Текст книги "Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника"

Марины ещё только приближаются к берегу Горячего. Здесь небольшой пляж из крупного, желтоватого песка. По мелководью, в озеро вдаётся обширная куртина тростника. Безветренно. Озеро, мелкой волной, наплёскивает на песок…

– Марины! Вы уже видели здешний фокус? – интересуюсь я.

– Какой? – оборачиваются на мой голос, девушки.

– Смотрите! – я намыливаю свои руки и жестом фокусника, вставляю растопыренные пальцы в чистейшую воду озера.

По мере погружения, мыльная пена, с лёгким шипением, мгновенно растворяется в воде! Вода озера остаётся по-прежнему чистой и прозрачной… Не шевельнув ни единым пальцем, я вынимаю руки из воды и жестом фокусника показываю их девушкам: «Вот! Даже смывать не надо!».

– Да, нууу! – изумлённо тянет одна Марина, – Это как?!

– Интере-еесно!.. – тянет другая Марина.

– Хм! – хмыкает первая, – А, что? Удобно!

– Вы, только, зубы в этой воде, не чистите! – вспоминаю я, увидев тюбик с зубной пастой в руке ближайшей Марины.

– А, что? – недоумевают студентки.

– В прошлом году, когда мы здесь, в кальдере, нашей Магнолией стояли, – объясняю я, – Я имел неосторожность несколько дней подряд зубы в озере чистить! Как-раз, вот здесь!

– Ну? – прищуривается на меня, первая Марина.

– И как? – осторожно интересуется вторая Марина.

– Все пломбы выпали! – развожу я руками, – Мы, для еды, всегда берём воду из ручейка. Он – по дороге, метрах в ста не доходя до нашего лагеря. Там и зубы чистим!

– А-аа! Мы его вчера проходили!

– Понятно! – улыбаются девушки, – А здесь, значит – потрясная кислотность воды! Если зубы выпадают… Купаться-то, в ней, можно?

– Все купаются! – беззаботно отзываюсь я, – Никто не жаловался…

– Ладно. Ты иди. Мы сейчас придём! – отсылают меня Марины, – А, зубы – мы пойдём чистить в ручей!

Мы завтракаем и сворачиваем рюкзаки – у нашей четвёрки переход на Алёхино. По тропе над Озёрной, нам нужно выйти на охотское побережье. А, там – на север, по валунам, по валунам…

Сегодня – обычный для Кунашира, пасмурный день. С тропы над Озёрной, особенно контрастно видны перемены в растительном мире, произошедшие за время моего отсутствия. Например, вишня сахалинская уже имеет вполне сформированные, зелёные ягодки.

А, ещё, оказывается, что сейчас – самое время цветения магнолии! Мы стоим на сжатой зарослями бамбука тропе над Озёрной и задрав лица к небу, всматриваемся в кроны деревьев. Высоко над нашими головами, в лопушистых кронах магнолий, видны крупные, белые цветы! Одни из них уже отцвели, другие – ещё находятся в бутонах…

– Надо бы забраться на дерево! – делает предложение, Перовский, – Цветок достать.

Надо-то – надо! Но, кто полезет? А, я – не уверен в своей правой руке. Всё-таки, заживление… Ну, да ладно! Подпрыгнув, я зависаю на нижней ветке магнолии. Я вишу вертикально вниз и прислушиваюсь к своей, туго стянутой бинтами в локтевом сгибе, руке.

– Вроде, в порядке! – думаю я, – По крайней мере, не больно.

И я лезу вверх, в крону…

Я отыскиваю полностью раскрытый цветок. Не чрезмерно перезревший, но и не «только что из бутона». Я срубаю тесаком ветку с цветком и осторожно сбрасываю её в руки, ждущего внизу, Михаила Дмитриевича. И тут же спускаюсь, следом.

Вот и земля! Я спрыгиваю на тропу и присоединяюсь к «коллегам», с интересом разглядывающим цветок. Мне, он – тоже вдиковинку. Не каждый день цветы магнолии в руках держишь!.. Большой! Грязно-белого цвета, толстые, мясистые лепестки… Но почему-то, этот крупный цветок, на меня, особого впечатления не производит! Видимо, как ботаник, я уже настолько наполнен информацией об этом чуде природы, что «созерцание натуры» уже не даёт мне ничего нового.

А, вот, запах! Какой густой и сильный аромат исходит от этого цветка! Этот восхитительный запах хочется вдыхать снова и снова!.. Магнолия так и отложилась в моей памяти – потрясающим ароматом своего цветка…

Выстроившись цепочкой, под рюкзаками, мы шагаем по тропе над речкой, дальше…

К распадку Озёрной, с нашей стороны, примыкает небольшой отвилок. На днище этого распадка, далеко под нами, стоит крупное дерево с округлой, развесистой кроной. Оно, буквально, всё бело! От шапок соцветий… Мы стоим на повороте тропы. Я спорю со студентками, насчёт «объекта». Четыре курса МГУ! Они – готовые ботаники. У нас – профессиональный спор…

– Может, рябина смешанная? – прикидывает вторая Марина, – Сейчас – самый сезон её цветения.

– Нет, не похоже… – прищуриваюсь я, с тропы вниз, в свои круглые очки, – У рябины листья сложные.

– Марина, у тебя глаз зоркий! – говорю я той Марине, которая стройная и спортивная, – Ты, листья видишь?

– Нет, – отрицательно качает она головой, – Далековато отсюда.

– Если не рябина… Что ещё, может так цвести? – недоумевает другая, более крупная Марина.

– Может, черёмуха? Она – тоже, белым цветёт! – отзывается первая Марина.

– Нет! – сразу «зарубаю» я, её вариант, – У черёмухи айнской – свисающие вниз, длиннющие кисти цветков! Восемьдесят цветков в кисти!

– Так уж и восемьдесят! – сомневается первая Марина.

– Точно! – горячусь я, – Я сам считал, месяц назад… А, у этого – круглые зонтики цветков или щитки!

– Ну, что ещё может цвести, в это время? Больше – нечему! Наверняка, рябина! – упорствует вторая Марина.

– Да, нет же! Отсюда, конечно, далековато, но у этого листья – мелкие! – спорит первая Марина и щурится вниз, – Во всяком случае, они – одиночные, а не сложные, как у рябины!

– Я, конечно, не специалист в деревьях, – не выдерживает, молча стоящий на втором плане, Перовский, – Но… может, легче туда слазить?

– Туда?! – недоумённо оборачиваюсь я, к нему.

– Туда?! – растерянно смотрят на нас, девушки.

– А что? Я – ничего! – отступает на шаг, Михаил Дмитриевич, – Я – только предложил! Но… так можно спорить до бесконечности.

Здесь, в отвилке второстепенного распадка, образовался уютный затишок. Здесь – полнейшая защита от ветра, тумана и прочих погодных невзгод. Поэтому, этот крутой распадок затоплен высоченным бамбуком. Бамбук переплетён лианами актинидии. И я не строю ни малейших иллюзий: «Спуститься вниз – ещё, куда ни шло! А, как выбираться обратно?!».

– Ну… – блестят глаза, у Перовского, – Как-нибудь вылезешь! Мы будем ждать, сколько надо…

Собравшись с духом, через минуту, я делаю шаг вниз, в бамбук. Ещё на тропе, я разворачиваюсь «лицом к скале» и крепко вцепляюсь руками в проволоку бамбуковых стеблей. Бамбук – в рост человека!..

– Эй! – через пять минут, кричит с тропы, окончательно потерявший меня в бамбуке, Перовский, – Са-ша! Ты живой?!

– Живоооой! – кричу я, отплёвываясь от паутины и тяжело дыша, – Здесь я!

Очень крутой склон, скользкая проволока бамбуковых стеблей…

С трудом продравшись по зарослям бамбука на днище распадка, я пробираюсь к дереву. Густой бамбук – в рост человека! Я стою и задрав лицо вверх, всматриваюсь в крону «объекта»…

И моя душа сладко замирает: «Ах! Это ботрокариум! Ботрокариум! Цветёт-то как!.. Вот, это, даааа! Никогда не видел».

– Это ботрокариум! – горланю я вверх, в сторону тропы.

– Что? – едва доносится до меня ответ, не понимают меня, студентки.

– Бо-тро-ка-ри-ум! – ору я им, из бамбука.

Но они – всё-равно ничего не понимают, из моего крика.

Я вытаскиваю из ножен свой тесак и срубаю четыре кончика веточек, с шапочками соцветий. Для гербария заповедника. Ботрокариум в цвету! Это круто. Эта ботаническая изюминка Кунашира имеет характерное жилкование листьев. Не обращали внимания на жилкование листьев у свидины?! Тонковеточный кустарник, что делает бордюры вдоль городских улиц. Жилки – не ветвятся! Они загнуты дугами, по листовой пластинке. У ботрокариума, жилкование – такое же. Ведь он – её ближайший родственник.

Теперь – в обратный путь. «Против шерсти», я долго и упорно бьюсь в бамбуковых зарослях, делая короткие перекуры и снова, шаг за шагом поднимаясь всё выше по склону, к тропе…

На тропе меня смиренно ждут две Марины и Перовский.

– Вот! – тяжело дыша, мокрый от пота, дрожащей рукой, я протягиваю им свой букетик, – Ботрокариум! Высшая категория редкости!

– Ух, ты!

– Ботрокариум спорный… Интересно!

– Точно, экзотика! Кунаширская экзотика. Два молодых ботаника, две Марины, внимательно рассматривают веточки дерева… А я, прямо на тропе раскрываю свою гербарную папку и закладываю в неё два образца ботрокариума…

Последний поворот морского берега. Перед нами открывается бухта. Это и есть местечко «Алёхино». Мы ночуем в небольшом балке. Это – кордон нашего заповедника. Здесь хорошо! Мы – народ походный, нам много не надо. После тяжёлой работы, под защитой стен, так спокойно спится…

– Тик-тик, тик-тик, тик-тик… – под утро, меня настойчиво будит монотонное тиканье настенных часов.

– Часы… Мы – на Алёхино… Это кордон… Какие часы? – тяжело ворочаются, в моей сонной голове, мысли, – Здесь, часов нет… Это – не часы! Это капли, с крыши! Дождь! Значит, сегодня можно поспать подольше…

Дождь набирает силу на протяжении всего дня! Вертикальные столбы водяной пыли, покачиваясь, нескончаемой чередой медленно движутся на фоне темнеющего леса. Вот, уже и ветер налетает! Я прислушиваюсь к его резкими порывам…

– Это – циклон! – думаю я, глядя в небольшое окно, за которым полощет непогода, – Он, быстро – не перестанет…

Ненастье уходит только через двое суток. Двое суток замкнутого пространства! Проснувшись очередным утром, мы, уставшие от безделья, с радостью видим над сопками Алёхинской бухты голубое небо! Быстро собираемся в дорогу. Сегодня, к вечеру, выйдем на кордон, что на мысе Четверикова.

Яркое-яркое утро вокруг! Под рюкзаками, всей четвёркой, мы бодро шагаем мимо устья речки Алёхина. Яркое солнце играет в синем небе! Яркая зелень умытой природы радуется вокруг нас! Всё играет солнечными зайчиками, скверётся, цырчит и благоухает…

На песчаном пляже бухты, у высокого, каменного моста через речушку, лежат, лениво жуя жвачку, местные чёрно-белые коровы.

– О! Гольштинофризская, молочная порода! – улыбаюсь я коровам, – Самая породистая корова на Сахалине. Специально завозили…

Не переставая жевать, коровы провожают нашу, дружно шагающую мимо них, четвёрку, своими ленивыми взглядами. Сразу за мостиком, лесная дорога начинает втягиваться в затопленный лопуховым «лесом», пологий распадок…

Мы проходим не больше тридцати метров от мостика! Когда мой, настороженный слух улавливает шлёпанье в зарослях ручейка, совсем рядом с нашей дорогой!

– Шлёп-шлёп, шлёп, шлёп…

Студентки Марины весело болтают с Перовским о всяких московских новостях. Звуки окружающего леса никого из них не интересуют!

– Ну, конечно! – понимаю я их, – Михаил Дмитриевич – тоже москвич! У них – общие темы… Но, блин! Если б я был бы один – я бы сказал себе, что это – медведь!

– Что делать?! – бьётся в моей голове, торопливая мысль, – Здесь же, коровы – вот они, рядом совсем! Цивилизация! Да и вообще! Говорят, что по окрестностям Алёхино бегает целое стадо местных подсвинков! Если я сейчас заикнусь о медведе, а в ответ, из лопухов высунутся весёлые пятачки поросят – надо мной, целый год, весь заповедник смеяться будет!

Мы так и продолжаем шагать, по колеям лесной дороги. Студентки Марины беззаботно болтают с Перовским о Москве, я же – нервно кошу глазом на стену лопухов, по левую сторону дороги.

– Поросята или медведь? Поросята или медведь?.. – одна мысль стучит в голове.

Всё разрешается само собой! В лопухах ручья прямо напротив нас, раздаётся ошалелый медвежий рев!

– Ррррррррааааа!

Идиллия искроносного, солнечного утра исчезает бесследно.

– Хррряск! Хррряск! Хррряск! Хррряск! Хррряск!

Тяжёлые прыжки надвигаются на нас! Сочный грохот проламываемой стены лопухов стремительно нарастает! Крутнувшись навстречу медвежьему рёву и грохоту лопухов, мы оказываемся перед непроницаемой, трёхметровой, зелёной стеной стеблей и листьев.

– Ррррррррааааа!

Ничего не видно!

– Хррряск! Хррряск! Хррряск! Хррряск! Хррряск!

Ужасающий грохот низвергаемых лопухов – уже в двух шагах, буквально перед лицом! Мои пальцы впиваются в стальную рукоять тесака, из горла рвётся истошный, предостерегающий вопль: «Э-э-эййййй!». Немедленно сориентировавшись на мой крик, медведь, под прямым углом, сворачивает в сторону и, не показываясь из лопухов, с рёвом несётся по лопухам, мимо нас.

– Ррррррррааааа! Хррряск! Хррряск! Хррряск! Хррряск! Хррряск!

Всё-также ревя и круша лопухи, медведь, на махах, уходит на близкий, противоположный склон распадка.

Всё стихло. Лопухи – выше нас! Ничего не видно! Здесь можно ориентироваться только по звукам…

Кажется, инцидент исчерпан.

Но, медведь уже снова бросается в атаку: «Ррррррррааааа!». Кошмар первой атаки повторяется в точности!

– Ррррррррааааа! – снова остервенелый медвежий рёв!

Снова стремительно нарастает тяжёлый грохот обрушиваемых лопухов: «Хррряск! Хррряск! Хррряск! Хррряск! Хррряск!».

Снова моя рука впивается в железную рукоять ножа.

– Э-э-эййййй!

И снова, невидимый в лопухах медведь, ориентируясь по моему истошному воплю, разворачивается в зарослях, буквально в нескольких метрах перед нашими лицами.

– Ррррррррааааа!

– Хррряск! Хррряск! Хррряск! Хррряск! Хррряск!

Громя лопухи, медведь с рёвом снова уходит на противоположный склон распадка…

Мой мозг не может переварить весь этот бред!

– Что ему нужно?! – стучит в моей голове, такая глупая мысль, – Почему он не уходит?! По-че-му?!

– Бахххх! – взрыв выстрела раскалывает лес.

Громом обваливается мёртвая тишина.

– Зззззззззззззз…

Комариным звоном, она звенит в ушах. Словно, одним щелчком тумблера, выключили звук…

– Вон там, в окошке мелькнул! – приглушённо говорит мне, Михаил Дмитриевич.

Он по-совиному, сильно раскачивает головой из стороны в сторону, пытаясь что-то рассмотреть в буйстве листвы южного леса.

– Девчонки! На кордон! – не глядя, цыкает он через плечо, – Живо!

Времени на красивые обороты речи – нет. В любое мгновение, всё может завертеться опять, в непредсказуемом вихре. Мы ждём, обратившись в слух…

– Хак! Хак! Хак! – вдруг, медведь подаёт голос!

Он начинает хакать, на противоположной стороне распадка.

– Хак! Хак! Хак! Хар! Харрр!

Его отдельные выдохи постепенно становятся всё чаще. И, в конце-концов, его хаканье перерастает в скрипучий и тонкий рёв.

– Харрр! Рррррааа! Ррррраааа! Ррррррррааааа!

Этот рёв становится всё громче и выше по тону, пока не переходит в непрерывный, тонкий вой, на фальцете!

– Ррррееееееееееееееееее!

– Воет!.. Он что? Дразнится?! – первое, что приходит мне в голову.

Тоже обескураженный, Перовский в ответ пожимает плечами, всматриваясь в мозаику листвы…

– Медвежонок! – вдруг, с удивлением, говорит он и тычет пальцем в мешанину леса, – Вон! На дереве!

– Фу ты, блин! Так, всё просто! – проносится в моей голове, – Теперь же всё понятно!

И сразу, приходит осознание непоправимой вины: «В медведицу стреляли! Вот же, блин!». Но, сделанного – не воротишь…

Идут минута за минутой. Мы по-прежнему стоим на дальней колее дороги, в двух шагах от непроницаемой стены лопухов и слушаем лопухи. Нам обоим ясно, что нужно проверить результат выстрела. Если медведь ранен – на траве останутся капли крови.

Надо быть самоубийцей, чтобы без собаки, лезть в дебри лопухов, к раненому медведю! Но выбора у нас, собственно, нет – где-то, в десятке километров, в этом лесном море работают люди! И научники заповедника, и лесная охрана, и лесоустроители… Они могут быть и на нашем участке острова. Раненый медведь! Трудно придумать что-то худшее!

Лопухи смыкаются над нами. Осторожно раздвигая зелёные зонты белокопытника, мы крадёмся с Перовским под лопухами, к противоположному склону распадка. Чуть впереди, с ружьём наизготовку – Михаил Дмитриевич. Я – в двух метрах сзади и правее. Отец напутствовал меня, когда я уезжал работать в заповедник: «В лесу – будь не ближе трёх шагов от первого человека! Чтобы медведь не сбил всех сразу». Я сторожко схватываю глазами, каждый бугорок лесной поверхности. Напряжённо, до звона в ушах, вслушиваюсь в шорохи…

– Вот тут, она стояла! – вполголоса говорит мне Перовский, озираясь вокруг, – Прямо по лопатке бил!.. Неужели смазал?!

Сверху, по стволу ольхи, к нам спускается чёрный медвежонок! Я удостаиваю его коротким, мимолётным взглядом – нам, сейчас, не до зверят. С любой стороны, в любое мгновение, на нас может броситься бурое чудище!

Неуклюжий и головастый, размером с небольшую собаку, медвежонок что-то жалобно бормочет, путается лапами в завалах черешков порушенного медведицей белокопытника и… деловито пристраивается за моими ногами!

– Рефлекс на движение! – механически отмечаю я, про себя, – Как у лисят, на Четверикова!

Хоть и маленький, но ведь, зверёныш! Куснёт ещё, чего доброго!

– Пошёл! – брыкаю я, на медвежонка ногой, назад, – Пошёл!

Жалобно глянув на меня снизу-вверх, тот обиженно отходит от меня и… пристраивается за ногами Михаила Дмитриевича! Перовский, также, как и я, брыкается на медвежонка…

Медведицы нигде нет. Она исчезла, словно растворилась среди листьев, лопухов…

– Хорошо так, стояла! – недоумевает Перовский, – Прямо по месту бил!.. Видно, ветку зацепил!

Крови нигде нет, ни капли! Ни на земле, сплошь устланной зонтами поваленных медведицей лопухов, ни на листве кустарников.

– Вроде бы, он смазал, – прикидываю я.

Камень падает, у меня, с души! Этому промаху – я так рад! Во-первых, это, всё – таки, заповедник. Просто, взять – и застрелить?! А, во-вторых, мы – не смертники, чтобы тропить подранка в лопухах… Однако, мы прочёсываем участок на совесть.

Продолжающий обиженно бродить за нами медвежонок, вдруг заорал и бросился вверх по склону сопки!

– Ррррреееееее! Рррреееееее!

Мы стоим с Перовским в хаосе затопленного лопухами лиственного леса и слушаем его, постепенно удаляющиеся вопли…

– След взял!

– Ррррреееееее! Рррреееееее! Ррррреееееее! Рррреееееее!

– Ага!.. Пошёл-то как! Уже за гребень сопки переваливает.

– Ну. Теперь найдёт.

– Ага! Теперь, уж точно, найдёт!

Тонкие рёвы медвежонка затихли за гребнем сопки. Я доволен исходом «разборки» с медвежонком. Мы разворачиваемся и через лопухи, пробираемся обратно, на свою дорогу.

На дороге нас поджидает большая Марина! Я изумлённо вытаращиваюсь на неё.

– Ты почему здесь?! – рычит на неё, Перовский, – Я что сказал? Чтоб на кордоне были!

– Ну, как?! Убили? Где медведь?! – не обращая внимания на тон старшего, как ни в чём ни бывало, в свою очередь, возбуждённо набрасывается та, на нас.

Меня поражает её азартное, улыбающееся лицо.

– Нет! – хмуро отвечаю я, – Вроде, смазали.

– Крови нигде нет, – поясняет Михаил Дмитриевич на ходу, уже развернувшись по колее дороги, вправо.

– Как смазали?! – откровенно расстраивается, Марина.

Азартная улыбка сбегает с её лица.

– Это – хорошо! – наоборот, радуюсь я, – Что смазали.

– А, то – бегай, ищи подранка, по всему лесу! – разъясняет студентке свою радость, Перовский.

Мы шагаем, втроём, по дороге обратно…

В дверях Алёхинского кордона, мы наталкиваемся на первую Марину. Она, с нами – не разговаривает! И видеть, и знать, нас – она не хочет тоже!

– Что случилось, Марина? – пытается выяснить проблему, Перовский, – По дороге на кордон, что произошло? Со зверем столкнулась, или упала где? Что?

– Зачем вы его убили?! Работниками заповедника называетесь! – чуть не со слезами на глазах, окрысивается на нас, девушка, – Вы, так – всех стреляете?! Ходите и убиваете?!

– Мы? Марина… – виновато обороняется, Михаил Дмитриевич, – Она на нас напала! Сама напала!

– Ну и что?! Зачем убивать каждого, кто на вас зарычит?!

– Не убили, мы никого!.. Крови нет! – Перовскому удаётся вставлять в короткие паузы между жаркими Мариниными тирадами, свои оправдания, – Смазал я!

– Вот, Саша подтвердит! – громкая фраза Перовского остаётся последней, в этих воплях.

Повисает пауза. И все поворачиваются ко мне.

– Мы не нашли крови. Нигде! – оправдываюсь я, – Мы всё обыскали. Весь склон и распадок… Я думаю, что смазали.

– Да?! – не очень верит Марина, – Вы животных убиваете! Как вы можете?!

– Точно! Мы весь склон обыскали! – снова обороняется Михаил Дмитриевич.

– Саша! Ну, скажи ты ей! – умоляет он, меня.

Я – сам, изумлённо таращусь на Марину, пытаясь свести концы с концами в голове. Открыв рот, я ошарашенно гляжу – то на Перовского, то на Марину и думаю: «Блин! Какие разные! Две Марины, две студентки, две москвички… Даже, имена – одинаковые! А, на проверку – две противоположности… Одной – кровь подавай! Адреналин! Убить животное – для неё восторг. Другая – форменный Гринпис! Разорвать готова! И её не интересует – кто на кого бросился…».

Опять Алёхино. Утром, всей нашей четвёркой, мы опять направляемся по той же, грязной и глинистой дороге, в сторону озера Песчаное. Вот уже плавно поднимаемся от Алёхино на небольшую седловину между сопками. Здесь – у меня работа, на площади лесоустроителей…

Вот, точка! Здесь надо сворачивать с дороги в лес, на площадь.

– Вы идите! – говорит нам Перовский, – Я вас, позже найду. Хочу следы, дальше, на дороге за сопкой, посмотреть! Если медведица жива – то должна на переходе через дорогу, по грязи наследить.

Он остаётся на дороге, а я, с обеими Маринами, круто сворачиваю в бамбуковый пихтарник, вправо…

Вот! Я нашёл площадь лесоустроителей! Пробная площадь поставлена в березняке. Этот лес имеет большую примесь деревьев широколиственных пород. Здесь – богатый подлесок из разных кустарников. Половину площади занимает язык сплошных зарослей высокого бамбука. На второй же её половине, на влажной и плодородной почве – мы натыкаемся на целую полянку цветущей орхидеи!

– О! Это кремастра изменчивая! – радуюсь я.

Кремастра – удивительно красивая орхидея! У неё – два тёмно-зелёных, груборебристых, вечнозелёных, прикорневых листа. На стрелке цветоноса, высотой около тридцати сантиметров, располагаются довольно крупные, до трёх сантиметров длины, малиновые колокольцы. Цветки собраны в рыхлую, одностороннюю кисть. И – так ароматно пахнут!

Марины – вообще в восторге от кремастры! Оказывается, они собирают материал для курсовых работ и тема их курсовых – развитие дальневосточных орхидных! Кремастра, для них – настоящая удача!

– Саша! – взахлёб, рассказывает мне через несколько минут, первая Марина, – Ты посмотри! У кремастры – корневище состоит из цепочки маленьких бочоночков, с нитками перемычек между ними! Это классическое чёткообразное корневище! Такое, у орхидных, имеется только у кремастры. Мне нужны образцы…

У меня – своя работа и я отхожу с кремастровой полянки…

Описав травостой и ярус кустарников на пробной площади, я стою рядом с копошащимися в почве с кремастрами, студентками и настороженно присматриваюсь к молчаливому сегодня, окружающему нас лесу. Сейчас, меня интересует одно – какую весть принесёт с дороги Михаил Дмитриевич? Есть свежие следы медведицы или нет? Она ранена или нет? Она вместе с медвежонком или нет?

– Ш… – ши, ш… – ши, – минут через тридцать, мой настороженный слух выхватывает из какофонии лесных шорохов и писков фрагменты далёкого шелеста чьих-то шагов.

– Чёк… чёк, – едва слышно, изредка потрескивают мелкие сучки, под чьей-то тяжёлой ногой…

– Кто-то идёт по лесу, – понимаю я, – Нашим следом!

– Шии, шии, шии, шии… – шелест размеренных шагов постепенно нарастает…

Вот уже и копающиеся в почве девушки, услышали эти шаги и вопросительно подняли на меня, свои лица.

– Саша! Кто-то идёт?

– Ну.

– Кто это?

– Не знаю! – нервно дёргаю я плечом, – Михаил Дмитриевич… или медведь!

Ситуация, для меня – совершенно не смешная. Если, это – медведица-подранок нас тропит?! Что, тогда, делать мне?! В лесу, от медведя – не убежать. Значит, опять бросаться на него с ножом?! Опять?!

Ощущение обречённости охватывает меня…

– Ших, ших, ших…

Вот, уже, отчётливо слышен каждый шаг! Ближе, ближе, ближе!..

Напряжение моих нервов достигает предела. Моя рука впивается в железную рукоять тесака.

– Эгеееей! – предостерегающе кричу я, предательски срывающимся голосом.

– Оооо! – сейчас же, доносится до нас низкий бас Перовского.

– Фуууу… – я закрываю глаза и отпускаю железо рукояти.

Напряжение мгновенно спадает, и я едва не валюсь, на подгибающихся ногах, в образовавшийся вакуум…

– Всё нормально! – спокойно говорит Перовский через минуту, подходя к нам, – Сегодняшние, свежие следы – всюду по дороге! Медвежонок её нашёл! Они, вдвоём, за развилкой, всю дорогу истоптали… И следы крупного медведя – там же! Может, это отец медвежонка. Во всяком случае, они знакомы. Он их не преследует, относится спокойно…

– Фу! – думаю я, – Всё хорошо! Я очень рад.

Скоро, Марины заканчивают изучение строения кремастр, и мы выбираемся на дорогу. Всей своей четвёркой, мы снова шагаем по колеям вездеходной дороги, дальше, пересекая остров поперёк…

Седьмое августа. Следом за лесоустроителями, мы перебираемся с юга Кунашира на север, в Тятинское лесничество заповедника. Рыбацкий балок всё также стоит на низкой морской террасе. Здесь, была база нашей студенческой экспедиции «Магнолия», два года назад. И единственный, уцелевший от посёлка, дом, что стоит наверху, на плато высокой морской террасы. Сейчас, каждый из этих домиков занят своим отрядом лесоустроителей. И там и там – нас рады видеть. Все знают, что мы делаем общее дело…

Очередной рабочий день. Сейчас август! Погода стоит отличная! Сегодня «горит» солнечный, погожий день. Мы шагаем с лесоустроителями, по прорубленному затёсками визиру, на их очередную пробную площадь. Впереди – инженер. У меня за спиной – неизменный ботанический рюкзачок. Визир ведёт нас между небольшими сопками, поодиночке разбросанными по подножьям горной громады вулкана Тятя. Сплошные массивы бамбуковых хвойников перемежаются прослойками чахлых марей.

Высокие, раскидистые кусты гортензии, стоят в цвету – все белые! Это – август! Пока лесоустроители закладывают свою пробную площадь в бамбуковом пихтарнике, я закладываю в свою гербарную папку растения, для гербария заповедника. Сейчас – самая пора для сбора гербария! Травы затвердели, листья деревьев и кустарников стали прочными, каждый второй из них – цветёт! Самая пора…

Я укладываю между газетными листами веточки берёзы Эрмана, малины сахалинской, актинидии коломикта, гортензии… У нас, ведь – две гортензии! Гортензия метёльчатая – высокий кустарник, а гортензия черешчатая – высокая лиана. Обе гортензии, сейчас, цветут, большими шапками белых цветков…

В разнотравье маленькой мари, я отыскиваю неизвестный мне вид бодяка! Судя по тому, что я вижу его впервые – это очень редкое растение, на Кунашире.

– Бодяк гребенчатый! – поднимаю я радостное лицо, от определителя растений, – Новый вид в гербарий заповедника! Новый вид в Летопись природы! Новый вид – мне в голову!..

Новый день. На террасах морского побережья, в окрестностях Тятино, мы с первой Мариной увлечённо собираем растения для гербария. Здесь повсеместен низкий покров бамбука. И невероятное разнотравье, вокруг! Самые разные злаки, осоки, клевера! У меня – постоянно грязные, от земли, руки. Указательный палец моей левой руки глубоко потрескался сбоку, на сгибах! Это – от едкого сока разных лопухов и трав. Оказывается, это – профессиональное, верный признак сборщика растений…

– Непальская! Эта герань – непальская! – Марина улыбается мне, подняв лицо от толстой книги – определителя растений, – Сколько, у нас, гераней, вообще?!

– Четыре! – отвечаю я, – На Кунашире встречаются четыре вида.

– Хм!

– Ну, смотри! – я начинаю загибать пальцы, – Две большие – пушистоцветковая и хоккайдинская, и две мелкие – сибирская и вот эта, непальская.

Массовые сборы трав отнимают, теперь, всё моё время. Под потолками обоих домиков висят гирлянды моих гербарных рамок. Это – мои сборы…

Очередной, погожий день. Дело идёт к осени. Наконец, вызрели огромные листья разных лопухов! Лопухи! Под этим народным названием имеются ввиду около десяти видов высокотравья! Обе Марины оказались классными профессионалами! Их теоретические познания в ботанике, да и практические умения, меня часто изумляют. Вот, что значит – МГУ! Я учусь у Марины Машковой тонкостям определения злаков и осок, работе с бинокуляром. Подумать только – тяжёлый бинокуляр, она привезла с собой, из Москвы! В рюкзаке! Самолётом! Через всю страну! Для обычного человека, это – форменная шизофрения…

– Марина! – хватаюсь я за голову, – Ты мне скажи – как мне засунуть в гербарий огромные зонты белокопытника! А, борщевик! А, дудник медвежий!

– Частями! – на мгновение, отрывается она, от своего бинокуляра.

Марина определяет какую-то осоку.

– Как?! – не понимаю я её.

– Представь себе, что сейчас – девятнадцатый век. Ты – европейский ботаник! – разглагольствует Марина, даже не отрываясь от бинокуляра, – Первооткрыватель! Ты приплыл из своей Европы, на паруснике, к папуасам! И тебе нужны образцы листьев тропических пальм, в гербарий какого-нибудь Берлина.

– Так-так! – она замирает, над своим бинокуляром…

– Ну! Представил! – жду я, продолжения.

– Ха-ха-ха! – смеётся надо мной Марина, – Я видела такие гербарные листы! Там, всё – по частям, и по гербарным листам! Первый гербарный лист – это фрагмент листовой пластинки; второй гербарный лист – часть листового черешка и плоский кусок коры пальмы; третий гербарный лист – часть соцветия… А, как иначе? Куда ты, лист пальмы, целиком засунешь?! Они, ими, крыши своих лачуг покрывают!

– Ладно, ладно! – улыбаюсь я, – Я всё понял!

Новый, яркий, солнечный день. Такие дни, в августе, на Кунашире – не редкость. Сегодня, мы опять работаем с лесоустроителями, на их площадях. Инженер специально поставил площади в пихтарнике таким образом, что они образуют экологическую серию. По этому ряду площадей – так наглядно видно, что состояние зарослей курильского бамбука зависит от густоты пихтарника! На первой площади – пихтарник редкий. Здесь всё заполнено бамбуком! По грудь… На последней площади, в самом густом пихтарнике – бамбук вообще полностью вытесняется! Жалкие остатки! И замещается папоротниками, плаунами и мелкой, таёжной осочкой…

– Тень – великое дело! – хмыкаю я, озираясь по сторонам, на этой площади, – Здесь, бамбука и след простыл!

В сравнении с растительностью юга острова, север Кунашира – довольно беден. Сирень, дубняки с магнолиями и многое-многое другое, здесь уже не встречается. А, насколько меньше лиан! Но, зато – здесь всё покрыто великолепными хвойными лесами! Это огромные массивы настоящих ельников и пихтарников…

В обширной пойме речки Тятина, лесоустроители заложили площадь. Она характеризует высокотравный, пойменный ивняк. Так что, сегодня мы работаем в лопухах! Сплошные лопуховые дебри! Размеры деревьев ивы просто удивительны! А, я неисправим – я достаю свою жёлтую, матёрчатую рулетку, ценный подарок инженера-лесоустроителя, и ищу сучок на морщинистой колонне ивового ствола, за который смогу зацепить её конец…