Текст книги "Звёзды против свастики. Часть 1"

Абрамов вёз Холлера в Москву в своём штабном вагоне. Литерный поезд шёл почти без остановок, и всё равно путешествие заняло больше суток. Спали мало. Говорили много. Было о чём…

– Конечно, – пьяно твердил рассупонившийся Холлер, – всё, что вы для нас сделали, очень благородно, почти по-рыцарски, аж слезу вышибает. Но что-то я вам не верю…

– Чему? – спросил сидящий так же без кителя и с расстёгнутым воротом рубашки Абрамов. – Чему ты не веришь? Тому, что в наше время можно прийти на помощь бывшему противнику? А вы на нашем месте разве поступили бы иначе?

– Почти наверняка, – мотнул головой Холлер. – Да какое там «почти». Точно стояли бы на берегу и смотрели, как вас крошат в капусту. Врагам вашим, может, и не помогли бы, но и вас определённо спасать не стали!

– Выходит, такие мы разные, – не нашёлся, что ещё ответить Абрамов.

– Да нет, – усмехнулся Холлер. – Просто вы хитрее. Что-то задумали. Вот только что? Не пойму…

– А я не пойму вас, – решил перейти в словесную контратаку Абрамов. – Вот ты мне ответь, если бы немцы не на вас напали, а, наоборот, предложили вам вместе напасть на нас, вы бы согласились?

– Так ведь и согласились, – ответил Холлер. – Ну, чего ты так на меня смотришь? Был такой план совместного нападения на Пруссию. Да тебе наверняка про то известно. Только я в тот план никогда не верил, и оказался, как видишь, прав.

– Молодец, – похвалил польского генерала Абрамов и тут же спросил: – Но коли ты такой молодец, чего же у нас помощи просить не стал до того, как вам по мордасам надавали?

– Такое невозможно, – ответил Холлер. – Ни тогда, ни теперь, никогда, пока Мостяцкий у власти.

– Так, может, вам его, того… – предложил Абрамов, – от власти-то отстранить? – На недоуменный взгляд Холлера пояснил: – Ведь теперь у Мостяцкого, кроме армии, под началом и нет никого.

Холлер погрозил Абрамову пальцем:

– Не надо толкать меня на измену. Jeszcze Polska nie zginęła!

– Ну, ну, – примирительно произнёс Абрамов, и добавил: – Только если ждать, пока окончательно сгинет, кому вы будете нужны?

* * *

По мере приближения Ежова, группа офицеров распадалась, и когда маршал оказался в шаговой доступности от Судоплатова, их беседе помешать уже никто не мог. Поблёскивая нулЁвыми погонами, новоиспечённый генерал-майор вытянулся навстречу пусть и не непосредственному, но всё одно весьма высокому начальству. «Уже и нацепить успел? – подивился Ежов, имея в виду погоны, и усмехнулся. – Хват!» Впрочем, усмешку он спрятал внутри себя, тогда как Судоплатов, несмотря на все усилия, прямо-таки светился, как… «Медный самовар!» Спасибо за подсказку, Николай Иванович! Ну да, можно сказать и так…

– Поздравляю, Павел Анатольевич, – сурово, будто и не поздравлял, а отчитывал, произнёс Ежов, – с блестяще проведённой операцией!

Генерал-майор такой холодности вовсе не удивился. «Чует кошка, чьё мясо съела! – испытывая мстительное удовлетворение, думал Ежов, пожимая Судоплатову руку. – Интересно, как оправдываться за своё паскудство будет?» Похоже – никак. Не собирался обер-диверсант ни в чём оправдываться, ограничился кратким «Спасибо!» и стоял, почтительно глазами на начальство лупая. От растерянности Ежов не сразу нашёл, что сказать, а когда нашёл – было поздно. Сзади раздался знакомый голос со знаменитым кавказским акцентом:

– Ви, я смотрю, посредством мысли общаетесь? Всегда завидовал такому умению…

Чего-чего, а подкрадываться незаметно товарищ Сталин умел. Ежов повернулся на голос и принял стойку «а-ля Судоплатов». Сталин спрятал усмешку в усах.

– Товарищ Судоплатов, – обратился он через плечо Ежова, – вы не будете возражать, если я ангажирую товарища Ежова, а вы поищете себе другого собеседника?

За спиной прозвучало: – Никак нет! – и тут же: – Разрешите идти?!

Сталин кивнул, проводил глазами отходящего Судоплатова (о чём Ежов, разумеется, мог только догадываться), после чего перевёл взгляд на Ежова:

– Повторюсь: я мыслями обмениваться не умею. Однако читать мысли мало-мало научился. Поэтому, если ты, конечно, не возражаешь, может, я тебе отвечу на вопросы, которые ты хотел задать Судоплатову?

– Не совсем понимаю, о чём речь, – ответил Ежов, – но тебя, Иосиф, всегда готов слушать со всем вниманием.

– Хорошо, – кивнул Сталин. – Тогда давай пройдёмся до моего кабинета?

Обставлен кабинет председателя ГКО СССР скромно, но кресла были всё ж таки мягкими. Ежов наслаждался отдыхом и тихо сожалел, что по разным соображениям не поставил у себя в кабинете такие же.

Сталин меж тем закончил раскуривать трубку, сделал пару затяжек, потом заговорил:

– Состав группы я утверждал лично. По кандидатуре твоего сына, понятно, вопросов было больше всего. В первую очередь, не слишком ли он молод и неопытен, чтобы участвовать в такой серьёзной акции? По части неопытности Судоплатов меня быстро убедил в обратном, тебе эти аргументы и самому хорошо известны, правда? – Ежов кивнул. – Оставалась молодость. И тут Судоплатов разом положил меня на лопатки, сказав: нам и нужен такой «зелёный» на вид офицер, чтобы вызывал меньше подозрений. Другого кандидата с такой подготовкой и безупречным немецким у меня нет. Это он так сказал, а я поверил и согласился. Я поступил неправильно?

Сталин ждал ответа, и Ежов замешкался лишь на пару секунд, за которые успел подумать: «Такие ребята есть, но про них Судоплатов мог и не знать. А Николка его ученик. Так что всё правильно!»

– Нет, Иосиф, ты поступил верно, – твёрдо сказал Ежов. – И не в том мой вопрос к Судоплатову: должен или не должен мой сын участвовать в операции, а в том, почему меня об этом не поставили в известность?

– Я посоветовал Судоплатову напрямую этого не делать, – пояснил Сталин.

– Напрямую? – удивился Ежов. – Это как?

– План операции в конечной инстанции утверждал ты. Однако списочный состав группы к плану приложен не был. Есть у вас такое негласное правило, верно?

– Верно, – подтвердил Ежов, – из соображения пущей безопасности.

– Вот, – улыбнулся Сталин. – Однако если бы ты потребовал, то список лёг перед тобой на стол, это ведь тоже верно?

– Верно, – кивнул Ежов, понимая, куда клонит Сталин.

– Но Судоплатов меня уверил, что ты этого не сделаешь, и оказался прав. А просто сообщить тебе о сыне я ему запретил.

– Почему?

Прежде чем ответить, Сталин сделал очередную затяжку:

– Хорошая вещь, трубка, помогает брать паузу как бы незаметно. Почему, спрашиваешь? Я ведь, как ты знаешь, тоже отец. Взял и просто поставил себя на твоё место. Ну, знал бы, и что? Всё одно ведь отправил бы, скажи, отправил?

– Отправил, – подтвердил Ежов.

– Ну, так, а я про что? И мучился бы потом до конца операции: страх за сына плюс ответственность перед женой, если, не дай бог, что не так… Вот я и решил взять эту заботу на себя.

«И что мне теперь делать? – думал Ежов. – Встать, подойти, пожать руку, проникновенно поблагодарить? А вот хрен тебе!»

– Ладно, проехали! – сказал Ежов, с сожалением покидая уютное кресло. – Скажи лучше, Иосиф, с наградами-то моему отпрыску не переборщили?

– Да нет, – пожал плечами Сталин, которого, похоже, чёрствость Ежова всё-таки задела. – Роль твоего сына в операции – ведущая. Так что и орден Боевого Красного Знамени, и внеочередное воинское звание – всё по заслугам!

«Ну и фиг с ним! – думал Ежов, покидая кабинет, про обиду Сталина. – Не такой я ему уж и большой друг, не то, что Шеф».

* * *

Обида ли стала тому причиной, но вручать награды по закрытому Указу поручили Ежову (Обычно Сталин любил это делать сам). Из тех, для кого участие в операции по освобождению президента Польши Николая Ежова-младшего явилось неожиданностью, на церемонии присутствовали два человека: Госсекретарь СССР Жехорский, который олицетворял верховную власть, и генерал-инспектор ГКО СССР генерал-лейтенант Абрамова, представляющая ведомство товарища Сталина.

19-декабрь-39. И жизнь, и слёзы, и любовь…

Если подруга прячет глаза, значит, какая-то гадость вертится у неё на языке, но в лоб она её выговаривать не намерена, потому мямлит:

– Даже не знаю, как тебе сказать…

– Если тебе затруднительно произнести это по-русски, – пожала плечами Анна-Мария, – скажи по-английски, или по-немецки, я пойму. На худой конец, можешь изъясниться на французском…

«Теперь точно обидится и выложит всё разом», – подумала Анна-Мария, и не ошиблась.

– Твой отец и Евгения подали заявление в загс.

– Откуда знаешь?!

– Неважно. Меня просили не говорить. Только это правда. Извини, мне пора…

Подруга, так и не подняв глаз, встала и ушла, а Анна-Мария осталась сидеть на скамейке, переваривая услышанное. Первое, что пришло в голову: может, врёт? Но потом Анна-Мария вспомнила: подружка как-то обмолвилась, что её близкая родственница работает в загсе. Значит, правда. Но тогда, получается, самый близкий на свете человек предал её? Папка ведь обещал, что в ближайший год никаких свадеб не будет, а сам не продержался и полугода. Может, зареветь с досады? Она, верно, так бы и поступила, окажись рядом родное плечо. Упала бы в объятия мамы-Оли или мамы-Таты, и ревела в своё удовольствие, пока не выплакала всё горе до последней слезинки. И тогда, наверно, поступила бы иначе, чем намерена поступить теперь, когда глаза остались сухими…

Молодой курсант с лётными петлицами нетерпеливо озирался по сторонам.

– Василий! – окликнула его Анна-Мария, которая только что вышла из вестибюля станции метро «Парк культуры»

Курсант поспешил ей навстречу. Улыбка на его лице выглядела вполне искренней, но нетерпение в глазах сохранилось.

– Привет, Анюта! – воскликнул он. – Я не очень понял по телефону… у тебя ко мне какое-то дело?

– Здравствуй Васенька! – проворковала Анна-Мария: – Как ты, однако, возмужал. И эта форма… Может, погуляем? – Девушка кивнула в сторону Крымского моста.

Улыбка сошла с лица курсанта.

– Извини, – стараясь быть тактичным, произнёс он, – в другой раз обязательно тебе подыграю. А сейчас я спешу. За мостом меня ждёт девушка, которой на самом деле хочется провести со мной время. Поэтому…

– Это ты меня извини, Вася, – испытывая неловкость, сказала Анна-Мария. – Мне действительно нужна твоя помощь. Устрой мне встречу с отцом.

– С отцом… – протянул удивлённый Василий. – Даже не знаю… – Но увидев в глазах Анны-Марии мольбу, поспешил девушку обнадёжить: – Но я попробую. Как скоро тебе это нужно?

– Чем быстрее, тем лучше.

– Ладно, жди звонка.

С этого дня Анна-Мария, когда находилась вблизи телефонного аппарата, вступала с ним в вымышленный диалог.

«Ну?» – «Что ну?» – «Когда зазвонишь-то?» – «Да я вроде только этим и занимаюсь» – «Но это всё не то» – «Ну, это не от меня зависит. Наберись терпения, глядишь и дождёшься нужного звонка».

На территорию правительственного квартала, который в народе называли «золотым», вход без специальных пропусков был заказан, потому в гастрономе царило похвальное изобилие, при полном отсутствии очередей.

Рассчитавшись за покупки, Анна-Мария направилась к выходу, вот тут-то её и окликнули. С женой Сталина до того они пересекались не раз, и здесь и на улице, но всегда лишь вежливо раскланивались. Теперь Надежда Сергеевна манила её к себе.

– Я по поручению Иосифа Виссарионовича, – негромко сказала она. – Он готов вас выслушать, вот только время… Он не возвращается домой раньше девяти часов вечера.

– Меня это вполне устраивает, – заверила Анна-Мария.

– Да? Тогда приходите, завтра после девяти, адрес знаете?

– Да, спасибо, я обязательно приду!

Домой Анна-Мария не вошла – влетела, и первое, что сделала после того, как разделась, показала язык телефону.

– Ээ! Без тебя обошлись!

Телефон не ответил, видно, обиделся…

В домашнем Сталин был точь-в-точь добрый дядюшка из фильма киностудии «Кавказ», что в эти дни шёл в кинотеатре «Художественный». Несмотря на то, что знала его с детства, Анна-Мария не решилась назвать его иначе как «Иосиф Виссарионович», на что Сталин улыбнулся в усы:

– Называй меня дядя Сосо, или ты забыла, как я качал тебя вот на этой ноге?

Это было правдой, как было правдой и то, что последние лет десять они общались крайне редко, а вот так, один на один, не общались вообще.

Преодолевая скованность, Анна-Мария приступила к изложению цели визита. Дядя Сосо слушал очень внимательно, в его рыжеватых с подпалинкой глазах она находила понимание и сочувствие – или ей казалось, что она видит в них понимание и сочувствие? По любому ей стало легче, и к концу монолога скованность окончательно её покинула. Убедившись, что она выговорилась, Сталин заговорил сам:

– То, что Михаил Макарович решил узаконить свои отношения с Евгенией Владимировной – это очень правильное, я бы сказал, мудрое решение. Негоже чиновнику его ранга жить с женщиной в гражданском браке. Однако и тебя, Машенька, я тоже понимаю. Жить рядом с родным человеком и не понимать друг друга – тяжкое испытание.

Он назвал её «Машенька», и как будто по голове погладил. Кроме него её так никто не называл. Близкие люди звали Машаня, остальные производными именами от первого имени Анна. А Сталин сразу стал называть её маминым именем. От нахлынувших чувств у девушки на глаза навернулись слёзы. Сталин это заметил, но истолковал по-своему.

– Не волнуйся, девочка, – сказал он. – Я не буду напоминать тебе о дочернем долге, в твоём возрасте делать это бессмысленно. Я только спрошу: ты твёрдо решила перебраться в Петроград?

– Да, дядя Сосо, – негромко, но твёрдо ответила Анна-Мария.

– Тогда спрошу ещё. Резонно ли менять место учёбы за полгода до окончания университета?

– Нерезонно, – признала Машаня, – но я так решила…

– Что ж, – вздохнул Сталин. – Если ты столь тверда в своём решении – я тебе помогу! Как я понимаю, речь идёт о том, чтобы, не тревожа отца, оформить перевод из Московского университета в Петроградский? Сделаю. Ну а жить ты собираешься в вашей старой квартире, так? Ежовы ведь переезжают в Москву, и квартира остаётся свободной.

– Вообще-то, я рассчитывала на место в общежитии… – растерялась Анна-Мария.

– Глупости! – нахмурился Сталин. – Не займёшь квартиру сейчас – её займут другие, потом не выселишь. Такой ошибки я тебе совершить не позволю. Считай это моим обязательным условием, поняла?

– Да, дядя Сосо…

Проводив Анну-Марию, в комнату вошла Надежда. При разговоре она не присутствовала, но, сидя в соседней комнате, слышала всё.

– Ты уверен, что поступаешь правильно? – спросила она у раскуривавшего трубку Сталина. – Есть ли резон ссориться с Жехорским ради блажи сопливой девчонки?

– Ты слышала слова, но не видела глаз, – ответил Сталин. – У этой далеко не сопливой девочки глаза матери. А Мария Спиридонова, если намечала цель, шла к ней, сметая на пути всех и вся. Если не помогу я, она найдёт другой способ и всё равно поступит по-своему. А поскольку у Маши нет жизненного опыта её матери, то и дров она может наломать неизмеримо больше, а этого я допустить не могу.

– А не проще ли обо всём рассказать её отцу, – не сдавалась Надежда. – В конце концов, это их семейное дело!

– Не проще! – ответ прозвучал резко, как удар бича, Надежда вздрогнула и с испугом посмотрела на мужа. – Не проще, – уже мягче повторил Сталин. – И давай больше не будем об этом…

………………………………………………………………..

Наиболее значимые события союзного масштаба за 1939 год по версии ТАСС.

После пуска второй очереди Туркестанской оросительной системы, на первое место среди союзных ударных строек вышло строительство второй очереди Трансполярной транспортной магистрали. Строительство ведётся одновременно на нескольких участках, между городами Салехард и Норильск. Начато возведение транспортного перехода через реку Обь в районе Салехарда, который свяжет между собой первую и вторую очереди ТТМ.

Из политических событий следует выделить референдум, прошедший в сентябре в Западно-Украинской республике Украинской Федерации. За отделение ЗУР от УФСР и выход из состава СССР отдали голоса менее четверти граждан республики, имеющих право голоса.

…………………………………………………………………

19-январь-40. И жизнь, и слёзы, и любовь…

Новый год в просторной квартире Жехорских отмечали, когда все гости находились уже в приличном подпитии. Днём гуляли свадьбу Евгении и Михаила в ближнем к дому ресторане «Бородинское поле», там гостей было порядком. За новогодним же столом собрались самые близкие, и всё равно народу набралось прилично: Михаил, Евгения и Анна-Мария Жехорские; Глеб, Ольга и снова Глеб Абрамовы; Николай, Наталья и Маргарита Ежовы. (Три богатыря: Пётр, Николай и Александр Ежовы находились по месту службы, как и Кирилл Берсенев). Было шумно и весело. После курантов пошли гулять по новогодней Москве, разошлись только к утру.

«Молодой» супруг проснулся где-то около одиннадцати совершеннейше счастливым, стараясь не потревожить сон Евгении, осторожно сел на кровати, поискал ногами тапки, не нашёл, плюнул и прошлёпал в ванную комнату босиком. Контрастный душ взбодрил, и на кухню Михаил зашёл не только счастливым, но и вполне адекватным человеком. У кухонного стола стояла Машаня и что-то творила с оставшейся от пиршества едой.

– Привет, дочь!

– Привет, папка! Чай будешь?

Что-то в голосе Машани Михаила насторожило. Был в нём какой-то напряг. Жехорский чуть сморщил лоб: душ душем, а соображалось всё-таки не очень.

– Чай? Буду! А ты почему так одета, собралась куда-то?

– Да, в Петроград, – нарочито бодро ответила Машаня.

– То есть… – не понял Михаил. – Надолго?

– Насовсем! – повернувшись к отцу лицом, с некоторым вызовом ответила Машаня. – Я переезжаю жить в Петроград!

– Но… нет, подожди! А как же университет?

– Доучусь в Петрограде, я уже оформила перевод. И вообще, папка, я всё решила. Не надо мучить меня и себя ненужными вопросами!

Она решила! Михаил тупо смотрел на поставленный перед ним стакан с чаем. Когда она успела это сделать? Видно, тогда, когда он, усыплённый её покорностью – теперь-то понятно, то была лишь видимость! – полностью сосредоточился на предстоящей свадьбе. Но молчать он не станет, дудки!

Михаил поднял глаза, и приготовленные слова застряли в горле. На него смотрела пламенная революционерка Мария Спиридонова, готовая теперь в теле дочери вновь пойти и на бой, и на каторгу! Такую не остановить и не отговорить. Михаил разом сдулся, как проткнутый безжалостной иглой воздушный шарик.

– Давай я тебя хотя бы провожу, – каким-то не своим голосом предложил он. – Сейчас позвоню насчёт машины.

– Не надо ни того, ни другого, – отклонила предложение Машаня. – Проводит меня Глеб Абрамов, а поедем мы на такси. Я в дорогу возьму еды, ты не против?

– Что?.. Да, конечно, бери, что хочешь…

В дверном проёме образовалось какое-то движение. Евгения в халате. Когда она успела встать? Теперь уже жена может и хотела что-то сказать, но, встретившись с Михаилом глазами, молча повернулась и удалилась в комнату.

– Спасибо тебе за то, что проводил, и за билет тоже, хотя на мягкий вагон можно было и не тратиться. Ладно, – Машаня чмокнула Глеба в щёку, – иди, а то уедешь вместе со мной.

Глеб улыбался, но с полки не вставал.

– Что это значит? – нахмурилась Машаня.

– Просто я купил не один, а два билета, теперь купе всё наше, – пояснил Глеб. – Провожу тебя до Питера. У меня ещё два свободных дня. Надеюсь, ты не возражаешь?

– А если возражаю, ты сойдёшь?

Глеб решительно поднялся с полки.

– Стой, – ухватилась за полу шинели Машаня. – Оставайся. Я не против…

Любовь нечаянно нагрянет, когда её совсем не ждёшь. Эта песня не про них. Машаня и Глеб любили друг друга с раннего детства. Просто они очень долго были уверены, что это братско-сестринская любовь, впрочем, таковой она поначалу, видимо, и была…

* * *

– Что случилось? – долетел до ушей Михаила обеспокоенный голос Ольги.

Ежовы и Абрамовы пришли разом, и в просторной прихожей Жехорских сразу стало тесно. Встретившая их Евгения полушёпотом объяснила ситуацию, и в зал гости вошли слегка подготовленными. Михаил, пересилив себя, встретил друзей возле накрытого стола, пожал руки Ершу и Васичу, поцеловал в щёки Ольгу и Наташу, однако с таким мрачным видом, что невольно вздохнули даже мужчины. Стоит ли удивляться, что застолье в первый день наступившего года как-то не клеилось. Гости старательно пытались завести хозяина, а тот лишь больше мрачнел. Всем было неловко. Ситуация изменилась после прихода нежданных гостей. Чету Сталиных никто не звал, но и гнать, понятно, не стали. Иосиф сегодня был под стать принесённому им вину: когда хотел, он мог быть чертовски обаятельным грузином. В конце концов на лице Михаила появилась скупая улыбка, и за столом облегчённо вздохнули.

Когда Сталин достал из кармана трубку и вопросительно посмотрел на хозяина дома, Михаил проводил его на лоджию. Балконы в элитных квартирах «золотого квартала» были застеклены и слегка отапливались, потому температура там приближалась к комнатной.

Стоя у приоткрытой створки, Сталин раскуривал трубку, а Жехорский теребил ум в поисках темы для разговора. Не понадобилось. Раскурив трубку, Иосиф сам предложил тему.

– Я должен повиниться перед тобой, Миша, – сказал он. – Это я помог Машеньке перевестись в Петроградский университет.

– Ты?! – так Михаил давно не удивлялся. – Но почему?!

Сталин смотрел в сторону, туда, где за оконным стеклом сверкала тысячами огней праздничная Москва.

– Когда она пришла ко мне с просьбой, я поначалу подыскивал слова, чтобы отговорить её или вежливо отказать. И ты знаешь, я было нашёл эти слова. Но когда взглянул твоей дочери в глаза, то понял: весь мой дар убеждения не сработает. Ибо не обиженная девочка передо мной, а взрослая, нечто крепко вбившая себе в голову женщина, притом с глазами Марии Спиридоновой. И я обещал, и сдержал слово, дабы не стало хуже.

Потом Сталин курил, продолжая рассматривать что-то за стеклом, и Жехорский искал взглядом, видимо, то же самое, но только у себя под ногами. Слова так и не пришли. Когда трубка была докурена, мужчины просто обменялись крепким рукопожатием и вернулись в комнату. Вскоре Иосиф и Надежда ушли. Теперь Михаил мог передать друзьям слова Сталина.

– Вот упырь! – в сердцах воскликнула Ольга.

Вслух её не поддержал никто, а взглядом лишь Наташа. Евгения отвела глаза в сторону, а мужчины глянули скорее осуждающе.

– Ладно, – проворчала Ольга. – Чуток переборщила, признаю. Но доча-то, доча хороша, знала ведь, к кому обратиться!

Зазвонил телефон. Трубку взяла Евгения.

– Звонил Глеб, – сказала она по окончании разговора. – С вокзала. Велел передать, что проводит Машаню до Петрограда.

Наташа и Ольга тревожно переглянулись, а Ольга ещё и стрельнула глазом на Михаила, но тот отнёсся к известию весьма спокойно.

* * *

Когда утром третьего января Ольга на звонок открыла дверь, то увидела Глеба.

– Ты как здесь? – удивилась она.

– Приехал, – лаконично ответил Глеб, проходя в квартиру. – Ты не рада?

– Что за глупости, рада, конечно. Просто у тебя увольнительная до завтра, вот мы и подумали…

Взгляд Глеба оборвал окончание фразы.

– Мы поругались, – сказал он и пошёл в свою комнату, а Ольга тяжело опустилась на тумбочку для обуви, горестно покачивая головой.