Текст книги "Стальная дуга"

Глава 10

Проснулся Столяров от того, что на него кто-то смотрел. Рефлекторно он сунул руку под подушку, где лежал его ТТ, нащупал рукоятку и только тогда открыл глаза – на гнутом венском стуле сидел дед. Даже не дед. Так и завертелось на языке словечко – «дедок». Маленький, щупленький, в украшенном вышивкой коротком полушубке и валяных, домашнего изготовления, бурках. Хитро прищурившись, дедок посмотрел на лётчика, затем полез в карман и извлёк кисет. Молча, но внушительно извлёк из кармана «носогрейку», набил табаком, зажёг скверную, вонючую спичку, затем пыхнул пару раз, раскуривая трубку, выдохнул облачко на удивление ароматного дыма, почему-то пахнущего вишней, и только потом, после трёх невообразимо вкусных затяжек, заговорил неожиданно густым, на грани восприятия, басом:

– Ну, летун. Рассказывай.

– Чего рассказывать, дедуля? – нахмурился Владимир.

– Где болит, что болит… Дырки в организме от огнестрела имеются?

– А… Понятно. Ранений нет. Похоже, ногу я вывихнул.

– Сейчас поглядим. Но, кажется, дырок действительно нет…

Дед отложил в сторону свою трубку, затем закрыл глаза и повёл руками в воздухе, что-то пришепётывая про себя, затем вдруг выпалил:

– А ведь ты, сынок, нерусский! Не пойму, каких кровей? На русского – не похож. На украинца, белоруса, вообще на славянина – не похож. Но и немчурой в тебе не пахнет. Непонятный ты какой-то…

– А что, важно так? Не всё ли равно, кто за Родину бьётся? Главное – на правой стороне.

– У немцев Германия тоже права… По-ихнему! А по-нашему – вороги лютые, нежить нечистая! Но ты наш… Советский. Каких кровей будешь?

– Мать у меня норвежка… Отец – русский.

– Ясно… Редкость в наших краях невиданная… Трудно тебя лечит будет…

– Да что тут трудного, дедуля? Ногу вправить, и всё.

– Всё? Шустрый ты, молодец! Нога у тебя – четверть беды!

– С чего бы это, дедушка?

– С чего… – передразнил тот Владимира, затем сказал: – Ты, парень, на вывих не смотри. Ерунда. Поставим тебе сустав на место, и всё. Тут другая беда… Сколько ты на морозе валялся?

– Тролль его знает… Похоже, что сутки точно. Может, двое…

– Ото ж! Застудил ты себе всё нутро. У тебя лёгкие темнеть начинают. Кашлять поди начал сразу, как в тепло попал?

– Есть маленько…

– И сбоку у тебя шишка здоровая, а спадать не думает. Так?

– Так… – недоумевая протянул лётчик.

– Похоже, будто тебя дубиной огрели, да ещё со всей мочи.

– Это, наверное, когда я с парашютом прыгал… Низко было, вот и посчитал ветки.

– Ото ж! Ладно. Мать-то как кликала?

– Владимиром.

– Да не отец! Мать тебя как звала?

– Вальдар…

– Красиво… Вот что, Володя-Вальдар, буду тебя лечить. Только одно условие – что скажу, то и делай, даже если тебе это придурью покажется. Согласен?

Столяров пощупал ту самую шишку на боку и кивнул.

– Согласен.

– Ото ж! Даринка! Внучка!

В проёме мелькнуло, и в комнату вбежала спасительница Владимира.

– Звали, дедушка Василь?

– Звал. Баньку истопить сможешь намедни?

– Смогу, деду Василь.

– Топи. Как сможешь сильно, топи. Чтобы жар был невыносимый. Котомку мою дай сюда.

Та опрометью метнулась назад, в другую комнату и тут же вернулась назад, неся в руках сшитый из разноцветных лоскутков мешок.

– Вот, дедушка Василь.

– Погодь. Не спеши. Я тебе дам лекарство. Перед тем, как его в баню поведёшь, заваришь кипятком и напоишь. Горилка у тебя есть?

– Есть…

– Крепкая?

– Горыть, – с гордостью произнесла та.

– Неси стакан. Да горбушку хлеба с солью. И ступай баню топить.

– Понятно, дедушка Василь…

Пока Дарина бегала за самогоном, дедок-знахарь откинул одеяло и, осторожно касаясь распухшего сустава, осмотрел ногу. Затем приказал задрать рубаху и долго, закрыв глаза, водил над багрово-чёрной шишкой руками, цокая при этом языком.

– Повезло тебе, паря… Чуть без почки не остался… Но – повезло. Крепкая, видать, у вас порода! Не хуже наших!

– Про викингов слыхал, дед Василь?

– Это вроде наших казаков?

– Угу. В Европе ещё молитва была в Средние века: «От неистовства норманнов упаси нас, Господи»…

– Мало вы жару им давали, видно. Коль вновь полезли сюда враги…

– Сколько могли. Что французам, что англам, что датчанам… Всю Европу в страхе держали…

– Ладно. Вот те стакан. Вот тебе горбушка. Осилишь?

Он лукаво усмехнулся, держа в руке чуть ли не полулитровую кружку с прозрачной жидкостью. Владимир с отвращением взглянул на содержимое и поморщился от резкого сивушного запаха.

– Я, вообще-то, непьющий…

– Прими не пагубы ради, а ради пользы!

Выдохнув, лётчик с трудом влил в себя отвратное пойло, торопливо зажевал густо посыпанной солью горбушкой, натёртой чесноком. В ушах сразу зашумело, всё поплыло перед глазами, он послушно дал уложить себя на спину, взялся за спинку руками, зажал во рту деревянный черенок ложки… Затем что-то вспыхнуло у него перед глазами, раздался сухой треск, острая боль пронзила с пяток до макушки. Он рванулся и… опешил. Мгновенно хмель улетучился из организма, когда перед глазами возникли его же руки с куском дубовой доски, вырванной из изголовья спинки…

Дед Василь с открытым ртом смотрел на ту же доску, затем покачал головой в изумлении:

– Ну, ты, брат, силён! Как же быть-то с тобой?

– Ты, дедушка, скажи лучше, что сделал, пока я тебя этой доской не пришиб!

– Ногу на место поставил. Легче теперь?

Владимир прислушался к ощущениям в организме – действительно, ноющая тянущая боль толчками отступала куда-то вдаль, прочь из организма. Точно! Поставил дед сустав на место!

– Легче! Ну, извини, дед Василь, что не понял сразу.

– Да ладно… Намедни я одному вставлял руку, так не поверишь – две недели с синяком ходил! Вот что значит самогон слабоват…

Они оба рассмеялись…

– А зверь-то твой?

– Мой. Спаситель, можно сказать… Если бы не он – валялся бы я сейчас где-нибудь в лесу…

– Красавец!

Дед вскоре ушёл, а лётчик распластался на кровати и задремал, прислушиваясь к себе. Плотная повязка на ноге не позволяла ею шевелить, но тупой боли уже не было. А вечером его ждала баня! В предвкушении неслыханного на войне удовольствия Столяров закрыл глаза и незаметно для себя уснул…

Проснулся он от того, что его легонько тронули за плечо.

– Не спышь, гость?

– Нет. Проснулся.

Лётчик прислушался – было тихо. За окном уже давно стемнело, но было достаточно светло от яркого месяца. Он обратил внимание, что лампадка под образами была потушена. Хозяйка склонилась над ним:

– Вставай. Сможешь сам?

– Смогу, наверное. Дедуля ногу вправил. Уже не болит.

Он осторожно спустил ноги с кровати, опираясь на здоровую – выпрямился. Затем перенёс вес на больную конечность. Ударила боль, но далеко не такая, какая была до этого.

– Терпимо. Доковыляю. Куда идти-то?

– Пока сюда. На кухню…

Володя с любопытством осмотрелся: аккуратная, белёная мелом каморка с маленькой печкой-каменкой. На печи – лоскутное одеяло. В углу – самодельный стол, с нехитрой снедью. Кусок сала, крупно порезанные куски чёрного хлеба, соль в резной берестяной солонке, чугунный горшок с каким-то варевом. Дарина почему то напряжённым голосом произнесла:

– Садись. Дед Василь тебе лекарство оставил. Надо выпить перед баней.

Отвернулась к печке, вытащила из неё исходящий паром горшок поменьше, поставила на стол кружку и накрыв её марлей, осторожно наполнила пахучей жидкостью.

– Пей. До дна. Потом посиди пять минут, и пойдём.

Девушка вздрогнула и повела плечами, словно в ознобе. Не обратив на это внимания, Столяров в три глотка осушил горячий настой и поудобней устроился на стуле… Вроде всё нормально. И боль чуть утихла опять…

– Идём.

Дарина протянула ему большущий овчинный тулуп.

– Надень, чтоб не простудиться…

Едва он просунул руки в рукава, как та подхватила его под руку и повела прочь из хаты. Вкусно хрустнул под ногами в валяных постолах снег, опираясь на девушку, летчик обошёл дом и оказался в занесённом снегом саду, по которому вилась узкая тропинка. Вдали чернела невысокая избушка.

– Вон баня. Идём скорее.

Столяров почувствовал её дрожь. Боится, что ли, удивился он. Чего? Или намёрзлась за день? Столько дров натаскать для топки да воды, да хозяйство… Устала, наверное… Нагнувшись, чтобы не ушибить голову, шагнул в тёмный, без окошек, коридорчик.

– Погоди. Прикрою, чтоб не выстужать.

Он замер. Скрипнула дверь сзади. Лязгнул крючок. Затем он почувствовал, как хозяйка скользнула мимо него и по глазам ударили лучи света от лучины, зажжённой в предбаннике.

– Скорише! Стынеть ведь…

Он торопливо ввалился внутрь и захлопнул за собой дощатую фиртку. Ударило жаром. Дарина снова засуетилась, полезла в сундук у печки, вытащила банку с чем-то коричневым, густым.

– Не холодно?

– Нет…

– Давай свий бок. Смажу.

– А что это?

– Та мёд. Диду Василь велев тоби намазать синяк перед парилкою. Скидавай кожух! – скомандовала она.

Пожав плечами, Володя выпутался из тулупа, затем потащил рубаху через голову. Скосил глаза – ладонь осторожно, едва касаясь, покрывала багрово-синий кровоподтёк тонким слоем мёда. Пахнуло летом, душистыми травами…

– Всё. Иди. Парься. Воды хватит. Камни аж белы. Свитять.

– А… А как же?

Она чуть усмехнулась.

– Иди. Я в коридор выйду, а потом вернусь. Сиди, скильки зможешь. Диду казав, що чем бильше, тем лучшее будэ.

Накинула на голову платок и скользнула в коридор. Чёрт! Там же холодно!!! Лётчик торопливо потащил с себя одежду и затем наконец оказался в раскалённой внутренности парилки. Устроился на полке повыше, нашёл ковшик с водой в неверном отсвете огня печи и поддал ещё пару. Перегретая струя со свистом ударила в потолок, сразу стало горячо. Он расстелил чистое рядно, заботливо приготовленное Дариной и улёгся на нём, чтобы не обжечься.

Ух! Хорошо!.. Интересно, что мне дед дал? И хозяйка какая-то не в себе сегодня… Прислушался к своим ощущениям – вроде всё нормально… Только почему-то жар изнутри пошёл… И в висках слегка шумит… Но не от жары. Что-то другое… Что? Вытянулся поудобнее. Расслабился, чувствуя, как благословенное тепло пронизывает каждую частичку его тела… Отвернулся к стене.

Пахнуло холодом – Владимир резко повернулся к двери, там стояла Дарина в одной рубашке…

– Ты что?!

– Мовчи, дурэнь!

Шлёпая босыми ногами, она подошла к нему, Столярова бросило в жар, он почувствовал напряжение в паху… Между тем хозяйка деловито осмотрела его синяк, снова мазнула мёдом, затем открыла топку печки и подкинула дров, плеснула ещё воды на уже светящиеся от жара камни. Всё заволокло паром, только где-то в углу плясали багровые отсветы в топке. У Владимира всё поплыло перед глазами, он почувствовал, как его сознание начинает куда-то прятаться…

Он открыл глаза – лежит уже в хате. Ого! Как это я сюда попал? Дарина постаралась? Ну, чёртова девка! Отчаянная! Ничего не побоялась… Стоп! А что это?.. Он перевёл взгляд и замер – знакомая ладошка лежит у него на груди. Проскользил взглядом вдоль руки: мать… Осторожно приподнял одеяло, взглянул внутрь и торопливо опустил – на девушке ничегошеньки не было. Ни единой ниточки…

Глава 11

Майор пришёл в себя уже только в машине, лежа на деревянном полу. По характерному подвывающему звуку догадался, что это тупоносый американский «студебеккер». Заметив, что Столяров пошевелился, к нему склонилась санитарка, худенькая большеглазая девушка лет двадцати.

– Очнулись, товарищ командир? Слава богу!

– Где я?

– Не волнуйтесь. Вас в госпиталь везут. В Харьков.

– О, чёрт! А это что?!

Он нащупал на себе плотную повязку на правом плече обожженной руки. Девчушка удивлённо посмотрела на него:

– Так это, товарищ майор, рана у вас там. Осколок сидит, от бомбы. Ваш танк разбомбили фрицы с воздуха, видать, одним и зацепило. Наш врач ещё диву давался, как вы с такой дыркой девушку вытащили. А кто она вам?

Александр оторвался от созерцания и сердито посмотрел на большеглазое чудо в шинели не по росту:

– Член экипажа. Радиотелеграфист. А где она?

– Да в соседней машине. Где тяжёлые. Крови много потеряла. Но жить будет! Не волнуйтесь! И остальные ваши там тоже. Все живы, хоть и поранены сильно…

После прибытия в город Столяров сразу попал на хирургический стол. В утешение ему в этот раз операцию делали под местным наркозом. Старенький врач-хирург долго ругался по поводу дырки в молодом «дикорастущем», как он выразился, организме. Но своё дело сделал отлично, и когда Александр слез со стола, напутствовал его на прощание просьбой беречься от подобных вещей.

– А что поделать, товарищ хирург? Война есть война, и на ней стреляют…

– Всё равно, молодой человек. Вы уж там поосторожнее.

– Будем стараться, товарищ доктор!

В палате для легкораненых было двенадцать человек. В основном – пехота, но оказался один из «богов войны», в смысле – артиллерист. А также весьма редкий гость – лётчик.

Пилоты попадали в такие заведения не так уж часто. Как правило, они лечились при своих санбатах. Ну, а сели что тяжёлое – то либо закрытый гроб, либо тыловое учреждение. Этот же был из транспортной авиации, снабжавшей наши окружённые под Красноармейском части под командованием Попова, и словил осколок мягким местом, когда немцы пытались помешать нашим У-2 сбрасывать бойцам боеприпасы и горючее. Смешно и больно, как тот выразился. Впрочем, для летунов такое ранение было довольно типичным…

Александр устроился на койке у окна и использовал выпавшую ему передышку для отдыха. Он отсыпался, отъедался, насколько это было возможно. Читал свежие газеты, что было всё-таки роскошью. Нет, армейскими боевыми листками части снабжались безупречно, слов нет. А вот с центральными, вроде «Правды», «Известий», уже было сложнее…

Вечерами для выздоравливающих в госпитале организовывали танцы, на которых было много гостей из харьковчан. По преимуществу женского пола. Раны Столярова заживали быстро, на удивление ему самому, и вскоре, уже через две недели, он впервые посетил подобное мероприятие. К своему величайшему удивлению, там он увидел Татьяну, скромно сидевшую на стульчике в углу…

– Привет, радиотелеграфист! Как самочувствие?

– Спасибо, товарищ майор…

– Что сидишь такой букой? Или не рада меня видеть?

– Почему? Рада, товарищ майор… Ребята тоже здесь?

Майор посуровел.

– Все на месте. Тут. У тяжёлых лежат. Тебя я дотащил.

– Я знаю… Мне ещё там всё рассказали. Как вы с осколком в плече меня по снегу волокли три километра.

– Три километра?! Не знал, честное слово!

– Вот так оно было… Вы уж извините меня, товарищ майор…

– За что?!

– Это я ту фотокарточку у вас взяла. В вагоне… Хотела сжечь, да одумалась… А вашей невесте повезло. Я ей завидую.

Столяров опешил:

– К-какой невесте?!

– Той, что на карточке… Красивая девушка. Вы с ней счастливы будете. Желаю вам всего хорошего вместе…

Наконец Александр понял: девушка посчитала Бригитту за его будущую супругу. Он облегчённо улыбнулся.

– Ох ты ж господи! Я чуть заикой не стал, солнышко! Рассказать тебе одну историю, Танюшка?

Девушка несмело подняла потупленную голову и слабо кивнула в знак согласия. Майор полез в карман пижамы, выудил папиросу и, закурив, начал свою речь…

– Было это в сорок первом. Ещё в Белоруссии… Я тогда в окружение попал. Контузило, а потом в блиндаже завалило. Наши, кто уцелел, отступили, а про меня, видать, забыли. Или откапывать некогда было… Словом, когда наружу вылез – никого и ничего. Одни мертвецы. Вот я к своим и пошёл… Всякого повидал по дороге. И не дай бог кому другому это пережить! А на одной речушке я фрицев прихватил. Троих. Двух – ножом. А третью – в плен взял. Вот эту вот самую…

С этими словами он вытащил из кармана злополучную фотографию. Уже изрядно потёртую, затем продолжил:

– Они на машине были. Решили искупаться. Расслабились. Ну, ты про мой ножик знаешь, чего говорить? В общем, поехал я с комфортом. На одной дороге наткнулся на нашу колонну, которую немцы с воздуха накрыли, а потом танками. Там… Там наших сестричек в плен взяли. И видать, всей толпой… Того… Понимаешь. Лежали они, привязанные… Я хотел Бригитту тоже, чтобы хоть так за них рассчитаться, а не получилось себя превозмочь. Не могу я так. Я же не фашист, в конце концов! Отпустил я её. К своим. А карточку взял на память, чтобы после войны, когда Гитлера кончим, вместе со всей его сворой, нагрянуть к ней в дом и спросить, что они забыли у нас?! Какого, извиняюсь, рожна полезли?! Вот и ношу с собой, не забываю о своём обещании. И веришь – обязательно так и сделаю!

Он с размаху потушил окурок в горшке с чудом уцелевшим фикусом и замолк, глядя на танцующих. Через несколько мгновений почувствовал несмелое касание и повернул голову – Татьяна смотрела на него с обожанием.

– Это правда? Товарищ майор, она вам никто?

– Никто. Просто – враг.

– Спасибо вам! Спасибо!

Девушка расплакалась. Но это были слёзы облегчения…

Теперь вечерами Александр навещал Татьяну в её палате. Девушка искренне радовалась его визитам, а подруги считали его её женихом. Откровенно говоря, Столяров и сам бы так хотел, но что-то, непонятное ему самому, удерживало от признаний, хотя Лютикова ясно давала понять, что ждёт от него слов любви. Но майор не мог заставить себя произнести их, хотя и очень хотел сам это сделать…

Между тем на фронте обстановка резко менялась. Двадцать третьего февраля, в День Красной Армии отступившие было немцы начали контрнаступление. Перемолов в упорных оборонительных боях атакующие советские части, выбив у наших технику, танковый корпус СС вновь ринулся на восток.

– Немцы рвутся со стороны Белгородского шоссе!

С этими словами в палату ворвался один из ходячих. Находящиеся в ней недовольно загудели:

– А мы?

– Нас что, тут бросили?!

– Да что же это делается!..

Столяров молча поднялся с койки и направился к выходу.

– Давай, майор, разберись!..

Он стоял в кабинете главврача и ждал, когда тот кончит разговор по телефону, тем более что речь шла именно об эвакуации. Наконец подполковник медицинской службы бессильно опустил голову и повесил трубку, устало взглянул на Александра.

– Что вам?

– Меня прислали раненые. Они хотят знать – будут ли они вывезены из города?

– Вы же сами слышали – выбираться своими силами. Там сейчас не до нас, идут бои на улицах. Приказано вывозить людей своими силами. А на чём?!

Он закричал:

– У меня нет транспорта! Нет людей, в конце концов! А здесь, здесь почти две тысячи человек! На чём я их повезу?!

– Успокойтесь! И возьмите себя в руки! На вас смотрят подчинённые!

Майор кивнул в угол, в который забилась испуганная нянечка.

– Короче! Сколько у вас машин?

– С десяток наберётся. Но это на двести человек, максимум.

– Туда – самых тяжёлых. Остальные пойдут пешком.

– У меня неходячих порядка пятидесяти процентов. Нужен ещё транспорт…

– Попробуем. Наверняка в городе есть сани, машины. Надо только поискать. Предлагаю вооружить выздоравливающих и занять оборону вокруг здания. Сформировать из санитаров и тех же выздоравливающих команду для поиска и реквизиции всего, что может везти людей.

Врач с удивлением взглянул на Столярова:

– Вы кто по званию, товарищ больной?

– Майор. Командир танкового батальона.

– Далеко пойдёте… Что же – действуйте…

Александр, шипя от боли, торопливо натягивал на себя форму. Рана, хотя и быстро заживала, тем не менее ещё давала о себе знать. Рядом суетились другие бойцы. Спеша распарывали рукава шинелей и гимнастёрок, в которые не лезли туго забинтованные руки. Прибинтовывали разрезанные валенки к ногам в гипсе, чтобы не сваливались. Разбирали винтовки и автоматы из оружейного склада.

Столяров быстро распределил людей, разослав их по городу с приказом собирать весь возможный транспорт, и уже через час во двор госпиталя стали въезжать сани, легковые и грузовые машины. Появился даже один армейский тягач со здоровенной волокушей на прицепе. Санитары и медбратья сбились с ног, вынося тяжелораненых из палат и, тепло одев, грузили их в кузова и кабины… Александр лично вынес Татьяну из палаты на руках и усадил её в кабину ЗиСа, перехваченного по пути с артсклада. Девушка плакала, торопливо прощаясь с ним. Но ещё оставалась надежда, что они не потеряются в суматохе войны…

Хлопнула дверца. Взвыл мотор, и, буксуя по глубокому снегу, грузовик медленно пополз к воротам. Из кузова остающемуся командиру махали Иван, Олег, Дмитрий. Столяров молча смотрел вслед исчезающей за поворотом машине, когда его тронули за плечо:

– Идёмте, товарищ майор. Пора.

Он поправил ремень, на котором висел ППШ[15]15
  Пистолет-пулемёт системы Шпагина.


[Закрыть], тронул зачем-то новенький погон[16]16
  Погоны в Красной Армии были введены сразу по окончании Сталинградской битвы.


[Закрыть] на плече и кивнул головой.

– Идём.

Стрельба накатывалась всё ближе – немцы рвались к центру Харькова…