Текст книги "Преодоление безразличия. Нахождение смысла во время перемен"

Богатство через отдачу: наша дружба с жизнью

Далее мы подробно рассмотрим, как изменяются человеческие переживания и действия, если они определяются движущей силой по ту сторону ценностей и ориентации по смыслу, то есть если человек думает только о себе, отказавшись от других ценностей и испытывая в них недостаток. Для начала заметим, что можно легко представить последствия такого сужения до границ самого себя, и их в любом случае не назовешь счастьем, реализацией и удовлетворением. Ведь концентрируясь только на самих себе («на собственном счастье»), мы поневоле лишаемся внутреннего положительного отклика, который вызывает наша активная заинтересованность и реализация возможностей смысла. Этот внутренний положительный отклик свидетельствует о чем-то основополагающем в нас – о том, что мы годимся для чего-то, если готовы идти на контакт с потребностями мира, внося наш собственный, личный вклад.

Это начинается с малого. Не нужно думать, что эти потребности мира и наш вклад слишком абстрактны и пространны, иначе возникнет опасность упустить из виду многие малые возможности смысла каждого дня. Мы не должны перекладывать эту тему в область далеких от повседневности «споров о ценностях», о которых, конечно, многое можно сказать, но которые не обязательно относятся к реальной жизни. То есть речь идет здесь не о «великом проекте» по изменению и улучшению всего мира. Это возможно для немногих и требуется лишь от немногих. Но каждый из нас может оставаться открытым для того, что ждет его участия, в своем мире, в своем непосредственном окружении и по отношению к тем людям, которые каким-то образом доверены ему. Каждый человек может вносить свой вклад в то, чтобы его мир стал лучше. Обычно для этого требуется совсем немного: доброе слово, благодарность, неожиданный подарок, даже просто доброжелательная улыбка, ведь, возможно, для того, к кому она обращена, она станет единственным или одним из очень немногих положительных и одобрительных сигналов, которые он получит в течение дня.

Или это может быть конкретная задача, которая встает перед нами, когда член нашей семьи, друг или коллега нуждается в нашей помощи и поддержке. Или это может быть готовность откликнуться на несправедливость или беды, которые омрачают жизнь многих людей всего в нескольких часах полета от нас, а иногда даже в нескольких остановках трамвая от нашего дома. Таким образом, мы легко могли бы помочь им сбросить тяжкую ношу, разделить при этом наше счастье с ними, словно мы являемся членами одной большой семьи. Это могут быть также способности или таланты, которые ждут осуществления еще не рожденного произведения; это может быть научный труд, дружба, поле, которое нужно возделать (в прямом или переносном смысле), в общем, это может быть все, что без нашего вклада было бы невозможным, то, что обогащает мир и жизнь.

В дальнейшем мы рассмотрим подробнее эти и многие другие возможности ценностей и смысла. Но уже сейчас мы можем сказать нечто интересное об этих возможностях: общее у них то, что все эти возможности не сами по себе появляются в мире, но так или иначе зависят от нашего идеализма, нашего внимания и нашего активного участия, а также от наших надежд.

Говоря конкретнее, при более внимательном рассмотрении здесь раскрываются две надежды: во-первых, надежда, что мир может обогащаться, во-вторых, надежда, что именно мы своим личным вкладом можем способствовать тому, чтобы мир стал лучше.

Это происходит либо благодаря нашей помощи и корректировкам там, где это необходимо, либо благодаря тому, что мы создаем что-то прекрасное и ценное там, где в противном случае этого недоставало бы и мир был бы беднее без нашего участия. Совершенно очевидно, что мир нуждается в человеке так же сильно, как человек в мире; один этот факт может служить лучшим основанием для того, чтобы заключить союз и дружбу, великодушно одаривать друг друга. Эта дружба раскроется на основании двух незавершенностей:

В той мере, в какой нам еще нужно дать ответ данностям жизни, мы постоянно находимся перед незавершенными данностями.[16]16
  Frankl, V. E. (1997). Der Mensch vor der Frage nach dem Sinn. (Человек перед вопросом о смысле.) München: Piper, S. 234.


[Закрыть]

Следовательно, всё незавершенное (то есть, по правде сказать, всё), что человек обнаруживает, оказывается тем, что может быть изменено, от человека требуется обратить внимание не на то, что уже есть, а на то, что из этого может стать (свобода). Мы можем распознать в этом призыв к тому, что должно быть, то есть распознать те возможности, которые ждут того, чтобы стать реальностью благодаря нашим действиям.

Другими словами, во всём, что уже есть, заложена не только возможность, но и необходимость изменения, и мы способны ее распознать. Это всегда личный процесс – в природе феномен отношения между тем, что есть, что может быть и должно быть, основывающийся на свободном выборе и ответственности, встречается только у человека. Более того, этот феномен является не только видовой, «общей» характеристикой, но и индивидуальной и конкретной задачей уникальной личности, находящейся в уникальной ситуации. Об этом Франкл говорит так:

Задача меняется не только от человека к человеку – в соответствии с уникальностью личности, но и от часа к часу, согласно неповторимости ситуации.[17]17
  Frankl, V. E. (1996). Logotherapie und Existenzanalyse. (Логотерапия и экзистенциальный анализ). Лекция 16 октября 1996 в Университете больницы Südgarten, Университетская клиника психиатрии в Вене. Конспект А. Баттиани.


[Закрыть]

Согласно такому представлению, нужно иметь в виду следующее: каждая личность уникальна с точки зрения условий, способностей, недостатков, жизненной истории, способности к восприятию и т. д. Таким образом, все, что мы можем привнести в этот мир, имеет наш личный почерк: это наш вклад, никто другой не может внести его за нас именно таким конкретным образом. Другими словами, союз с жизнью, как и в случае со всякой дружбой, не терпит замены. С другой стороны, жизнь также постоянно предстает перед нами в новом и уникальном свете: как и личности, ситуации не повторяются. Сегодня не похоже на вчера или завтра; это всегда новая встреча: жизнь – это настоящее.

Из этого логично следует, что определенные запросы смысла уникальны для ситуации и личности, что каждая незавершенная данность такова не только в отношении своего исполнения, но и в отношении индивидуального исполнителя. Покажем на примере: для врача больной человек – это призыв и задача для профессиональной диагностики и лечения, а для человека без медицинского образования это задача помочь, сделать жизнь больного легче и по возможности его утешить. Одна и та же незавершенная данность касается двух разных людей и ставит перед ними совершенно разные вопросы; так же индивидуальна и дружба с жизнью. Ведь незавершенность данности касается людей, которые воспринимают ее по-своему и распознают то, что должно произойти благодаря их участию в качестве своей задачи и призыва к себе. Это показывает нам, что ничто не является одинаковым, потому что нет одинаковых ситуаций; и никакую личность нельзя заменить. Важен каждый, важен вклад каждого.

Но нам следует оставаться реалистами. Можно стоять перед богатством осмысленных задач и не знать, что это богатство; или можно знать о таком богатстве, но не доверять себе и ему. Другими словами, можно считать себя беднее, чем ты есть. И в самом деле: то, что такие возможности смысла действительно существуют, не означает, что их видят; а то, что их видят, еще не обязательно означает, что их используют. Именно здесь раскрывается дилемма равнодушия; здесь мы можем или должны разобраться в ее истоках.

Вероятно, человек, погрузившийся в отчаяние, видит эти возможности так же хорошо, как тот, кто открыт для них. Он видит их, следовательно, он заметил ценности, но он проходит мимо, и это, в сущности, образует пустоту его существования и чувство, что он упускает жизнь. Он выходит из игры жизни, и мир человека и он сам вместе с ним обедняются. И опять же, мир обедняется не потому, что не было конкретных ценностей и конкретных возможностей смысла; он обедняется потому, что человек не дает им места в своем мире. Реализация этих возможностей зависит от него, но он проходит мимо. Одно это уже печально. Дальнейшие трагические изменения происходят, если такая позиция становится хронической: мир в качестве экзистенциального пристанища становится чужим для человека.

Данная связь на первый взгляд может и не быть очевидной, но она открывается, когда мы вспоминаем, насколько каждый человек обязан факту, что другие приняли его, когда он был абсолютно зависим от них, и признали в нем задачу смысла. Фактически в тот день, когда другие согласились на его выживание, становление и существование, этот мир стал также его миром, стал его родным домом.

Но когда тот же человек выходит из игры, в правилах которой проявлять доброту, разделять что-то с другими, выходить за собственные рамки, тогда он сразу вычеркивает те координаты из своей карты мира, которые когда-то привели его в это биологическое и экзистенциальное пристанище. Вскоре он становится буквально бездомным и парадоксальным образом нередко жалуется, что ему не хватает именно того, от чего он сам отказался: «Можешь на меня больше не рассчитывать. Но где же ты?»

Как выясняется в таких случаях, парадокс нашего бытия заключается в том, что по большей части мы беднеем душевно и духовно не из-за того, что мало получаем или же ничего не получаем, но из-за того, что упускаем и отклоняем то, что нам самим нужно отдавать и отправлять в мир. Душевные и духовные проблемы общества благосостояния свидетельствуют об этом постоянно. Ведь если это правда, что только свободное и добровольное участие в жизни может дать нам осознание того, для чего мы, в сущности, оказались здесь, то обратный вывод гласит, что человек, готовый жить только для того, что хорошо для него самого, теряет знание о том, для чего он здесь. Следствием этого становятся одиночество, неуверенность, неустойчивость и отчаяние – состояние, в котором мало кто хотел бы задерживаться и поэтому любой ценой старается его избежать. Способов для этого достаточно, причем интересно, что индустрия развлечений развивается почти параллельно с экзистенциальным вакуумом. Эрих Фромм в своем проницательном анализе духовного состояния современного человека установил следующее:

Мы часами смотрим телевизор, едем куда-нибудь, путешествуем, ходим на вечеринки и т. д. Мы заняты каждую минуту с момента, как проснемся, и до того, как заснем. Сознательно мы на самом деле не скучаем; однако я хочу спросить, как ужасно надо скучать, чтобы воспринимать по большей части абсолютно пустое развлечение у телевизора, бессмысленную болтовню, лживые и сентиментальные фильмы как приятное «расслабление»? Мы очень стараемся сэкономить время, но потом мы не знаем, что с ним делать, кроме как «убивать» его. Скука связана с отсутствием внутренней живости, продуктивной активности, подлинной связи с миром и искреннего интереса во всем, что нас окружает.[18]18
  Fromm, E. (1968). Der geistige Zustand Amerikas, в: Собрание сочинений Эриха Фромма, том XI. Изд. R. Funk. München: DVA, 398.


[Закрыть]

Поэтому иногда возникает впечатление, что человек равнодушный, хладнокровный или скучающий воспринимает внутреннюю пустоту, которую он все же иногда замечает, не как призыв к более экзистенциальному устройству своей жизни (или вообще к ее устройству), а как ошибку, и именно здесь происходит опасный поворот. Вместо того, чтобы напрячь свои силы и дать ответ пустоте или хотя бы попытаться это сделать, человек жалуется, ждет помощи (например, ждет кажущегося спасительным диагноза, в котором будет сказано, что эта пустота не его проблема, а только выражение психического расстройства, нуждающегося в лечении) и таким образом все дальше удаляется от экзистенциального призыва, который предъявляет ему эта пустота.

Обращает на себя внимание также и то, что большая часть индустрии психологических программ и самопомощи питается именно той неуверенностью, которая вырастает из отказа от дружбы с миром, и, таким образом, она сама немедленно попадает в список отвлекающих трюков индустриального общества и общества потребления. Поэтому опять-таки не является совпадением то, что растущий экзистенциальный вакуум встречается на определенном временном отрезке с необъятным количеством психологических тренингов и предложений самопомощи при часто смутных симптомах страдания от якобы бессмысленной жизни. Но и здесь мы видим то, о чем уже упоминали на примере эгоистической жизненной позиции: мы путаем симптом, причину и основание, если заняты лишь вопросом о том, как мы чувствуем, а не почему мы так чувствуем: тот, кто больше не воспринимает мир как свое экзистенциальное пристанище и чувствует внутреннюю пустоту, может из-за этого печалиться или быть неуверенным. Но, по сути, ему не нужно избегать этого состояния любой ценой; это, скорее, его шанс на спасение. Ведь это состояние сообщает ему, что он заблудился и что сейчас время активно и открыто войти в жизнь, вместо того чтобы концентрироваться только на себе и своем самочувствии.

В отстраненности и попытке каким-либо образом избавиться от ощущения внутренней пустоты (за исключением тех случаев, где она действительно возникает) находится один из корней проблемы. Когда мы больше не видим, зачем мы нужны и где наше место, альтернативное содержание может заполнить пустоты в нашей жизни, но только временно, как и различные психотехники.

Ведь тому, что мы потеряли, не может быть простой замены – наша природа не позволяет забывать так легко, голос нашего сердца не обмануть так быстро. Утерянная надежда не перестает быть надеждой, а упущенное добро остается необходимым (но все же упущенным) добром – не оно бросило нас в беде, а мы его. Может быть, нам не хватило доверия; а может быть, это был страх перед личной или совместной ответственностью либо «усилий» что-то привнести в мир или осуществить то, чего не было бы без нашего участия и чего по факту так и не случилось. Так или иначе, мы поставили на кон самую важную дружбу, которая только бывает, – нашу дружбу с миром.

Отвлечение и простое удовлетворение потребностей или попытки обменять чувство потерянной дружбы на ощущение счастья иного масштаба, таким образом, не являются альтернативами, ведь это две абсолютно разные вещи – чувствуем ли мы себя хорошо или хороши ли мы для чего-то. Первое может подарить нам кратковременное удовлетворение и чувство довольства; это радостно, и этим хочется наслаждаться. Но это чувство неустойчиво. Как научные исследования, так и повседневный опыт говорят скорее о том, что разрыв с миром переживается не так легко; и эта боль будет держаться до тех пор, пока мы снова не воссоединимся с миром, то есть пока не соединится то, что изначально принадлежит друг другу.

С другой стороны, если, расторгнув дружбу с миром, человек будет жить только для себя и ему будет важно лишь его собственное самочувствие, проблема не будет решена уже потому, что он будет обманывать себя любой ценой, чтобы испытать утраченное и желанное чувство счастья. А основание для счастья будет отступать все дальше и когда-то исчезнет совсем, а с ним исчезнет и источник счастья. То, что останется, можно наблюдать на любом сеансе консультации, – нередко это капризы и требования, которые властно контролируют жизнь отчаявшегося человека. Но на капризы нельзя положиться. Это призрачные и неблагодарные гости, иногда приятные, иногда нет, но в любом случае они не оставляют за собой ничего долговечного и ценного. Поэтому тот, кто строит свою жизнь из недостатка смысла, основываясь на идее, что дело исключительно в его довольстве, строит её на песке и делает себя зависимым от ощущений, которые в норме должны быть следствием того, что хорошо само по себе. Можно быть свободным от желаний, но нельзя быть счастливым без основания для этого.

Таким образом, человека, который перестал руководствоваться ценностями как основой для дружбы с миром и начал искать прибежища в непосредственном стремлении к хорошему самочувствию, бросает из стороны в сторону между фазой кратковременного удовлетворения и периодом длительного ожидания. Раньше или позже появятся скука, привыкание и пресыщение – и, возможно, человек начнет подозревать, что это не может быть всем, что ожидает от нас жизнь.

До тех пор, пока мы не простимся с жизнью

У многих людей это подозрение появляется, прежде всего, не только тогда, когда возникают привыкание и пресыщение, но и когда они наталкиваются на границы своего бытия. Возможно, они понимают, что приближаются к закату своей жизни или уже пришли к пониманию этого, и именно в этот момент происходит болезненное осознание, что так не будет длиться вечно, потому что однажды завтра не наступит. Тут, наконец, уходит то, что Макс Шелер называл «метафизическим легкомыслием»[19]19
  Scheler, M. (1957). Посмертно опубликованные труды, том 1: Zur Ethik und Erkenntnislehre. (К этике и теории познания.) Изд. M. Scheler. Bern und München: Francke-Verlag, 44.


[Закрыть]. Часто возникает вопрос «И это всё, что было?», и появляется не только разочарование жизнью, но и собой: «И это всё, что я оставлю после себя? Бесконечный поиск своего счастья, которое так и не наступило? Что после меня останется?»

Когда человек наконец осознает факт своей смертности, обязательно возникает нечто безоговорочно экзистенциальное, ведь именно этот реальный факт самым радикальным образом ставит вопрос о равнодушии, лени и концентрации лишь на самом себе как центре бытия.

Тут снова наблюдается парадокс: психологическое исследование показывает, что именно равнодушные и отстраненные люди гораздо сильнее, чем остальные, мучаются от страха смерти[20]20
  Neimeyer, R. A., & Chapman, K. M. (1981). Self/ideal Discrepancy and Fear of Death: The Test of an Existential Hypothesis. OMEGA-Journal of Death and Dying, 11 (3), 233–240.


[Закрыть]. Это странно уже потому, что отстраненный человек считает, что в его жизни нет особого смысла, в ней якобы есть плохие и хорошие моменты, но, в общем-то, какого-то глубокого значения или смысла нет. Зачем же тогда ему цепляться за существование, которое он переживает как сравнительно бессмысленное, и сильно бояться своего конца, вместо того чтобы держаться за жизнь, в которой есть ценность и смысл, которая богата впечатлениями и подарками, и поэтому в ней гораздо больше того, что можно было бы испытать и разделить, по сравнению со временем, отведенным человеку?

Возможно, здесь также играет роль надежда, которая никогда не утрачивается полностью, надежда на то, что когда-нибудь обнаружится тот потерянный смысл, который так сильно держит человека в его жизни. Обещание надежды еще не выполнено, но, возможно, однажды это произойдет. Смертность человека ставит эту надежду под угрозу: возможно, это «когда-нибудь» никогда не наступит. Она дает нам понять: в нашем распоряжении нет вечности, поэтому невозможно постоянно откладывать дружбу с жизнью.

Так или иначе, учитывая наш интерес к жизни, мы не можем не считаться с фактом ограниченности нашего времени уже только потому, что смертность наряду с заботой, которой нас окружили в детстве, является одной из неотъемлемых характеристик нашего существования. В любом случае, мы не можем утверждать, что жизненная модель, предполагающая бесконечное количество времени, реалистична, это крайне сомнительно.

Возможно, и поэтому ранние экзистенциальные философы и психологи придавали конечности бытия не меньшее значение, чем самой жизни. Более того, они исходили из идеи о том, что мы можем начать вести и понимать жизнь правильно только тогда, когда примем в расчет нашу смертность[21]21
  Kleiner, M. S. (2000). Im Bann von Endlichkeit und Einsamkeit? Der Tod in der Existenzphilosophie und der Moderne. Essen: Die blaue Eule. (В плену бренности и одиночества? Смерть в экзистенциальной философии и современности.)


[Закрыть]. Ведь благодаря конечности жизненное время, данное нам, приобретает непосредственную положительную серьезность, значимость и требовательность, которые в ином случае нужно было бы привязывать к определенным условиям, а их для начала необходимо было бы определить. И даже если бы мы их определили, у нас бы не было полной уверенности, что они верны и вообще есть. Но если мы существуем в этой жизни как временные ее участники, вышеназванное отношение к миру приобретает новую глубину и требовательность.

Говоря конкретнее, только тогда, собственно, и появляются жизненные вопросы. Например, когда человек осознает конечность не только жизни в целом, но и отдельных жизненных периодов и начинает думать о том, о чем никогда не думал раньше: что нам следует сегодня сделать, совершить и решить, если мы посмотрим на это с позиции того, кто будет оглядываться назад на свое прошлое? Что нам следует сделать, чтобы что-то улучшилось или не улучшилось благодаря нашим решениям и действиям? Все это говорит нам: мы можем поступить по-другому. Конечность и безвозвратность наших дней делает значительной и весомой нашу способность менять поведение, а в повседневной суете эта значительность легко ускользает от нас. Наши действия влияют не только на нашу актуальную жизненную ситуацию и наше окружение, в итоге они также составляют нашу жизненную историю, то есть являются нашими собственными следами, которые мы оставляем в этом мире как индивидуумы. Возможность формировать эти следы сегодня – это наша свобода. Ведь именно знание о конечности бытия подгоняет человека определить направление своей жизни, причем не просто какое-то, а в идеале такое, о котором честно можно будет сказать: «Хорошо, что я выбрал его»[22]22
  Tomer, A., Eliason, G. T., & Wong, P. T. P. (Eds.). (2008). Existential and Spiritual Issues in Death Attitudes. New York: Lawrence Erlbaum Associates.


[Закрыть].

Это основополагающее знание также дает нам понять, что наше жизненное время не просто используется и уходит, образно выражаясь, из субстанции жизни может возникнуть хороший продукт, так же как из воска свечи (нашей жизни) возникает свечение (наша деятельность)[23]23
  Lukas, E. (1994). Alles fügt sich und erfüllt sich. Sinnfindung im Alter. Stuttgart: Quell, 84. (Всё налаживается и исполняется. Вопросы смысла в пожилом возрасте.)


[Закрыть]. Возможно, мы также осознаем, что жизнь предлагает много возможностей смысла, дает много запросов. Возможности смысла хотят быть реализованными, а запросы требуют реакции, иначе они так и останутся возможностями, которые мы в худшем случае заберем с собой неиспользованными в могилу, как воск, который так и не стал свечой.

И тогда мы осознаем: будучи смертными, мы не располагаем такой роскошью, как вечная отсрочка начала активной и ответственной жизненной деятельности. Нет генеральной репетиции жизни; мы уже включены в эту жизнь. С этим некая часть свободы и отстраненности исчезает, но оставшаяся свобода и требование жизни весят гораздо больше. Мы не можем позволить себе попусту тратить жизнь, как будто она никогда не кончится. С такой точки зрения мы получаем больше свободы именно благодаря нашей смертности, так как каждому человеку должно быть понятно, что при таких условиях мы освобождены от проектов или требований, которые не считаем экзистенциальными и не соответствующими нашей сущности и нашим задачам, то есть для которых мы, в общем-то, не созданы и поэтому не ответственны за них.

С этой позиции знание об ограниченности жизненного времени дает нам право, а говоря точнее, даже обязанность на автономию и самообеспечение. Оно освобождает нас от мнимых принуждений и в той же мере возлагает ответственность за то, что мы будем делать с этой свободой и с этим временем.

Наибольшую часть жизни тратим мы на дурные дела, немалую – на безделье, и всю жизнь – не на те дела, что нужно. […] Не упускай ни часу. Удержишь в руках сегодняшний день – меньше будешь зависеть от завтрашнего. Иначе, пока будешь откладывать, вся жизнь и промчится. Все у нас, Луцилий, чужое, одно лишь время наше.[24]24
  Seneca, L. A. Письма Луцилию. Dietzingen: Reclam, S. 5 f. Перевод на русский с: http://www.lib.ru/POEEAST/SENEKA.


[Закрыть]

Кто же не признаёт факта своей смертности, тот отрицает этим второй неоспоримый момент своего бытия. Первый – это принятая нами забота и любовь в начале нашего жизненного пути; второй – это ограниченность жизненного пути во времени и возникающая отсуда ответственность сознательно обходиться с ним и нашими возможностями. Кем я хочу быть? Что однажды станет правдой обо мне? Что я буду направлять в мир, что делать, что оставлю после себя? На эти вопросы можно дать ответ. Но только если мы будем учитывать личную и совместную ответственность, возложенную на нас этими вопросами. В противном случае жизнь, якобы бессмысленная и не предъявляющая нам требований, ввиду своей конечности, станет раной, которая вряд ли затянется, это будет безрадостный поиск быстрых и легких развлечений, которые жизнь нам дает не так часто и не в таком количестве, как того хотелось бы. Возможно, это еще одно указание на факт, кажущийся поначалу парадоксальным, что люди, которые оценивают свою жизнь как относительно бессмысленную, мучаются от страха смерти больше, чем те, кто готов ежедневно открыто отвечать на многочисленные вопросы смысла.