Текст книги "Княгиня Ольга"

И вот священник Григорий в Киеве, среди христиан и рядом с язычниками, кои, как показалось ему, еще более, чем при князе Олеге, погрязли в невежестве своего идолопоклонничества. Он не жалел сил, чтобы росли ряды христиан. Но сие давалось трудно, потому как верховный жрец Богомил жестоко преследовал вероотступников. И многие из них уже поплатились жизнью. Понял Григорий, что пока во главе язычества стоит Богомил, пока великие князья держатся языческой веры, надеяться на прирост христиан тщетно.

Ночь прошла, но Григорий так и не сомкнул глаз. На рассвете он вновь услышал на площади голоса и крики отчаяния. Он вышел из храма и увидел, как толпа киевлян скрылась на улице, ведущей к Священному холму.

– Что здесь случилось? – спросил он старцев, еще охраняющих храм.

– Беда нам, отец Григорий, – ответил один из старцев, – идоляне утащили из Аскольдовой слободы седмицу православных вьюношей и дев.

В сие время к храму подошел протоиерей Михаил. Григорий поспешил ему навстречу.

– Преподобный отец, мерзкие люди увели на жертвенник семь христиан. По воле Богомила их убьют, ежели мы не спасем.

– Но что мы можем сделать, отец Григорий? – в отчаянии спросил протоиерей.

– Токмо великая княгиня властна остановить алчущих крови. Идем же к ней, преподобный.

Но протоиерей Михаил выразил сомнение:

– Она в таком горе. Как можно ее тревожить?

– Не сомневайся, преподобный. Даже если пострадаем за веру, за детей наших, мы должны сказать ей о будущем ее подданных христиан. – И Григорий взял Михаила под руку, повел к княжеским палатам.

На этом коротком пути от храма Святого Илии до княжеских палат – всего-то чуть больше двухсот сажен – два священнослужителя пережили и перечувствовали столько, что иному и за всю жизнь не пережить. Грек Михаил был повержен в страх. Зная крутой нрав архонтисы россов, он шел и прощался с жизнью, потому как понимал, что Ольга не помилует их за дерзость. Он вспомнил свой прекрасный Константинополь, свою приходскую церковь и полную боголепия службу, свой уютный дом и многое другое, свое, свое. Однако страх перед Ольгой мешал протоиерею Михаилу спрятаться до поры в воспоминаниях минувшего. Он боялся, что княгиня Ольга скажет: «Я сама язычница и по нашим законам готова лечь на жертвенный камень, дабы уйти из мира сего следом за супругом. И те, кого отметил Богомил, обречены на смерть моей верой». Что ж, Михаил знал, что на Руси испокон веков так поступали жены-язычницы, даже если глава семьи не погибал на поле брани, но умирал в постели.

Другое волновало россиянина. Григорий боялся, что княгиня Ольга не допустит их к себе, что стражи выпроводят их с княжеского двора силой. Но против стражей у отца Григория был крест. Оставалось одно: одолеть стражей и идти в княжеские терема, даже если их туда не позовут. И еще волновало Григория немаловажное: найдет ли он такие слова, кои убедили бы княгиню проявить милосердие к невинным жертвам. За себя, за свою жизнь Григорий не волновался. Он верил, что и волоса не упадет с его головы без воли Божьей.

Но то, что увидел на теремном дворе Григорий, привело его в смущение и остудило пыл, с коим он шел к княгине. Двор заполняла тьма воинов, и что уж тут было надеяться на силу креста. Им же не пробьешь стену. Ан оторопь посетила Григория лишь на мгновение. Он все-таки взялся за крест и поднял его над головой и решительно пошел вперед. И все случилось как бы само собой. Молодые воины-язычники уступали священнослужителям дорогу, да прежде всего почтенному белобородому старцу Михаилу. Им не было дела до того, что это христианские священники. Они, по обычаю русичей, уважали старость. И Григорий с Михаилом подошли к красному крыльцу. Могучий рында открыл перед ними двери, и они беспрепятственно вошли в княжеский дворец. В первой же большой зале их встретил воевода Асмуд. Он знал и Михаила и Григория.

– Зачем пришли в неурочный час? Разве вы не ведаете о нашем горе? – спросил он строго.

– Ведаем, достойный воевода. Токмо нас привело не меньшее горе, – ответил Григорий. – Хотим зреть великую княгиню, и неотложно.

– Матушка княгиня почивает, – сказал Асмуд. И тут же крикнул дерзким послам: – Ночь не спала! Убирайтесь вон!

Отец Григорий голову вскинул, крест к груди Асмуда приставил.

– Не бери грех на душу, воевода! На вашем холме невинные русичи к погибели приговорены. Веди не мешкая! – Глаза Григория обожгли все в груди варяга, он посмотрел на боярыню Павлу, коя спускалась с лестницы и слышала то, что сказал Григорий. Сказала торопливо:

– Матушка княгиня не спит. Она у сына в спаленке. – И повелела Асмуду: – Веди их, воевода, веди!

Путь по лестнице был самым тяжким для Григория. Он поверил, что княгиня исполнит их просьбу. Но встреча с нею и пугала и волновала его. Он шел навстречу к любимой женщине, к той единственной отраде души и сердца, образ которой не угас в нем за долгие сорок с лишним лет. У него была женщина-гречанка: сан позволял ему жениться, но любви к ней он не испытал. И когда она покинула его, пока он был на каторжных работах, Григорий не жалел о том. К тому же и детей они не завели.

Прекраса – другое дело. Это был ангел-хранитель Григория. Она дала ему мало, лишь возможность любить, и, хотя любовь его была безответной, она питала его сердце силой и теплом, и образ Прекрасы был несмываем временем. Жалел Григорий об одном – о том, что за год жизни в Киеве ни разу не увидел ее. Какая она в своем пятидесятилетнем возрасте? Да что говорить о том, когда ее постигла черная беда.

Асмуд привел священников в трапезную и скрылся за дверью детского покоя. Прошло несколько минут, за это время из-за двери дважды выглядывал трехлетний Святослав, стрелял острыми глазенками и скрывался.

Но вот наконец Асмуд вышел, распахнул дверь и на пороге появилась княгиня Ольга. Горе подкосило ее. За прошедшие две ночи и день она поблекла и показалась Григорию старой женщиной. Но, похоже, ни время, ни горе не тронули ее стройной по-девичьи фигуры, кою облегал украшенный диамантами далматик. И потому Григорию показалось, что на лице у его Прекрасы – маска, что надевали женщины Царьграда в карнавальные ночи.

Ольга не очень приветливо спросила:

– Что вам нужно, слуги Христа Назарея? – Она смотрела на Григория, который стоял впереди протоиерея Михаила, и на ее лице не дрогнула ни одна черточка. Земляк и сподвижник ее детских игр был для нее чужим и незнакомым.

Григорий и не ожидал иного. И понял в сей миг, что и Ольга для него чужая. И не было уже на свете Прекрасы. С ответом Григорий не замешкался и, подбирая сильные слова, сказал:

– Великая княгиня всея Руси, не дай пролиться невинной крови на Священном холме. Повели освободить семь пленников и пленниц. Над ними жрец Богомил готовит пагубную расправу.

– Кто они?

– Твои подданные, дети Христовы. Мы же с протоиереем Михаилом служим в соборной церкви Святого Илии, мы будем молиться за тебя, великая княгиня.

– Мне сие радости не прибавит. А на Священном холме своя власть. Богомил – слуга Перунов, но не мой. – Лицо княгини оставалось бесстрастным. И была она со своим горем где-то далеко, но никак не лицом к лицу со священнослужителями чуждой ей религии.

В груди у Григория дрогнуло сердце. Он понял, что княгиня не защитит схваченных язычниками христиан. «Она отдаст их на заклание!» – крикнула его душа. И тогда Григорий отважился сказать то, что открывало его личность, что оставалось последней надеждой:

– Великая княгиня, Прекраса Псковской земли, друг твоего детства Егорша помнит твое человеколюбие и потому надеется, что ты исполнишь его просьбу, не загубишь напрасно семь россиянских душ.

Ольга сделала шаг назад, взмахнула рукой, словно защищаясь от наваждения, потом сделала несколько шагов вперед, остановилась близ Григория.

– Я помню Егоршу. Да ты ли это? Ведь Григорий, а не Егор твое имя!

– Да, великая княгиня, теперь я Григорий, но в семнадцать лет, когда покинул Изборск, я был Егоршей-Егорушкой.

– Давно ли в Киеве?

– Год.

– Почему же не пришел раньше, в лучшее время?

– Боялся встречи с тобой, – искренне ответил Григорий.

– Да, да, я понимаю. Я понимаю, – произнесла она тихо. Но поспешила сказать: – Хорошо, я исполню вашу просьбу. Вижу, вы оба пришли с одним. – И, повернувшись к детской, позвала: – Асмуд!

– Слушаю, матушка княгиня, – появляясь в дверях, сказал Асмуд.

– Поспеши на Священный холм и скажи Богомилу моим именем, дабы отпустил всех, кого приговорил к жертвоприношению. Да возьми с собой воинов: одному тебе он их не отдаст.

Асмуд молча ушел. Ольга повернулась к Григорию. Он заметил, что на ее лице разгладились жесткие морщины, порадовался.

– Прости, – сказала Григорию Ольга, – нынче я не могу тебя принять, дабы посидеть и вспомнить Изборск. Мы как-нибудь встретимся.

– Спасибо за милость, великая княгиня. Я буду молиться за тебя Господу Богу. – И Григорий низко поклонился.

– Идите за Асмудом, – предупредила священников княгиня. – Возьмете у него своих назареев.

Григорию вдруг захотелось еще побыть близ княгини Ольги. Но, понимая, что пришел не на праздное времяпровождение, он еще раз поклонился Ольге и покинул трапезную. Его и отца Михаила провожала Павла.

Ольга же стояла не шелохнувшись, взор ее затуманился и в теле появилась легкость неведомая, и она улетела на свою любимую Псковщину, в далекую и радужную пору детства и отрочества.

Глава пятая
Послы

На улицах Киева улеглись страсти. На Священном холме никого, кроме жрецов, не было. Богомил ушел в свои палаты. А в христианских храмах шла служба. Был праздник Святого Иоанна Златоуста, и священник Григорий возносил с амвона слова великого христианского мыслителя.

– Ты постишься? Тогда избегай клеветы, избегай лжи, злословия, вражды, богохульства и всяческой суеты! Ты постишься? Тогда избегай гнева, ревности, клятвопреступления и несправедливости. Если ты постишься ради Бога, то избегай всякого дела, кое ненавидит Бог, и Он примет твое покаяние с благосклонностью.

Звучала песнь похвалы Святому Златоусту, и Григорий пел вместе с хором. В это время к нему подошел отрок-послушник и сказал:

– Святой отец, княгиня Ольга уже села на коня.

Размахивая кадилом, отец Григорий ушел в алтарь. Спустя немного времени на амвон вышел протоиерей Михаил. А Григорий снял ризу, накинул суконный кафтан и покинул церковь. Он знал, для чего Ольга поднялась в седло. Она поведет дружину в Древлянскую землю, и там быть разрушенными, разоренными городам и селениям несчастной земли, там быть убитыми всем воинам и проданными в рабство тьме древлянских дев и отроков. И священник Григорий спешил на княжеский двор с одним желанием: остановить Ольгу, убедить ее в том, что кровная месть – дело варваров, но не русичей. Эта надежда Григория свершить благое дело была зыбка и призрачна. Кровная месть! О, она и в россиянах-язычниках имела глубокие корни, которые и богатырской силе не вырвать. А как он, слабый телом, старый человек, мог остановить женщину, которая потеряла любимого мужа, отца ее сына и отца державы? И с каждым шагом отец Григорий понимал тщетность своих побуждений, однако продолжал идти. Но шаги его становились медленнее, потеряли твердость, он миновал ворота на княжеский двор, пошел вдоль стены и вышел на высокий берег Днепра – и там застыл в удивлении. Взору его представилось огромное речное пространство, которое заполонили ладьи, челны-усады, коих не счесть. И берег, чуть ли не до окоема, занимали конные и пешие воины. Одним предстояло идти в Древлянскую землю на судах, другим – конным строем. И Григорий подумал, что изменить решение княгини Ольги в сей час не в состоянии даже Господь Бог.

Отец Григорий спустился к реке и шел теперь по стану воинов – христианин среди тьмы язычников. Он знал, что воины могли обидеть его, надсмеяться, бросить в спину бранное слово. Ему же хотелось поднять крест и наложить на воинов клятву: не мстить, не убивать, не грабить, не жаждать чужих жен. Но поднять крест в стане язычников было равносильно дерзкому вызову. И отец Григорий шел низко опустив голову, хотел остаться незамеченным. Однако ему это не удалось. На подходе к великокняжеской ладье он увидел княгиню Ольгу, она стояла на борту судна и осматривала дружину. А увидев Григория, сказала воинам:

– Прогоните этого человека и накажите забыть к моему терему дорогу. – Она догадалась, с чем шел к ней священнослужитель.

К тому же верховный жрец Богомил выразил княгине неудовольствие за то, что она повелела отдать христиан, тем лишив Перуна жертвоприношения. Когда же Ольга сказала, что сделано это по просьбе священника Григория, тот, зло сверкая глазами, жестко сказал:

– Не удивлюсь, великая княгиня, ежели ты будешь служить ему усерднее, чем мироправителю Перуну.

Тогда Богомил проявил дерзость. Как смел он, сочла Ольга, бросить ей такое обвинение? Чтобы она служила какому-то попу с его малеванными досками-иконами вместо истинных богов? Нет, такому не бывать! Но Ольга сдержала свой гнев, потому как было не до того. Потеря любимого человека с каждым днем усиливала, углубляла ее страдания. И наконец, она нашла единственный, как ей показалось, верный путь к успокоению – путь кровной мести. «О, я отомщу злодеям так, что только ветер будет гулять по их земле», – сказала Ольга себе. И было отдано повеление дружине собираться в подход. И вот уже все готово к отплытию. Ольга увидела, как отроки прогнали дерзкого слугу Христова. И пора было в путь. Ольга уже велела трубить в рог о выступлении, как с высокого днепровского берега прибежал к ладье воин Веремид и крикнул от воды:

– Матушка княгиня, там чужая ладья!

– Говори, чья же! – потребовала Ольга.

К княгине Ольге подошел воевода Свенельд, могучий воин лет сорока, с суровым бронзовым лицом, варяг дерзкий, умный и хитрый.

– Матушка княгиня, сие плывут послы от князя Мала, – сказал он.

– Как они посмели?! – Ольга смотрела на Свенельда потемневшими от гнева глазами, словно он был виновен в том, что те появились в пределах Киева. – Предать их смерти сей же час!

– Но это же послы к тебе, великая княгиня, – возразил Свенельд. – Вели причалить ладью к берегу.

– Никогда! – решительно ответила Ольга. – Я поговорю с князем Малом там, в Искоростени. А этих утопить!

– Да будет тобою велено. Нам же сие выполнять не мешкая, – ответил Свенельд. – Дозволь лишь, матушка княгиня, мне их выслушать.

Ольга еще не нашла времени сказать все, что думала о нем, корыстолюбивом воеводе. Он прибыл в Киев всего несколько часов назад, проскакав многие версты из Белгородской земли. Наградив Свенельда недобрым взглядом, она отвернулась от него. В ней боролись жажда мести и здравый рассудок. Обычай говорил, что, кто бы ни были те послы, их нужно выслушать.

– Иди, да скоро вернись! Нам пора в путь, – разрешила княгиня и скрылась в рубленом шатре на корме ладьи.

Воевода Свенельд вернулся быстро, появился в шатре, с поклоном сказал:

– Кланяются тебе послы и просят их выслушать.

– И что же ты им ответил, верный мой воевода?

– Сказал, что ты их примешь, матушка княгиня.

Ольга с трудом терпела Свенельда и то лишь потому, что это был лучший воевода при князе Игоре. Не любила же Ольга Свенельда за высокомерие и своенравность, за то, что порою проявлял непокорность, часто поступал по своему разумению. Вот и теперь он вынудил княгиню сделать не так, как она решила, но навязал ей свою волю, заставил выслушать кровных врагов, которых уже давно бы пора отправить в студеные воды Днепра. Но княгиня Ольга сочла, что не может принять послов в ладье. Нужно было подняться в терема, там распахнуть двери посольского покоя. И снова в ее груди все возмутилось: «Нет, тому не бывать, чтобы в палатах, где князь Игорь принимал зарубежных гостей, появились его враги!» Изощренный ум Ольги искал иной путь решения встречи с послами. И ее озарило. Она сказала Свенельду:

– Иди, воевода, и передай послам, что я приму их завтра на теремном дворе. Ладью же поставь в тридцати саженях от моей.

– Так и передам, так и сделаю, матушка княгиня. – И Свенельд вновь поклонился и ушел к послам князя Мала.

Оставшись одна, Ольга снова задумалась. С какими бы благими намерениями ни явились послы от древлян, – считала она, – разговор с ними будет один: не уйдут они с Киевской земли, как бы ни пытались. Быстрая розмыслом Ольга уже нашла верное решение, как воздать должное людям князя Мала – тем, чьи сыновья подняли мечи на князя Игоря. Княгиня Ольга не покидала судна до той поры, пока не вернулся от древлян Свенельд. Вернувшись, он получил новое задание от Ольги:

– Иди к древлянам и скажи, что одного из них, старшего, я приму сей же час здесь, в шатре.

Посол древлянского князя Мала боярин Влад спустился с ладьи не мешкая. Он шел к великокняжеской ладье степенно, его бороду трепал ветер, соболья шапка была заломлена. И было непонятно: то ли он отчаянно смелый и за его спиной сила великая стояла, то ли бесконечно глуп, чтобы не понимать, что возвратного пути ему из Киева нет. Осматривая берег Днепра и речное пространство, боярин Влад качал головой.

– Эку силу собрали, уж не на печенегов ли? – выразил боярин свою догадку семенящему позади тощему человечку.

Тощий человечек был догадливее.

– К нам покатится сия сила.

– Полно тебе, Ефим. Да я же с каким поручением иду к великой княгине! Еще возрадуется и добром наделит нас. И речи наши ей будут приятны.

Боярин Влад поднялся на великокняжескую ладью и вошел в шатер, поклонился Ольге.

– Честь и хвала тебе, великая княгиня за то, что приняла посла.

– Говори, зачем пришли в Киев, – сухо сказала Ольга.

Боярин Влад разгладил бороду, кафтан на бобровом меху поправил, заговорил степенно и медленно, взвешивая каждое слово:

– Послала нас Древлянская земля с такими словами: «Мужа твоего мы убили, потому что муж твой, как волк, расхищал и грабил, а нам князья хорошие, ибо ввели порядок в Древлянской земле…»

Княгиня перебила боярина Влада:

– Почему же ты хвалишь древлянских воевод, кои убили моего мужа? Помню к тому же, что у вас в Древлянской земле всего один князь Мал. Или не так?

Боярин Влад остался верен себе и продолжал с той же степенностью:

– Князья послали нас сказать, что и у тебя в землях можно все поправить, ежели выйдешь замуж за нашего князя Мала.

Впервые за последние дни Ольга улыбнулась, но это была улыбка несчастной женщины, потому горькая и злая.

– А князь Мал умом светел? – спросила Ольга.

– Светел, светел, матушка, как лесной родник.

Ольге захотелось накричать на посла, выгнать из шатра и сбросить в Днепр, так больно ей было слышать кощунственное предложение древлян. Но княгиня погасила свою ярость.

– Любезна мне речь твоя, боярин. Мужа мне уже не поднять, не оживить плоть. Случай же мое слово: завтра воздам честь вам, послы жениха Мала, пред всем моим народом. Такую весть принесли! Ноне же иди к своей ладье и ложитесь спать, величаясь. Утром я пошлю за вами воеводу, а вы говорите ему: «Не едем на конях, ни пеши не пойдем, но понесите нас в ладье». И понесут вас в ладье, верьте моему слову. Теперь же иди, боярин.

Влад поклонился и молча покинул шатер.

Никого из бояр и воевод близ Ольги не было. Все они стояли на берегу и не знали сути разговора княгини с послом князя Мала. Теперь же могли лишь судить, о чем на ладье шел разговор, по самодовольному и гордому виду боярина Влада. Он уходил к своей ладье с достоинством победителя.

В ладью к княгине Ольге первым поднялся воевода Свенельд. Он смотрел на великую княгиню с удивлением. Показалось ему, что Ольга довольна встречей с послом. Гадал: «Что же они друг другу поведали-открыли?» Спросил, наконец, Ольгу:

– Матушка княгиня, поднимать дружину в седло и на суда или как?

– Сегодня мы не идем в поход. Дружине отдыхать. Когда выступать – скажу. Иди и распорядись. Да позови Павлу.

Вскоре великая княгиня покинула свою ладью и, бросив взгляд на древлянское судно, медленно направилась в свой терем по Боричеву взвозу. Ее сопровождала лишь Павла. Остальные же служилые шли поодаль. Княгиня, как ей казалось, была в сей миг в полном одиночестве на всем днепровском берегу, и ничто не мешало ей предаваться пылавшему в груди огню жажды мести. Она лелеяла это чувство, как любимое дитя, она просила бога Перуна, дабы он удесятерил эту жажду. Ей хотелось испепелять врагов одним взглядом, разрушать этим взглядом их города, селения. «О, древляне, вы проклянете тот день, когда появились на свет, вам черным покажется тот час, когда вы подняли руку на моего князя, на отца державы!»

Поднявшись на теремной двор, она позвала воевод Свенельда и Претича и ушла с ними в отдаленную часть двора. Там обвела рукой луговину и повелела:

– Копайте здесь яму: восемь сажен вдоль, три поперек, две глубиною. И чтобы к утру исполнили урок.

Когда Ольга ушла в палаты, воеводы попытались разгадать ее загадку, ан как ни бились, ответа не нашли. Да запаслись терпением и отправились за воинами, дабы те исполнили повеление княгини.

Вскоре сотня молодых гридней заступами вскрыли луговину, и полетела на все четыре стороны тяжелая глинистая земля. А поздним вечером княгиня Ольга пришла посмотреть, как идут работы, успеют ли воины выкопать к утру яму. Но то, что она увидела, повергло ее в негодование: яма не была готова еще и наполовину. В ней суетились не меньше трех десятков воинов и десятков пять или шесть что-то вытягивали из ямы наверх веревками. Оказалось, что под аршинным слоем земли на всем пространстве ямы лежали тяжелые каменные плиты. Кто их туда уложил? Отгадать сего воины не смогли. Княгиня Ольга тоже не пыталась найти ответ, она лишь жестко сказала:

– Торопись, воевода Претич, выполнить урок.

– Умаялись с плитами, матушка княгиня. Боюсь… – начал было оправдываться Претич.

– Сам лезь в яму, пример усердия покажи. Лошадей приведи вытаскивать камни, – распорядилась княгиня.

Вскоре воины с помощью лошадей осилили почти саженную толщу плит. Под ними оказался легкий песок. И с новой силой зазвенели заступы. К утру, как и повелела княгиня Ольга, огромная яма была вырыта. С вестью об этом в княжеские палаты пришел воевода Свенельд. Ольга выслушала его и сказала:

– Ты, воевода, заметила я, чтишь послов древлянских выше чина. Иди же к ним и скажи, что я приглашаю их на теремной двор. А как уведомишь, исполни их волю, какой бы она ни была. И не перечь.

Свенельду не нравилось загадочное поведение княгини, но сказать об этом он не осмеливался. И прежде не раз натыкался на властные слова. Все они сводились к одному: исполняй, что говорят, а для чего сие – не твое дело. И воевода отправился исполнять волю княгини. Его сопровождали несколько отроков из личной охраны. Среди них выделялся совсем молодой воин-отрок Дамор. Грудь у него была мощная, бугрилась от мышц, плечи широкие, крепкая шея и красивое лицо с синими глазами в густых темных ресницах. Позже он встанет близ княгини Ольги и не раз выручит ее в суровых испытаниях.

Подойдя к берегу и не увидев сходней на борт древлянской ладьи, Свенельд крикнул:

– Эй, послы!

Из-за борта ладьи показалась лохматая голова и спросила:

– Чего там?

– Долго спите. Идите на теремной двор, там вас великая княгиня встретит. Зовет для чести великой.

Над бортом показались сразу все двадцать послов. И боярин Влад спросил остальных:

– Браты, идти ли нам?

– Не едем ни на конях, ни на возах и пеши не идем, но пусть несут нас в ладье.

Многое повидал и слышал на своем веку воевода Свенельд, но такое ему довелось услыхать впервые. Крикнул громовым голосом:

– Как смеете супротивничать княгине?! Кто вас понесет в ладье?

– Ты и неси. Исполняй нашу волю, и баста, – ответил боярин Влад.

Воевода пуще хотел на них прикрикнуть. «Эко разохотились, древлянские волки», – выругался он в сердцах. Да вспомнил повеление княгини: «Исполни их волю не переча!» С послами-то он попререкался бы, да после того, как узнал нынешней ночью то, о чем рассказывал единственный уцелевший из воинов при князе Игоре Улеб, ярый норов свой взял в хомут. То, что случилось в Древлянской земле, – немалая в том его вина, Свенельда. Теперь того и гляди, как лишат всего, что воеводе дано. Проклиная в сердцах древлянских послов, воевода, однако, послал своих отроков за сотней воинов. Еще велел принести с хозяйственного двора канаты и веревки. Сам же присматривался, прикидывал, как лучше взять вражью посудину, как проще вытянуть на берег.

Весть о том, что в Киев прибыли древлянские послы, взбудоражила горожан и особенно тех, у кого не вернулись с Древлянской земли родные и близкие. И утром многие из киевлян поспешили на берег Днепра. Да тут же подбирали камни, прятали их под кафтанами и свитками, дабы при случае побить ненавистных древлян. Иные же проникли на теремной двор и дивились на великую яму, возникшую всего за одну ночь на чистом лугу. И начались суды-пересуды: зачем такая ямища?

Той порой на берегу собралось больше сотни воинов Свенельда. Они скопом вошли в холодную воду и вытащили ладью на берег. Потом обвязали-опутали ее канатами и веревками и по команде воеводы подняли на плечи и понесли по Боричеву взводу на теремной двор.

Днепровский берег всколыхнулся: тысячи киевлян, увидев небывалое зрелище, закричали, загалдели, над толпой словно взорвалось небо, и было неведомо, чего в этом гвалте больше – торжества или ярости, ненависти или простого удивления. Так, под несмолкаемый гул и гвалт, ладью с послами внесли на высокий теремной холм, доставили на двор. Там шагавшего впереди Свенельда встретила княгиня Ольга и пошла рядом с ним, направляя шествие к яме. Княгиня и воевода поднялись на свежие груды земли, и Ольга спросила Свенельда:

– Ты еще не ведаешь, воевода, почему принуждаю тебя кружить близ послов?

– Нет, матушка княгиня, не ведаю, – ответил ослабшим голосом он.

– Ведай же. Ты будешь казнить себя до конца дней своих за смерть князя Игоря и за смерть древлянских послов. Все они на твоей совести, – жестко сказала княгиня. И еще жестче повелела: – Теперь прикажи своим воинам занести ладью над пропастью и сбросить ее туда, все закопать и сровнять с землей. Исполняй же, что сказано.

Воевода Свенельд, еще удивленный хладнокровным распоряжением княгини, но уже трепещущий за свою судьбу, побежал исполнять волю княгини и направил воинов к яме. И когда ладья повисла над нею, воевода охрипшим голосам крикнул:

– Бросай!

И ладья с грохотом упала в яму. Послы же, немые от ужаса, лишь таращили на великую княгиню глаза. Они поняли, какая участь постигла их. Княгиня Ольга подошла к краю ямы и спросила послов:

– Хороша ли вам оказана киянами честь?

Из ладьи донеслись наконец крики мольбы и отчаяния.

– Пуще нам Игоревой смерти!!

– То ли еще будет с вами, древлянскими волками! – И княгиня Ольга засмеялась торжествующим смехом. Так, упиваясь победой, смеются воины, выйдя живыми из смертельного боя. Но, несмотря на торжествующий тон, смех великой княгини многих, кто услышал его, поверг в трепет.

Ольга посмотрела на Свенельда и напомнила:

– Исполняй урок, воевода!

Свенельд оставался мужественным воином, он поборол в себе минутный страх и крикнул:

– Эй, воины и все горожане, кто любил князя Игоря, забросайте дерзких ворогов землей, сровняйте пропасть!

И в тот же миг сотни рук ухватились за заступы. И в ладью полетели глина, песок, камни. Несколько воинов приволокли к краю ямы каменную плиту и сбросили ее на головы древлянских послов. Вскоре ни ладьи, ни тех, кто сидел в ней, не стало видно. И поднялся над луговиной холм. Великая княгиня прошлась по нему и повелела воинам:

– Никакого холма! Сровнять, утоптать! – И в сопровождении молчаливой и сурово поджавшей губы боярыни Павлы ушла в терема.

А на холме началась пляска молодых воинов и юных киевлянок. Язычники в этот день устроили на теремном дворе дикое веселье, и оно не утихало до полуночи. Торговые люди выставили на двор бочки с медовухой и брагой, с корсунскими виноградными винами.

Справлялась первая тризна по убиенному великому князю Игорю. Сколько их, подобных тризн, будет впереди, никто, даже волхвы, не смогли бы предсказать.