Текст книги "Пыльные крылья"

Пыльные крылья
Александр Бинштейн

Дизайнер обложки Славик Рифф

Редактор Эвелина Ракитская

Фотограф Владимир Дзякевич

Иллюстратор Ирина Левашенко

© Александр Бинштейн, 2019

© Славик Рифф, дизайн обложки, 2019

© Владимир Дзякевич, фотографии, 2019

© Ирина Левашенко, иллюстрации, 2019

ISBN 978-5-4496-8085-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Дизайн и оформление обложки Славик Рифф

Иллюстрации Ирина Левашенко

Художественная фотография Владимир Дзякевич

Эту книгу посвящаю своим родителям: Бинштейну Семену Григорьевичу и Бинштейн Анне Самуиловне с благодарностью за их веру, любовь и поддержку.

Бинштейн Александр

Предисловие

Это третья книга стихов поэта, актера, музыканта Александра Бинштейна. Таким образом, речь не идет о дебюте. У автора уже давно имеются и своя сложившаяся аудитория, и свои критики. Некоторые тексты положены на музыку. Александр активно выступает, читает свои стихи на публичных мероприятиях. В особом представлении он не нуждается. Здесь же следует отметить динамику развития стихов, отличие этого сборника от предшествующих.

Все три книги – не тематические сборники, а просто подборки самых недавних стихов. Этим обусловлено тематическое, ритмическое разнообразие, неровность. Это не является ни достоинством, ни недостатком книги. Просто таков подход автора. Он не прорабатывает тему, как, например, любил делать Максимилиан Волошин, излагая аналогичные идеи в статьях, записывая сюжет стихотворений прозой для последующей рифмовки, подчиняя сборники какой-то общей идее. Здесь нет ничего похожего. Если читателю не понравилось какое-то стихотворение, что за беда! Следующее может не иметь с этим текстом ничего общего. И наоборот.

Главное отличие этого сборника от двух предшествующих в большей продуманности текстов, в большей его связи с литературной традицией. Первые два сборника подкупали простотой, незамысловатые ритмы, остроумные наблюдения, связь с песнями в стиле рок. Многие образы были взяты оттуда. В данном же сборнике удельный вес подобных текстов исчезающе мал. Александр пользуется очень разными ритмами, экспериментирует, ищет в сфере формы. Образы в очень значительной степени связаны с классической литературой. Много античной мифологии, один длинный текст – «По мотивам „Кентерберийских рассказов“ Джефри Чосера.» И не только это. Уже в первом стихотворении, как кажется, есть очевидный намек на «The Bells» Э. По. В третьем стихотворении «песнь травы» – известный образ англоязычной литературы, можно вспомнить и «Траву» Э. Дикинсон, и роман «Трава поет» Д. Лессинг. Все это вполне созвучно содержанию идей А. Бинштейна. Список можно продолжать. Однако, влияния не ограничиваются англоязычной литературой. Стихотворение о пророке Ионе, вероятно, навеяно Пушкиным. И дело не только в том, что «Сказка о царе Салтане» содержит рассказ о горестных скитаниях по морским просторам, как и названная библейская история. Есть и характерные параллели. Например, у А. Бинштейна:

Йона, Б-гу помолившись,

Отправляется в дорогу.

У Пушкина в «Сказке о мертвой царевне и о семи богатырях»:

Помолясь усердно Богу,

Отправляется в дорогу…

Нужно сказать, что о Боге в новой книге А. Бинштейна сказано немало, чего в предшествующих сборниках не было. Имена и религиозные термины даются в древнееврейском звучании, а не согласно русской традиции Синодальной Библии. Когда-то М. Булгаков легализовал такой подход. При этом в сборнике немало стихотворений, обращающихся к русской народной традиции, использующих характерные для этой традиции слова.

Надеюсь, сборник порадует поклонников творчества А. Бинштейна новым своим новаторством, новыми ритмами, новыми идеями.

д-р философии Евгений Кузьмин

«Поэзии голос кажется шорохом…»

 
Поэзии голос кажется шорохом,
Мгновение слышно, и сразу затих
Стихи – утонувший в омуте колокол,
Поэт в этом колоколе – язык.
Головою бьется в колокольные стенки,
Пытаясь песню высечь из чугуна,
Но толща воды приглушает оттенки,
Пропуская наверх неясные обертона
Под водой копятся колебания и децибелы,
Эпицентр наполняется лавой рифм,
Тело колокола – вулкана жерло,
Извержение сметает райский коралловый риф,
Раскалённый язык ударяясь, вскрикивает от боли,
Радуется и гордится тем, что у него болит,
Поэт, так стремится быть миром понятым,
Что, раскрывая душу, отбрасывает стыд.
Волны кругами расходятся, как цунами,
Сладкозвучный колокол превращается в набат,
Поэт словом милует и карает,
Кто не спрятался – он в этом не виноват.
Если же фальшивая капля в стоне,
Из колокольного брюха прозвучит невпопад,
То вранье это уже никогда не утонет.
Даже если Ниагарский выльется водопад.
 

«Ох, снова, лопни мои глаза…»

 
Ох, снова, лопни мои глаза,
Ночь держала скрипку в своих руках.
Душа-чертовка, рыжая егоза,
Тарантеллу плясала на прогибающихся костях.
На бумагу летели брызги – мысли,
Звёзды, кровь, вино.
Оголялась душа, подымалась в выси,
Погружалась на дно.
Пульс в упор, очередями бил по вискам,
Выстрелами изнутри,
Лунный свет в хрустальный кубок обращал стакан,
Шепот громкий требовал – «смотри!»
Распалялся разум, и с душой нагою, совершал инцест,
Сотрясались громом, над головою,
Купола небес.
 

«По отвесной стене, напрягаясь до рвоты…»

 
По отвесной стене, напрягаясь до рвоты,
Задыхаясь, глаза утирая от пота,
Ногти ломая и воя от боли,
Сдирая об камни колени до крови,
Цепляясь порой за сухие коренья,
Вершок за вершком, покоряя сажЕни,
Стремился до самой вершины добраться,
Чтобы свободою там надышаться!
 
 
И вот этот миг! Я добрался до края,
Теперь, непременно, я счастье познаю,
Я горд и свободен как вольная птица,
И вдосталь победой могу насладиться.
Но вдруг, моему изумлённому взору,
Является пропасть, а не просторы.
Увы, оказалась разгадка банальна:
Я полз по поверхности горизонтальной.
 

«Назови мое имя в полночь…»

 
Назови мое имя в полночь,
Позови из холодной постели.
Называли меня – сволочь.
Увозили во время метели.
 
 
Зарывали меня в стужу,
Разбивали мерзлые комья,
Чтоб не вышел уже наружу,
Чтоб никто обо мне не вспомнил.
 
 
Ноги связаны крепким жгутом,
На дороге еловы лапы,
Да пургой хлещет ночь лютой,
И заказан мне путь обратно.
 
 
Положили меня в землю,
Обрели на меня управу,
А любил я всегда зелень,
Слушал я, как поют травы.
 
 
Назови моё имя в полночь,
Помани меня из могилы.
Покрути колесо опрочь,
И вернутся ко мне силы.
 
 
Где под мельницей плачет речка,
И пищат под стропилой мыши.
Ты мне раны мои залечишь,
Да и кол из груди вынешь.
 

«Вычерпай меня до дна…»

 
Вычерпай меня до дна,
Ковш Большой Медведицы,
Как Луна в ночи одна,
Только прялка вертится,
Из кудели тянет нить,
Вместе нам с тобой не быть.
 
 
Конский топот в тишине,
Да не видно конного,
Отворилась тайна мне.
Омута бездонного,
Омут, чёрная вода,
Ты уехал навсегда.
 
 
Приворотная трава,
Ведьмы старой снадобья,
Загудит, пойдёт молва,
Размешают с падалью,
Пусть судачат, дела нет,
Для меня ты целый свет.
 
 
Демон или кровь и плоть?
Знают только вороны.
Мне бы палец уколоть,
Чтоб проснуться вовремя,
Но теперь уж всё одно,
Я пила твоё вино.
 
 
Печь я на ночь натоплю,
Жарко будет в горнице,
В сети сокола ловлю,
Трепетная горлица,
На двоих накрою стол.
Милый снова не пришёл.
 
 
Пусть в печи трещат дрова,
Дымом дом наполнится,
Прошлогодняя трава,
Заново не рОдится,
Вместе с дымом я в трубу,
Улечу искать судьбу.
 

«Стрела, что бесцельно запущена в небо…»

 
Стрела, что бесцельно запущена в небо,
Возомнив себя птицею на мгновенье,
На солнце блеснув боевым опереньем,
Достичь собиралась владения Феба.
 
 
Ей звон тетивы стал сладчайшею песней,
Трость камыша – ее полое тело,
Воздух пронзая, чуть слышно свистело,
Все выше и выше к пределам небесным.
 
 
Но тем, кто бескрылы – забыть о полёте,
И вот не пройдя половины дороги,
Споткнулась, стремившись к небесным порогам,
Утратила силы свои на излете.
 
 
Направлено в землю тяжелое жало,
И птичьи перья уже бесполезны,
Так с самых высот низвергаются в бездны,
Те, кто бунтарское носит начало.
 
 
Звучала тоскою последняя нота,
Пронзительной болью оплакав паденье,
Лягушки поплакали над погребеньем,
В ее усыпальнице на болоте.
 

«Из книги непрерывно вырываем…»

 
Из книги непрерывно вырываем,
Прочитанные второпях страницы.
Как факелы их тут же поджигаем,
Чтоб в чтенье новых без задержек углубиться.
 
 
В потемках буквы шутки шутят с нами,
Но нам на миг нельзя остановиться,
Мы в свете факела как пономарь читаем,
Расчесывая зуд под власяницей.
 
 
И лишь глаза нащупать успевают,
Последний слог, кричащий перед точкой,
Как пальцы тут же с корнем вырывают,
Из книги лист, прочитанный досрочно.
 
 
И так от факела прикуривая факел,
Заглатываем мы повествование.
И нам пылает «мене мене текел,
Уфарес» на застенках подсознания.
 
 
Мы рвем быстрее, смысл ускользает,
Сожженных ангелов кружат над нами сонмы,
Нас искренне при этом изумляет,
То, что прочитанного мы ни черта не помним.
 

«Пролегла межа…»

 
Пролегла межа,
Чересполосица.
Словно след ножа,
Через переносицу.
Вечность
Корявым почерком,
Оставит росчерк свой.
 
 
С жизни станется,
Свистнет плеть.
След останется,
Не жалеть.
Пусть царапиной,
Мелкой крапиной.
Болеть.
 
 
Рваной раны шрам,
Письмом-кириллицей,
Лег строкою по плечам,
Рекой извилистой,
Чтобы помнил сам,
В седую бороду,
Не стенай по волосам,
Снявши голову.
 
 
Зерна дней размолоты,
В жерновах,
Белой пылью волосы,
На висках.
Перемелется,
Куда денется,
Б-жья мельница.
 

«Что намерено, что потеряно…»

 
Что намерено, что потеряно,
Не спеши.
Жизнь намеренно вся разменяна
на гроши.
Тонкой ниткою, паутинкою
на колки,
А для памяти, по старинке,
Узелки.
Кто не борется, не напорется.
Частокол,
На мгновение ночь рассеется,
День прошел.
В тряпках нищенка, очи хищные,
Пустота.
И ледащего нянчит пащенка
Суета.
 

«Все мы под Б-гом ходим…»

 
Все мы под Б-гом ходим,
И умные, и дураки.
В бессмысленном хороводе,
Путая часто шаги.
Стенки касаясь руками,
Глаза безмятежно прикрыв,
Идём мы по самой грани,
Не зная, что рядом обрыв.
И сколько ушло, оступившись,
Их огонёк потух,
Глупых бесстрашных мальчишек,
И осторожных старух.
Пророчества – святотатство,
Не знает никто наперёд,
В реестрах земного царства,
Случайность не входит в расчёт,
Все мы под Б-гом ходим,
Среди остальных людей,
За день, в слепом хороводе,
Минуя десятки смертей.
 

«В трактире за столом, не зная страха…»

По мотивам «Кентерберийских рассказов» Джефри Чосера

 
В трактире за столом, не зная страха,
Кутили три пройдохи – вертопраха,
Не то, что меж собой они дружны,
Один с другого завсегда спустить штаны,
Готов был, пользуясь его сознаньем пьяным,
И шутку грязную какую учинить,
И, прибегая, не стыдясь, к обману,
Последнюю монетку утащить,
При этом третьего в коварстве уличить,
И требовать того к ответу рьяно.
 
 
Вино рекою, видно были деньги,
Не знаю я, где их берет бездельник,
И почему он с лёгкостью такой,
Швыряет их в трактире на пропой,
Горланя песни непотребные, и тут же
Клянётся всем вокруг в любви и дружбе,
Коварно мысля, как соседу за столом
За шиворот накапать кипятком,
Вот это чудная была ему забава,
От смеху лопнуть можно будет, право.
 
 
И вдруг, в разгар их пьяного веселья
Процессия проходит мимо двери.
Три вертопраха ясно видят тут —
Знакомца их на кладбище несут.
И в качестве почётного эскорта,
Четыре нищих полупьяных обормота.
Покойник синий от блевотного удушья,
И даже чёрт его не хочет душу.
Мерзавцев проняло так, что вспотели,
Они вчера с покойным песни пели.
 
 
– Каков был мОлодец! – бродяги загалдели.
Красавец, и душа, как из купели,
А добродетелен, пожалуй, как святой,
Его мы знали, он бывал порой
Наивный, чистый, словно Божий агнец!
При том никто ни слова не сказал,
Что давеча покойный обыграл,
С краплёною колодою, мерзавец,
Их всех троих (он очень постарался),
И на гроши их в стельку нализался.
 
 
Кто? Кто сотворил такое с ним?
Мы за него любому отомстим,
Как за любимого мы мстили бы за брата!
Чья подлая рука тут виновата?
Сейчас клянемся мы как на кресте,
Обидчика отыщем мы везде.
Скажите имя нам, и мы, как три борзые,
По следу пустимся чрез горы и пустыни,
Трактирщик, если знаешь, нам ответь!
– Его убийца носит имя «Смерть».
 
 
– Найдем! Мы Смерть из-под земли достанем!
Заслуженное будет наказанье!
Веревка есть в суме, и тут в лесах,
Роскошные есть ветви на дубах!
– Остыньте, горлопаны, вам не ясно,
Со Смертью споры затевать опасно,
Сказал трактирщик, и добавил: – Сам,
Я слышал, в одиночку, к праотцам,
Он пятерых отправил на неделе,
Да так, что те и пикнуть не успели!
 
 
– Нам чёрт не брат! Учите храбрецов,
Мы быстро голову мешком ему накроем,
Ох, не избегнуть Смерти тумаков,
Пусть он силён, однако нас же трое!
За всё ответит нам, как на суде,
За что, кого, когда и где!
Кто знает, где теперь его найти?
А ну-ка, кто не трус к нему идти?
И поминая то чертей, то бога,
Отправились бездельники в дорогу.
 
 
Едва от города успели отойти,
Старик седой попал им на пути.
– Постой, отец, скорее нам ответь,
Не повстречал ли ты в дороге Смерть?
Иль может, слышал, где мерзавец этот,
И душегуб, всему известный свету,
Скрывается от мести и суда?
А мы втроём отправимся туда,
По-свойски мы втроём его проучим,
И поболтаться вздернем враз на сучья.
 
 
– Нет, – старец им тотчас же отвечал,
Сегодня, слава Богу, не встречал,
Хотя, на местных нагнетая страх,
Бывает часто в наших он местах.
И многие, кто на пути его встречали,
Об этом уж расскажут нам едва ли.
Я пару дней назад его видал,
Под тем вот деревом мешок он зарывал.
На расстоянье показалось мне,
Мешок увесистый монетами звенел.
 
 
Бродяги к дереву со всех несутся ног,
И вправду, там с монетами мешок,
Находят меж извилистых корней,
А ну, давайте их считать скорей!
И насчитали тысяч шесть дукатов,
Приходится по паре тыщ на брата!
Никто из них таких больших деньжищ
Не видел отродясь, не то что тыщ,
Ведь даже медяки из их карманов
Вмиг обращались в звон пустых стаканов.
 
 
– Однако, стойте, как же в город мы пойдём?
В руках с таким увесистым мешком,
Ведь тут же каждый будет рад,
В товарищи нам близкие набиться,
За наш, за счёт на дармовщину поживиться,
Так быстро утечёт наш клад.
Умнее нужно быть, и ночью, в аккурат,
Мы в город незаметно прокрадемся,
Давайте-ка мы темноты дождёмся.
И все поделим, как делил бы с братом брат.
 
 
Разумным тотчас же признавши сей совет,
Мерзавцы сели ждать, когда же свет
Дневной померкнет, и к закату,
Склонится солнце и сойдет на нет,
И тайно можно будет, избегая бед,
Пробраться в город не попавшись страже.
Но только голод мучит их и, пуще, жажда.
Нутро горит. Жара палит нещадно,
И решено послать в трактир гонца,
Пусть, расторопно, мяса и винца,
Принёс бы. То-то будет ладно!
 
 
По жребию назначили гонца,
Галопом тот, не хуже жеребца,
В трактир помчался, только пятки засверкали.
А двое у мешка на страже встали,
Глаз не спускают, ни с добычи, ни друг с друга,
Мешок верёвкою перевязали туго.
И тут один другому говорит:
– Хочу поставить я тебе на вид,
Я арифметику учил в церковной школе,
Получат двое больше, нежели трое.
 
 
Договоримся так: с вином,
Злосчастный наш гонец вернётся,
Ты выпей, и тебе придётся,
Сыграть, что пьян ты, и что он,
Тебе девицей показался,
И бес в тебе вдруг разыгрался,
Его хватай за сиськи смело,
Он даст отпору, ясно дело.
Я промеж вас, чтоб вас разнять,
Тебе лишь нужно обождать.
 
 
Как на руках его повисну.
Следишь ли за моей ты мыслью?
Ножом его бей под ребро!
– Да, все задумано хитро.
Отныне, как родного брата,
Тебя я чту, и непредвзято
Скажу, что впредь тебя во всём,
Как это дело провернём, я слушать буду,
А покуда мы бедолагу подождём.
Готов у нас ему приём.
 
 
Гонец с вином вернулся, вот он,
Разыграно, ну как по нотам,
Напился крови свежей нож.
Уже промеж собой дележ,
Предатели начать готовы.
Несчастный молвить даже слово,
В свою защиту не успел.
И труп его уж не удел, зарыт в земле,
Между корней.
 
 
– Мы скажем всем что Смерть-злодей,
Его забрал в ужасной драке,
Мы бились, словно две собаки,
Ему мы знатный дали бой.
Но друга нашего с собой,
Забрал, негодный,
Как мы плачем,
Высокою ценой оплачен,
Наш ратный подвиг. Слезы льём,
И друга вместе помянём.
Мы ж в этом вовсе неповинны.
Такая уж его судьбина.
 
 
И так за кружкой кружку пили,
О бедолаге уж забыли,
Им протрезветь не суждено.
Отравленное вино
Друзьям принес посланник ада,
Он в арифметике был слабый,
И мог делить лишь на себя,
И слово для него «друзья»
Всегда пустым лишь было звуком.
Пусть станет притча всем наукой.
 
 
О том, как выбирать друзей,
И избегать дурных затей,
Как шутки шучивать со Смертью,
Чтоб преждевременно, сетей
Его минуя, жить на свете.
Перечитайте строки эти,
И, может статься, о поэте,
Вы вспомните: ведь он был прав,
Нас о беде предупреждав.
 

«О, муки творчества! О, вдохновение!..»

 
О, муки творчества! О, вдохновение!
Отнюдь, не они не дают мирно спать,
Пропитано гением ваше творение?
Попробуйте это кому-то продать.
 

«Бывают дни, когда с утра все бесит…»

 
Бывают дни, когда с утра все бесит,
И гневные слова уже так близки,
Переполняется сознанье жаждой мести,
Я валерьянку в эти дни мешаю с виски.
 

«Антипасти в сковородке…»

 
Антипасти в сковородке,
На диете хлеб не нужен!
Так что, не считая водки,
Был вполне здоровый ужин.
 

«Конь, пес и голубка дружили со мной…»

 
Конь, пес и голубка дружили со мной,
Всегда, и какой бы ни шёл я страной,
Лесом ли, полем лежал ли мой путь,
Бежал ли я, или вставал отдохнуть.
 
 
Три верных друга, со мною везде,
Из тех, что не бросят в бою и в беде,
Со мной даже в пекло готовы залезть.
Конь, пес и голубка – сила, верность и честь.
 
 
Шли годы, меняла свой облик земля,
И нужно признаться, менялся и я.
И сам не заметив под натиском дней,
Я начал стесняться надёжных друзей.
 
 
Конь, пес и голубка плетутся за мной,
И ждут, что я вспомню дорогу домой,
Отмоюсь от ложных объятий и клятв,
Пойму, чем на самом я деле богат.
 
 
И ждут, когда ночь раскрывает покров,
Под окнами буйных хмельных кабаков,
За пологом спален развратных домов,
Когда же я выйду навстречу им вновь.
 
 
Конь, пес и голубка ушли от меня,
В минуту рождения нового дня,
Когда лишь забрезжил несмело рассвет.
Я здесь, а друзей моих рядом уж нет.
 
 
С тех пор я скитаюсь совсем одинок,
Прошел бесконечные версты дорог,
И кто бы ни встретился мне на пути,
Прошу мне помочь и пропажу найти.
 
 
Я звал бы, кричал бы, что есть моих сил,
Но горе – я их имена позабыл,
По праву настигла предателя месть.
Конь, пес и голубка – Сила, Верность и Честь.
 

Старое дерево

 
На горелом стволе не появятся новые ветви,
И хоть корни еще глубоко зацепились в земле,
На поникшие плечи ложится проклятие ветра,
И короною царской воронье гнездо на челе.
 
 
Плетью дождь обнимает мой стан, разрывая мне кожу,
Но морщины коры уже не заполнит смола,
Я сгибался когда-то, я был гибче тогда и моложе,
А теперь не согнут мне хребет векового ствола.
 
 
Переломят ли спину, с корнями ли вырвут из почвы,
Я не знаю, и во мне нет желания знать.
Но на новых побегах набухнут зеленые почки,
Взяв все то, что мой остов, сгнивая, сумеет отдать.
 

Чу-Щу

 
Улыбаюсь, смотрю и молчу,
Я уже ничего не хочу,
Потреплите меня по плечу,
Усмехнитесь, скажите – шучу.
 
 
За спиною я дулю кручу,
Вас мечтаю отдать палачу,
Ну, хотя бы, зубному врачу.
Я когда-нибудь Вас проучу.
 
 
Может, даже на Вас накричу,
Или голову откручу,
А пока я сквозь губы мычу,
И веревку в сознаньи сучу.
 
 
Заклинанья беззвучно шепчу,
Круг магический мелом черчу.
Над могилою Вашей лечу,
В черной ризе подобен грачу.
 
 
Вот тогда Вас, возможно, прощу,
И грехи Ваши Вам отпущу,
И свой праведный гнев укрощу,
И Ваш холмик раз в год навещу.
 

«Тишина меня сводит с ума…»

 
Тишина меня сводит с ума,
Я вдруг слышу в ней голоса,
И сестра тишины – тьма,
Так что пальцами трешь глаза.
 
 
Вправо-влево нащупал плечом,
Сыроватую плоскость стен,
Что творится здесь с потолком?
Как-то боязно встать с колен.
 
 
Ахроматику слова «предел»,
Эхом харкает вороньё,
И про свет, что в туннеле горел,
Извините, тоже враньё.
 
 
Я стучу по надгробию дней,
Изучаю лирический свист,
Для чего я шумлю, дуралей?
Фантазирую что артист?
 
 
Все на самом деле не так?
Мир вокруг и большой, и цветной?
В нем гармония, мера, такт,
Значит что-то только со мной?
 
 
А ответ как в колоде дурак,
И смешон, как игра в поддавки —
Лишь сорвать с головы колпак,
Что до боли сдавил виски.
 

«Я не орал, появившись на свет…»

 
Я не орал, появившись на свет,
Паруса моих легких раскрылись не сразу,
Я полагаю, что это ответ,
Дилемме Шекспира выдал мой разум.
 
 
Но акушерка, которой де Сад,
Видно являлся учителем в школе,
Мощным шлепком наградила мой зад,
И я завопил от обиды и боли.
 
 
И верно, планида моя такова,
Лишь на мгновение тихо присяду,
Жизнь от души, засучив рукава,
Лупит меня по иссохшему заду.
 
 
Воплем истошным наполнив эфир,
И получив от пинка ускоренье,
Лечу познавать наш причудливый мир,
Законы земного презрев тяготенья.
 

«В жаркий полдень не сыщется тени…»

 
В жаркий полдень не сыщется тени,
Небо птичьим расколото криком,
Наступила на змея сомнений,
Вдохновенье моё – Эвридика.
Мои пальцы на струнах застыли,
И стихи в глотке комом колючим,
Так недолго друг друга любили,
Хоть я верил, что мы неразлучны.
В царство тени живые не вхожи.
И для каждой души своё время.
Кто ушел туда – тоже не сможет,
Перепрыгнуть границу забвения.
Безучастный Харон из уключин,
Повытаскивал мокрые вёсла.
Он к слезам и стенаньям приучен.
И его убедить так не просто.
Как молил его, страстно и долго…
Пусть он сам мне в том будет порукой,
Только плач, мои слезы и мольбы,
Зазвучали мелодией Глюка.
Мы по водам бездонного Стикса,
Плыли в Тартара самое чрево.
Сонм теней над ладьею кружился,
Скрыв порталы пещерного зева.
Под волшебную песню кифары,
Как гласит изложение мифа,
Утихали муки Тантала,
И спина разгибалась Сизифа.
Не веря в свои ощущения,
Бичи нашей скорбной юдоли,
Эриннии, демоны мщения,
Не скрывали родившейся боли,
Встречая как гостя, радушно,
Хвостом замахав мне навстречу,
Цербер, словно дворняга, послушный,
Лизнул мою руку беспечно.
И глаза утирая ладонью,
Не тая подступившие взрыды,
Поддавалась слезам Персефона,
Супруга владыки Аида.
К лучезарному Фебову лику,
С разрешенья властителя тени,
Выводил я на свет Эвридику,
Возвращал я своё вдохновенье.
Впереди пролегал путь неблизкий,
По ущельям и скалам отвесным.
Я до заводей Черного Стикса,
Бежал, подгоняем Гермесом.
Эвридика бесшумною тенью,
За моею держалась спиною,
Не подвластная ощущеньям,
Не притронешься теплой рукою.
И со мной ли душа бестелесна,
Или где-то отстала в дороге,
Обернулся бы, я, только если..
Запретили суровые боги,
Я с Хароном прощался как с братом,
На кифаре сыграл ему трели,
Обещая вернуться обратно,
Когда время моё подоспеет.
 
 
Видно боги мой разум украли,
Не сдержал я победного крика,
Обернулся за несколько стадий,
Ты со мной ли, моя Эври…