Текст книги "Счастье быть русским"

Посмотрел на все происходящее в доме и вышел на улицу, где увидел Васька со своим лучшим другом Ваней Рыжковым. Во дворе было много народу, все тихим голосом говорили о бабушке Ене, что была она доброй, светлой женщиной. Обсуждали ее смерть, мол, такой спокойный уход из нашего мира и есть счастье. Господь награждает таким способом только тех людей, которые достойно прожили жизнь, без злобы и зависти.

К ним присоединилась бабушка Таня. Ее спросили, как все произошло? Она рассказала, что утром баба Еня почувствовала себя плохо и попросила истопить баню, объяснив, что всякое может быть и хочется умереть чистой. Бабушка ей сказала, чтобы она выпила таблетку и ей станет легче. Баба Еня отказалась, ответив, что в жизни их не пила и не будет портить желудок. Таблетки называла мелом, наверное, потому, что они были схожи по цвету.

Я понял, почему бабушка Еня так поступила: попросила позвать к себе бабу Мотю, не хотела меня пугать, когда ей стало плохо. После этого рассказа мне стало еще жальче бабу Еню. И почему я раньше вел себя, как ребенок, не закрывал дверь в избу, и ей постоянно приходилось вставать с кровати и закрывать вместо меня. Спорил по всяким пустякам и обижался, что она меня называла Шуриком, а не Сашей.

Хотя я и был тогда маленьким, но хорошо запомнил эту смерть. Так бабушка дала мне своим уходом из жизни важный урок, как нужно жить – без злобы, зависти и гордыни, радоваться и довольствоваться тем, что у тебя в настоящее время есть.

Время подошло готовиться ко сну. Осенью быстро темнеет, и мы с Васьком, пошли к тете Маше спать. Проснувшись утром, тетя Маша нас покормила, и мы, чтобы не опоздать к процессии похорон, побежали к своему дому. У двора уже находились люди, из города Кургана приехали родственники, все вокруг суетились, обсуждали, кто понесет гроб, крест и сумку с пшеницей, которая находилась в руках бабы Сани Есиной, нашей соседки. Я видел раньше похороны, но не обращал внимания, зачем нужна пшеница для этого мероприятия.

– Баба Саня, зачем бабе Ене на небе пшеница, она что, ее будет, есть? – спросил я.

– Нет, Саша, она не будет есть, пшеница нужна птичкам, мы разбросаем на дорогу, когда понесем бабу Еню на кладбище, – ответила она.

– А каким птичкам? – все допытывался я, не понимая, для чего эта процедура нужна.

– Всем птичкам, которые ее склюют.

– А зачем это делать, можно и дома во дворе птичек покормить, – все допытывался я до сути.

– Видишь, Саша, прежде, как она попадет на небо, сначала превратится в птичку, и, чтобы они ее приняли в свою стаю, надо их задобрить и покормить зерном. Поэтому и разбрасывают пшеницу.

Странно, как можно человеку превратиться в птичку, да еще неизвестно в какую. Наверное, баба Еня превратится в белого голубя, ведь она была доброй бабушкой. Не может же она превратиться в нашего кусачего гусака.

А если я умру, то в какую птицу превращусь? И стал перебирать всех птиц, которых знал, рассуждая над словами бабы Сани. Если превращусь в воробья, то Васек вместе со своими друзьями по мне начнет стрелять из рогатки. Как ему сообщу, что это я, его брат. Он же воробьиного языка не понимает. Нет, не хочу быть воробьем.

А если в петуха, тем более: дедушка своей палкой меня постоянно будет бить. Лучше превратиться в ворона, он живет триста лет, можно за такое время всю Землю облететь и посмотреть разные страны. Совью себе гнездо на самом высоком дереве и буду там жить. Опять же зимой холодно, печки нет. Как-то все неправильно в этом мире устроено, превращаться в каких-то птиц, не дай Бог в животных, все думал я, осматривая людей стоящих вокруг. Представил, что Васёк превратится в страуса, будет жить и бегать по пустыне. Ведь он всех ребятишек на улице обгоняет, эта птица ему подходит. Он точно превратится в него.

Но тут люди у ворот засуетились. Я увидел, как из дома вынесли гроб и поставили на табуреты у двора. Люди шептались:

– Пусть попрощается баба Еня с домом, у нее будет скоро другой…

Опять непонятно. Баба Саня говорила, что она превратится в птицу, а люди говорят, что у нее будет новый дом. Взрослые все не так понимают, как нужно. Вот найду скоро на небе волшебные слова и с помощью их все сделаю по-другому.

Мужики взяли на руки гроб, крышку от него, крест и пошли по нашему «порядку». Баба Саня шла впереди похоронной процессии, из сумки доставала пшеницу и разбрасывала на дорогу. Подлетали воробьи и клевали ее. Процессия двигалась к кладбищу.

На кладбище мне стало неуютно, я всегда боялся по нему ходить, хотелось быстрей уйти. Но мне было интересно узнать, как все будет происходить дальше.

Гроб поднесли к могиле и поставили снова на табуреты. Я подошел к краю могилы, посмотрел вниз. Она была глубокая, мне стало страшно, и я решил никогда не умирать. С бабой Еней все стали прощаться, подходили к ней, трогая руками гроб или целуя ее в лоб. Сначала дедушка с бабушкой, потом отец с мамой, а затем все остальные родственники и жители деревни. Мужики накрыли крышкой гроб, молотком забили гвозди, на веревках опустили его на дно могилы и стали засыпать землей, ловко работая лопатами. Люди в свою ладонь брали горсть земли и по очереди, подходя к краю могилы, в нее бросали. Меня тоже бабушка Таня попросила проделать такую процедуру и сказать такие слова: «Ты, раба Еня, ко мне не ходи, я сам к тебе приду». Не понимая этих слов, я повторил их.

– Молодец, сейчас бабе Ене хорошо, она в раю на небесах, кругом сады, яблоки, груши, виноград.

При слове «виноград» мне стало легче на душе, ведь от мрачных лиц людей на похоронах я чувствовал себя некомфортно. Виноград я любил, его привозили к нам в магазин, только поздней осенью.

– Хорошо будет бабе Ене на небесах, винограда поест вдоволь, – подумал я.

Дождался, когда мужики закопали могилу, поставили крест. Люди положили на нее живые цветы, и пошли к нам домой, на поминки. Венки на могилу не клали, такой моды, как в нынешнее время, не было, клали только живые цветы. Процедура похорон была проста, больше говорили об умершей, да и то тихим голосом, а не о стоимости гроба, его красоте и из какого материала он изготовлен…

Прощальные речи никто над покойной не говорил. Все понимали, что потеряли близкого человека и лишние слова были ни к чему. Это говорило о мудрости и скромности людей. Были, конечно, исключения, но их не придерживались, внутри себя осуждали, считали это лишним.

Отец как-то рассказал нам историю, которая ему приснилась: будто он побывал на небесах и там встретил своих друзей-односельчан. Вместе с ними шел по дороге, неся крест на своих плечах. У отца был крест деревянный и легкий, а у друзей мраморные памятники.

– Федор, как тебе хорошо идти к Богу, у тебя такой легкий, деревянный крест, а нам так тяжело носить тяжелые мраморные памятники. Зачем родственники над нами так издеваются? Им бы такую ношу, мы никак не можем попасть к Богу, – жаловались они ему.

Дополнил еще к своему рассказу, что все они на шее несли еще венки, которые были положены родственниками на могилу. Представляю, как выглядел человек, идущий к Богу, на шее которого висели десятки венков, а на его спине – памятник, размером с автомобиль.

– И вот на нашем пути встречается траншея, – продолжал отец, – которую нужно перейти, чтобы продолжить свое путешествие на встречу с Богом. Для этого нужно было положить свои памятники поперек траншеи и по ним пройти. Но у них никак не получалось это сделать. Памятники у друзей были тяжелые, маленькие по размеру и не доставали противоположного края, выскальзывали из рук и падали вниз. Друзья их доставали и снова пытались положить, но результат был такой же. Они все измучились. А я положил свой крест через канаву и перешел ее, и встретился с Богом. Когда умру, пожалуйста, не кладите на мою могилу «конские хомуты», это лишнее, сделайте простой деревянный крест, никаких плит, мне так будет легче дышать. Бог оценивает не по одежде, и какой у тебя памятник или красивый гроб, а по твоим делам, когда ты находишься на земле, – дополнив свой рассказ, сказал нам отец.

Конскими хомутами он называл венки, которые кладут на могилу, они со временем приходят в негодность, затем их выбрасывают за территорию кладбища. Отцу это не нравилось. Отец везде и во всем любил порядок.

С возрастом я понял, как отец был прав, мне бы хоть чуть-чуть иметь кусочек его мудрости и терпения. Наверное, он был наделен этими качествами благодаря своему трудолюбию. А может потому, что пережил в войну голод и холод. В начале войны ему было 10 лет, а его родной сестре, моей тете Зине, восемь. Дедушка Миша был на фронте, а они с бабой Таней и бабушкой Еней остались одни, да еще перед войной родилась тетя Маша. Тетя Маша увидела отца, то есть моего дедушку Мишу, когда уже закончилась война.

Бабушка рассказывала: когда дед пришел с войны, зашел в избу, а тетя Маша, ей было тогда 4 года, играла на печи, увидев его, испугалась.

– Мама! Мама! К нам какой-то незнакомый дяденька пришел, – закричала она.

Конечно, потом были слезы, радость. Ей объяснили, что это твой отец, но тетя Маша долго не хотела идти на руки к дедушке.

Да, тяжелые были времена… Из рассказа бабушки и отца военные годы – это самые трудные годы в их жизни. Ребятишки взрослели быстро, они уже в 10—14 лет работали в колхозе, на подводах возили с полей зерно, сено, а все взрослые мужики ушли на фронт. Лошадей в колхозе не хватало, часть их была отправлена на фронт. Поэтому сено возили на быках и коровах, которые шли медленно, управлять ими мог не каждый.

Особенно трудно было зимой: продукты к весне заканчивались, одежда вся штопанная-перештопанная, от постоянной носки вся изнашивалась, денег нет (их в деревне не платили), все работали за трудодни. С нетерпением ждали, когда наступит весна, тогда будет полегче: можно и свежую траву поесть или на оттаявшем от снега поле найти замерший картофель.

Бабушка рассказывала: перед приготовлением его размораживала, толкла деревянной колотушкой, добавляла отруби от зерна, немного щавеля – и эту массу запекала в печи. Получалась серая лепешка непонятного вкуса. Но это была хоть какая-то пища, чтобы ребятишки были не голодными.

Зимы были морозные и снежные, а отец на санях по глубокому снегу ездил за соломой в поле. Быки тонули в снегу, лопатой прочищал им впереди дорогу, при этом еще нужно найти копну с замершей соломой, которую под снежным покровом не было видно. Потом раскопать ее, вилами наложить на сани и связать веревкой. Отец рассказывал, что иногда от безысходности плакал, но деваться было некуда, нужно кормить семью, дома ждали две сестры и бабушки.

Я – Саша Бабин, брат Васек, Лена Иванова.

Все работали в совхозе, от мала до велика, и повышенную норму никто не отменял. Тогда спрашивали строго, два воза в день нужно на ферму привезти. Иногда колхоз выдавал за отработанные трудодни немного пшена. Приходил домой, сестры уже ждали, сидя на печи, что отец принес с работы. Увидев пшено, сразу просили бабушку, чтобы приготовила кашу, от голода постоянно плакали. Бабушка, как всегда, разбавляла ее высушенной травой, остальное прятала, так как они могли все съесть, не оставив на последующие дни. Этого пшена на какое-то время хватало. Но потом все повторялось, нужно снова искать то, из чего было бы можно приготовить пищу.

Бабушка любила повторять такую пословицу: «Еда за животом не ходит, а живот за ней». Бабушка Таня тоже работала в колхозе, приходилось ей воровать колхозное зерно, или, как они называли, колоски. Она рассказывала, что было страшно, ведь в нашей деревне был так называемый агент, лицо, назначенное органами власти наблюдать за всем, что происходило в деревне, и докладывать по инстанции. Днем и ночью он с деревенскими активистами устраивал проверки. Особенно осенью, когда созревала пшеница и была уборочная страда. Проводил досмотр одежды прямо на поле, даже у женщин и детей, не гнушался ничем.

Бабушка рассказывала: чтобы его обмануть, шили карманы на обратной стороне юбки, в которые прятали колоски. Все старались сшить карманы побольше, но не всегда получалось колоски донести до дома. Некоторых людей он ловил с поличным, отвозил в Куртамыш. Конечно, был суд, и их отправляли в тюрьму. Срок заключения был большой, могли осудить до 10-ти лет заключения.

Бабушкиной родственнице, тете Любе Гальцевой, пойманной им же, пришлось сидеть в тюрьме пять лет. Она свое наказание отбывала на Урале. С ее слов, весь срок проработала в делянке, валила вековые сосны, там же их раскряжевывали, грузили на тракторные тележки и отправляли на пилораму. В бригаде находились только женщины, ведь колония была женская. Дневные нормы вырубки были большие, лес пилили простой двуручной пилой, некоторые не доживали до окончания срока отбытия наказания и умирали.

Представляю, как им было тяжело. Такие трудности могли выдержать только наши русские женщины. Смогли бы сегодняшние фотомодельки, хотя бы одно дерево спилить? Конечно, нет. Зачем пишу об этом? Молодое поколение должно знать и помнить, что пришлось пережить старшему поколению.

Придя с кладбища, я увидел, что в доме уже вымыты полы, в горнице расставлены столы, за ними сидели люди и поминали бабушку. Еда была скромная: суп из курицы с лапшой, блины, выпечка, конфеты, вареный рис с изюмом и кутья. Кутья – это моченая пшеница с сахаром. Мне она нравилась, я иногда просил бабушку ее приготовить. Она была проста в приготовлении: сначала пшеницу нужно вымыть, залить водой, подождать пока она размокнет, затем добавить сахар. И все, неземной продукт готов.

Почему неземной? А вы попробуйте и поймете. Кушая ее, у вас откроются в голове внеземные чакры, вы увидите мир другими глазами. Я, по крайней мере, видел, кушая ее. Она превращалась в жвачку, которую у нас в деревне делали из бересты.

Сейчас жвачку не нужно делать, зашел в любой магазин и купил. А раньше, чтобы ее приготовить, нужно сначала сходить в березовый лес, отодрать от дерева бересту, нарезать мелкими кусочками, вымыть водой, затем положить в чугунок, добавить сливочного топленого масла и поставить готовиться в печь, изредка помешивая. После приготовления из этой массы делают шарики. Маленький шарик продавался за три копейки, чуть больше – за пять. У каждой бабушки был свой рецепт ее приготовления. Поэтому у одних жвачка пользовалась спросом, у других меньше. Жвачка получалась мягкая с привкусом запаха березы. Жуя ее, можно было не чистить зубы, они и так становились чистыми.

Поминки закончились, в доме навели порядок, убрали кровать, на которой спала бабушка. Места стало больше, но внутри дома оставалась какая-то незаполненная пустота. Сказывалось отсутствие бабушки Ени. Казалось, что вот она войдет в дом и мне скажет: «Варнак, когда научишься закрывать дверь, всю избу выстудил». Но я же открывал ее для того, чтобы она тренировалась, занималась физкультурой…

Жизнь продолжалась, и я, как после трудового дня, пошел спать. Ведь завтра у меня много нерешенных дел, да и экспедицию по нахождению секретных слов никто не отменял.

Утром поспать не удалось, дедушка нас разбудил и сказал, что мы снова должны сходить на кладбище и попроведать бабушку Еню. Эту процедуру нужно проделать до обеда. Такая есть старинная традиция, ее никто отменял, поэтому русские люди должны ее соблюдать. Наша семья была не исключением. Сходив на кладбище, все снова вернулись домой.

Нужно было чем-то себя занять. Подумав, вспомнил, что позавчера на омуте видел рыбу. И я предложил Ваську сходить сачком ее половить. Васёк согласился, тем более, у него сил побольше, чем у меня, будет держать сачок, а я «ботать». «Ботать» рыбу – это ее пугать и загонять в сачок. Бот состоял из деревянной жерди, на конце которой крепился наконечник из куска цинкового металла в виде замкнутой трубы с дырками.

Взяв снасти, мы пошли на пруд, прихватив с собой ведро для рыбы. Придя на него, Васёк сачком перегородил на мелководье самое узкое место и приготовился к ловле.

– Давай, – крикнул он.

По команде «Давай» я, обладая «недюжинной» силой, еле-еле поднимая бот, стал им ударять по воде. Раздались звуки, напоминающие хрюканье свиньи. Рыба заметалась в чистой воде. Наблюдая за ней, я погнал ее в направлении Васька, идя по кромке водоема. Не дойдя до брата, остановился. Тот резко вытащил сак, на дне которого трепетала рыба. Поймали несколько гальянов и пескарей, да пару маленьких окуньков и карасиков. Эту процедуру повторили еще раз и, поймав достаточно, вернулись домой. Рыбалка прошла удачно.

Хорошо жить в деревне: захотел свежей рыбки, не нужно идти за ней в магазин. Только не ленись, спустись с горы к реке и наловишь столько, сколько тебе нужно. Для ловли рыбы делали еще «мордушки», плетя их из веток молодой ивы. Еще их называли «корчажки». Там вообще никакого труда не надо прикладывать: набросал внутрь хлеба или обмазал горловину тестом, подсушил на солнце и бросил ее в воду. Полежит какое-то время, потом вынешь из воды и поймаешь полведра разной рыбы. Сколько нужно, возьми себе для еды, остальное выпусти обратно в реку, так дедушка учил. А если захочешь больших карасей поймать, то для этого нужны рыбацкие снасти. У нас в родне этим занимался родной брат мамы, дядя Ваня Сергеев, он был настоящим рыбаком. Сам вязал сети, особенно зимой, когда день короткий, а вечера длинные, то есть возможность подготовиться к летнему рыболовному периоду. У него во дворе везде, на чем можно, висели и сушились сети, их было несколько десятков. Когда улов был удачный, то, помимо родственников, он ее бесплатно раздавал соседям, так было заведено в деревне. Часть пойманной рыбы, он сушил на проволоке, развешенной по всему двору, зимой из нее варили уху. Чтобы уха была вкуснее, рыбу при окончательной сушке немного коптили в русской печи. Дядя Ваня рыбачил не потому, что рыба была нужна для еды, а для отдыха, это было его хобби, как он говорил. Сейчас таких рыбаков мало осталось, в основном, ловят рыбу для продажи, а он ловил для души.

Придя домой, мы рыбу отдали бабушке.

– Молодцы, есть чем вас покормить, как раз затопила печь, сделаю пирог и немного ее пожарю, – сказала она.

Жареная рыба, особенно гальяны – это верх кулинарного искусства. Гальяны, хоть и имели маленький размер, всего 10—13 сантиметров, но по вкусу могли посоревноваться с такой рыбой, как осетр, семга и форель.

Способ их приготовления прост. Но есть секрет: опять же их готовят в русской печи. Рыбу чистят, убирая внутренности, затем моют и обваливают в муке со специями, перцем с солью, пересыпают луком, мелко его, нарезав, и отправляют в печь. Готовят их на подсолнечном масле с добавлением топленого свиного жира, который придает им пикантный вкус. Они настолько вкусны и эстетичны, что, смотря на них, выложенных горкой на блюде, нельзя удержаться от обжорства. Их можно съесть пару десятков. Жареный гальян и карась – наверное, самое вкусное рыбное блюдо в мире. Это мнение разделяют многие русские люди, я не исключение.

Пока мы были на рыбалке, дедушка уже успел сходить на конюшню и договориться с конюхом, что завтра ему на целый день дают лошадь, и он меня возьмет в лес: помочь нарубить чащу. Придется ехать, никуда не денешься, зима большая, дров нужно много. Их берегли, а чащей называли молоденькие засохшие березки, растущие по берегу болот. Березки от близости воды к корневой системе погибали, поэтому их было можно заготавливать, не спрашивая лесника. Тепла от них немного, но для осеннего периода было достаточно, чтобы протопить печь, и в доме было уютно.

День у меня прошел без поиска волшебных слов, значит, впустую. Но я тоже не промах, упрямство и настойчивость во мне живут одновременно. Есть цель, значит, она будет достигнута. Другого пути у меня нет. Съезжу с дедушкой в лес за чащей, помогу ему. Хотя он мог и один ее заготовить. Но так приучили нас родители: везде и во всем помогать старшим, а детские игры от нас никуда не уйдут.

Дедушка на телегу постелил старые телогрейки, чтобы было удобнее на ней сидеть, и окрикнул лошадь: «Но-о!». И мы поехали. Отъехали метров двадцать, и на телегу запрыгнул Васёк, решил нам помочь в заготовке дров. Выехав за околицу, дед подхлестнул лошадь и запел свою любимую кавалерийскую песню: «Ой, при лужку, при лужке, при широком поле, при знакомом табуне конь гулял на воле»…

Дедушка любил петь, знал много старинных песен, которые выучил, служа в кавалерийском полку. Когда пел песню, по его виду уже можно было судить, хорошее у него настроение или нет.

Определить это было несложно. Его спина становилось прямой, как будто в него вселилась богатырская сила, и, казалось, что он одной рукой может без усилия свалить наземь лошадь. Песни на его действовали энергетически, он просил нас подпевать, приходилось присоединяться к его пению.

Подпевая, я представлял, как верхом на боевом коне и в форме красноармейца скачу по полю и рублю саблей врагов. У деда было армейское фото, где он запечатлен с односельчанами в военной форме, на голове буденовка, в одной руке держит саблю, в другой сигарету, поэтому этот образ был у меня в голове. Дедушка рассказывал, как он служил в начале двадцатых годов в армии под Москвой у самого маршала Ворошилова.

Ключанская церковь 70-годы 20 века. Сейчас на этом месте Дом культуры.

Ворошилов – это легендарная личность времен Гражданской войны. Его знали все от мала до велика, а мы, ребятишки, тем более, т.к. в своих сабельных баталиях всегда упоминали его имя. В армии у деда были учения, каждодневные тренировки верхом на лошадях. Кавалеристы за ними ухаживали, мыли их специальными конскими щетками. Также дед рассказывал, что лошади, предназначенные для участия в военных действиях, в тренировках не участвовали, а были специально обученные к каждодневным нагрузкам. Спокойные, по своему характеру, животные. От каждодневных тренировок на шкуре лошади были раны от кавалерийской шашки. Они со временем зарубцовывались, а у некоторых лошадей не было ушей, срубили нерадивые вояки. Лошади во время скачки поворачивали голову, и необученные к верховой езде воины, махая саблей по веткам ивы, обозначающего врага, причиняли им увечья. В армии у дедушки было свое оружие: деревянное копье с металлическим наконечником, сабля и карабин. Все это хранилось в оружейной комнате. За оружием дедушка ухаживал, каждодневно его чистил. Я гордился, что у меня вот такой боевой, сильный дедушка, представлял: если бы я воевал вместо него, сразу бы всех врагов победил.

Но Гражданская война закончилась, и дед в ней не участвовал. Хотя рассказывал, как еще подростком возил на конской подводе снаряды для бойцов Красной армии, которые воевали с белогвардейцами. Военные действия происходили около деревни Толстоверетино, которая находилась в 25 км от нашего села. На одной стороне реки Тобол были красногвардейцы, на другой беляки-колчаковцы. Один раз колчаковцы обстреляли из винтовок деда и его товарища, и они, испугавшись выстрелов, убежали, бросив свои подводы, потом возвратились и забрали их. Но страху натерпелись, ведь были еще подростками. Колчаковцы в нашей деревне тоже были, но недолго, всего лишь три дня, потом ушли. Дедушка рассказывал, что он с мужиками прятался в соломе, чтобы не нашли и не поставили к себе «под ружье», не забрали служить в их армию. Находясь в деревне, белогвардейцы грабили местное население, чувствуя свою безнаказанность. Воровали, в основном, кур, продовольствия у них было мало. Поэтому, у дедушки воспоминание о белогвардейцах было негативным.

В настоящее время говорят, что они воевали за Россию. Может быть. Но за свою. Не за нашу. Смутные времена были… Долго еще историки будут разбираться, кто прав, а кто виноват.

Приехав на место вырубки, дедушка распряг лошадь, оставив только хомут на ее шее. Один конец вожжей привязал к нему, другой к березке и отпустил ее пастись на луг. Сам пошел рубить чащу, а нам сказал, чтобы мы ее вытаскивали из леса и складывали на телегу. Эта процедура нам была уже известна. Вытащить чащу из зарослей не так-то просто, мешает идти трава, мох, всякие мелкие сухие сучки, паутина, которая так и норовит тебе на лицо прилипнуть. Но эти трудности были нам тоже привычные. Никто из нас не ныл и не говорил, что мы еще маленькие и нам это трудно делать. Ведь мы русские люди и хныкать нам нельзя. По крайней мере, так учили нас родители, читая вечерами нам сказки о русских богатырях, которые не боялись трудностей, проходили с достоинством все испытания и побеждали.

Да, есть в русских сказках что-то таинственное… Когда слушаешь их, особенно из уст отца или дедушки с бабушкой, то они своим видом и мимикой лица показывают, что, как будто сами жили в то время и были участниками этих событий. И понимаешь: не зря эти сказки были написаны, ими с детства воспитывается характер ребенка.

Сейчас сказки и мультики совсем другие. Не знаю, чему они учат, каким жизненным ориентирам и принципам, но убивать и драться учат точно. Посмотрев их и послушав, как разговаривают герои в этих мультиках, то получается, что одни «кричалки», «стрелялки», «бродилки» и «ворчалки». Ребенок впитывает в себя все эти гадости, поэтому речь современной молодежи резко отличается от ребят нашего поколения. И не в лучшую сторону.

Нарубив дров, сложив их на телегу и закрепив веревкой, дедушка снова положил телогрейки на чащу и сказал, чтобы мы залезли на нее, а он пойдет пешком. А то лошади будет тяжело вести не только дрова, но и нас всех. Мы с братом тоже решили идти пешком, тем более, можно будет побегать-поиграть.

Путь наш пролегал по краю кукурузного поля, ее еще не всю убрали, поэтому она была похожа на растущий бамбук. Кукуруза – это и есть, наверное, бамбук, только меньших размеров.

Играть в кукурузном поле – одно удовольствие. К концу лета кукуруза созревала и достигала более трех метров в высоту. Изнутри было видно только небо, поэтому спрятаться от противника не составляло труда. Игра наша заключалась в том, чтобы кукурузным початком попасть по спине противника. Кукуруза была таких больших размеров, что можно было только пару штук удержать в руках. Но ударить початком нужно не сильно, просто обозначить поражение. Играя, одновременно их и ели, поэтому игра продолжалась по несколько часов, и на обед домой не ходили. Из кукурузных волокон делали мячики и ими играли, как в снежки зимой. Из них же делали парики, надевая на голову. Тогда мы становились похожими на настоящих индейцев. Всем было весело!

Это вам не в компьютерные игры играть, где можно перезагрузиться и начинать все сначала, тут все серьезнее. Можно початком и по голове получить. Конечно, будет больно, но эта же игра, значит, нужно терпеть. Вот так и закалялся характер будущих защитников Родины. Нытиков среди ребятишек не было, да и откуда им взяться, все по социальному статусу были равны, росли и играли вместе, ссорились, но потом снова мирились. Злобы, зависти никакой не было. Счастливые были времена.

Приехав домой, дедушка завез дрова во двор, развернул под углом телегу и своими сильными руками перевернул ее. Чаща скатилась на землю, и нам не пришлось ее разгружать. «Как бы мне научиться так же ловко всему, что делает дедушка?» – подумал я. Надо запомнить, пригодится в жизни.

Михаил пришел уже из школы, присоединился к нам:

– Давайте ее всю изрубим, сложим в поленницу, пока родители на работе, – сказал он.

Взяли топоры, мы с Васьком свои личные, они меньшего размера, чем у деда, и все дружно стали ее рубить. Сил, конечно, у меня не столько много, как у Васька и старшего брата, но мелкую чащу порубил и стал ее складывать в поленницу. И эта работа не считается работой, одно только удовольствие.

Уметь сложить дрова в поленницу – настоящее искусство. Во-первых, нужно обладать глазомером. Ведь она должна быть сложена по одной линии, чтобы красиво смотрелась на фоне двора. И главное, чтобы ее заметили родители и похвалили за проделанную работу. Похвала от родителей! Что может быть приятнее, тем более – они были всегда на работе, а тут мы хоть чуть-чуть, да помогли по хозяйству, и они немного отдохнут.

Здоровье родителей мы берегли.

Если отец брал метлу и хотел подмести двор, то мы, братья, наперегонки также брали ее в руки и помогали ему. Летом вся поливка огорода была за нами, особенно – капусты. Мы, столько сажали овощей, что можно было прокормить целый микрорайон: четыре грядки моркови, семь грядок лука метров по двенадцать, свекла, капуста, брюква, турнепс, арбузы, дыни, огурцы, помидоры – их вообще не сосчитать. А тыква вообще росла под размер автомобильного колеса. Я ее поднять не мог, только катил по земле. Тыквой кормили поросят, а семечки от нее сушили на печи и их зимой щелкали. Здоровья после их употребления «некуда было девать». Они питательны и полезны, ведь в наших сибирских краях грецкие орехи и фундук не растут, а тыквенные замещали их.

Да, чуть не забыл: нужно было еще собрать подсолнухи, которые росли вокруг на обочине картофельного огорода, провеять их на ветру, отделив от разной шелухи, высушить и сложить в мешки, поставив на зимнее хранение в сенцы.

Осенью, до наступления холодов, еще успеть с бабушкой сходить в лес и нарвать шиповника. Высушить его на русской печи, после этого он будет готов к употреблению, им заваривали чай.

Нужно еще вовремя сохранить и переработать помидоры и огурцы. Даже арбузы солили.

Соленые арбузы, а их для засолки выбирали размером чуть меньше волейбольного мяча, солили в деревянных бочках, которые стояли в погребе и хранились, чуть ли не до самой весны. Часть арбузов закапывали в пшеницу в амбаре. Амбар был больших размеров, как маленький дом, и там имелись емкости для зерна, называются они – закрома. Отец получал зерно в совхозе, как дополнительный заработок, и арбузы хранились в нем до самого Нового года. Способ хранения придумал, конечно, не я, кто-то до моего рождения, но он был универсален. Мороз и воздух через зерно к арбузам не проходил, поэтому они были, как только что сорванные с грядки.

Сапрыкин, Игнатьев мой дед Михаил Самойлович. Москва. 1923год.

Все-таки мудрые были наши предки, все у них заранее было рассчитано: когда и как заготовлять овощи, фрукты, ягоды, сохранив в них все витамины. Вот бы сейчас в наше правительство таких людей, как мои родители или бабушка с дедушкой, страна наша лопнула бы от избытка продовольствия.

Люди раньше думали головой на много лет вперед. Сейчас и высшее образование есть, да не одно, и в Гарварде учились, а простые вещи элементарно не могут.

Например, лошадь запрячь, дом своими руками построить, сложить в ней печь. Из таких мелочей и складывается личность человека: государственник ли ты, хозяйственник, крепкий мужик, как раньше называли, или нет. А если да, то это значит, что все у тебя в порядке не только в хозяйстве, но и с головой.