Текст книги "Вызовы Тишайшего"

Александр Бубенников
Вызовы тишайшего
Историко-мистический детектив

1. Мистика перед походом на Смоленск

18 мая 1654 года второй царь новой династии Романовых на московском троне Алексей Михайлович «Тишайший» во главе многотысячного войска выступил в поход на Смоленск, съездив помолиться перед этим в Саввино-Сторожевский монастырь.

Свидетель сих тожественных событий так описал богобоязненного государя, решившегося на такой решительный и небезопасный шаг: «Ехал сам царь, окруженный 24 алебардистами, из коих два предшествующие несли два палаша. Царь в богатой броне, сверх которой была у него короткая одежда, украшенная золотыми позументами, на груди открытая, чтобы можно было видеть броню. Поверх этой одежды, у него было другое одеяние, чрезвычайно длинное, отовсюду висячее, с одной только стороны закрытое, шитое золотом: на этом одеянии были видны три большие выпуклости, усаженные драгоценными камнями и жемчугом. На голове у него был шлем, вверху, по старинной форме, заостренный, а на нем было царское золотое яблоко с крестом, усаженным также драгоценными камнями. Спереди каски был солитер, вправленный крупный драгоценный камень, ценимый в несколько тысяч».

За три дня до своего выхода из Московского Кремля царь Тишайший отпустил в Вязьму чудотворную икону пресвятой Богородицы Иверской с митрополитом Казанским Корнилием. Вместе с духовенством в свите Корнилия Казанского царь Тишайший отправил в Вязьму воевод передового полка с войском: Одоевского, Хворостинина, Львова, Шереметева, Щербатова. Через день, 16 мая выступили большой полк с воеводами Черкасским, Прозоровским и Мосальским, а также сторожевой полк с воеводами Ростовским и Стрешневым.

С Тишайшим царём кроме Дворовых воевод Бориса Морозова и Ильи Милославского в поход на Смоленск пошли два Сибирских царевича и один Грузинский, а также бояре Никита Романов, Иван и Глеб Морозовы, Гаврила Пушкин, Репнин, Бутурлин, Хованский, Долгоруков, Львов, Хитрово, Стрешнев, Салтыков, Ртищев и многие думные и дворовые дьяки.

Но не спокойно было на сердце у Тишайшего. Перед походом в Смоленские земли и другие польские королевские земли были посланы царские грамоты, где Тишайший объявлял, что идёт освободить православную церковь от насилия и воздать врагам православного христианства месть за чинимые ими неправды и угнетения, и приглашал русское население присоединиться к нему, обещая сохранить дома от воинского разрушения. Но среди окружения Тишайшего, причем ближайшего, находились люди малодушные, даже двоедушные, открыто и тайно не одобрявшие Смоленского похода и предрекавшие прежние неудачи, как это было в 1630-х годах при его отце Михаиле и деде Филарете Романовых. Об этом Тишайший с горечью писал своим сестрам, признаваясь, что это сильно и жестоко сокрушало царское сердце…

Но тайное осознание своей «русской божией правды» и редкое одушевление великим религиозным чувством было так сильно у Тишайшего, что он смело и необычайно твердо продвигался вперед к Смоленску, веря в небесное знамение, что обещает ему воинскую удачу победу в сложном и опасном военном предприятии. И это мистическим образом произошло майской ночью 1654 года, когда Тишайшему, двигающемуся на Смоленск и остановившемуся на ночлег в деревне Наре, во сне привиделся святой старец Савва Сторожевский, который поведал ему о грядущих воинских победах над поляками и литовцами и долгожданном освобождении от них Смоленска.

Поутру по повелению Тишайшего, одухотворенного видением святого преподобного старца, за образом Саввы в Саввино-Сторожевский монастырь будут снаряжены государевы люди. И скоро икона св. Саввы заняла самое почетное место среди православных святынь, сопровождающих московское войско Тишайшего в знаковом походе московского воинства на многострадальный Смоленск, потерянный в лихое Смутное время начала 17 века, когда на троне после трагического смещения последних царей Рюриковичей воцарилась новая династия Романовых.

Следует отметить, что обретение мощей святого преподобного Саввы произошло всего два года назад. В начале 1652 года, когда в Саввино-Сторожевскую обитель, основанную Саввой, прибыл царь Тишайший вместе с патриархом Иосифом, митрополитом Никоном, царицей, боярами и духовенством, 19 января мощи святого, хранившиеся под спудом, были открыты, обретены и положены в новую дубовую гробницу.

Почему святой старец Савва так воодушевил Тишайшего в самом начале Смоленского похода? Потому что произошли любопытные мистические события в конце декабря 1651 года с заядлым охотником «с младых ногтей» Алексеем Михайловичем, случившиеся в окрестностях Саввино-Сторожевской обители на царской охоте. В отличие от своего болезненного слабосильного батюшки Михаила Тишайший был с детства силен, ловок и пластичен в матушку Евдокию. Вот и пристрастился он к охоте: сначала без помощи «царских соколов» на зайцев, лосей, волков, медведей, а потом к соколиной охоте на лесного зверя. Смолоду у Тишайшего любимым местом охоты был подмосковный Лосиный остров. После одного знаменательного привала на одной из солнечных полян Лосиного острова (под влиянием удачной охоты на лосей) вырос летний дворец, названный царём Преображенским.

Но наслышавшись от бывалых охотников, ходивших на медведя с рогатиной, о знатной медвежьей охоте в окрестностях Сторожевской обители и о прелестной дороге туда с чудными, старинными дубами, липами, мачтовыми елями, Тишайший вознамерился поохотиться и там. Случилось так, что на декабрьской медвежьей охоте 22-летний царь, в пылу охотничьего азарта, отделился от отставшей свиты и вышел в одиночку на проснувшегося огромного медведя. Тишайший, несмотря на своё прозвание, был не робкого десятка, только здесь царю не помогли бы ни рогатина, ни нож: силы были не равны, вылезший из своей берлоги медведь встал на задние лапы и, оскалившись в ярости, решительно пошел на потревожившего его охотника. Потом царь Тишайший неоднократно рассказывал своему окружению, что у него от ужаса отнялись ноги, из онемевших рук вывалились рогатина и нож, бежать от разъяренного зверя было некуда и незачем. Когда огромного медведя от застывшего Тишайшего, мысленно прощающегося с жизнью, отделяло всего несколько шагов, неожиданно перед зверем возник седобородый сухощавый старец в монашеском одеянии и со светоносным нимбом вокруг головы и резким жестом отогнал зверя назад в берлогу.

Лязгая зубами, Алексей Михайлович, нарушая своё общепринятое народное прозвище «Тишайший», обратился к своему спасителю:

– Кто ты старче? Как московскому православному царю называть тебя, спасшего меня от верной погибели?

Старец усмехнулся и, как в тумане, представился потрясенному царю:

– Зовут меня Саввой. Я – смиренный инок Сторожевской обители. Игуменом называть себя не могу, нескромно это. Пусть другие так меня назовут, если вспомнят…

– А откуда нимб у тебя над головой?..

– Не замечал ничего подобного при жизни… А по смерти, тем более, хоть и признали меня местно чтимым святителем, нечего и незачем нимбом святого кичиться перед…

– Но ведь ты, инок Савва спас от смерти русского православного царя… – перебил старца приходящий в себя царь Алексей Михайлович Тишайший. – Значит, неспроста спас меня для дела богоугодного – не так ли, мой спаситель?

– Вот и ты, царь Тишайший, спасай православное Отечество, по мере своих сил…

– А с чего начать-то, преподобный инок-спаситель Савва?..

– Да хоть с возвращения под руку православных царей утерянного в Смуту Смоленска и других плененных латинянами городов русских…

– Со Смоленска, – переспросил Тишайший, – а когда?

– Когда сам решишь, как управишься с моими открытыми мощами для укрепления своего царства. Латинянке Марине я запретил прикасаться к моим мощам – нечего… А тебе, православному царю разрешаю открыть мои мощи под спудом и перенести, куда надо и как положено …

Тишайший хотел сказать: «Понял» и ещё раз поблагодарить за спасение старца, протер глаза и с изумлением отметил, что никого не видит пред собой. С кем же он говорил? Кто же ему ответствовал и давал ценные советы по спасению Русского Отечества? Может, все Тишайшему привиделось, как во сне, и послышалось там же? Конечно, таинственный диалог состоялся в мысленном воображении, ведь его уста не разверзались в силу того, что онемели и обледенели в мгновенья до гибели и сразу же после чудотворного спасения.

Тишайший поспешил в обитель и, первым делом припал на коленях к иконе основателя обители Саввы Сторожевского, к чудотворной иконе, написанной, согласно старинному преданию, одним из первых учеников святого Саввы, игуменом Дионисием. Положа руку на сердце, не мог достоверно признаться Тишайший, кто его спас – Савва, или какой другой призрак из поднебесья или преисподней?

Глянул зорко Тишайший на лик преподобного Саввы на чудотворной иконе – он ли, святой? – так и пал на лицо свое. Мгновенно понял, кто был его спасителем от верной погибели в недружеских объятьях медвежьих. Признал Тишайший по иконному образу святого в своём чудотворном спасителе преподобного старца Савву. Вспомнил их разговор после спасения, прокрутил ещё раз мысленно в своем мозгу, – не раз и не два, а многажды. За что зацепилась мысль Тишайшего царя? А за то, что идея открытия мощей святого Саввы не была так уж оригинальна и нова. Вспомнил слухи о том, что первой хотела вскрыть мощи Саввы царица Марина Мнишек, так ее надоумил первый Самозванец, Лжедмитрий I, чтобы поднять авторитет самодержца на московском престоле среди православных верующих московской царицы-латинянки.

Вспомнил царь Тишайший рассказы своего отца Михаила о том, что патриарха-государя Филарета, возвращающегося из польского плена, также торжественно встречали в Саввино-Сторожевском монастыре. И все предки Тишайшего, соправители Руси Московской Филарет Никитич и Михаил Федорович надеялись на помощь святого Саввы в укреплении порушенного в Смутное время государства. А тут не иносказания и надежды, а реальные таинственные события вмешательства Саввы Сторожевского в правление второго царя династии Романовых, несшей через Филарета прямую ответственность за Смуту в Русском государстве, появление корыстных, амбициозных иноземных претендентов на трон и Лжедмитрия I, (назначившего Филарета митрополитом) и Лжедмитрия II (назначившего Филарета патриархом).

Тишайший царь, потрясенный своим чудотворным спасением, и поразительным сходством иконного образа святого Саввы и старца в монашеском одеянии, отогнавшим назад в берлогу разъяренного медведя-великана, тотчас отправил гонца к митрополиту Никону, с приказом тому срочно приехать в Саввино-Сторожевский монастырь. Уже 14 декабря Никон покинул Новгород, около Торжка его встретил второй царский гонец с новым наказом: спешить в обитель для вскрытия мощей святого Саввы, умершего в 1407 году, лежащего под спудом почти 250 лет. Ведь преподобный Савва Сторожевский, которого как чудотворца почитали местно, был канонизирован по почину и инициативе монастырской братии и митрополита Макария на церковном соборе 1547 года.

Тишайший подробно рассказал о случившемся на охоте и своем чудотворном спасении святым Саввой прибывшему из Новгорода к нему митрополиту Никону. Тот вскинулся:

– Этого не может быть…

– Может быть, владыка…

– Неужто сам святой преподобный Савва Сторожевский тебя спас от медведя, государь?

– Да, Сам Савва Сторожевский, инок и основатель этого чудного монастыря… Я сам припал к иконе Саввы… Иконный образ и тот лик спасителя, что у меня в мозгу сохранился, совпали…

– Совпали?..

– Совпали, владыка…

Тишайший царь хотел тут же рассказать Никону о совете святого идти на Смоленск. Но благоразумно решил идею «торжества православия» после губительного для него Смутного времени не мешать в кучу со «Смоленским вызовом».

– Значит, пора заняться открытием и освидетельствованием мощей святого, государь…

– Пора, владыка… Мощи должны быть нетленными, потому что я лично видел нимб святого над головой преподобного старца-спасителя…

– Обретение мощей всё покажет, государь…

Мощи святого Саввы, лежащие под спудом более 250 лет, оказались нетленными. Тишайшего больше всего поразил факт, что святой Савва, почивший в декабре 1407 года спас его в те же самый декабрьский дни декабря, через 244 года. «Надо же в один и тот же месяц, – размышлял Тишайший, – к чему бы это, может быть, я тоже к чему-то призван Провидением для великих дел Отечества, начиная со Смоленска?»

19 (29 по новому стилю) января 1652 года по инициативе царя Алексея Михайловича Тишайшего, придавшего особое государево значение Саввино-Сторожевского монастырю, состоялось обретение нетленных мощей первого инока и первого игумена обители святого Саввы Сторожевского. Тишайший поручил митрополиту Никону и патриарху Иосифу переустройство обители с построением палаты своего имени. С того знаменательного времени правления Алексея Михайловича Тишайшего обитель получила статус Лавры, то есть крупнейшего мужского монастыря, обнесённого высокими толстыми «непробиваемыми» стенами, имеющего особенное историческое и духовное значение для православного Отечества.

2. Обретение и перенос мощей страстотерпцев

Духовно-нравственную атмосферу русского общества середины 17 века так или иначе определяло лихолетье Смутного времени с его поголовным предательством верхов и низов, многочисленным изменам присягам разным властителям от царей Годунова и Шуйского, до королевича Владислава и двум Лжедмитриям. Русские православные люди отлично в глубинах памяти осознали, что за совершенные грехи, изменам присяге и страшные шатания в христианской вере они свыше были наказаны Смутой. А очиститься от Смуты в государстве и в каждой русской душе совсем не просто и даже опасно, болезненно, ибо Господь Бог наказует всех и каждого за попустительство злодеяниям Смуты, от неумения сплотиться в православной вере и действовать дружно ради победы над злом, изгнания из русской души дьявольщины.

Но церковные пастыри и книжники напоминали верующим, что в русской душе за время Смуты грехов накопилось столь много, что они «аки волны морские: едва погибнет одна, другая встаёт, неся также наши новые беды и греховные напасти». Раны русской души, полученные в Смутное время, ещё сильно кровоточили. Даже при случившемся вовремя всенародном покаянии и завершении русско-польского противостояния в начале 17 века Деулинским перемирием 1619 года было еще далеко от спасительного благочестия и благочиния Московского государства царя Тишайшего. Многие тайны предательской и разрушительной деятельности патриарха Филарета Никитича и партии Романовых в разжигании Смуты и поддержки польской короны всплыли так или иначе ко времени кончины первого царя династии, Михаила Федоровича Романова и воцарения второго царя 16-летнего Алексея Михайловича Романова, который сам себе придумал прозвание Тишайший, эквивалентному «Всемилостивейшему».

Богобоязненный и религиозный с раннего детства Тишайший царь, благодаря своим благочестивым учителям, в первую очередь боярина Бориса Морозова, жил идеей возрождения порушенного Смутой «последнего и единственного православного царства». Да, бури лихолетья Смуты к воцарению Тишайшего улеглись, – только где зарок, что в правление Тишайшего грешное безверие и не менее грешное поголовное предательство в пользу Польши не подымет новые опасные и смутные волны?.. И религиозный Тишайший принял самое живое и непосредственное участие в возрождении православия, которому был придан государственный политический смысл: требовалось возрождение Православного царства под скипетром Романовых при походе русского войска в Смоленские и Литовские земли и взятие утерянного при царе Шуйском старинного Смоленска – западного форпоста.

И здесь главную роль сыграли приязнь Тишайшего к Саввино-Сторожевской обители первого инока-игумена Саввы и мистическая встреча царя со своим спасителем от медведя-великана святым Саввой. Ведь здесь важен не сам факт чудотворного спасения Тишайшего Саввой, а то, что в многочисленных рассказах царя всегда фигурировало слетевшее с его слов призывное напоминание: «На Смоленск, царь Тишайший». Как тут не поверить молодому, полному сил и амбиционных устремлений царю слушавшим его вельможам и воеводам? Своими рассказами о завете святого Саввы отвоевать у поляков Смоленска, взять его назло всем внутренним и внешним негативным обстоятельствам, Тишайший руководствовался амбиционным целям придать общегосударственное значение обретению и поклонении мощам святого – до и после взятия Смоленска. Таким образом, новая царская династия Романовых через богобоязненного Тишайшего, почитая старых, любимых народом святых, стремилась поставить на службу государству «своего, Романовского» святого.

Но царь Тишайший, успешно завершив процедуру обретения мощей святого Саввы в любимой обители, вместе с Никоном, возжелал по-своему замолить грехи своих предков, деда Филарета и отца Михаила. Через своего рода процедуру покаяния перед страстотерпцами, загубленными во время Смуты начала 17 века, с перенесением их мощей в кремлевский Успенский собор из мест кончины и заточения мучеников.

После обретения 19 января мощей святого Саввы, возложения их в новую дубовую гробницу Тишайший, находясь возвышенно-эмоциональном состоянии, вдохновившись призывом «на Смоленск!», царь высказался в присутствии Никона за продолжение церковных торжеств в целях возрождения православия под скипетром Романовых. Царь и митрополит благоразумно пришли к консенсусу: было решено перенести в Успенский собор прах трех выдающихся московских архипастырей-страстотерпцев – патриархов Иова и Гермогена и митрополита Филиппа (Колычева). Подбор имен выдает грандиозный замысел устроителей церемонии. То были иерархи-страстотерпцы, принявшие мучения и смерть в Смутное время за православную веру и церковь.

Иов был первым патриархом в истории Руси и России, тесно связанным с первым, выбранным на земском соборе царем Борисом Годуновым. Естественно, что восторжествовавшему Лжедмитрию Первому, возведенному на трон, благодаря, партии Романовых и, в первую очередь, лично Филарету Никитичу Романову, Иов оказался неугоден Самозванцу. По приказу Лжедмитрия и при содействии бояр предателей патриарх Иов был сведен с патриаршего престола и отправлен в заключение в родной Старицкий монастырь, где быстро скончался в забвении в 1607 году.

Другим страстотерпцем, выделенным Царем и Никоном, стал московский патриарх Гермоген, отличавшийся необычайной твердостью и силой духа. Будучи казанским митрополитом, он осмелился требовать перекрещивания из латинской в православную веру супруги Лжедмитрия, царицы Марины Мнишек, венчанной на царство, за что поплатился унизительной ссылкой и заточением. Возведенный при Василии Шуйском в патриархи, Гермоген оказался чуть ли не единственным, кто осудил низложение царя-неудачника Шуйского. Не потому, что питал слабость к «боярскому царю», а потому что предугадывал пагубные последствия подобного царствования «полу-царя», правившего страной «на равных» вместе с боярской думой.

Когда настал черед избрания на московское царство польского королевича Владислава, то Гермоген выставил непременным условием принятие королевичем православной веры. Нарушение польской стороной этой статьи позволило патриарху освободить русских людей от крестоцелования Владиславу. Тогда же Гермоген призвал всех православных к защите их святой веры и к борьбе с польскими интервентами, введенными предателями-боярами из Семибоярщины в Кремль. Призыв не остался не услышанным народом: ранней весной 1611 года под Москвой появилось Первое ополчение Ляпунова. Позднее, после распада Первого ополчения, когда для очищения столицы в Нижнем Новгороде было создано новое Второе ополчение Минина-Пожарского, то польские воеводы, и их сторонники из числа русских «бояр-доброхотов» стали понуждать патриарха отказать ополченцам в церковном благословении. Гермоген в ответ пригрозил анафемой противникам войска под началом Пожарского. Дело дошло даже до обнаженного ножа в руках предателя Михаила Салтыкова, с которым тот бросился на патриарха, – но тот не дрогнул, оборонился животворящим крестом и проклял своих мучителей-предателей. Тогда предатели православия, «бесчестно связавши столпа веры», сволокли с патриаршего двора пассионарного Гермогена в Чудов монастырь, уморили голодом. Непокоренный и не смирившийся с боярской изменой он умер в феврале 1612 года, не дождавшись победы Второго ополчения.

Митрополит Филипп Колычев был едва ли не единственным иерархом церкви, который осмелился публично выступить против бессудных опал и казней царя Ивана Грозного. Непокорный митрополит Филипп исполнил свой христианский долг, осудив неблагочестивые деяния Грозного царя. Это потребовало немалого человеческого мужества. По приказу царя послушные иерархи низвергли Филиппа. Бывший митрополит был сослан в Тверской Отрочь монастырь. Но мстительный царь и здесь не оставил строптивого старца в покое. В декабре 1569 года царский любимец Малюта Скуратов явился в келью Филиппа и, исполняя волю главного опричника страны, задушил его подушкой. В 1591 году по челобитью Соловецкой монастырской братии останки Филиппа, бывшего некогда игуменом северной обители, перевезли из Отрочь монастыря на Соловки, в церковь Зосимы и Савватия.

Имея в сонме своих святых таких святителей-страстотерпцев, православная церковь превращалась в национальный символ, в твердого охранителя истинного христианства и Правды, причем не только от иноверцев, но и от собственных предателей и мучителей, преступавших божественные заповеди. Последнее почему-то особенно привлекало честолюбивого митрополита Никона, отстаивавшего априорное право церкви на религиозно-нравственную оценку деяний светской власти и даже деяний самого государя Тишайшего. Канонически само это право не ставилось под сомнение. Другой вопрос, что в конкретной политической практике оно давно было вытеснено раболепием церковных иерархов. Опальный и загубленный страстотерпец Филипп тем и привлекал Никона, что не побоялся воспротивиться Грозному царю, который считал себя исполнителем божественной воли. Митрополит же Никон, видя, что он в фаворе у Тишайшего царя, вдохновленного призывом святого Саввы «на Смоленск», готов был идти даже дальше после взятия царем Смоленска.

Митрополит Никон, с видами на патриарший престол, занимаемый пока болезненным недеятельным Иосифом, напомнил Тишайшему царю: через перенесение в Успенский кафедральный собор мощей Филиппа из Соловков о праве церкви (под надзором патриарха) оценивать и выносить приговор светским правителям не только в условиях чрезвычайных, опричных, но и повседневной жизни. Это, конечно, насторожило Тишайшего, но ему до похода на Смоленск необходимо было установить доверительные отношения с высшими иерархами церкви, прежде всего, с Иосифом и Никоном. Смоленск вместе с отбитыми у Польши исконными русскими землями, находившихся под литовским и польским правлением латинян, должен стоять во главе возрождения православия царя Тишайшего.

В то же время из вышесказанного понятно, почему честолюбивый и амбициозный Никон, мечтающий о восшествии на патриарший престол, приложил столько усилий, чтобы придать культу святого страстотерпца Филиппа общерусское всенародное звучание и поставить его в ряд особо чтимых святых владык при великих князьях, московских Рюриковичах – митрополитов Петра, Алексея и Ионы. До почина Никона имя страстотерпца Филиппа хотя и упоминалось в церковных службах, но по своей чести нисколько не приравнивалось к трем московским митрополитам-чудотворцам. Чтобы добиться своего, Никону пришлось убеждать царя Алексея Михайловича в особом величии страстотерпца-митрополита Филиппа, указующего и совестившего Ивана Грозного. С признанием факта канонизации страстотерпца Филиппа, выдвижения его в первый ряд почитания московских святых, дальнейший порядок действий определялся автоматически. Когда в канун окончания рождественского мясопуста наступали поминальные дни и во всех церквях служили панихиды по прежним государям и митрополитам, царь Алексей Михайлович Тишайший имел обычай прощаться с «предками» и первосвятителями на их гробницах. Но гробница такого великого святителя, как митрополит Филипп, за дальностью раньше была недоступна для моления и поклонения Тишайшего. Это следовало исправить – и Никон это оперативно исправил. Так уж получилось в возрождающемся православном царстве Тишайшего царя, что того в походе на литовско-польский Смоленск теперь призывал не только святой Савва Сторожевский, спасший царя от физической погибели, но и страстотерпец святой Филипп вместе со святыми страстотерпцами Иовой, Гермогеном, постоянно взывавшими к совести богобоязненного Алексея Михайловича Романова.

Высокий, стройный и румяный царь Тишайший опасливо и внимательно с высоты своего роста поглядел сверху вниз на Никона и меланхолично подумал: «Сейчас до Смоленского похода мы с ним союзники, а что будет после: будет совестить царя за нерасторопность при осаде Смоленска, при неудачах военных, а то и при победах, напоминая о своих жалобах и печалях – и все это не вовремя и, наверняка, против шерсти, не так ли?»

Никон выдержал прямой пронизывающий взгляд Тишайшего царя, покачал головой и свистящим шепотом начал свои таинственные нравоучительные речи:

– И так без новых церковных хлопот тяжко болел владыка Иосиф… Совсем невмоготу стало патриарху нашему, государь, после встречи мощей святителя Иова, любимца Годунова, первым на московском престоле удостоившегося сана патриарха всея Руси… К чему это я, государь завел свои речи?

– Да, к чему? – невольно еле слышно повторил Тишайший.

– А к тому, что двум патриархам тесно оказалось в Москве, даже если от одного патриарха Иова остались одни нетленные косточки… Заболел владыка Иосиф, лихорадка трясла его сильно. Но к Вербному Воскресению полегчало ему…

– Я знаю.

– Не жилец он, – констатировал Никон.

– Может быть, выкарабкается?..

– Вряд ли… А ведь ещё мощи святого Филиппа надо будет встречать в Успенском соборе… Новое потрясение… Может не вынести владыка нового душевного потрясения… Но всё же тебе, государь надо приготовиться вести осла патриарха на праздник Входа Господня в Иерусалим… Только сдаётся мне, что отдаст Богу душу наш любимый владыка Иосиф на Страстную неделю…

– Типун тебе на язык!

– И будет печалиться и гадать наш православный люд – к чему это, к худу или добру смерть патриарха в Страстную Седмицу…

Как накаркал Никон: «на злую силу поехал Иосиф на осляти» на праздник Входа Господня. Причем сам царь Тишайший «вел осла Патриарха Иосифа». Во вторник Страстной недели Иосиф владыка Иосиф отпевал жену вельможи Плещеева, только «отпевал на злую силу, весь черен в лице», как заметил присутствовавший на отпевании Тишайший. В среду Страстной недели в апреле 1652 года Алексей Михайлович сам навестил патриарха в его патриарших покоях и пожелал скорейшего выздоровления, чтобы тот самолично благословил его перед Смоленским походом…

Да какой там благословить на «Смоленский вызов»… Силы жизненные покидали патриарха всея Руси Иосифа, правившего церковными делами на патриаршем престоле 10 лет с 1642 по 1652 года. В Великий Четверг 15 апреля беспамятного и онемевшего патриарха исповедовал его духовник, Иосифа причастили и соборовали.

Когда началась вечерняя служба в Успенском соборе, тогда во время пения «Вечере Твоей Тайне» патриарх Иосиф тихо почил. И его смертельный сон уже не разбудил ударивший трижды Царь-колокол Кремля. Москвичей обуял великий ужас почему-то, поскольку патриарх покинул свою паству в знаковые последние дни Страстной Седмицы. На следующий день в Великую Христову Пятницу ещё до «Царских часов» тело патриарха Иосифа было перенесено в храм Ризоположения. А в Великую Субботу он был погребен в Успенском соборе после литургии – причем похоронили Иосифа рядом с первым Русским Патриархом Иовом, мощи которого скоро будут перенесены сюда из Соловецкой обители…

Ревнители церковного благочестия предложили сан патриарха Стефану Вонифатьеву, но тот благоразумно отказался, догадываясь, кого хочет видеть на патриаршем престоле царь Тишайший. И уже 25 июля 1652 года митрополит Никон был торжественно возведён на патриарший престол после того как Тишайший сделал предложение Никону о восшествии на патриарший престол перед гробницей патриарха Иова. Самое интригующее в интронизации нового патриарха было то, что Никон вынудил Тишайшего царя дать обещание не вмешиваться в дела Церкви. Царь и народ православный поклялись «послушати его во всем, яко начальника и пастыря и отца краснейшого».

Но ходили по Москве опасные народные слухи, что недаром случился ужас смерти патриарха Иосифа в Великий Четверг Тайной Вечери и предательского поцелуя Христа Иудой – а вдруг этот Иуда и есть новый патриарх Никон? – тем более странный срок смерти Иосифа, когда неожиданно и зловеще ударил трижды Царь-колокол, до этого долго и бестрепетно молчавший… К чему бы все это?..