Текст книги "Сломанный солдат"

Глава 1

Часы медленно и безжалостно отмеряли оставшееся мне время.

Долго не получалось уснуть. Я ворочался без остановки, то скидывая с себя покрывало, то вновь поднимая его с пола, проклиная невыносимую жару и людей, шумевших на улице несмотря на поздний час. И все же я продолжал лежать с закрытыми глазами, стараясь не прислушиваться к их пьяным выкрикам и музыке. Открыть глаза – значит признать поражение и согласиться на смиренное ожидание окончания уличного веселья.

Пьянчуги-полуночники были обычным явлением для этого районы Москвы. В какой-то степени все к ним уже привыкли, и, возможно, поэтому никто никогда не вызывал полицейских, чтобы разобраться с нарушителями спокойствия. Под покровом ночи эти люди выползали под свет фонарей, чтобы выпить дешевого пива и покачаться в компании знакомых под старый-добрый шансон, орущий из чьей-нибудь полу-заржавевшей машины. Площадка, окруженная ровным строем гаражей с одной стороны и зданием моего общежития с другой, притягивала пьянчуг, и именно здесь они собирались чаще всего. Компании их всегда были разнородными и неизменно росли в числе в течение ночи. Женщины и мужчины, молодые девушки и парни, порой даже школьники – на этих шабашах, преисполненных радости и нелепого торжества, с теплотой приветствовали всех желающих присоединиться к полуночному веселью, продолжавшемуся, как правило, вплоть до самого утра, когда с первыми лучами солнца участники подобных сборищ начинали расходиться, словно опасаясь яркого света.

В какой-то момент мне удалось заблокировать поток мыслей, связанных с происходившим за окном, но его тут же заменил другой. Мой мозг стал вырисовывать в моем сознании картины событий, которые могли произойти завтра, одна страшнее другой. Этот день неумолимо приближался ко мне на протяжении двух лет. С каждым оторванным листком календаря он подбирался все ближе, оставаясь все же незамеченным, не вызывая тревоги и опасений. Военные сборы? Пф! До них еще аж два года, целый год, весь семестр, все лето, две недели… А теперь последовательность эта оборвалась. Мне более нечем было отгородиться от того, что я мысленно отдалял от себя все это время. Оно притаилось за порогом и ждало меня.

К сожалению, для человека, не желающего терять год своей жизни в армии, есть не так уж много путей, позволяющих безболезненно и недорого уклониться от обязательной службы. Первое, что приходит в голову, – покупка военного билета. Вроде как и ничего особо сложного, но нужны довольно большие деньги, которых у меня на момент поступления в магистратуру не было в помине. Еще один известный вариант – откосить по состоянию здоровья – мне так же не подходил. Увы, проблем со здоровьем у меня не наблюдалось, а за поддельную справочку от врача пришлось бы так же выложить кругленькую сумму. Но был еще один путь, доступный далеко не всем, а я, так уж вышло, состоял в числе счастливчиков, – обучение на военной кафедре. Суть довольна проста: пару лет изучаете военные дисциплины в стенах своего университета, где настоящие военные будут читать вам лекции о тактике, видах оружия, военных званиях и чинах, биологических и химических оружиях, о ядерных бомбах. Когда вся эта информация хоть как-то закрепится в вашем сознании – вас начнут пичкать схемами двигателей самолетов и машин, да в таком количестве, что придется задуматься, не проще ли было попытаться купить военный билет. Ближе к концу обучения начнутся занятия по строевой подготовке, на которых нужно будет маршировать часами. И логическим завершением всего этого действа станет прохождение месячной военной службы в том месте, куда вас направит военная кафедра. Собственно, этот вариант и был мною выбран два года назад.

Однако радоваться тому, что все вскоре должно было закончиться никак не удавалось. Напротив, страх захватывал меня все сильнее. Осознавал ли я, чего именно так боюсь? Скорее нет, чем да. Однозначно не хотелось оказаться белой вороной среди курсантов. Ведь я наверняка знал, что не впишусь в компанию ребят, которые должны были поехать со мной на сборы. Не вписывался в эту компанию с самого момента поступления на военную кафедру, с самого первого занятия на ней. Другие парни с нетерпением ждали возможности подержать в руках автомат, чуть ли не с замиранием сердца слушали лекции о новых военных разработках, обсуждали устройство гранат, копались в схемах двигателей реактивных самолетов. А я сидел за дальней партой и тайком читал свои книги. Увлечение оружием и военными стратегиями были не просто мне непонятны, но вызывали у меня некое отторжение и нежелание как-либо с ними связываться. И все же, несмотря на неприятие к военному делу, мне каким-то чудесным образом удалось завершить обучение на кафедре, и даже успешно сдать большую часть экзаменов. Теперь перед моими глазами назойливо маячил образ Б., маленького городка на юге, между Саратовом и Воронежем, забытый всеми, кроме его немногочисленных жителей, куда мне в скором времени предстояло уехать.

В равной степени меня донимали мысли о людях, которые могли командовать мною и моими сокурсниками во время сборов. Военные – особая каста людей. Вспоминался первый семестр на военной кафедре, когда занятия вел старый отставной майор. Этот человек, повидавший многое на своем веку, любил отвлечься от учебных тем, чтобы рассказать нам о приключениях своей молодости. Каждая из этих историй непременно заканчивалась моральным заключением, которое, как он считал, нам нужно было обязательно усвоить. Заключения эти касались широкого спектра тем: средств гигиены, которыми мужчина должен или ни в коем случае не должен пользоваться; исключительности устройства русской души; возможности существования инопланетной жизни; корректного устройства семьи, места мужчины и женщины в ней; традиционных ценностей и необходимости оберегать их любой ценой. Было смешно слушать этот бред, но фанатический блеск в глазах майора и его слепая уверенность в собственной правоте, порой стирали улыбку с моего лица.

– Окно Овертона, – как-то произнес майор, четко проговаривая каждую букву, отвлекшись от материала, обсуждавшегося ранее, в очередной раз решая поучить неопытных студентов уму-разуму. – Кому знакомо это выражение?

В ответ – молчание, хотя наверняка все знали, о чем говорит майор. По крайней мере я уже догадывался, какая тема стояла на повестке дня.

– Не удивительно! – заключил он, разочарованно оглядывая класс. – Вы, физтехи, глубоко закопались в своих учебниках, набитых формулами и теоремами, но не уделяете должного внимания насущным жизненным вопросам, влияющим на вас неимоверным образом, путь вы этого и не осознаете. Это давно разработанная методика, и я подчеркиваю, – методика – отнюдь не сырая теория! И назначение ее в том, чтобы изменить сознание простого человека категорическим образом, да в такой форме, что сам подопытный и не поверит в возможность задуманных над ним перемен! Приведем же пример! Каннибализм. Все вы, конечно же, понимаете аморальность этого явления, так?

Утвердительные кивки и согласное мычание удовлетворили майора.

– Представим же себе, что по какой-то причине возникла необходимость снять табу с этого явления. То есть возникла необходимость сделать каннибализм повсеместно распространенной практикой. Что за бред, скажете вы. Прошу же вас проявить немного терпения и внимательно следить за ходом моих мыслей, пусть пока и немного отвлеченных. Допустим, в какой-то момент некий ученый решил исследовать данное явление, или некая публичная личность на вечернем выпуске радиопередачи решила обсудить данный вопрос. Отчего нет? Ведь нет рамок, ограничивающих область познания ученого, как и нет прямых запретов на то, что можно обсуждать на радиоволнах. Что же произойдет в таком случае? Поначалу ничего заметного, однако в этот самый момент каннибализм станет темой, которую можно публично обсуждать, которую можно исследовать, пусть она и остается пока что весьма радикальной. Сделан первый шаг в запланированном нами направлении, начинается постепенное снятие табу.

Теперь, когда интересующая нас тема стала обсуждаемой, попытаемся сделать ее оправдываемой. Что, неужто каннибализм есть настолько негативное явление, что никак нельзя оправдать его? Наверняка можно! Ученые выдвинут гипотезу о том, что каннибализм является неотъемлемой частью развития общественности, фазой, через которую проходит каждая народность, а где-то даже, в диких уголках нашей планеты, он все еще активно практикуется племенами дикарей. Окажется, что это есть важнейший этап эволюции, а как можно поспорить с фундаментальными силами природы? Даже этого будет достаточно, чтобы сдвинуть общественное мнение, чтобы запустить необратимый процесс, который повлечет за собой ужасающие последствия, которых никто и не ожидал. В какой-то момент каннибализм войдет в моду, станет самой обсуждаемой в медиа темой. О нем будут говорить, писать, петь и снимать передачи. На людей вывалятся новости о знаменитостях, питающихся людской плотью, научные статьи, показывающие пользу от питания человечиной, и, разумеется, художественные книги, описывающие страдания каннибалов по всему земному шару, гонимых и непонятых, не заслуживающих исторической несправедливости, обрушенной на них. Идея существования каннибализма станет привычной людям до такой степени, что однажды будет считаться частью нормальной жизни, встав в один ряд с диетическими практиками или формами самовыражения.

Майор обвел глазами своих нерадивых студентов, таких молодых и совершенно ничего еще не смыслящих в жизни. Выражение лица его говорило о том фантастическом удовлетворении, которое он получал, раскрывая нам глаза на подобные теории заговора.

– Стоит ли мне говорить, что данный метод не раз уже был использован, по большей части в западных странах? Развращение и аморальность тамошних взглядов касательно множества вопросов есть не что иное, как результат воздействия на людей с помощью окна Овертона, осуществлявшегося в течение многих лет. Думаю, все вы понимаете, о чем идет речь. Педики, к примеру, и вся извращенская культура, распространяющаяся по миру, – есть прямое следствие…

Я ожидал этого и в то же время надеялся, что до этого не дойдет. Что, быть может, раздастся спасительный звонок, оглашающий окончание затянувшегося и мучительно глупого занятия, в очередной раз посвященного теории заговора над традиционными ценностями. В сознании людей, подобных майору, нет места многообразию и континуальности. Мир, каким он представляется таким людям, всегда дискретен и разделен на две половины, одна из которых несет собой зло. Таким людям необходимы враги и заговорщики, без которых вся дискретная система мировоззрения не может существовать. А коли врагов таких нет в реальности – так ничего страшного, их всегда можно с легкостью придумать. Именно поэтому военные – особая каста людей, к которым я всегда относился с опаской.

Музыку на улице сделали громче. Можно было практически ощущать вибрации воздуха в такт песне. Я с ворчанием открыл глаза и сел на краю кровати, спустив ноги на холодный пол. Через некоторое время глаза привыкли к темноте, и во мраке проступили очертания моей комнаты. Встав, я босиком подошел к распахнутому окну. Молодая луна плыла по небу, сопровождаемая цепочкой крохотных седых тучек. Серп луны касался далекого светящегося небоскреба, высившегося над жилыми зданиями, – значит уже было около трех часов ночи. Оставалось примерно шесть часов до официального старта военных сборов. У машины, припаркованной за общежитием, из которой лилась музыка, танцевали, если это можно было так назвать, несколько человек, изредка выкрикивая слова песен в пьяном угаре. Их темные фигуры, пошатываясь, кружились вокруг друг друга, иногда сталкиваясь и неуклюже падая на землю. Под утро эти ребята отрезвеют и вернутся домой, в то время как мне придется ехать на север Москвы словно на заклание. В каком-то смысле я завидовал им. Завидовал этой беспечности, неограниченной никем и ничем.

Я захлопнул окно, практические полностью заглушив звуки, доносившиеся с улицы, и приоткрыл дверь комнаты в коридор, предоставляя воздуху хоть какую-то возможность циркулировать ночью. На носках подошел к кровати и плюхнулся на нее, сбросив на пол простынь и горячую подушку. Лучше уж спать на голом матрасе. Гораздо тяжелее было избавиться от мыслей, мельтешащих в голове. Все они сводились примерно к одному: завтрашний день будет таким же ужасным, как и весь последующий месяц.

Прошло около часа, прежде чем мне все-таки удалось заснуть.

Проснулся я в семь часов утра, когда солнце только поднялось над зданиями. Небо еще не успело сбросить с себя остатки прошедшей ночи, утренние облака, окрашенные на востоке в розовые и оранжевые цвета, плотными сгустками облепили линию горизонта, внушая обманчивые надежды на развитие пасмурной погоды. Моя форма, выстиранная и выглаженная с вечера, ждала меня, сложенная на стуле у письменного стола. От одной мысли, насколько неудобно будет носить в такую жару китель и штаны из плотного материала, мне стало дурно. О берцах и говорить было нечего.

В наидурнейшем расположении духа я вышел на улицу, беззвучно миновав дремлющего охранника у турникетов. Утренняя прохлада обволакивала меня с ног до головы, лаская грудь сквозь полураспахнутый китель. Времени было более чем достаточно, а потому на пути к метро я позволил себе свернуть с большой дороги к скверу неподалеку от общежития. Сквер этот появился вокруг крохотного пруда, у которого порой можно было видеть рыбачащих мужиков, хоть это и было формально запрещено. В тени деревьев, поросших плотным строем вокруг водоема, создавшим естественный навес, можно было посидеть в тишине и попытаться унестись мыслями прочь от затхлого города. Людей вокруг еще почти не наблюдалось, разве что утренние бегуны проносились мимо, заткнув уши наушниками. Легкий ветерок теребил листву над головой, от чего рябь разбегалась по поверхности пруда, разгоняя мелких темных рыбок, с осторожностью подплывающих к берегу. Я полюбил это место с тех самых пор, как переехал из кампуса. Посреди города, кишащего вечно куда-то спешащими людьми, которые порой сами не знали причин своей спешки, этот клочок земли, полный спокойствия и гармонии, был для меня чем-то вроде островка, куда всегда можно было убежать от надоевшей суеты. С удовольствием я просидел бы здесь весь день, читая, слушая музыку, думая о чем угодно, кроме сборов. Будут ли выдаваться такие моменты там? Я представил себе маршировку по раскаленному асфальту, ползание в грязи на стрельбищах, бесконечные подтягивания, работу на военном аэродроме под палящим южным солнцем, и тут же тоска окатила меня с новой силой. Суть сборов была проста, да, и по сути участие в них означало добровольную продажу самого себя в рабство на месяц ради получения одной единственной бумажки, которая, возможно, мне никогда бы и не пригодилась.

По каменным ступеням, поросшим густой травой и мхом, я спустился к пруду и склонился над ним, глядя на свое колеблющееся отражение. Рыбки, плававшие у поверхности, едва завидев меня, кинулись в рассыпную. Я поднял плоский камень с земли и запустил им блин. Ударившись о водную гладь несколько раз, камень пошел на дно, оставив за собой разрастающиеся круги, вскоре затронувшие и мое отражение. Словно загипнотизированный увиденным, мыслями я вновь унесся в недалекое прошлое, из которого до меня стал смутно доноситься знакомый голос.

– Забыл снять с предохранителя, Уваров. Сильнее жми! Да что же ты, Иван, как баба, жми сильнее!

Шел снег. Пушистые хлопья ложились бесшумно на мокрый асфальт, тая на глазах. За окном небо стремительно темнело, покрытое сумеречным блеском на западе и заволоченное на востоке бархатной тьмой, усыпанной редкими холодными звездами. Если прислушаться, можно было уловить далекий лай собак, ищущих пристанища для ночлега на грядущую сырую ночь. Это был один из тех вечеров, коими полнится жизнь физтеха во время зимней сессии, когда только сдав один зачет или экзамен, уже нужно было начинать готовиться к следующему.

Майор обходил ряды парт, за которыми по одному стояли с автоматами в руках студенты, готовые по команде броситься разбирать их. Скорость определяла многое – какую оценку ты в итоге получишь за семестр и сколько потенциальных врагов ты успеешь убить на поле битвы, если вдруг оружие твое, по какой-то причине, нужно будет разобрать и собрать заново. Многие справились весьма успешно, заслужив искреннюю, хоть и скупую похвалу старика. Заветная галочка напротив фамилии, отмеченная быстрым движением в журнале, означала успешно сданный зачет и, казалось, разделяла собравшихся на мужчин, научившихся, как им и подобает, обращаться с оружием, и мальчиков, молокососов, не достойных зваться мужчинами, вынужденных с поникшей головой покинуть кабинет, опозоренных, с надеждой вернуться на пересдачу и восстановить свое доброе имя перед лицом майора и всей военной кафедрой.

С торжественно-презрительной улыбкой, растянувшейся на лице, покрытым морщинами, майор наконец подошел ко мне. Он знал, что этому студенту галочки не достанется ни сегодня, ни на пересдаче, ни на любом другом из грядущих занятий. Он знал, и я чувствовал это всем своим нутром, словно жертва, ощущающая на себя взгляд хищника, затаившегося поблизости и приготовившегося броситься на нее, – он знал, что я не сдам этот зачет. Он чувствовал во мне инородный объект, проникший на территорию военной кафедры по ошибке или по воле случая, и не заслуживающий находиться здесь.

– Ну что ж, голубчик, – язвительный блеск, сверкнувший из глубины его прожженной порохом души, опалил мой слух, – показывай, на что способен.

Уже будучи готовым к провалу, я резко нажал большим пальцем на защелку, чтобы отделить магазин. Удивительно, но обычно упрямая защелка без возражений сдвинулась с места, великодушно позволяя мне продолжить. Ничего себе! Проверка наличия патронов, отделение шомпола, снятие крышки ствольной коробки, отделение пружины и затворной рамы, – все прошло гладко и почти молниеносно, чему я не переставал поражаться. Мои руки действовали быстро и четко, отделяя детали одну за другой, отбрасывая извлеченные из автомата части на парту.

– Семнадцать секунд, – процедил майор, стиснув зубы и уставившись на показания своего секундомера, как и я, не в состоянии поверить в случившееся. – Хоть и чересчур небрежно, – он указал на содержимое пенала, частично разбросанное у меня под ногами.

– Я сдал! – только и удалось мне выговорить, осознание реальности произошедшего только стало доходить до меня.

– Да, но лишь на удовлетворительно. Хотя что-то мне подсказывает, здесь больше везения, чем опыта, – короткая пауза.

Тайная дума отяжелила чело майора, занесшего ручку над журналом. Ничто не мешало ему заставить меня разобрать автомат повторно, дабы исключить влияние случая на результат зачета. Пусть у него и не возникало такого желания с кем-либо из сдававших до меня. Пламя разочарования и недовольства, разгоравшееся в его сердце, давало знать о себе неистовым пульсированием вены на его виске.

– Так уж и быть, – все же объявил он. – Зачет ты сдал, но я хочу чтобы ты зарубил себе на носу: на сборах тебе так вряд ли повезет. А пересдачи там, сам, наверное, понимаешь, не будет, – и он без слов двинулся к следующему студенту, черкнув напротив моей фамилии кривую галочку.

Пронесло. Неизвестная мне сила, добрая или злая, а, быть может, действительно, лишь изменчивое везение, – что-то в тот день позволило мне пройти испытание, которое, согласно всем здравым и надежным прогнозам, должно было положить конец моей погоне за военным билетом в стенах института. Все мои сокурсники знали и ждали этого, я морально готовился к этому, – но нет! Инородному объекту в моем лице было позволено остаться на военной кафедре до поры до времени.

А время текло незаметно, пока я сидел у пруда, погрузившись в свои переживания и забыв обо все на свете. Город уже начинал просыпаться. Машины чаще заколесили по дорогам, пульсирующим словно вены гигантского живого организма, перебрасывая все новые порции людей из одной точки в другую. Скрепя сердце, я поспешил присоединиться к этому безумному потоку.

Иногда кажется, что если утром, когда все люди спешат на работу, встать посреди дороги около входа в метро и не двигаться, то полусонная толпа сама понесет тебя дальше за собою, толкая из стороны в сторону, пихая в бок локтями, наступая на ноги, выкрикивая при этом на удивление оригинальные ругательства. Именно утром городской человек в полной мере проявляет свои творческие способности, выражая их в меткой фразе, брошенной вслед случайному зеваке, вставшему у него на пути. И таких гениев слова развелось так много, что порой интереснее слушать их перекрикивания, нежели чем сухой голос диктора, читающего рекламные объявления. Там женщина нечаянно наступила мужчине на ногу? Тут же на нее обрушивается поток гнусной информации о всех ее родственниках, хотя бы частично участвовавших в ее появлении на свет. Обратно же мужчине прилетает доскональное и весьма неприятное описание его внешних черт, возможно даже немного преувеличенное. Их голоса сливаются в один, резонируют под самым потолком и не стихают до тех пор, пока хотя бы один не умчится в вагоне в темный тоннель.

В тот день у меня не было настроения прислушиваться к людям – я надел наушники и включил плейлист, состоящий из грустных песен. Песни о разбитом сердце, об одиночестве, о злой судьбе – казалось, что все они были написаны обо мне, что каждая из них удивительно точно описывала сложившееся положение вещей. Вагон стремительно уносил меня все дальше и глубже, а я, закрыв глаза, старался не думать о том, куда он меня несет.

– Станция Новодачная, – изрек женский голос из динамиков в электричке, мчавшейся на север в направлении Дмитрова. – Осторожно, двери закрываются, следующая станция…

Моя остановка. Кое-как удалось выскочить из доверху забитого вагона, несмотря на гневное нежелание людей пропускать меня. С облегчением вздохнул свежий воздух, радуясь тому, что относительно долгая дорога осталась позади. До военной кафедры нужно было пройти пешком около пяти сотен метров. С другой стороны, плотный узел стягивался в моем животе все сильнее. Это чувство тревоги я испытывал каждый раз, приезжая сюда, но теперь оно было усилено во много раз и продолжало расти с каждым шагом, приближавшим меня к пункту назначения. В то время, как страх и волнение парализовывали меня, вокруг все словно сверкало радостью и пело от счастья. На небе не было ни облачка; прохожие улыбались и смеялись о чем-то; по обеим сторонам от дороги, ведущей от станции к институту, цвели ярко-желтые цветы, аромат которых разносился по окрестностям. Даже в мой унылый плейлист прокралась веселая песня. Мир как будто насмехался надо мной и над моими жалкими проблемами.

Одновременно со мной на платформу вывалилась группа молодых людей, так же одетых в военную форму. Знакомых среди них не было. Можно было предположить, что они учились на другом направлении, но путь они наверняка держали туда же. “Будущие камрады”, – подумал я, проходя мимо ребят, которые остановились около перехода через железнодорожные пути и стали живо что-то обсуждать. Завидев меня, они на мгновение притихли, пробегая по мне глазами, но, видимо, не найдя ничего интересного, вернулись к своему спору. Краем уха мне удалось услышать его часть.

– Фомин, не суетись! – говорил долговязый парень в очках с ехидной ухмылкой. Его китель и штаны явно разнились в цвете и полевом узоре, словно он наспех собирал форму из нескольких комплектов. – Мой знакомый был там в прошлом году и сказал, что всем плевать на мобилы.

– В прошлом году все было по-другому, и ты это знаешь, – хмуро ответил плотный парень с невероятно густыми бровями, нависшими над его мелкими, глубоко посаженными глазами. – После того, что те мудаки устроили в прошло году, нас не только обыщут на пропускной, но и не выпустят за пределы военной части.

Долговязый издал смешок, призывая остальных спутников разделить с ним его скептицизм.

– Как бы то ни было, можно взять орехоколы. Ими-то уж точно никто не запретит пользоваться. Да и вообще, я не вижу никакого смысла в этом запрете.

– Мы говорим о военных, – мрачно заметил Фомин. – Так что логика обычных людей тут не работает.

Справедливое замечание, как мне показалось. Грохот проносившейся мимо электрички заглушил их голоса на короткое время, и я обогнал их, успев перейти через пути как раз перед тем, как к станции подъехала следующая электричка, заново преградившая ребятам дорогу. Но одной тревожной мыслью стало больше: все они были коротко стрижены. Я и не подумал, что следовало бы подкоротить длину волос заранее.

Здание военной кафедры расположилось на самом отшибе кампуса, за пыльной тропой, по которой нередко разгуливали бродячие собаки, забредавшие в эти края из Долгопрудного. В дождливую погоду, особенно часто это бывало осенью, в начале учебного года, тропу эту размывало до такой степени, что ходить по ней можно было лишь в берцах или резиновых галошах. В такие времена, чтобы попасть на занятие, нужно было преодолеть пару сот метров жидкой хлюпающей грязи, испещренной колеями машин и глубокими следами, оставленными такими же несчастными, которым пришлось идти той же дорогой. Высокие стальные ворота выросли передо мной из земли через несколько минут. Когда-то они имели грязно-зеленый оттенок, неплохо сочетавшийся с окружающими убогими видами, но теперь краска с них была дотошно соскоблена, и древняя заржавелая сталь первой приветствовала дорогих курсантов, возвращавшихся в альма-матер после летних каникул.

У небольшого двухэтажного здания, в котором располагались учебные аудитории, стояли, сидели, разговаривали, кто-то читал книгу, кто-то молча пялился в экран телефона – студенты, уже курсанты, все в полевой форме. Их было больше, чем я ожидал, но гораздо меньше, чем могло бы быть, если бы весь поток не разделили на два. Собственно, моему потоку предстояло ехать в Б., второму – в Я., причем выезд их должен был состояться неделей позже. Остановившись, я прищурился, пытаясь найти знакомые лица, которых, увы или к счастью, было не так уж много. Большую часть людей я знал лишь из-за того, что учился с ними на одном факультете. Тут не было моих друзей, мало кого я бы мог назвать товарищем или даже просто хорошим знакомым. Товарищем по учебе – возможно, если обучение на военной кафедре можно было назвать учебой. Я кивнул паре таких людей, стараясь не замечать тех, с кем мне не хотелось здороваться или разговаривать.

Мои одногруппники, все девятеро человек, стояли в тени дерева, выросшего на небольшом клочке земли, огороженном бордюром. Я поспешил примкнуть к ним и ничуть не был удивлен тому, что Максим Кот, староста моей немногочисленной группы, тут же стал критически осматривать меня. Если все мы лишь притворялись солдатами и поддерживали видимость желания продолжать эту игру только ради получения военного билета, то он, как мне часто казалось, вжился в игру до такой степени, что совершенно утратил всякую связь с действительностью. Здесь он превращался в ответственного старосту, никогда не упуская возможности задать дополнительный вопрос преподавателю, дотошно готовясь к срезам знаний и экзаменам. Это можно было видеть даже по его берцам, которые всегда были идеально начищены и отполированы до блеска. Секундный взгляд на меня – и у Максима был готов предсказуемый вердикт.

– Лева, ты почему не постригся? Нам теперь всем может влететь из-за тебя!

Поразительно! Сборы еще не успели начаться – а у нашего старосты уже обострилось чувство коллективной ответственности.

– Забыл как-то, постригусь завтра перед отъездом, – пробубнил я, подметив, что вокруг было полно таких же нестриженых людей. Выговора за стрижку можно было не бояться.

– Уж будь добр. И берцы у тебя пыльные, их нужно бы почистить, – командные нотки проскальзывали в его голосе. – У ангара, вон там, можно взять губку, – он мотнул головой в сторону стойки с губками и гуталином у входа в ангар.

Я пробормотал что-то невнятное в ответ, но не стал прислушиваться к полученному совету. Максиму это, конечно, не понравилось, но больше он ничего сделать не мог. Ему оставалось лишь изредка неодобрительно посматривать на мои берцы.

– А фляги все купили?

– Макс, ты спрашиваешь это в десятый раз, – простонал Артем Абрамов, тощий и белобрысый парень, являющий собой тонкую грань между очень светлым блондином и альбиносом.

– Да хоть двадцатый раз, у всех с собой должны быть фляги! – гордо ответил староста, принимая свою оборонительную позу. Нам всем была знакома эта поза, когда Максим, защищая свое мнение, пытался зрительно увеличиться в размерах, выпячивая грудь, широко раздвигая руки, вызывающе оглядывая каждого, кто мог бы с ним поспорить. Это поза означала: “Я прав, и как бы вы ни пытались меня в чем-то переубедить, вам не удастся это сделать. К тому же, я староста, так что вам стоит прислушиваться к тому, что я говорю.” В такие моменты спорить дальше было действительно бесполезно – он начинал проявлять чудеса твердолобости. Хотя в каком-то смысле нужно было отдать ему должное. Группе был необходим человек, который бы мог взять на себя всю ту ответственность, которую все остальные так старательно избегали. Пускай мы и наделили Максима кажущейся властью, избрав его старостой, эта игра шла на пользу всем. Нам не нужно было беспокоиться о подготовке аудиторий к занятиям, составлением билетов для экзаменов, организацией и прочей ерундой. Взамен же Максиму предоставлялась возможность немного покомандовать нами и почувствовать себя важным.

– Ты вообще заглядывал в чат? – тихонько обратился ко мне Ваня Уваров. Он принадлежал к числу тех немногих на военной кафедре, кто казался мне адекватным человеком, разделяющим в каком-то смысле мое отношение к происходящему. – Туда присылали указания майора, в том числе и о стрижке, – и он приподнял над головой кепку, демонстрируя короткую прическу с чуть выбивающейся из-под козырька челкой.

– Я тут такой далеко не один, всех ведь не прогонят.

– Всех прогонять и не надо, показательный пример нужен только один, – ответил Ваня, скривив лицо в сочувственной гримасе. – Ты ведь знаешь, кто им окажется, если до этого дойдет?

– Ой, иди к черту!

Ваня рассмеялся, похлопав меня по плечу, и вернулся к своему телефону. Максим же, словно раздражаемый звуками, выражающими радость и веселье, недовольно поморщился и повернулся к зданию кафедры, застыв в стойке смирно.