Текст книги "Дон Жуан. Правдивая история легендарного любовника"

Глава 3

В каминном зале, помимо восседавшего на троне короля Педро, находились Мария Португальская и канцлер Альбукерке.

Королева-мать стояла у окна, нервно покусывая губы. При появлении де Тенорио она демонстративно села на стул.

Альбукерке хмуро шагал взад-вперед и напряженно размышлял. Канцлер понимал: от того, как он поведет себя в это смутное время, зависит его дальнейшая судьба.

Остаться верным королеве-матери, поддержать ее в стремлении стать официальной регентшей, реально управляющей Кастилией? Или решительно перейти на сторону дона Педро, который, несмотря на свой юный возраст, уже успел дать понять всем кастильянос, кто есть их полновластный господин? Почти все смертные приговоры, приведенные в исполнение за первые недели царствования дона Педро, выносились им единолично, без предварительного согласования с королевой-матерью и канцлером.

Альбукерке прекрасно сознавал, что если сейчас без промедления Марии Португальской не удастся обуздать кровожадный нрав дона Педро, то тот окончательно утвердится в роли самодержавного деспота. Но без помощи канцлера у королевы-матери вряд ли получится подчинить себе сына.

А с его помощью?.. И чем, кстати говоря, он может помочь своей любовнице? Канцлер все более убеждался в том, что политическое, финансовое или какое-то иное воздействие извне на дона Педро повлиять не может, если он уже определился в принятом решении. Тяжелый характер…

Альбукерке мысленно содрогнулся, вспомнив о невесть откуда взявшихся головорезах, которые все последнее время окружали короля. «Моя Черная гвардия» – так именовал этих проходимцев дон Педро.

Обнищавшие, опустившиеся до потери человеческого облика идальгос. Они ели дона Педро преданными глазами, готовые сию же секунду исполнить любой его приказ. Одетые в черные плащи и черные маски, они сопровождали короля в его верховых прогулках по Севилье, и к седлам их были приторочены отрубленные человеческие головы[11]11
  Пройдет два века, и другой христианский монарх, царь всея Руси Иоанн IV Грозный, скопирует это «нововведение» Педро Жестокого. Свое ближнее окружение, состоящее из отборных головорезов дворянского сословия, он назовет опричниной. Правда, к седлам одетых в черное опричников будут привязаны не человеческие, а собачьи головы – знак собачьей преданности своему повелителю.


[Закрыть]…

(Канцлер, разумеется, не мог знать, что вышеупомянутых головорезов вербует на службу в охрану короля дон Хуан де Тенорио – с этой целью он и ходил по злачным притонам, отыскивая надежных, на его взгляд, людей.)

Так что… Махнет король рукой – голова канцлера тут же покатится по мраморным плитам каминного зала. Без всяких там церемоний. Не потребуется ни смертный приговор, скрепленный королевской подписью, ни публичная казнь. Дон Педро все чаще и чаще разделывался с неугодными подданными любого звания без всякого суда, прямо на месте, под влиянием минутного настроения.

Итак, не будет ли со стороны Альбукерке более правильным «отойти» от королевы-матери, которая все чаще вызывала раздражение у своего венценосного сына?

Впрочем, следует подождать.

Дону Педро скоро предстоит поездка в Вальядолид, где кортесы – своего рода парламент, состоящий из представителей разных сословий, – утвердят его королем. Альбукерке удалось убедить дона Педро взять с собой в Вальядолид Марию Португальскую. Так, хотя бы внешне, мать и сын будут восприниматься как правящие вдвоем.

Канцлер знал, что так называемое «утверждение» короля кортесами – процедура чисто формальная, ибо в Кастилии они не имели реальной силы и король по своей воле мог в любой момент их распустить. Или просто проигнорировать их позицию. Вот в Арагоне – совсем другое дело, там кортесы не раз ставили королям палки в колеса, а то и вовсе отказывались признать власть неугодного монарха.

И все же… Альбукерке надеялся, что длительная поездка в Вальядолид, да еще с остановками в крупных городах Кастилии, хотя бы на время прекратит пытки и казни, которыми дон Педро ознаменовал свое вступление на престол.

* * *

– Мой дорогой Хуан! Проходи, проходи…

Лицо дона Педро, бывшее за секунду до этого мрачным, просветлело.

Де Тенорио церемонно поклонился присутствующим.

– Может быть, мы сначала все-таки закончим наш разговор? – недовольно спросила Мария Португальская.

– Мы его закончим, матушка, – спокойно ответил дон Педро. – Но… Мне этот разговор неприятен. Так что давайте ненадолго прервемся. Передохнем.

– Я не устала! – бросила королева-мать. – А если и устала, так это от неопределенности, в которой вы, сын мой, держите меня уже которую неделю!

Альбукерке посмотрел на Марию Португальскую успокаивающим взглядом мудрого политика – как умел смотреть только он один. Королева умолкла.

Дон Педро протянул де Тенорио бумагу, скрепленную его подписью и печатью канцлера.

– Держи, мой друг.

Дон Хуан встал перед королем на одно колено и, волнуясь, пробежал документ глазами. Это был указ о назначении дона Хуана де Тенорио на должность королевского обер-келлермейстера – придворного смотрителя винных погребов.

Вероятно, дон Педро то ли в шутку, то ли всерьез воздавал дань признательности дону Хуану, всегда умевшему организовать совместную попойку двух друзей – инфанта и кабальеро.

Очевидность того, что король просто-напросто хотел обеспечить своему другу детства хорошую жизнь, заключалась в том, что при дворе покойного Альфонсо XI уже был распорядитель винными погребами и главный виночерпий, а такого чина, как обер-келлермейстер, вообще не существовало. Дон Педро придумал его специально для дона Хуана де Тенорио, позаимствовав германское название подобной должности – «келлермейстер» – и ради пущей важности присовокупив германскую приставку «обер». Как уже говорилось, дон Педро хорошо знал европейскую историю и, читая древние кельнские манускрипты, как раз и наткнулся на любопытный рассказ о некоем келлермейстере, который играл заметную роль в городе.

Новая придворная должность на первый взгляд представлялась довольно скромной. Но, во-первых, она неплохо оплачивалась, во-вторых, позволяла не утруждать себя чрезмерно – ведь при короле был целый штат опытных виночерпиев, дегустаторов и экспедиторов. А главное – формально давала повод в любое время находиться подле его величества. Как, например, позволяли чисто условные должности постельничего, главного ловчего, главного смотрителя конюшен…

Мария Португальская не придала значения дружеской услуге, которую сын оказал отпрыску великого адмирала де Тенорио – ее прежнему фавориту. Эка невидаль – при дворе появился еще один бездельник и дармоед.

Вдовствующую королеву сейчас волновали куда более серьезные проблемы, которые надо было решить безотлагательно… И как можно скорее, пока давняя, ненавистная соперница, Элеонора де Гусман, нарожавшая законному мужу Марии Португальской кучу детей, не скрылась от возмездия за пределы Кастилии.

В будущем Мария Португальская еще не раз прокляла тот день, когда дон Хуан де Тенорио без всяких препятствий с ее стороны получил свою придворную должность…

– Ну что, доволен? – подмигнул своему другу дон Педро и знаком велел ему подняться с колена.

– Я просто счастлив, государь, – ответил дон Хуан, изо всех сил стараясь придать голосу взволнованность.

Он с полупоклонами пятился назад, намереваясь покинуть каминный зал, но был остановлен мановением королевской руки.

– Итак, матушка, – повернулся Дон Педро к Марии Португальской, – вы настаиваете, чтобы я вынес смертный приговор Элеоноре де Гусман…

– Ни на чем я не настаиваю, – резко перебила сына королева-мать. – Я всего лишь считаю, что эта распутница, которая уже двадцать лет именует себя повелительницей Кастилии, заслуживает смерти в гораздо большей степени, нежели казненные вами кабальерос и вельможи, чья вина заключается лишь в том, что они преданно служили вашему покойному отцу! Не к ночи будь он помянут…

Слушая этот разговор, дон Хуан не на шутку перепугался. Разумеется, не за Элеонору де Гусман, а за себя. Не должен простой смертный присутствовать при подобных выяснениях отношений между сильными мира сего! Иначе его жизнь не будет стоить и одного мараведи[12]12
  Мараведи – разменная монета Кастилии, в описываемый период времени чеканилась из низкопробного серебра, имела вес около 4 г.


[Закрыть].

Будто в подтверждение этих мыслей де Тенорио, королева-мать с ненавистью посмотрела на него. Что до Альбукерке, то для него дона Хуана как будто вовсе не существовало.

В каминный зал по-хозяйски вошел огромный черный дог – любимец дона Педро. Цокая когтями по мраморным плитам, пес неспешно приблизился к трону и подставил под правую руку его величества большую голову. Король машинально принялся почесывать дога за ухом.

– Надеюсь, вы понимаете, матушка, – насмешливо заговорил дон Педро, – что после казни Элеоноры де Гусман я просто вынужден буду предать смерти всех ее бастардов. Всех девятерых, матушка, включая малолетних. Даже годовалую Хуаниту! А ведь старшие братья уже принесли мне присягу.

– Сын мой, – сквозь зубы прошипела Мария Португальская, – почему этот ваш новый виночерпий…

– Обер-келлермейстер, – со зловещей улыбкой поправил ее король.

– Да называйте ваших слуг как угодно! – взорвалась королева-мать. – Почему вы не позволили ему удалиться? Тем самым вы ставите меня и господина канцлера на одну доску с этим ничтожеством!

Дон Педро прищурился: его взгляд не предвещал ничего хорошего.

– Вы сказали «на одну доску»? – шепотом произнес король. – Что вы подразумеваете под словом «доска»? Плаху? О да, тут я с вами согласен. На плахе, под топором палача, все равны.

Де Тенорио содрогнулся, пораженный чудовищным открытием: «Да он безумный! Он одержим бесом! И как это я раньше не замечал?»

В это время яркий луч солнца пробил туманную дымку облаков и сквозь разноцветный мозаичный витраж в каминный зал хлынул поток света. На мраморный пол легло алое пятно, в котором резкими очертаниями обрисовалась тень короля Педро. И – о ужас! – де Тенорио явственно различил кривые рога, украшавшие голову монаршей тени… Один рог был направлен в сторону окаменевшей Марии Португальской, другой упирался в замершую фигуру канцлера Альбукерке.

Не помня себя, дон Хуан выбежал из каминного зала – прочь, прочь из этого капища Сатаны! Вслед ему несся дьявольский хохот короля Педро.

Прошло совсем немного времени, и в памяти дона Хуана де Тенорио с мистическим озарением всплыла эта сцена в каминном зале королевского замка: зловещие слова о плахе, которую дон Педро предрекал своей матери и канцлеру, и рогатая тень повелителя Кастилии, прочертившая алое пятно на мраморных плитах.

Глава 4

В тот же день сорокалетняя Элеонора де Гусман по приказу короля Педро была арестована в замке Медина-Сидониа. Комендант замка, которого она считала надежным и преданным человеком, не посмел оказать сопротивление королевским альгвасилам (судебным исполнителям). Донью Элеонору перевезли в замок со страшным названием, каркающим, словно вороны на погосте: Кармона – в двадцати верстах от Севильи. Когда донья Элеонора увидела свои «покои», возле которых стояла круглосуточная охрана, она попыталась было возмутиться, но в ответ услышала суровый ответ коменданта Кармоны:

– Его величество король дон Педро повелел обращаться с вами как с особо опасной государственной преступницей.

В то же самое время в Севилье король приказал схватить трех старших бастардов – Энрике, Фадрике и Тельо, находившихся у него в замке в качестве гостей. Дон Педро решил «на всякий случай» подержать сводных братьев под замком – во избежание бунта со стороны той части кастильского рыцарства, которая сочувствовала Элеоноре де Гусман и ее детям.

Однако «черные гвардейцы» короля опоздали: Энрике, совершенно случайно узнавший об аресте своей матери, под покровом ночи бежал из Севильи, надев на лицо кожаную маску. Он в одиночку стал пробираться на север, в Астурию, где находилось его графство Трастамара. Там он надеялся обрести защиту в лице своих преданных вассалов.

Дон Педро, узнав о побеге единокровного брата, пришел в ярость и предал смерти стражников, дежуривших в ту ночь у ворот королевского замка. И отыгрался на Фадрике и Тельо, которых Энрике оставил «на съедение» взбешенному королю. Оба они были отправлены под арест в провинцию Эстрамадура.

Так началась кровная (и кровавая) вражда между королем и бастардами покойного Альфонсо Справедливого.

Но все могло сложиться совсем иначе. Кастилия вполне могла бы и не изведать всех ужасов одной из самых кровопролитных в истории Испании гражданских войн. Именно побег Энрике Трастамарского из королевского замка в Севилье определил всю последующую череду жестоких несчастий, обрушившихся на Кастилию и сопредельные государства.

Дон Педро, заняв престол и расправившись с несколькими десятками вельмож для устрашения непокорных и колеблющихся, в дальнейшем совершенно искренне хотел быть мудрым и справедливым королем. Свой меч он собирался поднять вовсе не на христиан Испании, а на «неверных» – завершить захват Гибралтара и покорение Гранадского эмирата.

До побега Энрике дон Педро ненавидел только одного человека на белом свете – своего отца Альфонсо, который с момента рождения сына держал его в опале. Со смертью отца ушла и ненависть к нему. Мать он презирал, а к Элеоноре де Гусман относился с полным безразличием, намереваясь назначить ей пожизненное заточение, но вовсе не предавать смерти. Когда дон Педро говорил Марии Португальской, что, убив донью Элеонору, он будет вынужден казнить ее отпрысков, самодержец как раз имел в виду, что не собирается проливать кровь любовницы покойного короля и ее детей.

К девятерым бастардам, которые, как понимал дон Педро, ни в чем перед ним не провинились, он испытывал почти братские чувства. И рассчитывал, что сводные братья станут его верными вассалами. Это и подтвердили старшие бастарды, принеся добровольную присягу новому королю.

Однако все кардинально переменилось после побега трусливого Энрике Трастамарского.

– Этот подонок предал меня, изменил присяге! – негодовал дон Педро, потрясая кулаками перед носом Альбукерке. – Я знаю: теперь он начнет собирать войска на севере, чтобы свергнуть меня с престола и самому взойти на трон!

С этого момента юный король со всей ясностью осознал: всех врагов, даже потенциальных «неблизких друзей», лишь заподозренных в намерении измены, надо безжалостно уничтожать. Теперь вся дальнейшая жизнь Педро Первого имела одну-единственную цель: удержать власть. Ради этого можно было всю страну затопить кровью… Король позабыл о войне с маврами, о государственном строительстве, о народном благе.

Хотя в периоды относительного затишья в непрерывной войне с Энрике Трастамарским и его союзниками – соседними государствами – дон Педро принимался и за мирные, созидательные дела. Он провел денежную реформу; своим указом ввел в обращение и стал чеканить национальную валюту – серебряный реал[13]13
  Имел вес 3,48 г, чистого серебра – 3,25 г.


[Закрыть]. Построил несколько замков и монастырей. Севильский королевский дворец Алькасар, возведенный по повелению дона Педро, до сих пор считается одним из величайших шедевров средневекового зодчества.

Но все эти благие деяния были ничто в сравнении с теми разрушениями и человеческими жертвами, которые принесло Кастилии, Арагону, Гранаде, Наварре, Португалии, Франции и Англии правление Педро Жестокого.

Что же касается графа Трастамарского, то, пока жив был Альфонсо XI, склонный к набожности, Энрике то и дело ходатайствовал перед своим державным родителем за униженного инфанта Педро.

– Отец, – робко говорил юный Энрике, – а как же брат Педро? Ты совсем забыл его… Это неправильно, нехорошо. Не по-божески.

– Я забыл, и ты забудь! – весело отвечал король Альфонсо. – Нет никакого Педро! Есть только ты и твои братья. Ты – наследник короны Кастилии! А если уж поминать Бога… Любишь ли ты меня так, как я тебя люблю? Любишь ли ты меня больше, нежели другие твои братья?[14]14
  Вопрос Иисуса, обращенный к апостолу Петру: «Симоне Ионин! Любишь ли ты Меня больше, нежели они?» (Иоанн, 21, 15).


[Закрыть]

– Я люблю тебя, отец, – с отчаяньем говорил Энрике. – А раз так, то я не могу не любить твоего законного сына Педро! Приблизь его к себе, он должен занять подобающую королевскому отпрыску должность!

Когда умер Альфонсо XI и архиепископ дон Манрике провозгласил его законного сына Педро новым повелителем Кастилии и Леона, Энрике без особых переживаний смирился с этим ударом судьбы. Он хотел только одного: сохранить за собой графство Трастамара. Потому и убедил своих братьев отправиться в Севилью и принести оммаж королю Педро. Если кого и боялся восемнадцатилетний Энрике, так это Марию Португальскую, ненавидевшую Элеонору де Гусман и ее потомство. Ему и в голову не приходило пытаться свергнуть или тем паче убить единокровного брата Педро.

Энрике хорошо помнил библейский завет Господа Бога: «Не прикасайся к помазанникам Моим!»

Граф Трастамарский никогда не помышлял о гражданской войне. Отец всегда учил его: «Удел христианского государя – сражаться с неверными». С самого детства Энрике воспитывался в идеалах крестовых походов, и понятие «война» неразрывно было связано в его сознании с борьбой против мавров, но никак не против своих соотечественников.

А ведь именно в первые дни правления дона Педро у Энрике Трастамарского были все шансы захватить престол. Кастильское рыцарство молчаливо и с надеждой взирало на того, кого дворяне и народ уже привыкли считать преемником Альфонсо XI на королевском троне. Все они, как и покойный король, относились к шестнадцатилетнему Педро как к провинциальному подростку, никогда не принимавшему участие в военных походах и сражениях, – в отличие от Энрике инфанта Педро никто не воспринимал как личность государственного масштаба: его не зна– ли в лицо, как и он в свою очередь не был лично знаком с представителями знати. Зачем нужен такой король?

И рыцари Кастилии напряженно ждали от дона Энрике сигнала к началу похода на Севилью.

Но тогда, в марте-апреле 1350 года, этот сигнал не прозвучал. Наоборот: граф Энрике Трастамарский своим личным примером призвал всех дворян Кастилии принести присягу законному королю.

Рыцарей северной, так называемой Старой Кастилии охватило уныние. Сколько надежд они связывали с бастардом Энрике, которого почитали своим земляком и родственником (напомним, Энрике был женат на племяннице Хуана Нуньеса де Лары, чей клан был самым мощным на севере страны)… Все рухнуло в одночасье!

Но вот Энрике прибыл в Астурию, сбежав от своего сюзерена – дона Педро, и северяне воспрянули духом. Он искал в Астурии покоя и безмятежной семейной жизни, а его сразу же провозгласили вождем мятежников, спасителем Кастилии! Под его знамена стекались новые и новые сторонники. Энрике просто обязан был соответствовать той миссии, которую возложили на него противники дона Педро. Раз ты бежал от короля – значит, ты ему враг. А раз враг – следовательно, нужно поднимать восстание. А уж если поднимать восстание, то его целью должно быть свержение (убийство?) короля Педро и возведение на престол графа Трастамарского. Если бы дон Энрике решительно открестился от этой роли, то взамен него мятежники призвали бы в качестве вождя бастарда Фадрике или бастарда Тельо. И тогда, как хорошо понимал Энрике, участь его и его семьи вряд ли была бы завидной.

И дон Энрике неожиданно понял, что после всех этих переживаний и сомнений он всей душой возненавидел дона Педро. В своих многочисленных воззваниях бастард именовал Педро Первого узурпатором королевской власти, а занятие им престола – нарушением воли покойного Альфонсо Справедливого. Граф Трастамарский постоянно твердил, что «незаконный король» пренебрегает католической церковью, напоминал о той жестокости, с которой дон Педро разделался с верными соратниками своего отца.

Так, в результате побега Энрике из королевского замка Севильи, граф Трастамарский и король Педро стали злейшими врагами на всю оставшуюся жизнь.

Но почему же все-таки многочисленное рыцарство северной Кастилии (за исключением Галисии, твердо хранившей верность королю Педро) усиленно подталкивало дона Энрике к войне с законным самодержцем? Только ли потому, что граф Трастамарский был их земляком и сородичем и они свыклись с мыслью, что именно он должен занять престол?

Здесь надо сказать несколько слов о мировоззрении и психологии средневекового рыцаря. С раннего детства война занимала все его помыслы, только в ней он видел возможность возвеличить свой род высокими званиями и почестями, приобрести для потомков (и для себя, разумеется) новые земли и замки. Другого пути не было. И дворяне с радостью воспринимали призыв на любую войну.

Поэтому возможность развязать гражданскую смуту – с тем, чтобы низложить одного короля и возвести на престол другого (а стало быть, получить от этого «другого» деньги и титулы), – так вот, эта возможность прельщала многих рыцарей Кастилии, причем не только северной.

А как же природный страх смерти?..

Генеральные сражения в открытом поле, «урожайные» в смысле павших в бою рыцарей, случались в ту пору нечасто. Затяжные войны заключались главным образом в маневрах, мелких стычках, взятии и оставлении городов и сел. Рыцари противоборствующих сторон старались при этом не убивать и даже не ранить друг друга, а брать в плен вражеских дворян, чтобы потом получить за них выкуп. В плену рыцарей ни в коем случае не унижали, а выказывали им почет и уважение. Пленники и заложники пировали вместе со своими захватчиками, беседовали о высоких материях. В плену рыцарь был среди «своих», которые прекрасно понимали, что скоро и сами могут оказаться в положении заложников, ожидающих выкупа.

Война была для рыцаря неким ристалищем, своего рода турниром. Поприщем для достижения славы и завоевания прекрасных дам. Средневековая война по своей сути была куртуазной!

К тому же в середине XIV века защитные доспехи достигли большого совершенства. Они надежно предохраняли рыцаря от ран и увечий. Для сравнения: в войнах того времени оруженосцев погибало в семь раз больше, нежели рыцарей. Ведь оруженосцы шли в бой, как правило, пешими, а из доспехов у них в лучшем случае была кольчуга. Латы стоили чрезвычайно дорого, а боевой конь, облаченный в кольчугу и панцирь, имел цену хорошего поместья.

Конечно, большинство рыцарей рано или поздно погибали в сражениях. Но смерть мало пугала: мальчикам-дворянам с пеленок внушали, что они обречены сложить голову в бою. Вопрос не в том, умереть или не умереть. Главное – как умереть. И рыцари порой сознательно искали смерти – но смерти почетной, славной и героической. Согласно рыцарскому кодексу чести, уступить естественному страху смерти – значило отречься от права на особое положение в обществе, от права на избранность.

В свою очередь это сознание избранности порождало обостренное восприятие таких понятий, как справедливость и несправедливость. И мятежные рыцари считали, что возведение на престол Энрике Трастамарского – дело справедливое.

Главное было – заручиться согласием дона Энрике стать вождем. И мятежники такое согласие получили.