи внутренне ещё раз повторяешь её, пытаясь понять, удачно ли ты всё сказал. Так и Антонов, сев за стол президиума, вновь слышал сказанное им самим, а не те фразы, которыми жарил Вася:

– …настройка системы учёта индивидуальных результатов… неэффективные сотрудники получают зарплату выше медианы рынка… Смоделировав уровень выплат после очередной нашей ежегодной индексации, увидели: зарплату выше средней по рынку будут получать уже 54% неэффективных сотрудников, не выполняющих нормативы в течение нескольких отчётных периодов… Получается, что половине сотрудников в некоторых компаниях платим просто так, люди даже сами себя не окупают…

Вася вошёл в ритм, рубя эти фразы и как бы вгоняя во всех уверенность – но собравшиеся начали перешёптываться, потом загудели. Докладчика уже не слушали, обсуждали своё…

В конце собрания Антонов объявил о создании «антикризисного штаба», состоящего из Василия Локтева и ещё двоих сотрудников, в число которых что-то подсказало ему Строгалева не включать. С участием членов этой «тройки» в каждой фирме и в каждом подразделении теперь следовало провести собрание уже рядовых работников и уговорить всех потерпеть до осени.

– Вы можете так и сказать своим людям, – объявил Антонов, – мол: Генеральный пообещал: если до середины сентября он не погасит долги по зарплатам – уйдёт в отставку и всё своё имущество выставит на торги для покрытия долга…

…Итак, магические действия были выполнены и ритуальные фразы произнесены. Но в этой магии явно чего-то не хватало.

Антонов, конечно, прекрасно понимал, чего именно: не хватало некоей раздачи. Священник завершает литургию раздачей хлеба и вина – в ничтожной малости количеств, но преосуществлённых в истинное Тело и истинную Кровь Христа. Вот и он, Антонов, должен был что-то раздать – хотя бы такие же расписки как та, которую заставила его подписать главбух.

И он это сделал: вызывал по одному всех, кто подал на него в суд (очередь их сидела у него в приёмной) и выдавал им такие расписки: многие согласились иски из судов забрать. Двадцатого мая аванс за май выплатили всем – кое-как наскребли деньги. Отпускные деньги тоже вроде бы находились, но Антонову пришлось подписать ещё несколько тысяч расписок, в которых он обязался все задолженности ликвидировать до середины сентября.

Он просиживал на работе с девяти утра до девяти вечера, а один раз поставил рекорд: приехал в офис аж к семи утра, а уехал за полночь. И только теперь, на шестом десятке, он начал понимать, что такое настоящая работа.

Несмотря на весь этот шквал проблем, он всё ещё не отказался от идеи вылететь в Бухарест. Зачем? – Ведь денег всё равно не было. Но отказаться от проекта «Телеком – Румыния» было бы равносильным признанию полного краха. Не только краха фирмы «СвязьИнвест – Балканы», но и всей их финансово-промышленной группы.

Поэтому Антонов всё-таки решил – уже только для вида! – в Румынию слетать на недельку, не больше.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

В самолёте Москва – Бухарест, устав от чтения бизнес-планов, Антонов в который раз спрашивал себя: зачем он летит в Румынию? Да, он понимал: чтобы обмануть партнёров и конкурентов, и всё-таки подсознательно он ещё чего-то ждал от поездки… А не пора ли перестать надеяться?

Когда пошли на посадку, засмотрелся на чередование зелёных и бурых, видимо, только что вспаханных, полей. Размер этих квадратов трудно было определить, не зная, на какой высоте самолёт, но явно было, что нарезка щедрая, а поля – большие.

Подумалось: так ли уж правильно подсмеиваться над румынами, ведь это – по-своему крупные люди… Пренебрежение к ним принято в военной среде: кажется, в «Застольных беседах Гитлера» Антонов читал, как фюрер хохмил над румынами. Дескать, в качестве военных союзников их можно использовать, но только во вспомогательных (не боевых) целях, причём лучше – под прикрытием трудно преодолимой для врага преграды, как то: полноводная река или горная цепь.

По этой, видимо, логике на Сталинградском фронте немцы поставили румын на гигантском расстоянии от самого Сталинграда, будучи уверенными, что уж там-то русские точно не пойдут на прорыв. Но именно там Жуков и прорвал фронт, начав неожиданный – слишком широкий, по мнению немцев, – охват Сталинграда.

Прорвал там, где стояли румыны, и можно ли исключить, что не было умысла со стороны румын: подставить Гитлера?

…Поселился Антонов в гостинице «Интерконтиненталь» – самой роскошной в Бухаресте. Уж если пускать пыль в глаза – то по-крупному! Всего двадцать пять этажей; формально говоря, гостиница маленькая по сравнению с современными стоэтажными небоскрёбами. Но эта вогнуто-ребристая глыба, и правда, была грандиозна и издали, и вблизи, и, разумеется, внутри. Номер – всего семьсот евро в сутки; неделька пребывания здесь ему, конечно, была уже лишней. Затраты не в радость, если понимаешь их зряшность.

Первая встреча с румынами планировалась на второй день, а в первый Антонов попросил представителя «СвязьИнвестБанка» Севостьянова свозить его на экскурсию по городу – в музей какой-нибудь, что ли. Тот повёз сначала на своей машине, а потом увидели на одной из площадей экскурсионный автобус, и Антонову уж очень захотелось послушать профессионального гида. Купили билеты; в автобусе оказались наушники с записью экскурсии на разных языках, в том числе и на русском…

Просил – получи: через полчаса голова вспухла от исторических данных, которыми сыпал аудиогид, и Антонов снял наушники и вылез на верхнюю, открытую палубу двухэтажного автобуса. Они как раз вторично проезжали мимо “Casa poporului” – «Дворца парламентов», о котором Алексей успел услышать в наушниках, что это – якобы «крупнейшее в мире гражданское административное здание», стройку его начали в 1984 году и так до сих пор полностью не закончили…

Желтовато-белый дворец на холме силуэтом напоминал правительственный «Белый дом» в Москве, только он показался Алексею пониже московского «Белого дома». Сосчитал этажи: всего десять. И это – «крупнейшее в мире гражданское административное здание»? Может, он не так расслышал…

Здание, впрочем, имело широко раскинутые боковые крылья и всё-таки было большим и красивым. Оно не только не тщилось казаться модерновым, но, наоборот, напоказ подражало стилю Сталина и Мао: торжественность колонн, округлость арок. Перед зданием фонари вдоль громадного проспекта выдерживали тот же стиль, увенчиваясь чем-то средним между стальными пальмовыми кронами и древними римскими орлами, которых носили впереди легионов.

Потом автобус пошёл крутить по центральным площадям, забитым транспортом, отчего иногда застревали на одном месте, но Антонову нравилось и солнце, и жаркий ветер, сдувающий выхлопные газы уже летним запахом цветов и деревьев. Парки тут были роскошные, и вообще Бухарест казался ему городом столичного шика, пусть и скученным в центре в нервную мешанину из машин, людей и памятников… Везде висели портреты каких-то мужчин, и Севостьянов ожидаемо объяснил: внеочередные выборы в парламент.

– Новый президент Клаус Йоханнис – кстати, немец – убирает людей бывшего президента Бэсэску. Чистки идут невероятные: арестовано триста прокуроров, министры, арестован сам бывший премьер-министр…

– Президент Румынии – немец? – удивился Антонов.

– А что? Местный немец, вырос в Румынии. Зато пользуется поддержкой Евросоюза.

– Да уж, я думаю… А скажи пожалуйста, – спросил Антонов, – там вот гид в наушниках много рассказывал о «Монументе победы», и ты говорил, «Площадь победы» мы проезжали… Это победа над кем?

– Тут с победой интересно, – Севостьянов оживился. – Всяких мемориалов победы много, имеется в виду, в основном, победа в Первой мировой войне… Хотя я узнавал: Румыния перешла на сторону Антанты в августе шестнадцатого, когда наступление Брусилова оттеснило австрийские и немецкие войска. Но зато в конце войны участвовали во всех конференциях победителей и, в общем… праздновали.

– Давай-ка сойдём, надоело мне всё это, – решил вдруг Антонов.

– А в музей вы хотели, Алексей Викторович?

– Нет, в музей не пойду, извини… Расхотел.

Антонов уже получил то, чего искал: мельтешение этих улиц, непривычных домов и машин переполнило его, и после обеда он поднялся в свой роскошный номер и забылся тяжёлым сном.

Проснулся вечером, через незавешенное окно своего двадцатого этажа смотрел на тёмное южное небо, подсвеченное огнями города.

Кто бы, блин, поверил… Ты, бывший советский дворовый мальчишка, стал крупным бизнесменом, шикуешь в шестизвёздном отеле, покоряешь столицы: Москва, Бухарест…

При этом достаток твой, фактически, не изменился: у того мальчишки был ноль доходов и ноль расходов, у тебя же расходов куча, а с доходами – в основном, проблемы.

Но как поднимал настроение этот роскошный отель! Расхаживая по номеру, Антонов вдруг почувствовал абсолютную уверенность в будущем; не хотелось даже садиться за расчёты и конкретизировать эту уверенность какими-нибудь планами действий.

Просто приятно было ощущать себя здесь, в одной из высотных точек Бухареста, ходить взад-вперёд, не зажигая света, останавливаться возле одного из окон и смотреть на переливающийся огнями город…

Потом всё-таки зажёг свет, задёрнул шторы. Захотелось прикинуть одну мыслишку; сел считать кредиты, проценты, стоимость своих и чужих активов.

Вспомнилось недавно проведённое собрание с московским начальством, но чувство гордости быстро сменилось стыдом. Ведь это пожарная мера, и не более того! Подписал расписки, что обязуется погасить долги по зарплате, а деньги где взять? А как платить проценты по кредитам крупным банкам?

Вспомнилось – вернее, предстало как-то въяве: он задерживает процентные выплаты не кому-нибудь, а «Сбербанку», «ВТБ», «Альфа-банку», это худшее, что может быть для бизнесмена! Пока ты выплачиваешь проценты в срок, тебя все уважают, ибо получение процентов это и есть для банков успешный результат их работы. Но если ты даже проценты неспособен выплатить…

Задержка по одному из банков уже составила три месяца, по другому – четыре, по третьему – пять месяцев…

К ночи Антонову стало так тяжело, как, пожалуй, не бывало ещё в жизни. Случались кризисы, беды – резкие и внезапные, но такой ровной неподъёмной тяжести – чувства неудачи всей жизни, – как сейчас, он, пожалуй, не припоминал.

Он понимал, что это напряжение легко снять, найдя по телевизору какой-нибудь развлекательный канал или, вон, в холодильнике стоит пиво, виски…

Но выпить сейчас могло означать начало нового запоя, а запой в деловой поездке это уже…

И он опять ходил по обеим комнатам номера и садился за расчёты, и выключал лампу, и вновь расхаживал…

Он вдруг подумал, что именно в этот вечер он, что называется, догнал свой возраст. Сколько себя помнил, он всегда чувствовал себя моложе своих лет. В тридцать нередко ощущал себя пятнадцатилетним пацаном, в сорок – то же самое, хотя уже умел играть роль и жёсткого, и умудрённого опытом, и даже усталого от жизни мужчины. Он понимал, что со стороны многие его решения и вся его жизнь кажутся весьма мудрыми, но эти решения принимал на самом деле не он сам, а за него – какая-то необходимость. И вот, наконец, сегодня он чувствовал себя по-настоящему зрелым мужчиной, которому за пятьдесят пять, и как же невыносимо тяжело это было…

Подумал о своей жене: а ей-то как тяжко, умирающей! Обо всей их бездетной, несчастной жизни…

Уже совсем поздно, за пятнадцать минут до одиннадцати, позвонила Мария Петреску: уточнить насчёт завтрашнего дня. Он подтвердил, что всё остаётся в силе, он ждёт переговоры с надеждой на успех… Хотел отключиться, потом – слово за слово – разговорились; у неё был неплохой английский, пожалуй, лучше чем у него. Вдруг она начала диктовать ему имена каких-то «игроков на нашем рынке» – румын, немцев, американцев; кое-кто из них был сейчас в Бухаресте и даже мог бы принять участие в завтрашних и послезавтрашних переговорах.

Он торопливо записывал всё, что она говорила; когда попрощались, пожелав друг другу спокойной ночи, он увидел, что время – без пяти двенадцать.

Но какая блестящая деловая женщина – гений! Хотя, на первый взгляд, просто – ходячая записная книжка. Да ведь и он ей много чего наговорил – и о Евтушенкове, о Циперсоне, Бехтереве.

Он переносил записанное: в блокноты, в ноутбук, уточнял тут же названия фирм, фамилии, находил в интернете контактные данные…

За этой работой просидел до часа ночи и до полной усталости: уснёт теперь сразу. Перед сном успел ещё задорно подумать об ФСБ: ну вот, пять мы вас сделали…

Кстати, Мария – не работает ли на ФСБ? От этой мысли голова сама оторвалась от подушки; он сел в постели. Похоже было на то: помогать чтобы через помощь контролировать? Хотя, как знать, в этих международных делах всё перемешано.

Он опять лёг, успокаиваясь, но мысли крутились вокруг ФСБ: и они думают, что нас контролируют? Зная едва ли десять, от силы двадцать процентов того, что знаем мы сами? Он порой в месяц знакомился чуть ли не с тридцатью новыми людьми. В среднем, в день по человеку, хотя реально бывали дни, когда ни с одной новой персоной ты не встречался. Зато иногда – три-пять новых человек в день, и не просто имена, а ты успевал понять, кто это, и угадать интересы человека.