Текст книги "Незаменимый вор"

В эту самую минуту уже знакомый нам Прохор, инвалидный солдат, исполнявший обязанности лакея, доложил о приезде обоих приятелей.

Урядник вошел с такой поспешностью, будто боялся опоздать к отходу Ноева Ковчега. Если бы доблестный страж не тащил за собой под руку Григория Александровича, так, пожалуй, вбежал бы бегом. Турицын же, напротив, в каком-то подобии сна лишь косвенно переставлял ноги и почти въехал в столовую на уряднике. Здесь неразлучная пара, наконец, распалась: урядник без лишних разговоров проследовал к закускам, а Турицын был принят в объятия хозяином.

– Душа моя, Григорий Александрович! – Куратов троекратно расцеловал гостя, словно не виделся с ним Бог знает сколько времени. – Скажите же, как ваше драгоценное здоровье? Все прошло, не правда ли?

– Правда... ли, – глаза Григория Александровича блуждали. Казалось, он не узнавал ни хозяина, ни места, куда его привезли. – Здоровье... да. Прошло.

– И слава Богу! – заключил хозяин. – А то мы уж испугались...

– Кого испугались? – Турицын вдруг встревожился.

– За вас, за вас, почтеннейший! Ну да вам-то бояться нечего, – поспешно добавил Куратов. – Поверьте моему опыту: один бокал вина – и все совершенно пройдет! Вот и доктор советует...

«Я советую?» – удивился Михельсон, но ничего не сказал.

– Господа, прошу к столу! Конрад Карлович! Петр Силыч! Где же он?

Хозяин и не заметил, как Бочаров, вытянувшись в черную дымную струю, мгновенно перетек через всю комнату к своему месту за столом. Он поместился напротив урядника, который успел-таки сесть еще раньше.

Бутылка шампанского, обернув себя салфеткой, выстрелив в потолок пробкой, вспорхнула над столом, чтобы наполнить бокалы. Никто не обращал на нее внимания.

Григорий Александрович Турицын долго невидящим взором глядел через стол на Михельсона. Затем некое подобие мысли или воспоминания промелькнуло в его глазах.

– А! Здравствуйте, Конрад Карлович, – произнес он печально.

– Мое почтение, – ответил Михельсон, несколько удивленный запоздалым приветствием. – Как чувствуете себя?

– Значит, вы все-таки поехали туда... – не отвечая на вопрос, продолжал Турицын. – А ведь клялись мне, что и ногою не ступите в лес...

При слове «Лес» свечи в канделябре, стоявшем на столе, вдруг вспыхнули бенгальским огнем и ярко осветили лицо Турицына, хотя в комнате и без того было светло. Никто, казалось, не заметил этого, только Петр Силыч Бочаров придвинулся ближе и устремил на говорившего пронзительный взгляд.

– В лес? – переспросил он. – В какой это лес?

– Ну раз уж вы сами завели об этом разговор, – обрадовался Куратов, – значит, судьба. Господа! – он поднял бокал. – Я юлить не умею и скажу вам прямо: мы здесь нарочно собрались, чтобы мирно, как подобает добрым соседям, разобрать сей недостойный предмет, под коим я разумею ваш злосчастный Легостаевский лес...

– Ради Бога, не надо! – Григорий Александрович так замахал руками, что едва не перебил всей поставленной перед ним посуды. – Я слышать о нем не могу больше! Пускай его забирает, кто хочет. Только вряд ли найдется охотник владеть этим дьявольским местом, кроме одного черта!

– Кхм! Однако... – Куратов смущенно покосился на Петра Силыча, но тот слушал Турицына в полном умилении. Трубка его, высунувшись до половины из жилетного кармана, и приняв позу, какую принимает кобра во время охоты, тоже слушала очень внимательно.

– Отчего же вы так скоро переменили свое мнение? – спросил, обращаясь к Турицыну, Конрад Карлович. – Вероятно, что-то произошло этой ночью?

В глазах Григория Александровича отразился затаенный ужас.

– Нет. Ничего, – глухо сказал он. Право, все вздор...

– Что-то, связанное с лесом? – безжалостно допытывался Михельсон.

– Не говорил ли я вам, господа! – воскликнул Петр Силыч. – Там определенно водится нечистая сила. Напрасно вы мне не верили. О! Чудеса натуры неисчерпаемы!

– По правде говоря, не верю я в эти чудеса.. – пробормотал Куратов, пытаясь поймать порхающий графин рыболовным сачком. – А вот что по этому поводу говорит наука? – он повернулся к Михельсону.

– Я со своей стороны тоже... – начал было Конрад Карлович, но вдруг умолк. В дверях, пристально глядя на него, стояла Малаша.

– ... Впрочем, бывают разные обстоятельства... – произнес он медленно. – Не далее как в пятницу, будучи еще в Хвалынске и обедая у губернатора, я имел удовольствие быть представленным одной даме, о которой говорят, что она правнучка самого доктора Фауста!

– Да что вы говорите! – удивился Савелий Лукич, живо интересовавшийся всякого рода знаменитостями, особенно из числа дам. – Правнучка Фауста – и в нашей губернии? А как ее зовут?

– Мадам Борщаговская. И должен сказать, господа, правнучка вполне достойна своего великого прадеда. Спиритические сеансы, которые дает она по временам в первых европейских столицах, снискали ей славу самой таинственной женщины и самого сильного медиума в Европе. Общение с душами умерших столь же привычно для этой дамы, как для нас разговоры с трактирной прислугою.

– И что же, она хороша собою? – жадно допытывался Куратов.

– И хороша собою, и умна, – ответил Конрад Карлович, положив себе на тарелку ломоть проплывавшей мимо семги. – Лучшие петербургские фамилии наперебой зазывали ее в гости и почитали за честь, если в их доме давала она свой сеанс. И представьте, какое совпадение: именно сегодня будет проезжать она здешним уездом, направляясь к святым местам язычников на Тибете, и даже остановится в местной гостинице.

– Помилуйте! – вскричал Куратов. – Зачем же в гостинице? У любого из нас дом всегда открыт для столь исключительной персоны! Ей-богу, будь я лично знаком, немедля поехал бы в уезд за мадам Борщаговской! Ах, надо было мне напроситься на обед к губернатору в пятницу!

– Не тревожьтесь, Савелий Лукич! – успокоил его Михельсон. – Я не только познакомился с Борщаговской, но даже получил приглашение навестить ее сегодня в Новокупавине.

Куратов порывисто схватил руку Конрада Карловича и прижал ее к сердцу.

– Я не смею просить вас о том, – сказал он с волнением, – но почту себя обязанным вам по гроб жизни, если вы привезете эту особу ко мне.

– Но почему же к вам, Савелий Лукич? – Бочаров ревниво заерзал на стуле. Ему тоже хотелось принять у себя персону, из-за которой волновался весь Петербург. – У меня и просторнее, и меблировка новая, а у вас, глядите, все стулья рассохлись...

Раздался сухой треск и звук падения, после чего уряднику пришлось отряхнуть сюртук, пересесть на другой стул и налить себе еще рюмку.

– Ах, нет! Уж вы, пожалуйста не мешайтесь в это, Петр Силыч! – поморщился Куратов. – И потом, в доме вашем нет ни одной дамы, чтобы принять гостью, как того требует приличие. А у меня все же хоть матушка...

В кухне раздалось громкое кудахтанье и хлопанье крыльев.

– Матушка яйца несет... – умильно проворковал Савелий Лукич.

Из кухни показалась Аграфена Кондратьевна с лукошком яиц.

– Вы, батюшка, будете сегодня в городе? – обратилась она к Михельсону. – Так не откажите в милости, поклонитесь от меня вот этими яичками священнику отцу Феоктисту! Его дом всякий знает...

– Непременно исполню, сударыня! – Михельсон поднялся со своего места и с поклоном принял от Аграфены Кондратьевны лукошко.

– Поезжайте же, любезный Конрад Карлович! – говорил Куратов, едва ли не силой провожая его до дверей. – И непременно привезите ее ко мне!

В передней Михельсон подозвал к себе кучера с женой.

– Что ты задумал, Христо? – тихо спросила Ольга.

– Мы устраиваем сеанс спиритизма, – ответил Гонзо. – Ты сможешь взять это на себя?

– Ну, если будет кое-какое оборудование... А зачем тебе понадобился спиритизм?

– А затем... – Христофор нежно обнял девушку за плечи и, притянув к себе, зашептал ей что-то на ухо.

– Правда! – Ольга просияла и бросилась на шею Гонзо.

– В чем дело? – сердито спросил кучер. – Чего вы взялись целоваться?

– У нас хорошие новости, – сказал Гонзо, с сожалением выпуская Ольгу из объятий. – Скорее запрягайте, мы едем в город. Да! Заодно отнесите в коляску вот это... – и он вручил графу Бруклину лукошко с яйцами.

Глава 8

Резидентом Дороги Миров в пространстве Хвалынь-1853 был Петр Андреевич Собакин, состоявший когда-то инструктором горкома партии в Каунасе-2000. Говорили, что он занимал посты и в Москве и даже играл заметную роль в победном путче 1991 года, который в его пространстве принято было называть Августовской Революцией. Когда новое партийное руководство, по обыкновению, принялось «обрубать с хвоста» бывших соратников, Петра Андреевича загнали на ничтожную должность в провинциальный Каунас. Он, однако, не стал дожидаться перевода в места, менее отдаленные, а, обнаружив пространственную флуктуацию, бежал в Узловой.

В Управлении Дороги ему быстро подыскали новую должность, и он осел резидентом в тихом, не раздираемом партийными битвами, девятнадцатом веке.

Патриархальный уклад уездного городка пришелся по вкусу Петру Андреевичу. Он с удовольствием ездил к местному начальству свидетельствовать почтение, был в трогательной дружбе с супругой городничего и приглашал к себе на бостончик гарнизонных офицеров.

Некоторые блага цивилизации, от которых не смог отказаться Петр Андреевич, создали ему в городе репутацию чудака-изобретателя. Не желая привлекать излишнего внимания, Собакин ограничивал себя во всем, но приспособиться к неудобным свечам и канделябрам ему так и не удалось. В его доме повсюду горели электрические лампочки, ибо Петр Андреевич в последние годы работы в горкоме стал несколько бояться темноты. Лампочки поначалу вызывали вежливое недоумение отца Феоктиста, но постепенно город к ним привык и считал чересчур дорогой и довольно пустой забавой, вроде праздничной иллюминации...

Межмирники, появлявшиеся порой на пустыре за домом, не слишком докучали Собакину. Охраняемая им пространственная флуктуация именовалась портом только в официальных документах, сам Петр Андреевич в шутку называл себя «станционным смотрителем». Торговцы залетали к нему крайне редко, а следователя Полицейского Управления Дороги Миров он вообще видел впервые в жизни.

Представительный молодой человек, предъявивший удостоверение на имя следователя по особо важным делам Богоушека, прибыл в порт Хвалынь-1853 на межмирнике «Флэш Гордон» в сопровождении здоровенного детины – явного спецназовца и юной красавицы с золотыми волосами – по-видимому, эксперта-криминалиста. В распоряжении оперативной группы была и служебная собака, которая взяла чей-то след, едва оказавшись в порту.

Следователь велел показать таможенные декларации залетавшего сюда недавно торгового межмирника «Старец Елизарий», а затем потребовал разработать легенду и предоставить все необходимое для проведения специальной операции в местных условиях.

Резидент Собакин, воспитанный в традициях беспрекословного подчинения начальству, не ударил в грязь лицом и в кратчайшие сроки укомплектовал опергруппу лошадьми и коляской, одеждой, всеми необходимыми бумагами и вполне достоверной легендой.

Опергруппа укатила, и два дня от нее не было никаких вестей. Собакин, сильно переживавший поначалу, не вышло бы какой неприятности из-за этого несчастного «Старца Елизария», постепенно успокоился. Он понял, что лично к нему претензий у следствия нет, и стал даже подумывать о награде.

К вечеру второго дня знакомая коляска показалась на дороге. У крыльца из нее вылезли следователь Богоушек и его эксперт-криминалист (другими словами – Христофор Гонзо и совсем не его княжна Ольга). Они вошли в дом, дав Петру Андреевичу возможность еще раз продемонстрировать свою замечательную выучку и служебное рвение.

Он шагнул навстречу гостям, принял положение «смирно» и доложил:

– Товарищ следователь! На территории вверенного мне порта никаких происшествий не случилось! Проведенное лично наружное наблюдение показало: обстановка в городе нормальная, население спокойно!

– Свадьбы, похороны были? – отрывисто спросил Христофор, поддерживая реноме строгого начальства.

– Никак нет!

– Плохо это, – следователь неодобрительно покачал головой. – Выходит, жизнь в округе замерла. Так?

Петр Андреевич смутился.

– Да нет, что вы, товарищ... гражданин следователь... Она не замерла, она, как бы это...

– А по докладу вашему получается, что замерла!

– Виноват! – Собакин вытянулся в струнку, поедая глазами начальство, перед которым испытывал теперь священный трепет. – Да еще вот... информация по Дороге Миров. Прикажете доложить?

– Ну, что там? Докладывайте.

– Нелетная погода ввиду магнитной бури. Дорога закрыта до семи утра.

Вот тебе раз, подумал Гонзо. А если когти рвать придется? Впрочем, до утра еще многое нужно сделать...

– Хорошо! Идем дальше... – Гонзо уселся за письменный стол хозяина, взял перо и, неторопливо его ощипывая, приступил к постановке новой задачи. Петр Андреевич слушал стоя.

– Для проведения операции мне понадобится небольшой столик, – сказал Гонзо, – круглый, черного цвета...

– Восьмиугольный есть, если прикажете, – заметил Собакин. – С росписью под Хохлому.

Гонзо вопросительно посмотрел на Ольгу, присевшую рядом на край стола. Ольга кивнула.

– Пойдет, – согласился Христофор. – Кроме того, из дамского платья что-нибудь такое, поэкзотичнее...

– Платьем я займусь сама, – сказала Ольга. – Нужны ещё свечи...

– Свечей, извиняюсь, не держу... – Собакин развел руками. – Лампочки, если угодно...

– Свечи возьмем у Куратова, – сказал Христофор. – Что ещё?

Ольга задумчиво пощелкала выключателем настольной лампы.

– Вообще, если бы нашлась красная лампочка, не такая, а поменьше, это было бы полезно...

– Для чего? – тихо спросил Гонзо.

– Для гипноза, – также тихо ответила Ольга.

– Ты собираешься гипнотизировать ифрита?!

– Нет, остальных. Им незачем видеть того, что там будет происходить...

– Есть лампочка! – в восторге, что может ещё угодить, воскликнул Собакин. – От старого смотрителя осталась в инструментах. Малюсенькая такая штуковина, всего-то в ней и есть – батарейка, да лампочка. Включишь – горит. От межмирника, что ли, запчасть...

– Годится! – сказала Ольга. – Несите всё сюда, а я пока пойду, посмотрю наряды...

Они ушли – хозяин в кладовку, где хранились инструменты, а Ольга – в костюмерную, которая обязательно имелась в каждом порту. Гонзо остался один.

Ему было удобно сидеть в глубоком хозяйском кресле. Впервые за все время розысков наступила небольшая пауза – не нужно было бежать куда-то сломя голову, пробираться лесными чащами, лазить через заборы или строить из себя приват-доцента. Можно было просто посидеть в кресле и спокойно собраться с мыслями. Погони узловой полиции он не боялся. Между различными пространствами не было иных средств сообщения, кроме межмирников. По существующим правилам, капитан межмирника, покидая порт, обязан сообщить, куда он направляется, но всегда имеет возможность отправиться совсем в другое место. Именно так и поступил экипаж «Гордона», возглавляемый мнимым следователем Богоушеком. Если бы Полицейское Управление и вздумало отрядить за ними погоню, преследователям пришлось бы наудачу посещать, один за другим, сотни тысяч портов.

Ничтожная вероятность встречи с Дорожной полицией давала Христофору возможность хоть всю жизнь заниматься поисками ифритов. Но что с них толку? Гонзо так до сих пор и не уяснил, для чего они нужны зеленоглазой княжне. В истрепанной книжке, которую она дала ему вместо объяснений, не было ничего, кроме полузнакомых с детства и совершенно бесполезных восточных сказок. Там какой-то туповатый, но упрямый падишах с помощью ифритов все пытался добраться до каких-то невообразимых сокровищ где-то на мифическом острове. Словом, полная чушь. А между тем в погоне за ольгиными ифритами проходило золотое время, которое Христофор предпочел бы провести в Узловом – кипучем, веселом и доходном центре всего Параллелья. Провести не без пользы и удовольствия. Хотя бы с той же и княжной...

Так нет же, нашел себе работенку! Ни денег, ни отдыха. Нельзя даже здешних помещиков слегка пощипать за картами – Ольга не позволяет... Ведьма рыжая... Зеленоглазая... Оленька... Христофор вздохнул.

Вот что удерживает его в этой сумасшедшей компании – ведьмины зеленые глаза и золотые волосы... Руки, каждое прикосновение которых заставляет его, угрюмого уголовника, дрожать от незнаемой раньше мучительной сладости... Её губы, то надутые обиженно, то смеющиеся, то говорящие что-то... И хочется послушать, послушать их речей, а потом взять да и впиться, поймать ртом, ощутить вкус этих губ и долго-долго их не выпускать, все говорить и говорить вот так, слившись губами, но уже совсем о другом...

Эх, Оленька! И что она нашла в этом своем графе? Титул? Рост? Усы? Неужели, этого достаточно? Даже для такой девушки, как Ольга? Нет, что-то тут не так. Не может ей нравиться этот... конь в пальто!

Гонзо представил себе графа в черном фраке, ведущего Ольгу под руку. Ольга была в белом платье и с букетом. Да, картинка выходила эффектная.

"Но ведь ты с ним умрешь от скуки! – подумал Христофор, обращаясь к Ольге. – Вам просто не о чем будет поговорить! "

"Ты на себя посмотри, вошь тюремная! " – ответил воображаемый граф, и Христофор сразу загрустил.

Да, это верно. Если начать сравнивать недостатки... Уж он-то Ольге и подавно не пара. Без роду, без племени. Без дома. Аферист в розыске. Всю жизнь думал только о деньгах, да так и не нажил ни гроша. А она – вон какая!

Христофор снова посмотрел на Ольгу. На ней было теперь кроваво-красное платье и шляпа с вуалью. Глаза ее сияли сквозь вуаль и, казалось, говорили: «Вот видишь, Христо. Ты сам все понимаешь...»

– Ну как, годится для спиритического сеанса? – раздалось вдруг над самым ухом Христофора, так что он вздрогнул и проснулся. Перед ним стояла Ольга в темно-красном бархатном платье, тесно охватившем ее изумительную фигуру и наглухо закрытом до самого горла. На голове ее была шляпа с вуалью. Глаза сияли сквозь вуаль торжеством. Ольга понимала, какое впечатление она производит на Гонзо, и, кажется, это ей нравилось.

– Ух, ты! – Христофор выбрался из кресла и, прикрывая внезапное смущение чрезмерным восторгом, обошел вокруг Ольги.

– Вот это женщина! С такой бы женщиной – да в Ялту! А, Оленька? Между прочим, я серьезно... Имеем же мы право на небольшой отпуск! Давай плюнем на ифритов, графа оставим посторожить здесь, а сами махнем в Крым, хоть на пару дней, а?

– Погода нелетная, – улыбаясь, ответила Ольга.

– Ну, с утра махнем. Там теперь рай, тысяча девятьсот третий год. Его Императорского величества Ливадийский дворец. Большой прием. У меня там знакомые есть, потусуемся, а? Море, солнце, лучшие вина, экология...

Ольга покачала головой.

– Нет, Христофор, не до того сейчас. Вот, переловим ифритов...

– И тогда – в Ялту? – живо подхватил Гонзо.

Ольга вздохнула мечтательно.

– Эх, Гонзик! Что мне тогда твоя Ялта! Я ведь тогда, знаешь...

Христофор почувствовал, как хочется ей поделиться чем-то, тщательно скрываемым от всех, без исключения, но в этот момент открылась дверь, и в комнату вошел Джек Милдэм. Он тяжело дышал, видимо, очень торопился. Сапоги его были в грязи.

Гонзо поморщился.

– В чем дело, граф? – спросил он. – Что-то стряслось?

– Отец Феоктист велел благодарить за яйца! – радостно сообщил Джек, поглядывая на Ольгу. – И просил при случае пожаловать к обеду... А что, уже переодеваемся, да?

– Не все, – сказал Христофор. – Вы пока остаетесь кучером. Кстати, как там лошади?

– Задал овса, не распрягая, как сказали...

– Прекрасно! Можете подавать к крыльцу, мы сейчас выходим.

Граф-кучер удалился, но едва Христофор хотел продолжить начатый разговор, как в комнату, пыхтя, протиснулся хозяин. Он притащил восьмиугольный столик, неизвестную запчасть с красной лампочкой и бронзовый напольный канделябр – на всякий случай.

– Вот, – сказал он, сложив все на полу. – Полный боекомплект. У другого какого-нибудь резидента в хозяйстве вечно не доищешься того, что требуется. Взять хотя бы моего предшественника...

– Надо будет, возьмем и предшественника, – прервал его Христофор. – Вы можете не беспокоиться, ваша помощь следствию не останется без внимания.

– Всегда готов! – вытянулся Собакин. – А ещё я послал за землемером...

– За кем? – не понял Гонзо.

– За землемером Акимушкиным, который ходит тут к одной вдове... Он, сукин сын, у меня вот где! Так что свадьба завтра же. А там и похороны организуем. Оживим обстановку, товарищ следователь! Так и передайте руководству: Собакин отрапортует в ударном порядке!

– Не надо шумихи, – возразил Гонзо. – Я сам отрапортую. Помните: наше оружие – бдительность... Несите вещи в коляску и проследите, чтобы перед домом никого не было. Мы уезжаем.

Через минуту все вещи, за исключением напольного канделябра, были погружены в коляску, и оперативная группа выехала на задание, оставив резидента Собакина оживлять обстановку в городе.

– Это займет его на какое-то время, – сказал Христофор. – Удачно я, однако, припугнул его свадьбами! Откровенно говоря, ляпнул совершенно наобум, первое, что в голову взбрело, а он и рад стараться! Приятно иметь дело с аппаратными работниками! Никаких сомнений, никаких вопросов, для чего да почему... Однако, куда это мы едем, граф?

– Как это – куда? – удивился кучер. – Вы же сами сказали – к Куратову!

– Да-да! Все в порядке! – кивнул Гонзо. – Просто мне показалось, что мы не ехали этой дорогой.

Джек пожал плечами.

– Здесь другой нет.

– А, ну хорошо. Лишь бы не плутать зря по проселкам, а то мы и так задержались. Смотрите, уже темнеет!

Действительно, небо на закате мрачнело, и вместе с тучами быстро надвигалась ночная тьма.

Граф хлестнул по лошадям.

– Стану я плутать! – пробурчал он. – Я в Поясе Астероидов не плутал!

– Да никто и не спорит, – миролюбиво сказал Гонзо. – Я и сам вижу теперь, что это та самая дорога.

– Я в Море Спокойствия без навигатора ходил... – не унимался граф, – и весь Гарлем с закрытыми глазами, как свои пять... Стоп, а это что такое?

Из-за поворота дороги вдруг углом выступил темный массив леса.

– Вот леса точно не было! – сказал Христофор.

– Сам знаю! – огрызнулся Джек Милдэм, натягивая поводья.

Коляска остановилась. Ветер прошумел в вершинах черных елей.

– Что за чертовщина? – тихо ругался кучер. – Где мы свернуть-то могли?

– Просто ума не приложу... где _вы_ могли свернуть, – произнес Христофор голосом следователя Богоушека. – Оля, ты случайно не знаешь, куда это мы заехали... с графом?

– Знаю, – просто сказала Ольга. – Это Легостаевский лес...

– Как Легостаевский лес? – удивился Джек. – Ах, Легостаевский! Ну, значит, я просто левее взял... Тогда едем дальше, а там вырулим!

– Да, – согласилась Ольга, – поезжай. Теперь уже все равно...

Коляска снова тронулась в путь. Черные ели пошептались над ней, качаясь на ветру, и отступили. Дорога снова пошла полями. Уже, кажется, замелькали по сторонам знакомые места, но наступивший сумрак мешал их как следует рассмотреть. Наконец, впереди показались выстроившиеся двумя рядами огоньки – освещенные окна большого дома.

– Да вон же усадьба! – обрадовался Джек. – Не такой уж и крюк получился.

– Ну, слава Богу! – Христофор облегченно вздохнул. – А то я уж боялся, что заедем к черту на кулички...

– Вот именно, – тихо сказала Ольга.

– Что ты говоришь, Оленька?

– Я говорю, это именно то, что нам нужно...

– Да! Вот только не пойму, с какой это стороны мы подъезжаем... – граф, привстав на козлах, огляделся вокруг, – ворота-то где?

– Вон там, напротив столба, – сказала Ольга.

– Какого еще столба?

– Того самого: «Владение помещика, отставного коллежского секретаря...» и так далее.

– Оля, ты на что намекаешь? – встревожился Христофор.

– Какие уж тут намеки! Смотри сам.

Большое двухэтажное строение, постепенно приближаясь, казалось все более знакомым, но все меньше походило на дом Куратова.

– Значит, мы все-таки заблудилсь... – произнес Христофор.

– Нет, – отозвалась княжна, – не заблудились...

– Но ведь это дом Бочарова!

– Правильно. А вон и хозяин...

Плотная приземистая фигура показалась в воротах. Петр Силыч широко расставил руки, словно хотел обнять сразу всех гостей вместе с тройкой коней.

– Наконец-то! – закричал он еще издали. А уж мы ждем-пождем, все очи проглядели! Думаем, не сбился бы кучер с дороги, темень-то какая! На-ка, вот, тебе, братец, на водку!

Бочаров вскочил на подножку, сунул растерявшемуся графу какую-то мелочь в руку и повернулся к Ольге.

– Сударыня! – произнес он, сняв картуз и приложив его к сердцу, – Я счастлив принимать в своем, так сказать, скромном жилище особу столь знатную и столь, так сказать, sharmant... Доктор, что же вы? Представьте меня!

Христофор, несколько опешивший от такого напора, прокашлялся и сказал:

– Рекомендую, мадам... Петр Силыч Бочаров, богатейший здешний помещик...

– Готов служить! – Бочаров поцеловал Ольге руку и заговорщицки подмигнул Христофору. – Вы уж простите старика, что слегка покривил вам дорогу и заманил, так сказать, не спросясь... Просто мечтал оказать гостеприимство!

– Позвольте, но ведь Куратов.. – начал было Христофор.

– И Куратов здесь! Все здесь!

– Да как же он согласился?!

– Упрям, что и говорить! Весь в матушку! Да, впрочем, и Турицын хорош. Так что я их и спрашивать не стал. Перенес к себе всю компанию – и дело с концом! Только прошу вас, ничего им не говорите. Пусть думают себе, что хотят... Вон они, высыпали!

На крыльце показались Савелий Лукич Куратов с матушкой, Григорий Александрович Турицын и осовело хлопающий глазами урядник, видимо, только что разбуженный.

Когда коляска подъехала ближе, Куратов выступил вперед и, прижав руку к сердцу, с чувством произнес:

– Сударыня! Я счастлив принимать в своем, так сказать, скромном жилище особу столь знатную и столь, так сказать, sharmant...

Ольга покивала ему шляпой и, выходя из коляски, подала руку.

– Он думает, что это его дом! – прошептал Христофор.

– Нормально, да? – отозвался граф.

Бочаров, стоявший тут же, только хихикнул. Обман его блестяще удался, однако все присутствующие чувствовали себя немного не в своей тарелке. Турицын и Аграфена Кондратьевна испуганно косились по сторонам, урядник хмурился, протирая заспанные глаза, да и сам Куратов, пригласив гостей в дом, то и дело спотыкался о пороги и, казалось, не знал, как пройти в гостиную.

Петр Силыч вызвался помочь ему в распоряжениях по дому, сам слетал на кухню и в столовую, тотчас вернулся и объявил, что стол накрыт к ужину.

Ольга оставила шляпу и дорожный плащ в отведенной ей комнате, после чего вышла к столу, поразив присутствующих странной, нездешней красотой и почти демонической остротой черт лица. Умело наложенные краски грима и тушь сделали ее взгляд пронзительным, придали бровям надменный излом, а губам – властное и неулыбчивое выражение.

Это сразу настроило всех сидевших за столом на серьезный лад. К тому же еще выяснилось, что мадам Борщаговская плохо говорит по-русски, из помещиков же только Турицын кое-как мог объясниться по-французски. Так что ужин почти весь прошел в чинном молчании. Впрочем, доктор Михельсон успел рассказать, что спиритическое искусство родилось в Америке, в Европу же быстро перекочевало оттого, что именно здесь еще, над полями былых сражений витает самый славный из духов – дух императора Наполеона.

Любому человеку он может раскрыть тайны грядущего, если только умелый, отмеченный печатью небес медиум заставит его явиться и говорить со смертными...

– С нами крестная сила! – прошептала Аграфена Кондратьевна, незаметно помахав перед собою щепотью.

– Простите, а как же он будет говорить? – Куратов задумчиво почесал в затылке. – Я хочу спросить, на каком языке?

– Да что вы, право, Савелий Лукич, точно маленький! – рассмеялся Бочаров. – Будто не знаете, что император Наполеон – француз! Не по-китайски же ему говорить!

– Не скажите, Петр Силыч! – возразил Куратов, любивший, чтобы последнее слово оставалось за ним. – Во-первых, Буонапарт – корсиканец, а во-вторых, среди духов бестелесных, как я слышал, все наречия равны, и они легко общаются друг с другом на любом языке.

– От кого же это вы слышали? – язвительно поинтересовался Бочаров. – Уж не от них ли самих?

– Господа! – грудным оперным альтом произнесла вдруг Ольга и отложила салфетку. – Вы все увидаете сам! Главное – спирит, то бишь дух визиват, с ваша помога! Если он прилетай – ви разговаривать, если нет – пер бакко! – ви сами виноват, плёхо помогаль! Давай начинаем! Герр доктор! Зовите, битте, ваш кучер с мой багаж!

Через минуту в гостиной, где по распоряжению Ольги были погашены почти все свечи, Джек Милдэм установил столик резидента Собакина, расписанный под Хохлому. Гости, волнуясь, рассаживались. Всем, даже уряднику, весьма любопытно было побеседовать с духом покойного императора, и только матушка Аграфена Кондратьевна пыталась ретироваться. Бедная старушка, стуча зубами от страха, уверяла, что лучше пойдет готовить чай, потому что этого Бонапартия вдоволь насмотрелась еще в молодости, живя у тетки, в Смоленской губернии...

Но Ольга не отпустила Аграфену Кондратьевну.

– Нас тепер рофно семь, – сказала она. – Это есть «Нумеро магика». Никто не мошет уходить, не то дух пойдет за ним...

При этом известии матушка только слабо пискнула и без сил опустилась на стул. Глаза ее, выпученные от ужаса, неподвижно смотрели в одну точку. Гипноз больше не нужен был бедной старушке, она и так впала в беспамятство.

Прежде чем начать сеанс, мадам Борщаговская подозвала михельсоновского кучера и шепотом отдала ему какое-то приказание. Тот поклонился, вышел из комнаты и плотно запер за собой дверь.

Ольга велела всем положить руки на стол и раздвинуть пальцы так, чтобы каждый мизинец касался мизинца соседа. Куратову и Михельсону пришлось помочь Аграфене Кондратьевне справиться с неживыми пальцами, после чего все руки, наконец, коснулись друг друга, образовав замкнутую кольцом цепь.

Тотчас Христофор ощутил некое подобие электрического разряда, пробежавшего по рукам. Он не мог бы сказать, что это было – судорога в чрезмерно напряженных пальцах или эффект от прикосновения к ифриту, сидящему рядом с ним. Впрочем, это могли быть и первые фокусы зеленоглазой ведьмы.

– Астарот, Аллохим, – глухо заговорила Ольга. – Аполлион, Асмодеус... Их кенэ ирен намен, их ладе зи айн! ... Элвус, Гномус, Нимвус, Саламандер! Субординате тус миос! ... Ключ и врата! Четыре стихии, три начала, семь сфер... Ваши руки теплеют, расслабляются. Вы дышите глубоко и спокойно. Вы не слышите ничего, кроме моего голоса. Вы не видите ничего, кроме тлеющего огонька...

В центре стола вдруг сам собою заалел огонек и притянул к себе все взгляды. Даже Христофор, знавший, что это всего лишь лампочка крохотного прибора, не мог оторвать глаз от светящейся точки.