Текст книги "Евреи при Брежневе"

В-седьмых, у нас был свой крупный подпольный православный центр. Им стал «самиздатовский» журнал «Вече» поистине подвижника, «нашего катакомбного Сергия Радонежского», как мы ласково шутили, Владимира Николаевича Осипова. Андропов-Файнштейн вкупе с своим псом «Бобком» Осипова таки «вычислили» и арестовали снова в 1974 году, дали восемь лет, но он успел подготовить хорошо организованную конспиративную структуру. Отсидев, он уже в «гласность» вывел из подполья крепкое православное общественно-политическое движение – «Союз “Христианское Возрождение”».

Часть 4
«РУССКИЕ КЛУБЫ»

Из всей этой «великолепной семерки» тогда особо выделялся ВООПИК. Олег Платонов, который как историк и мыслитель сформировался в «Русских клубах» – в том самом благословенном для многих из нас ВООПИКе – вспоминает: «Мы помогали восстанавливать исторические памятники. Но каждый из нас становился ученым-подпольщиком по возрождению исторической Святой Руси. Я начал писать книгу по истории русского народа с древнейших времен до наших дней. Постепенно вокруг меня образовался целый коллектив единомышленников. Мы собирали материалы и очень много путешествовали по историческим местам России. Мы составляли программу на каждый год и по этой программе путешествовали. Там были не только памятники старины, не только православные храмы, древние монастыри, но и места рождения и пребывания наших русских подвижников, мыслителей, которых в то время никто не знал. Например, мы впервые открыли С. Нилуса, объездили все места его жизнедеятельности. Тогда он был почти вычеркнут из истории России. И среди своего русского круга при помощи самиздата распространяли все его сочинения. В том числе публикацию «Протоколов сионских мудрецов»».

Как Платонов сам признается, у него уже было написано несколько рукописей, но писал он их в стол: «Все, что я писал, было тайной даже для моих друзей из ВООПИКа. Думаю, что я поступал правильно. В нашей среде было много сотрудников спецслужб. Я отношусь к ним без предубеждения. Многие из них были или становились истинными патриотами России».

Но береженого Бог бережет. Талант ученого смог раскрыться только уже в постсоветское время, когда были сняты официальные запреты на употребление термина «масонство» и на имена духовных подвижников Третьего Рима – Святой Руси. Но уже и в советское время мы в ВООПИКе начали заниматься не только восстановлением памятников, сопровождавшимся практически нелегальной духовной деятельностью. Но и занимались прямой легальной политической практикой, бросив вызов официальной иудаизированной идеологической рутине, насаждавшейся «яковлевыми».

Именно в «Русском клубе» на Петровке, 28, в стенах древнего Высокопетровского монастыря сформировался духовный центр, откуда пошла-полетела по всей стране возрожденная из пепла, как птица Феникс, Русская Идея. Та самая, которой сейчас так не хватает, чтобы стать на ноги стране и обществу. Тогда тоже все было после Русской Смуты при Хрущеве муторно, как сегодня. Но ведь нашли мы духовно себя, возродили Русскую Идею. О «Русских клубах» подробно написано у Сергея Семанова в его «Русско-еврейских разборках». Я тоже уже писал о роли «Русских клубов» в своем романе «Сатанинские признания закулисного человека» («Молодая гвардия», 1995, № 12, 1996, № 1–7). Что было в них главного? И знало ли о них руководство страны? Прекрасно знало. Даже поддерживало. Решение Политбюро о создании ВООПИКа состоялось, как только Брежнев пришел к власти. До Брежнева такие общества показательно были разрешены всем союзным республикам, кроме РСФСР. Русским же создание своего такого общества принципиально запрещалось – иудеи панически боялись возникновения нового «Союза Русского Народа». Но Брежневу объяснили, что иного выхода, чтобы удержать власть, у него нет. Мы ведь подвели Брежнева к мысли, что, если он хочет опереться на русское крыло, нужно дать русским выстроить «окопы», чтобы защищать свои исторические и культурные ценности, а заодно и, само собой, крепкую государственную власть.

Целый коллектив молодых сторонников Брежнева, активно помогавших ему убрать «ублюдка Никитку с его младотурками-“шестидесятниками”», вынашивал, разрабатывал эту идею. И – готовил почву в «косных партмозгах», пока Михаил Шолохов, со свойственной ему образностью мышления, уже открыто не сформулировал Брежневу «эту шикарную мысль» – о создании опорных пунктов (типа пунктов охраны порядка для помощников милиции – дружинников) в форме «Русских клубов» на базе тут же Брежневым и созданного ВООПИКа. Это, мол, будут твои, Леня, самые самоотверженные, самые неподкупные, самые верные государству и тебе дружинники – дружинники русского духа!

Так вот. На Политбюро было принято закрытое решение, и 24 июля 1965 года вышло постановление Совмина Российской Федерации о создании ВООПИКа. Брежнев лично поручил Черненко проследить, чтобы в оргкомитет ВООПИКа попали лишь «государственники» – не перекати-поле-иудеи, а крепкие русские люди. И тщательный отбор и подготовка к Учредительному съезду ВООПИК шли почти год. Но поработали на славу. Чужих не было! Андропов приходит на Лубянку 19 мая 1967 года, когда «опорные пункты дружинников русского духа» – «Русские клубы» уже практически развернулись.

Кто такой Андропов? Вот характеристика, данная ему собственным выкормышем, которого он вытащил из Ставропольского края, где всегда отдыхал, продвинул в Политбюро и подготовил, чтобы передать ему власть. Ну, точно так же, как Каганович выкормил Хрущева. Помощник Горбачева В.И. Болдин вспоминал, как Горбачев жаловался на жизнь: а что Андропов сделал для страны? Думаешь, почему бывшего председателя КГБ, пересажавшего в тюрьмы и психушки диссидентов, изгнавшего многих из страны, средства массовой информации у нас и за рубежом не сожрали с потрохами? Да он полукровок, а они своих в обиду не дают. У него мама Файнштейн Евгения Карловна. А Горбачев и сам, чтобы «они» его в обиду не дали, к месту не к месту вспоминал своего деда, ненавидевшего советскую власть, – Андрея Моисеевича.

Вот в такой «идеологической атмосфере» возникли «Русские клубы». Естественно, что первая реакция Андропова-Файнштейна была – закрыть «рассадник», но ответная реакция Хозяина была для него совершенно неожиданной – он посоветовал КГБ не вмешиваться в «сугубо русское дело» и передал «Русские клубы» под негласную опеку самой партии, то есть близких ему самому «контрабандистов» («контрпропагандистов»). Тем не менее Андропов не смирился и оперативно возрождает расформированный после Сталина СПО – Секретно политический отдел, который занимался политической оппозицией и был самым страшным жупелом «чекизма». Он создает «Пятку» – Пятое управление по борьбе с идеологической диверсией. «Пятка» сразу стала любимым детищем Андропова, ею он только и занимался, практически передоверив внешнюю разведку и охрану границ своим заместителям К.К. Циневу и С.К. Цвигуну, ставленникам Брежнева и давним друзьям брежневской семьи, предусмотрительно подсаженным под «Файнштейна».

Возглавил «Пятку» бывший секретарь Ставропольского краевого комитета партии по пропаганде М.Ф. Кадышев. Но того быстро съел его первый зам, лизавший известное место Андропову Филипп Денисович Бобков, службист без оперативной практики, никогда Лубянку не покидавший, «пороху не нюхавший» чиновник, только протиравший штаны, хоть и закончивший карьеру в самом престижном кабинете на 4-м этаже дома № 3 на Лубянке. Он продвинулся в Комитете по выборной партийной линии – охотно брался за общественную нагрузку не освобожденного парторганизатора, от чего другие отлынивали. Странная эта была личность. Насквозь «андроповская». Показно добродушный, с чертами булгаковского героя «Собачьего сердца», он родился в местечке на Украине, но потом его семья перебралась в Макеевку, где его отца в 1937-м уволили с завода, но, хотя в местных газетах всячески поносили, так и не посадили. В войну семья уходила из Донбасса «пешком», но добежала аж до Перми, где отец устроился прорабом, а мальчика своего Филиппка папа устроил сначала комсоргом, а затем тот попер в горком и вырос до секретаря горкома ВЛКСМ (всего за пару-другую месяцев – какая карьера, когда все сверстники на фронте!). Но дальше его самого взяли в армию, где Филиппок дослужился ко дню Победы аж до старшины. А сразу после армии его, как молодого коммуниста, зачисляют уже 9 июня 1945 года в Ленинградскую школу контрразведки «СМЕРШ» – «Смерть шпионам!». После скороспелой годичной школы «из-за ошибки писаря, который вместо направления в Макеевку написал в Москву» (так в мемуарах самого Бобкова!), выпускник СМЕРШа получает погоны младшего лейтенанта и направление на саму Лубянку, где он отирает ковры 45 лет.

В 1961 году советская контрпропаганда – Совинформбюро и его преемник Агентство Печати Новости (как раз тогда прошла «аджубеевская» реорганизация) потерпели миллионные убытки из-за того, что фотографию первого космонавта Ю. Гагарина, за которую органы печати всего мира готовы были заплатить бешеные деньги, те вдруг получили, неизвестно откуда, совершенно «бесплатно». Мы искали предателя у себя в АПН. Но впоследствии оказалось, что маленькое, три на четыре фото передал (или продал?) в средства западной массовой информации сотрудник КГБ Ф.Д. Бобков. Не бедно уже тогда умел работать?! Или был настолько идиотом, что не понимал, сколько в мировых СМИ стоит эксклюзивная фотография первого космонавта? Бобков заочно заканчивает Высшую партшколу. Но кто ее не заканчивал? – это ниже азбуки.

Вам понятно, какой уровень образования и какой жизненный багаж был у выдвиженца, которого Андропов поставил на идеологию? Впрочем, у самого Андропова точно такой же багаж. Забегая вперед, скажу, что «Бобок» потом вызывал многих деятелей «Русских клубов» на протокольные «профилактические» и не протокольные провокационные «дружеские» беседы». Приходили от него с недоумением в глазах. Неужели такая серость и необразованность сидит у Андропова на важнейшем и требующем особо высокого образования и уникальных контрпропагандистских знаний идеологическом участке работы? Недостаток элементарной культуры Бобков пытался компенсировать тем, что, как он сам хвастался в мемуарах, стал немного вхож в круги интеллигенции (какой, я думаю всем, понятно; той, которая сшибает верхушки; во всяком случае, ни в коем разе не нашей!). Сам Бобков гордился, что «там» – «в кругах»! – он зачитывался поэмой Александра Хазина, опубликованной в журнале «Ленинград», и бегал успеть посмотреть еще раз «Парусиновый портфель» Михаила Зощенко.

В «Пятке» во главу угла «Бобок» поставил работу против Церкви, буквально терроризировал Церковь, создав специальный отдел с полковниками во главе, который пытался вмешиваться даже в хиротонии – рукоположения во епископы. Больше всего арестов шло именно по линии обезвреживания Православия. Бобков был убежден: «Расчет на возбуждение недовольства среди верующих продолжает оставаться одним из важных рычагов “холодной войны”». Слабее не скажешь. В мае 1967-го пришел на Лубянку Андропов, и первое крупное дело – в декабре 1967-го суд в Ленинграде над четырьмя руководителями православного «ВСХСОН» («Всероссийского социал-христианского союза освобождения народа») И.В. Огурцовым, Е.А. Вагиным, М.Ю. Садо и Б.А. Аверичкиным. С 14 марта по 5 апреля в Ленинграде проходит судебный процесс еще над семнадцатью православными русскими. Получают сроки В.М. Платонов, преподаватель восточного факультета ЛГУ, Н.В. Иванов, преподаватель кафедры истории искусства исторического факультета ЛГУ и их единомышленники. Мы кидаемся к Брежневу. Второй Ильич возмущен, звонит Андропову: «Ты что меня на весь мир позоришь? Новое “ленинградское дело” против русских устраиваешь?» Андропов пишет объяснительную записку в Политбюро. Он кается, виляет хвостом: «Приговор был воспринят присутствовавшими в зале с одобрением». И тут же, не понимая, что сам себе противоречит, сам себя с головой выдает, оправдывается: «Данные о практически враждебной деятельности (?? – что это значит “практически враждебной”? То, что людей осудили только за взгляды, за Православие? Что других фактов нет?) в ходе судебного процесса не получили широкой огласки». Дальше еще циничнее: «Отдельные слухи о нем, распространившиеся за рубежом, являлись домыслами буржуазных корреспондентов, которые, вследствие продвинутой заранее через возможности Комитета госбезопасности (sic!) выгодной для нашей страны информации, не имели сенсационного значения». То есть явно сработали на подыгрыш западным антиправославным, антирусским настроениям, да еще сами доложились в этом?!

Травили они православных и в дальнейшем. 19 января 1971 года вышел первый номер самиздатовского журнала «Вече» – главный редактор Владимир Николаевич Осипов, о нем уже говорилось выше. Вышло девять толстых номеров – по три в год, пока главного редактора не «отрентгенили». 30 апреля 1974 года Андропов дает личное указание Владимирскому ГБ (Осипов как бывший зек проживал в стокилометровой зоне от столицы – в г. Александрове) открыть дело на Осипова. За что? Я как профессионал читал все номера «Вече» и могу с полной ответственностью сказать, что это был чисто православный журнал – в нем не было ни грана политики, никакой антисоветской пропаганды. Но 28 ноября 1974 года Осипов был таки арестован и осужден на 8 лет.

Вот на таком сатанинском уровне Лубянка у Андропова против Православия и работала. Напротив, все то, что творили евреи, – «Пятка» как бы не видела, их на Лубянке уважали, им давали личные телефоны, помогали с изданиями и с выставками, играли с ними в призрачный «раскол демократического движения». Надо было уж очень засветиться на антисоветчине, с непременной передачей рукописей за рубеж, чтобы отдельного еврея тронули, пожурили и по израильской визе на Запад спровадили. Только кто кого обыгрывал в этих «демократических» играх? Мы – Запад или Запад – нас? Прокол следовал за проколом. Конечно, «Бобок» не поморщился и разгромил бы попросту непонятные ему, слишком интеллектуальные, занимающиеся какой-то там философией Духа «Русские клубы». Но, слава богу, Брежнев, Черненко, и даже серый кардинал Суслов, которому персонально поручили «бдить и опекать!» нас, хоть и негласно, всегда тихо, но против «них» таки поддерживали, не давали в обиду, боясь остаться с глазу на глаз с нагло прущим местечковым экстремизмом. Суслов слегка мандражил, постоянно требовал стенограммы, что, мол, там у вас в русских клубах говорится. Тихо предупреждал, чтобы не зарывались. Очень был насторожен. Но как ни кляузничал-«докладывал» ему на «антиленинцев», «великодержавных шовинистов – черносотенцев», как ни провоцировал его «опасными» цитатами из стенограмм «хромой бес» – Александр Николаевич Яковлев, все нам сходило с рук. Суслов его успокаивал: «В узком кругу – можно! Они же в своем узком кругу! А что у евреев в узком кругу творится?!»

От стенограммы обстоятельного доклада в «Русском клубе» нашего идеолога Сергея Николаевича Семанова о «программной русофобии Троцкого-Бронштейна, которой и до сих пор вооружены русофобы-иудеи» Хромого Беса аж перевернуло. Мы в «Русском клубе» очень большое значение придавали этому докладу. Семанов должен был задать тон – «Русская партия внутри КПСС» – и подвести идейную платформу под всю нашу борьбу с «русофобией». Помню, я нервничал. Вся наша борьба висела на волоске. Но Семанов сподобился пройти сквозь игольное ушко. Никаких подставок. Все строго научно, все выверено до грана. Дело блестяще удалось. Всю теоретическую базу его излюбленной (слизан ной под копирку у Амальрика) «рабской парадигмы русского народа» у «жидовствовавшего» беса из-под ног выбивал семановский доклад.

Мы потирали руки, а А.Н. Яковлев встал на дыбы. Прикрыть «Русские клубы»! Ишь, полезли в спецхран и цитируют Троцкого, кто им позволил? Но даже догматик Суслов, как ни провоцировал Яковлев, не нашел в стенограмме доклада Семанова криминала:

– Семанов раскритиковал русофобию Троцкого? Какой же тут криминал? Очень даже для нас полезно об этом вспомнить в борьбе с поднявшим голову после дуролома Хрущева иудейским троцкизмом!

Суслов не хотел нарываться на русских. К тому же ему нужен был инструмент против Андропова-Файнштейна. Структурно «Русские клубы» назывались весьма учено-туманно (это придумал хитрый русский либерал Петр Палиевский): комиссии по комплексному изучению отечественного исторического и культурного наследия, которые традиционно собирались по вторникам.

«Русские вторники!» Но вскоре название стало более обобщенным – и мы и переполошившиеся в диком испуге «они» иначе, как «русскими клубами», наши «вторники» в глаза и за глаза не называли. На слуху только было это вызывающее название. Одно время и само слово-то «русское» было под полузапретом, из статей вычеркивалось. А тут «русские идут!». И мы шли! Семанов пишет о специфической русской среде ВООПИКа – академики Игорь Васильевич Петрянов, Борис Александрович Рыбаков, Михаил Константинович Каргер, Олег Васильевич Волков, народный артист Иван Семенович Козловский и другие их уровня. И далее цитирую: «Вот в эту-то среду и “внедрились”, как выражаются профессиональные разведчики, Палиевский, Котенко, Кожинов, Ланщиков, Байгушев, Кольченко и другие. Ну, «мы историю не пишем», а кратко: случилось маленькое чудо – молодые русские патриоты получили право на законные собрания-заседания, и не в овраге за городом, а в центре столицы СССР. Общество получило апартаменты в одном из домов Высокопетровского монастыря, весьма просторного. Вот здесь-то и стала собираться «общественность, законно предусмотренная уставом».

Добавлю от себя, что попасть на «русский вторник» было не проще, чем в члены КПСС. Хотя формально заседания были открытыми, но «чужих» не пускали. Чтобы получить приглашение, мало что надо было получить две устных, но от этого не менее ответственных рекомендации от известных членов «Русского клуба», но еще и пройти негласную предварительную проверку – замеченные в посещении «их» сборищ, в «Русский клуб» категорически не допускались (ходи к «своим»!). Председательствовать у нас обычно вызывался умевший не выпускать бразды правления из рук (иногда уж даже слишком, но приходилось терпеть ради «конспирации»!) публицист Дмитрий Анатольевич Жуков. Он демонстративно надевал для председательства черный кожаный пиджак, как будущие «баркашовцы». Два десятилетия позже я и сам ходил на сопредседательство в тот же «Славянский Собор» исключительно в черной рубашке и черной коже; времена меняются. Но тогда «черный цвет» был как черносотенный вызов. Представлял председательствующий выступавших всегда по фамилии, имени и отечеству. Далее называл только по имени-отчеству. Такими же в русском стиле до 1917-го года были и все обращения друг к другу внутри клуба. Свободные похлопыванья «Серега», «Митя», «Дима», «Петя», «Олежка», «Свет» начинались уже только «вне особой русской территории». Мы уважали себя.

Дмитрий Анатольевич Жуков был у нас несколько загадочной фигурой. У него было «темное прошлое». Он блестяще владел нескольким языками. Имел аристократические манеры. Мог, когда хотел, держаться, как лорд. Но неизвестно было, где он учился. Из всех он был ближе ко мне, у него были солидные дворянские корни. В пору «Русского клуба» мы дружили семьями. В литературу он пришел после того, как Хрущев провел бессмысленные повальные сокращения офицерского корпуса в армии и органах. Он показывал мне свой бывший кабинет на Лубянке. Отечественную войну он начал в ГРУ. Недавно «Литературная газета» напечатала его воспоминания и фото, как спецслужбы обеспечивали историческую сталинскую «встречу в верхах» в Тегеране. Работал он и на Балканах. Знал хорошо Израиль. Вхож был везде. Автор фильма о сионизме «Тайное и явное» (режиссер Б. Карпов, тоже замечательный активист «Русского клуба»), курировавшегося лично Ю.В. Андроповым и показывавшегося на закрытых просмотрах. Мирную гражданскую жизнь Жуков начал как переводчик английских детективов, чем-то кормить семью надо было. Потом уже переводил английскую художественную прозу. Его русскую прозу равно печатали «Новый мир» и «Молодая гвардия».

Выделялись ораторским мастерством критики – демонстративно «косноязычно» держащий фигу в кармане Виктор Андреевич Чалмаев и гибкий, игравший под либерала Анатолий Петрович Ланщиков, неизвестно где получивший хорошее образование. Вроде бы тоже выпускник спецучилища и тоже жертва хрущевских повальных сокращений. Сам он мне говорил, что ему с хрущевским сокращением несказанно повезло. Кстати, той же версии искренне держался и Жуков, и Олег Михайлов. Олег Николаевич Михайлов блистал эрудицией и парадоксами – критик и прозаик, удивительный знаток Ивана Бунина, «суворовец» по воспитанию.

С поэтом и публицистом, выпускником философского факультета МГУ, знатоком современного масонства Валентином Митрофановичем Сидоровым мы всю жизнь были близкими друзьями. За ним была история, когда он оказался рядом с Андроповым во время Будапештского путча, на котором Андропов сделал себе карьеру, чтобы затем прийти в Комитет госбезопасности. Рядышком, оба страшно перетрусив, лежали под окном под свистевшими пулями венгерских путчистов. Сидоров много занимался деликатными поручениями за рубежом, даже в США, особенно в Индии. Был весьма влиятелен в СП. И буквально помешан на Рерихе, Блаватской, на «тайных доктринах».

Кипятился страстно ненавидевший «мокрогубых» русофил и знаток народного творчества поэт Иван Лысцов – поэт милостию Божией. Он отличился несколькими открытыми выступлениями против засилья «сионистов» в Союзе писателей.

Молодой блистательный доктор филологии, уже тогда известный на Западе шекспировед Дмитрий Михайлович Урнов (он станет главным редактором журнала «Вопросы литературы», сейчас живет в США), наездник, свой на ипподроме, расхваливал русских лошадей.

Играл цитатами из Бахтина «Кровавый Валерианыч» – такая с легкой руки опекаемого им поэта, талантливейшего Владимира Соколова прилипла кличка к Вадиму Валериановичу Кожинову. Про Кожинова до сих пор оберегается миф: «мощнейший интеллект, живой классик, но человек чрезвычайно сложный, любил “строить” всех по-своему, был даже не “генералом” литературным, а чуть ли не “маршалом”, способным обеспечить любое издание и даже славу в почвеннических кругах» («Завтра», 2005, № 1).

Ни маршалом, ни хотя бы полковником он не был, хотя с Бобковым душеспасительные беседы, по слухам, вел. А почему бы нет? Мы ему доверяли. Он и на самом деле за «своих» мог горло перегрызть. Не имел официальных должностей и регалий, но, помню, брал за горло, звонил-звонил мне и на службу и домой: «Издай Палиевского. Это нужно всем!» Он искренно верил в свой нюх и в будущее тех, кого опекал, и даже рок, за ним ходивший, – опекаемый им прекрасный поэт Прасолов застрелился, изумительного русского поэта Рубцова задушила любовница, рано ушел из жизни Владимир Соколов и т. п. – не отпугивал от него.

А Святослав Котенко? Какой мировой эрудицией обладал! Как сыпал парадоксами!

Все были личности! Настолько были личности, что тайные советники Андропова «арбатовы» и «бовины» попытались в порядке «контригры» распустить по Москве слух, что «Русский клуб» – вообще структура партийной разведки, его тайный мозговой центр, где обкатываются идеи, которые могут быть использованы против «нашего мощно набирающего силу сионизма».

Ах, если бы это было так! Но, с другой стороны, совершенно верно было подмечено, что в мозговой центр «Русского клуба» как-то неожиданно сплоченно и энергично подобрались люди с определенным весом. Не личности бы не выдержали затяжных боев с «ними», не личностей бы сразу «они» смяли, а к таким так-то вот запросто рядового оперуполномоченного с Лубянки не пришлешь и таким на «тяп-ляп», за «здорово живешь» дела не пришьешь. (Семанову-то потом, когда он уж слишком вылез на бруствер, дело все-таки пришили, но на каком высоком уровне!) А пока…

Сам начальник «Пятка» Бобков было дернулся «проникнуть», но его вежливо предупредили, что «Пяток» в любом качестве на особой русской территории Высокопетровского монастыря нежелателен и вдобавок еще нагло нажаловались зампреду КГБ Цвигуну. Да еще и самому Суслову капнули, что «сионисты провоцируют». «Они» тут уже поняли, что «Русский клуб» может дать сдачи. И еще была одна настораживавшая оппонентов деталь. Примечательно было, что ядро московского «Русского клуба» составили профессиональные «западники» по основному образованию. Петр Палиевский, хоть и закончил русское отделение МГУ, но знал несколько языков и уже был известен на Западе работами по американистике (по Уильяму Фолкнеру). Перед Дмитрием Урновым преклонялись западные шекспироведы. Дмитрий Жуков переводил современных западных классиков, английский знал лучше англичан, был известен своими трудами по балканистике (в Югославии была популярна его книга о Нушиче). Мы со Святославом Котенко, хотя самостоятельно и сдали дополнительно университетские курсы по русской литературе и русской истории, но закончили-то специфическое романо-германское отделение, и Котенко, как я уже говорил, был известен как блестящий переводчик Уильяма Сомерсета Моэма. Я тогда через АПН много печатался в крупных западных изданиях. «Западники» по образованию, а вдруг ударились в «славянофильство»?! Это не могло оппонентов не настораживать.

В парадоксе этом, сейчас я думаю, была, однако, глубокая закономерность. Мы понюхали Запад и были свободны от того завистливого «придыхания», с которым наши «жидовствующие» – как правило, люди, весьма поверхностно образованные, нахватавшиеся верхушек, всегда смотрят на Запад. Они закатывали глаза и вздыхали: «Ах, там Кафка! Ах, там Марсель Пруст! Ах, Джойс! Ах, Стефан Цвейг! Ах, Гейне!» Все «корифеи» там с еврейскими корнями! Они их при этом, как правило, сами не читали (Кафка, Джойс и Пруст были тогда вообще под полузапретом), а мы-то все читали и хорошо знали истинную цену. Больше того, мы знали вообще всю истинную цену весьма практичной, прагматичной, но довольно поверхностной западной культуре, растерявшей духовную глубину еще тогда, когда отделившийся от исконной ортодоксальной Церкви «модернистский», «практичный», даже в вере прагматичный католический Запад катастрофически отстал от Византии – исконной хранительницы глубинных христианских духовных ценностей, передавшей по преемству свое великое духовное мессианство именно нам – Москве – Третьему Риму.

Мы знали, что, как бы Запад собой ни кичился, у него не было таких духовных титанов, как Федор Достоевский и Лев Толстой. Вся литература духовно ниже, приземленнее, без мистических тайн, максимум, уровня Бальзака. Вершины – Шекспир и Гёте. Но они были давно. А в современности – самое большое Фолкнер.

И мы, «западники» по образованию, не то, чтобы презирая Запад, но несколько свысока отталкиваясь от его, в сущности, почти бездуховной прагматичной культуры, едва теплящейся на остатках эллинизма, искали глубинную истину в своих корнях, в своей истории и культуре. Кстати, именно эта специфическая обстановка с «западническим» по образованию ядром «Русских клубов» естественным образом обусловила и то, что в нашей среде на позиции нашего «рупора» мы стали выдвигать Сергея Семанова. Единственный среди нас авторитетный ученый-историк со степенью, он вроде бы уже самой судьбой был предназначен научно формулировать вызревавшие в «Русском клубе» идеи. Практически мы с ним только двое в «Русском клубе» официально были членами КПСС. Значит Семанову и карты в руки – выходить «с крепких партийных позиций» в печать. Умело подкладывая необходимые «прокладки», именно он оформил Русскую Идею в том же докладе о русофобии троцкизма (то есть о современных корнях «жидовствования») и, наконец, главное – в русском манифесте «О ценностях относительных и вечных» – наиболее серьезном и ответственном документе, вышедшем из «Русского клуба» и определившем генеральную линию русского движения, по крайней мере, лет на тридцать, включая весь брежневский «золотой век». Да, думаю, и до сих пор не потерявшем своего стратегического значения.

Но вернусь к кадровому контингенту «Русского клуба». Семанов пишет: «Не появлялись на наших заседаниях лица, находившиеся тогда под “гласным надзором”, хотя с отцом Дмитрием Дудко и с Владимиром Николаевичем Осиповым многие из нас поддерживали добрые отношения. Как видно, все понимали “правила игры”. И еще добавлю для полноты картины, что такие известные тогда деятели русской культуры, как Илья Глазунов или Владимир Солоухин, в работе «Клуба» не участвовали. Во всяком случае, я о том не могу вспомнить». Я должен тут просто уточнить, поскольку «рассылать и контролировать приглашения» было на меня коллегами возложено, – не часто, не выступая, чтобы не засветиться, но подпольный православный лидер Владимир Николаевич Осипов в «Русский клуб» ходил. По крайней мере, на особо важные, принципиальные заседания мы его всегда приглашали. И могу добавить, иногда в штатском приходил, тоже никогда не выступая, присмотреть для Церкви кадры сам архиепископ Питирим. И в проверенных надежных кадрах мы Церкви никогда не отказывали. Сколько высокообразованных священников из интеллигенции вышло из «Русских клубов»! Я жалею, что Питирим не стал Патриархом, хотя в списке на голосование был, и «Известия» именно о его избрании заранее подготовили публикацию. Питирим проделал огромную работу, много лет возглавляя журнал Церкви и весь ее огромный редакционно-издательский отдел, работавший по нескольким направлениям, включая даже организацию замечательных хоровых коллективов. «Русскому клубу» Питирим помогал постоянным духовным наставничеством.

А вот Глазунов и Солоухин действительно формально в нашей работе не участвовали, хотя в курсе всего, конечно, были. Но за Глазуновым и Солоухиным вечно ходил чужой «хвост» из прессы. Что же, всех западных корреспондентов на и без того острый «Русский клуб» допускать? Да с Андроповым инфаркт бы был. Поэтому мэтры помогали нам и делом и советами, но во избежание скандала выступить с рефератом мы их «не просили», хотя, знаю, они бы ни в коем случае не отказались. Солоухин рвался, но мы его отговорили – прикроют нас, Владимир Алексеевич! О тебе же все западные газеты напишут. И то же было с Ильей Сергеевичем Глазуновым. О масонстве тогда уже Глазунов знал столько, сколько наши старики все вместе не знали. А как Илья Сергеевич рассуждал о русском монархизме! Мы очень, очень духовно нуждались в том, чтобы его послушать. Но – правила игры. Нам и так, по мнению Андропова, слишком многое позволялось. И в этих случаях нас бы Суслов не заслонил – Андропов бы тут же записку в Политбюро накатал.