Текст книги "Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника. Лесной следователь"

По галечным берегам речки также разбросано много половинок и целых тушек корюшки. По следам видно, что медведи выходят к устью речки.

– А, что? – рассуждаю я, – Может, они и корюшку едят!..

Саратовский кордон. Сегодня мы работаем по ельникам, с правой, западной стороны Саратовской. Отсюда открывается шикарный, достойный кисти художника, вид:

Над чёрной щёткой хвойников, во всей своей красе, возвышается громада вулкана. Даже сейчас, в конце июня, узкие белые ленты всё ещё заполненных снегом барранкосов, веером разбегаясь с вершины вулкана, на фоне яркой зелени кедрового стланика, контрастно подчеркивают правильность форм этого гиганта.

– Александр Пантелеевич…

– Александр Пантелеевич…

– Ну, Александр Пантелеевич! – канючат, за моей спиной, мои помощники, – Давайте, сходим на Тятю!

– Ну, давайте сходим…

– Это, ещё, зачем? – недовольно отмахиваюсь я от них.

– Вы же, поймите! – втолковывает мне, Мишка, – Сейчас мы работаем в заповеднике и это можно сделать без бумаг. А, скоро – будет конец нашего месяца! И всё! Мы, так никогда, там и не побываем! В жизни!

– Ну! – вздыхает Толик, – Несправедливо это…

В конце – концов, после долгого, изматывающего нытья за спиной, я соглашаюсь с вескостью их доводов…

Если решили – значит, в путь! К вечеру, с Саратовского кордона, мы перебираемся поближе к вулкану – на Тятино. Отсюда, рано утром, нам нужно будет стартовать.

В Тятинском доме, вечером, мы собираем рюкзаки, подбирая тёплые вещи и продукты. Мои ребята – не нытики, и я решаюсь познакомить их с вулканом по полной программе: подняться на его вершину с ночёвкой. Этот вариант – грузовой, в отличие от обычного, туристического. Когда, оставив свои рюкзаки внизу, люди налегке забегают на вершину и, так ничего не прочувствовав, торопливо сбегают вниз, подгоняемые сумерками…

Кроме тёплых вещей, с собой мы берём брезентовую, одноместную палатку «Малютка» и два, приписанных к Тятинскому дому, солдатских одеяла. Два моих солдатских котелка, банки консервов… Наш груз растёт, как снежный ком…

Тятино. До предела нагруженные, ранним утром, мы уходим от нашего Тятинского дома, на восток. Колеи заросшей, старой дороги виляют по низкой морской террасе океанского побережья…

– До Рубежного – три часа быстрого хода, – ставлю я, в известность ребят, чтобы те рассчитывали свои силы, – Это, примерно, пятнадцать километров по побережью.

Я уже сейчас знаю, что нас ждёт на вулкане. А, наверху – нас ждёт холод снежников и голого камня. И там – не в лесу! Там бересты, чтобы подстелить под себя на ночь – не найдёшь. У нас нет туристических ковриков – подослать под себя, при ночёвке, будет совершенно нечего! А ложиться на голые камни, среди снега, на ночёвку – можно, утром и не разогнуться. Я шагаю по колее. Меня мучает мысль: «Что же делать?!».

Километра за три до Рубежного, я начинаю собирать, повсюду разбросанные по литорали, дощечки от тарных ящиков. Толщиной около шести миллиметров и примерно метр в длину, вылежанные под лучами солнца, эти дощечки – почти невесомы! Одна, вторая, третья… и вот, я уже несу целую охапку дощечек…

– Александр Пантелеевич! – тормошит меня любопытный Толик, – Это – для костра?

– Нет, Толик, – отзываюсь я, продолжая взглядом рыскать по песчаному пляжу, в поисках очередной дощечки, – На них, мы будем спать!

– Спать?! На них?! – изумляется Толик.

– Зачем?! – недоумённо вторит ему, Мишка.

– Там же – каменная пустыня! Один камень! – объясняю я, – А, сейчас – там, снег лежит! Чтобы не замёрзнуть ночью, мы под палатку постелем эти дощечки.

Умным тинэйджерам долго объяснять не надо. Мишка и Толик, молча бросаются помогать мне…

Всё! Мы выходим из-за последнего мыса. Впереди открылся нужный нам мыс.

– Вот и Рубежный! – показываю я на него, рукой, – Вон, мыс! Который – как слоёный пирог! Слой поросшего зелёным колосняком вулканического шлака, потом – чёрная скала застывшей лавы. Опять шлак – опять скала, опять шлак – опять скала…

– Ага!

– Пять минут перекур! – объявляю я.

Мы тяжело опускаемся на землю вместе с рюкзаками и вылезаем из лямок.

– Александр Пантелеевич! – возвращает меня в реальность, любопытный Толик, – Наш мыс имеет три слоя застывшей лавы. Значит, лава текла три раза… Значит, у Тяти было три извержения?

– Хм! – я удивлённо кошу на Толика, глазом, – Откуда, у тебя, такие мысли? Умные… До сих пор никто, этим, не озадачивался! При виде этого мыса.

– Хм! – хмыкает в ответ, Мишка, – У него – не только такие мысли, в голове бродят!

Я прицениваюсь глазом к нашему, чёрно-зелёному мысу…

– Нет, Толик. Не так… По нашему мысу, можно сделать вывод лишь о том, что извергающаяся из вулкана лава, в этом месте, три раза достигла моря. Ведь, лава могла и не дотечь сюда?

– Логично! – подумав, соглашается с моей логикой, Толик, – Поэтому, извержений Тяти могло быть и больше… А вот, смотрите… По толщине слоя вулканического шлака, можно судить о мощности извержения?

– Ну… относительно, – прикидываю я, – Смотря в какую сторону сдувало облако вулканического пепла. Смотри! Вон, внизу, на уровне морских волн, лежит слой застывшей лавы. Он – самый толстый из всех слоёв! Метров пять, в толщину…

– Ага… А его покрывает толща вулканического шлака! Почти до самого верха мыса! Метров шестьдесят, наверно!

– Нет! – морщится Мишка, – Метров пятьдесят, будет!

– Ну! – соглашаюсь я с Мишкой и оборачиваюсь к нему, – Что? Глаз набил? На нашей, пятидесятиметровой верёвке?

– Ага! – у Мишки растягивается рот, до ушей, – А как Вы поняли?

– А, выше! Смотрите! – не отстаёт Толик, – Слой лавы – всего метра полтора толщиной! И слой шлака, на нём – тоже тонкий. Метра четыре, всего.

– И опять, слой лавы, а на нём – слой шлака…

– Получается, что самое мощное извержение – было самым древним! – приценивается Толик.

– Точно, Толик! – улыбаюсь я, – Я тоже так думаю… Ладно. Подъём!

Минут через двадцать, мы сидим на берегу под мысом Рубежный, на огромном, белом бревне, выброшенном морским накатом, в шторм. Мы отдыхаем. Мы глядим на океан, который грохочет метрах в десяти ниже нас…

Перекурили. Теперь – нужно из груды собранных нами дощечек отобрать только необходимое нам количество. Нам дорог каждый грамм веса! И я принимаюсь раскладывать дощечки на ровном пятаке морского песка. Я покрываю ими воображаемую площадь днища нашей палатки. Я выбираю самые лёгкие из дощечек – мне ли не знать, как трудно нам будет подниматься, с грузом?!

Мы распределяем груз по рюкзакам, строго по физическим возможностям каждого из нас. Дощечки укладываем стопками снаружи, под верхние клапаны рюкзаков…

– Ну, что ж! – командую я, – Вперёд! Время не ждёт.

Взвалив рюкзаки на плечи, мы, своим коротким караваном, бодро входим в распадок Рубежного. Всё! Для нас, подъём начался…

Через пару часов борьбы с бамбуковыми зарослями по днищу сухого распадка, мы выбираемся на чёрные, пепловые площади бокового извержения Тяти.

– Вот вам и Отважный! – говорю я.

– Ясно, – кивает Мишка, – Вот он какой, вблизи.

– Какое название – «Отважный»! – смакует Толик, – Александр Пантелеевич! Это – из-за отважных вулканологов, которые здесь были?

– Не знаю, Толик. Мне Грабков рассказывал, что вулкан поднял в небо огромную тучу пепла. Ветер дул на восток, в сторону Шикотана. Поэтому вулканологи не могли подойти сюда по побережью, как мы. Они из Южно-Курильска, на рыбацком сейнере проплыли вокруг и высадились на Урвитово. Это с северной стороны Тяти. Оттуда, они поднялись на вулкан и смотрели на извержение Отважного сверху, с вершины вулкана.

– Дааа, – тянет Мишка, – Вот было зрелище! Я представляю!

– Ну! – соглашаюсь я, – Они на это извержение ночью смотрели! Вот была картина!

– А название? – не унимается Толик, – Название, почему такое дали?

– Владимир Контантинович сказал, что так назывался рыбацкий сейнер, на котором они на Урвитово плыли.

– Хм!.. Да? – озадачивается Толик и вздыхает, – А я подумал – в честь отважных героев, которые здесь подвиг совершили…

– Ну… я же не знаю точно, Толик, – оправдываюсь я, – Может быть и так!

Поднимаясь по ещё довольно пологому склону, нам нужно пройти мимо конуса «Отважный», прижимаясь к его восточному склону. Здесь – наш барранкос, по которому самый рациональный путь наверх, к вершине вулкана.

Затяжной подъём по шлакам Отважного, изматывает наши силы… На этот раз, мне очень помогают две лёгкие и прочные рейки, захваченные мной с побережья, в качестве стоек к нашей палатке. Я использую эти рейки, как лыжные палки. Мне, так идти на подъём – гораздо легче, чем обычно! Получается, что я помогаю своим ногам – руками!

– Ага! – завидует мне сзади, умный Толик, – Вам – легче! Это всё-равно, что два вэдэ перевести на четыре вэдэ!

– У нас один мост ведущий, а у Вас – два! – вторит ему, технарь Мишка.

– Ага! – разыгрывается воображение у Толика, – У нас один мост ведущий и тот – задний!

– Ха-ха-ха-ха! – ржёт Михаил, – Точно! Как у москвича!

– Вы – джип, четыре вэде!

– А, мы – легковушки, всего лишь с задним приводом!

– Передний привод лучше, чем задний! Ха-ха-ха!

– Ха-ха-ха!

– Ну и мастера же вы, поржать! – трудно выдыхаю я, из-под рюкзака, – Перекур!

Мы опускаемся, вместе с рюкзаками, на шлак… Сейчас, мы находимся прямо напротив Отважного. Основной конус вулкана, теперь – закрывает полнеба…

Через пару минут, я поднимаюсь и прицениваюсь к склону вулкана: словно на карте, весь наш маршрут расстелен перед глазами, от первого до последнего шага! Часы, на моей руке, показывают два часа дня.

– До восьми часов вечера, у нас – шесть часов времени!

– прикидываю я, – Более, чем достаточно! На подъём до вершины, нам хватит и трёх часов.

– Расклад такой! – я оборачиваюсь к мальчишкам, которые также, как и я, с любопытством всматриваются в нависающий над нами, громадный склон, – Три перехода! По часу каждый! Первый раз отдыхаем – вон, там! Второй – ещё на столько же выше! И третий раз отдыхаем – уже наверху, на гребне соммы!

Своей цепочкой, мы начинаем подниматься по днищу барранкоса, всё выше и выше. Уже давно, вокруг нас – только шлак, шлак и шлак…

Конус Отважный расположен на высоте около шестисот пятидесяти метров над уровнем моря, на границе остающегося ниже, «моря» лесов и уходящего вверх, сплошного «моря» зарослей кедрового стланика. Но, сейчас, наш барранкос заполнен тяжёлым, плотным снегом! Эта снежная река стекает к нашим ногам с самого верха, с гребня вулканического конуса. По её краям, под солнцем, ещё только вытаивают из-под снега ветки ольхи курчавой!

Здесь, на границе снегов, бушует своими запахами и красками, весна!

– Ой! Серёжки пылят! – я смотрю, как ветерок стряхивает с раскрытых серёжек ольхи целые облачка жёлтой пыльцы, – Чудо какое!

Тут же – распускает «котики» ивовый кустарник!

– Котики! Как весной! – млею я, – Но, это – не верба! Это высокогорная ива Рени!

А вот! Чуть в стороне от снежника, весна завладела целым склоном! Белые, все в цвету, стоят, среди голого ольховника, высокие кусты!

– Вишня! – почти визжу я, – Это вишня цветёт!

Под частоколом саблевидно изогнутых снизу-вверх стволов ольховника, на по-весеннему свежей почве, ярко зеленеют многочисленные всходы высокотравья, белеют звёздочки ветрениц.

– Ветреницы! – изумляюсь я, – Цветки весны! Сколько их тут!

– Здесь всегда весна! Царство вечной весны! – через пяток минут, я стою и задумчиво гляжу на серёжки, весенние цветы, нежные, весенние листочки… – Из лета, снова попасть в цветущую весну! Вот, это подарок судьбы!..

– Как не хочется отсюда уходить! – прислушиваюсь я, к себе, – Эх, жить бы, здесь, всегда! Смастерить жилище и жить…

День стоит всё такой же, безветренный. Мы шагаем друг за другом, серпантином, вверх по снежной реке барранкоса – от одного берега этой белой реки до другого. Склон всё круче и круче… Усталость быстро берёт своё. Мы всё чаще стоим, отдыхая…

– Блин! Как жестоко я просчитался! – чертыхаюсь я, – Это – надо же было, такое сказать! «Три перехода, три перекура»!

Нашим перекурам нет конца… Да и минуты отдыха – уже совсем не восстанавливают силы. Одеревеневшие ноги едва держат меня. А вверх – ещё лезть и лезть…

Солнце, уже, вот-вот скроется над нашими головами – за гребнем вулканического конуса. Вокруг нас, на восточном склоне, разливается предвечернее затишье. Согнувшись пополам, я стою под рюкзаком, среди нагромождений скальных глыб лавы, в верхней части крутого склона. Я задираю лицо вверх и тяжело дыша, окидываю взглядом по-прежнему нависающий над нами, гребень склона. Гребень – он совсем рядом! Но, у нас и времени – просто, нет!

Едва переставляя ноги, не жалея себя, я гоню себя вверх.

– Шаг! Ещё шаг! Ещё шаг! Ещё…

Наступает бредовое состояние, в которое, видимо, впадают загнанные лошади…

Я открываю глаза:

Я лежу лицом вниз, на чём-то мягком. Очки полностью запотели и я ничего не вижу. Я, с трудом, поднимаю непослушную руку и не снимая очков, медленно провожу пальцем вертикальную полоску по одному стеклу: «Так… Теперь – кое-что видно».

Оказывается, я лежу на плоском, как блин, распростёртом по горизонтальной поверхности шлака, кусте кедрового стланика.

– Атрио… Где ребята? – тревожно замирает моя душа.

Приподнявшись на локте и глядя через вертикальную щёлку в запотевших очках одним глазом, я медленно обозреваю ближайшие окрестности…

– О! Вот, один! – я вижу неподвижно распростёртое тело, на блине куста кедрового стланика, метрах в сорока впереди.

Поворачиваю голову чуть правее – и вижу второе тело, также неподвижно лежащее на кусте кедрового стланика, чуть в стороне от первого.

– Фу-ууу! Второй… – облегчённо вздохнув полной грудью, я снова роняю свою голову в мягкую и длинную хвою кедрового стланика.

Мой разум, просчитав, что скоро наступят сумерки, а у меня – ещё много дел по обеспечению ночёвки нашего отряда, вновь и вновь командует подъём моему телу. Однако, бренная «физическая оболочка» не спешит ему подчиняться! Вот, так бы лежал и лежал, всю жизнь…

Но, вот, просыпается совесть, и я начинаю медленно шевелиться, пытаясь встать вместе с рюкзаком…

Встал! Окончательно проясняя голову, я озираюсь кругом: «Ага! Это мы, всё-таки, перевалили через гребень соммы вулкана и выползли на горизонтальную, каменную пустыню атрио». Эти, одиночные кусты стланика – единственные, как и мы, перевалившие через гребень вершинной кальдеры Тяти. Кругом – знакомый лунный пейзаж. В едва ощущаемых понижениях атрио справа, ближе к подножию вершинного, шлакового конуса вулкана, белеют узкие ленты снежников…

– Больше не нужно лезть вверх! – вдруг осознаю я и моя душа наполняется счастьем.

Теперь – нам осталось, по горизонтальной равнине атрио, пройти метров пятьсот, вперёд. Там, у пятиметровой стены застывшего лавового потока – наше место ночёвки.

Я, пошатываясь на «деревянных» ногах, бреду к распростёртым впереди телам моих мальчишек. Сыпучая, скрипящая под сапогами вулканическим шлаком, поверхность атрио, легко проницаема для воды, но сейчас – вокруг так сыро…

– Наверно, снег сошёл совсем недавно, – понимаю я.

– Толик! Мишка! Подъём!

Ребята начинают подавать признаки жизни…

Мы бредём по сырой, шлаковой равнине…

Но, впереди, нас поджидает удивительная новость! Защищённого от ветров, благодатного уголка, у стенки лавы – нет!!! Мы стоим на ровной, снежной равнине!

Но, мне – некогда удивляться и осмысливать всё это. Острый дефицит времени заставляет меня действовать решительно. Я, коротко, осматриваюсь по сторонам.

– Туда! – командую я, и мы шагаем обратно.

Выйдя прямо на середину равнины атрио, мы останавливаемся на едва заметном возвышении.

– Здесь ставим палатку! Нужно собрать дрова для костра! – коротко, объясняю я задачу Толику и Мишке, – Тащите любые сухие ветки кедрового стланика.

Высвободившись из-под своих рюкзаков, мы веером разбредаемся в сторону кромки кальдеры – там видны кусты кедрового стланика. Их сухие ветки обеспечат нам костёр и колышки для палатки…

Я раскладываю в прямоугольник принесённые нами тарные дощечки по шлаку, и мы устанавливаем на них нашу палатку. Несмотря на то, что едва держусь на ногах, я очень доволен – мы не зря помирали, неся с собой эти «дрова»! Я, просто не представляю себе, как бы мы ночевали здесь, без этого тёплого, деревянного пола! Среди снега и мокрого, настылого камня…

Притащив несколько обломков лавы, мы устраиваем очаг – место для нашего костра. Из сухих веточек кедрового стланика быстро разгорается пламя. На длинный, сухой сук кедрового стланика, тот, что потолще, вешаем два солдатских котелка, набитых снегом с ближайшего снежника…

Сгрудившись вокруг костра, мы ждём, пока сварится каша, молча уставившись на красно-жёлтые язычки пламени… Наш костёр – совсем маленький, рациональный, рабочий. Большие, пионерские костры жгут там, где не знают цены дровам. Ноет измученное тело, настойчиво требуя отдыха.

Закат красит в красные тона вершинный конус вулкана, ленты снежников… Но никто из нас не интересуется окружающим видом. За пеленой предельной усталости, отходят на задний план потрясающая грандиозность и красота вершинной кальдеры вулкана Тятя…

Поели. Без промедления, мы распаковываем свои рюкзаки и, переодевшись в сухую, тёплую одежду, по одному заползаем в маленькую, брезентовую нору нашей палатки. Недаром она называется Малютка! Естественно, я исчезаю в палатке – последним.

– Всё! – устало шепчу я, – Отбой…

Я открываю глаза: наша брезентовая нора залита серым светом. Это значит, что уже наступило утро. Я расстёгиваю «молнию» входа в торце палатки и высовываю наружу голову – вокруг мёртво стоит, слегка колеблется, плотное, белое молоко тумана.

– Туман! – кривлюсь я.

Я, молча, выбираюсь из палатки. Первым делом, я с наслаждением потягиваюсь всем телом – наконец-то можно выпрямиться! Палатка! Всю ночь пролежать скрюченным, в этом брезентовом носке! Потягиваясь, я озираюсь кругом: «Ну и туман! Ни-че-го не видно!».

За ночь, я чудесно отдохнул. И жизнь, вновь, прекрасна. Вот, только, туман… Нет! Кое-что, конечно, видно. Наша палатка, например! Так бесформенно раздувшаяся от по-прежнему спящих в ней, моих ребят.

– Хм! – хмыкаю я, – Представляю, какой она была, когда там был ещё и я!

А, ещё – видно кострище нашего костерка, в трёх шагах напротив входа в палатку. Ну и вокруг, метров на пять, видна ровная поверхность чёрного вулканического шлака…

Ориентируясь по расположению палатки и костра, я могу, например, сказать, что прямо передо мной, примерно в трёх сотнях метров, находится уходящий вверх на четыреста метров крутой, сыпучий склон юного вулканического конуса. А, сзади меня, метрах в двухстах – гребень кальдеры, за которым вниз, в бездонный океан воздуха, уходят внешние склоны основного вулканического конуса Тяти. Мы сейчас – на высоте тысяча четыреста метров над уровнем моря…

Нам пора подниматься.

– Мишка, Толик! – зову я, глядя на палатку, – Пора вставать! Подъём…

Растолкав ребят, я разжигаю костёр. Мы варим кашу и чай, в наших солдатских котелках…

Мы едим, то и дело, с надеждой, поглядывая по сторонам… Но тщетно! При полном безветрии ждать, пока туман разойдётся – довольно глупо.

– Нужно сворачивать лагерь! – говорю я.

Мы складываем палатку. Переодевшись в рабочую одежду, собираем свои рюкзаки. Плотный туман обволакивает нас густой, абсолютно мёртвой тишиной. В тумане тонут все звуки…

– Александр Пантелеевич! Мы – как в воде! – между делом, замечает бойкий на язык, Толик, – Туман уши глушит – напрочь!

– Ага! – соглашается Мишка, – Толян! Смотри – он между нами плывёт!

Всё! Мы собраны. Я, медленно поворачиваюсь по кругу, прислушиваясь к туману…

Туман стоит, он не движется вообще!

– Ждать нечего, – понимаю я, – Такой туман.

Ничего не поделаешь, нам нужно уходить… Идти к снежнику за снегом, чтобы потушить костёр, мне откровенно не хочется.

– Зачем тушить?! – недоумеваю я, – Здесь, вокруг – только снег и голый камень!

Опасаться пожара, здесь – просто, глупо. Последний раз, с сожалением глянув в костёр, я разворачиваюсь от него и показываю рукой в белое месиво: «Мы пришли оттуда. Значит, туда и идти, теперь!». По каменной равнине атрио, нам нужно пройти в этом направлении метров пятьсот – семьсот. Там – гребень кальдеры и наш барранкос. Видимость, практически, нулевая. Я не очень преувеличу, если скажу, что белые струи тумана текут между моими пальцами…

– Ну, что ж. Вперёд!

Мы шагаем от костра. Под сапогами – совершенно ровная поверхность шлака.

– Хрум! Хрум! Хрум! Хрум!

Частицы спечённого вулканического шлака резко скрежещут при каждом шаге, под нашими сапогами…

Вот, впереди – едва обозначилось понижение. Сквозь туман, там белеет лента снежника. И я, немного подворачиваю влево…

Впереди, сквозь молоко тумана, вновь начинает просвечивать белая лента снежника! И я, опять, беру чуть левее…

Из белого, сырого молока тумана, под наши сапоги выплывает весело потрескивающий дровишками костёр!!!

– О! Костёр! – радостно приветствую я его, – А мы, оказывается, здесь – не одни!

А следом, словно раскалённым железом, мой мозг обжигает догадка: «Это же – наш!!!»…

Через секунду, я прихожу в себя: «Не может быть!».

– Этого не может быть!!! – протестует всё моё естество.

Но – перед нами, нарушая все законы бытия, радостно потрескивает сучьями НАШ костёр! Как его не узнать?! Он сложен вот этими самыми руками…

– Как мы могли крутнуться?! – поражаюсь я, – Так незаметно для себя!!!

Я отгибаю край рукава своей ветровки и смотрю на часы.

– Пятнадцать минут?! – ужасаюсь я, – Крутнуться за пятнадцать минут!.. Какой маленький круг!

А, нам нужно пройти, по этой равнине – около семисот метров! Так – мы будем ходить здесь, до бесконечности!

Мы сидим у костра. Мишка и Толик, вытянув к огню руки, молча греют пальцы. Я смотрю в огонь и думаю. Нам нужен какой-то другой вариант выхода на наш барранкос…

Через тройку минут, я поднимаюсь: «Есть один вариант! Правда, он – запредельно трудный… Но, зато – вполне реален! Нужно отработать его… Если и это не получится – тогда, будем думать что-нибудь ещё». Мишка с Толиком, подняв лица от костра, молча смотрят на меня.

– Если не получается выйти в точку спуска напрямую, – объясняю я им, – Тогда, давайте попробуем выйти по кругу!

Снова ориентируясь по расположению костра и сухого места от нашей палатки на шлаке, я поворачиваюсь от нужного нам направления на девяносто градусов вправо и показываю рукой в туман: «Здесь, дугой вокруг нас, идёт гребень кальдеры. Он, к нам – гораздо ближе! Метров сто… И – не собьёмся! Ведь, поверхность шлака в направлении этого гребня, всё время поднимается. Так – мы выйдем на гребень кальдеры! А, на гребне, развернёмся влево и будем двигаться по гребню. Он – узкий! Значит – не собьёмся! Если, по гребню всё время двигаться влево – то, мы дойдём до скалы, что стоит у нашего барранкоса! Так мы найдём место, с которого нам нужно сваливать вниз».

– Логично! – говорит Толик, после минутного раздумья, – Жаль только, что гребень – то вниз, то вверх скачет! То пик, то седловина. Сколько сил потратим!

– Нашу скалу, узнать бы! – сомневается Мишка, – А то, по кругу, вокруг вулкана ходить будем.

– Ничего! – решительно настроен я, – Ощупаем её с ног до головы – и узнаем! Там, рядом с ней – россыпь. Она – рыхлая! Наверняка, на ней следы наши остались! Пошли!

Мы снова взваливаем рюкзаки на плечи и второй раз, уходим от нашего костра, в густое молоко тумана, только, сейчас – в другую сторону…

Пять шагов, видимость! Теперь, я смотрю только себе под ноги – поверхность шлака, перед сапогами, должна всё время повышаться…

Ура! Мы, с первого раза, выбираемся на гребень кальдеры! Вокруг – густое молоко тумана. По кругу, диаметром почти в три километра, этот гребень охватывает вершинную равнину атрио. Мы разворачиваемся влево, по гребню…

Мы бредём цепочкой, по узкому гребню. В этом молоке, мы видим только узкий гребень шлака. Пять шагов перед собой! Я понимаю, что справа – только воздух! Круто вниз уходит грандиозный внешний склон вулкана, по вертикали – почти полтора километра воздуха! Но, сейчас – я этого совсем не ощущаю. Я вижу три шага шлакового косогора вправо и дальше – стоит, едва колышется белое молоко тумана…

Узкий гребень шлака, под ногами – всё выше…

Это повышение заканчивается небольшой скалкой. Справа она подпёрта кустами кедрового стланика. Слева – чистый шлак.

– Так! Это – пик! – прикидываю я.

Мы протискиваемся мимо скалки. Шлаковая поверхность, под сапогами, постепенно уходит вниз, в туман…

И вскоре, через ровный пятачок, начинает снова уходить вверх.

– Это была седловинка! – деловито сообщает сзади, Толик.

Так, мы и идём! То скалка пика, то седловинка, то скалка, то седловинка…

В сыром молоке тумана, мы ощупываем со всех сторон скалку каждого пика – если прозеваем свою, то точно, будем ходить по кругу!

Вот скала, чем-то похожая на нашу! Мы, без разговора, заворачиваем под неё справа. Нас интересует россыпь шлака в её основании. Заглянув в нишу под скалой, я облегчённо таю: «Она! Это – наша скала! Здесь, мы с Дыханом, в прошлом году, от ветра прятались!».

А, вокруг – совершенно ничего не видно! Удивительно, как туман изменяет окружающую реальность! Теоретически – я знаю, что мы стоим на краю грандиозного склона! Здесь, перепад высот – от тысяча четыреста метров до нуля! Я прислушиваюсь к себе. Моё внутреннее ощущение – самое будничное! Будто я стою на равнине… Мне совсем не страшно стоять на краю этой воздушной бездны! У меня под ногами – поверхность шлака просто, круто уходит вниз и на ближайших пяти метрах, тает в молоке.

Но, это – наша скала! И мы спокойно делаем шаг вниз…

Но здесь все забито снегом! Целая гора снега! Она заполняет наш барранкос!

– Надув! А как мы его обходили?! Когда поднимались… Справа или слева?! Как, я его не помню?! – изумляюсь я, – Ведь, как-то здесь прошли!

Мы ступаем на край надува. Осторожничая, мы медленно скользим по насту на своих, резиновых сапогах…

Однако, поверхность надува быстро проваливается вниз. Всё круче и круче! И вот, я, уже почти отвесно, срываюсь вниз по насту! Скорость стремительно нарастает и мой спуск становится неуправляемым…

Меня спасает шлаковая россыпь, сразу под надувом – с плавным выходом с отвесного склона, «на глиссаде», я вылетаю на неё! По границе снежника, шлак схвачен льдом, в монолит! И каблуки моих болотных сапог, добрый метр бренчат по этой смёрзшейся щебёнке-Но, дальше – россыпь становится рыхлой. Мои сапоги постепенно зарываются в шлак, и я быстро останавливаюсь, тормозя ногами.

Я стою на россыпи, захолодев душой: «А если бы я не устоял на ногах вверху, ещё скользя по надуву? И вылетел бы на эту тёрку на заднице?! Капец!». Я, торопливо оглядываюсь вверх, на своих подопечных – и облегчённо выдыхаю воздух: мальчишки уже слетели по надуву! И они заняты своими делами! Толик, пробежав вниз по крутой россыпи шлака метров двадцать, разворачивается, опускается на одно колено и снизу вверх, на фоне неба, фотографирует своей Сменой гордо летящего семимильными прыжками вниз по склону, Мишку…

Потом, они меняются местами. Нацелившись фотоаппаратом, Мишка кричит снизу: «Толян! Давай!». И вот, сверху вниз, длинными прыжками, Толик гордо парит над россыпью… Неожиданно, он спотыкается и летит вниз длинным-длинным прыжком! Рыбкой! Переворачиваясь в воздухе, он втыкается головой, в россыпь!

– Траххх!!!

Как подкошенные, мы с Мишкой падаем на россыпь и начинаем биться в припадках безудержного смеха.

– Ааааааааа! – визжит Мишка.

– Хааааааа! – хриплю, я.

Растянувшийся по россыпи, ноги вверху – голова внизу, жизнерадостный Толик, подняв из рыхлой россыпи своё лицо и отплёвываясь шлаком, звонко хохочет, заливается вместе с нами: «Ха-ха-ха! Тьфу! Тьфу! Ха-ха-ха!».

– Толян! Я… тебя… – едва дыша сквозь спазмы смеха, кричит Мишка, – Я тебя в полёте… в полёте сня-яял!!!

– Ааааа! – тонко визжит в ответ, Толик, – Ха-ха-ха-ха!

– Оооооо! Ха-ха-ха-ха!

– Уууууу! Ха-ха-ха-ха!

И мы, всей тройкой, безудержно ржём на весь вулкан…

Бесснежный фрагмент шлаковой россыпи быстро заканчивается и дальше, вниз, уходит широкая, белая река заполненного до краёв плотным снегом барранкоса. Как хорошо по ней спускаться вниз! Легко, совершенно без усилий! Только переставляй ноги…

По крутому, снежному склону, мы стремительно добегаем до царства вечной весны. И снова, мы стоим перед серёжками, цветами – впитывая в себя краски весны, её яркость, её остроту чувств…

Отоспавшись и отдохнув в Тятинском доме целый один день, мы снова, своей тройкой, приступаем к описанию лесных массивов…

Тятинский дом. Сегодня, мы обрабатываем бамбуковый пихтарник. Этот тип леса так широко распространён на Кунашире, что, далеко – нам, ходить не надо. Пройдя, от нашего дома, через сырые ольховники Банного ручья, мы входим в хвойник.

– Всё! – говорю я, – Мы, уже на месте!

Я развязываю свой ботанический рюкзачок. Верёвка, буссоль, мерная вилка, высотомер… Мы уже давно сработались, и каждый из нас делает своё дело.

Закладываем площадь стандартных размеров – пятьдесят на пятьдесят метров. Древесный ярус, здесь, представлен елью и пихтой. Массив леса – средневозрастной…

Таксация показывает, что средний диаметр стволов – тридцать три сантиметра. А высота? Привязав конец верёвки к стволу средней пихты, я растягиваю её до упора – это ровно двадцать метров. Нацеливаюсь высотомером на вершину…

– Высота восемнадцать метров! – говорю я и пожимаю плечами, – Самая обычная, для наших пихтарников, высота… Теперь – описать подлесок!

Это – сплошное море курильского бамбука! Плотные заросли, высотой семьдесят сантиметров. А вот, с описанием травостоя, у нас проблемы! Травостоя нет. Сколько, я ни гребу по бамбуку – не нахожу ни одного травянистого растения!

– Хм! – хмыкаю я, – Под бамбуком ни одна травинка не выживает!..

Двадцать шестого июня к нам, на Тятино, приехал Александр Труберг. Его привёз неизменный ГТТ – тяжёлый вездеход геологов. О походе вокруг вулкана, мы с Александром условились ещё весной. Я мечтал обработать расположенный высоко над уровнем моря, ельник из ели Глена, в седловине между речками Тятиной и Птичьей. И поработать на подножиях вулкана, в верховьях Птичьей – там, где до сих пор, не бывали ботанические «наездники» с материка. А Александр мечтал осмотреть тот, внутренний участок острова, с позиции герпетолога. Его интерес – лягушки, ящерицы, змеи…

В день приезда Труберга, я отправляюсь с ним в ольховник Банного ручья – оказывается, весной он забыл в одной из луж свой термометр! За два месяца его отсутствия, на совершенно голых в апреле пустырях, в полный рост вымахало высокотравье. Сейчас – это настоящие джунгли!

С первых шагов, решительный как все учителя, Труберг «берёт командование» на себя. Он решительно шагает в лопухи, первым. Недоумённо хмыкнув, я пристраиваюсь за ним, следом. Мы пробираемся по ольховнику Банного ручья, от одной весенней лужи к другой…