Текст книги "Вызовы Тишайшего"

7. Конец осады Смоленска

По словам же сына Обуховича, событие имело несколько иной характер. Воевода Обухович не думал так скоро сдаваться, сдача произошла помимо его воли. Положение осажденных после большого штурма 16 августа сделалось весьма тяжелым. Защитников крепости, по заявлению самих обывателей, оставалось менее двух тысяч. Многие были убиты во время штурмов и вылазок, многие взяты в плен, иные ранены пулями, кирпичами и осколками от зубцов и стен. Одни из раненых умерли, еще больше лежало по домам больных, нередко неизлечимых вследствие поранения пулями. Наконец немало умерло от сопутствующих недомоганий и болезней. Между тем, только на оборону двух валов, Большого и Малого, требовалось не менее 1500 человек. За вычетом их, оставалось всего несколько сот человек для обороны большого пространства из 38 кватер стены и 34 башен. Для резервов же: куда необходимо было не менее 1000 человек, и для обороны укрепления, выстроенного за Будовничим (т. е. за нынешним Аврамиевским монастырем), в распоряжении воеводы не оставалось ни одного человека. С такими силами невозможно было бороться против многотысячного царского войска. Самое печальное, что к защитников Смоленска пороха оставалось меньше 230 пудов. В случае нового штурма этого количества пороха при усиленной стрельбе хватило бы на 4 часа, не более.

Крепость сильно пострадала от ядер: в стенах и башнях пробиты бреши, пушки попорчены, избицы разрушены, палисады вырублены, Малый вал разрушен почти до невозможности его исправить. Особенно же сильно разбиты были две кватеры между Антипинской башней и Малым валом и стоявшая здесь Малая башня. На оборону их солдаты и горожане не могли да и не хотели становиться, с ропотом заявляя, что их, словно преступников посылают на верную неминучую смерть. Воевода Обухович просил Корфа, чтобы он, хотя силой поставил бы сюда польскую шляхту, но все меры были напрасны. Корф заявил, что он, потерявши большую часть своих солдат, не может ничего сделать с чужими ему горожанами. И едва ли будет в силах защищать вал при таком вопиющем безлюдье. Пришлось две кватеры на протяжении более 150 сажен бросить без всякой обороны, и неприятель, если бы захотел, мог бы свободно, как через широкие ворота, въехать через них в Смоленск.

Провианта в крепости практически не было. Сначала осажденные рассчитывали питаться лошадиным мясом; но когда не стало уже травы на стенах и соломы на крышах, когда должны были обрезать ветви с деревьев, пришлось уже в июле выпроводить лошадей за стену, оставивши в крепости только 30 коней. В городе начался голод, особенно страдали обыватели, укрывшиеся здесь и сбежавшие в крепость из окрестных деревень. От заразных болезней и антисанитарии, при отсутствии врачей и санитаров, умирало в день по несколько человек. В то же время начались ежедневные грабежи и разбои: голодные озверевшие люди вламывались в чуланы и амбары более состоятельных людей, чтобы достать хоть чего-нибудь съестного.

Воеводе ясно было, что нового штурма крепость не может выдержать. А царь к нему усиленно готовился: из Белорусских земель под Смоленск собраны были все войска и бесчисленное множество безземельных холопов, которым было обещано царское вознаграждение за принятие присяги московскому государю. За Еленскими воротами поставлена новая батарея в 19 осадных орудий, а под стены подведены мины, которых воевода Обухович с инженером никаким способом, отыскать не могли. Все недостатки крепости неприятелю были известны из письма воеводы гетману.

После поражения гетмана Радзивилла от Шереметева, Золотаренко и Поклонского, осажденные потеряли всякую надежду получить откуда-либо помощь, ибо со всех сторон замок был окружен неприятелем, войска которого захватили все города в Белоруссии вплоть до Березины и отрезали полностью Смоленск от Литвы и Польши. Дальше дело обороны в ожидании нового войска царских войск к началу сентября принимало совсем зудой оборот.

Отчаявшись, в ожидании новых штурмов, шляхта в замке взбунтовалась. Никто уже не оказывал повиновения командирам и воеводе Обуховичу, редко кто шел на стены, работать над исправлением разрушений отказывались. Казаки чуть не убили королевского инженера, когда он стал их принуждать к работам. Обнаружилось много перебежчиков в стан противника, особенно из тех полков, которым не было уплачено обещанное жалованье за 5 четвертей. Они, соединившись с голодной чернью, убежали в царский стан. Ввиду таких обстоятельств, воевода Обухович, пользуясь тем, что московские воеводы предложили перемирие для уборки трупов, решил вступить с царем в переговоры.

Именно 10-го сентября воевода Обухович с несколькими смоленскими горожанами составил и подписал манифестацию следующего «дипломатического содержания. Мол, «осажденные, будучи не в состоянии более выдерживать неприятельских штурмов и нападения, решили вступить с неприятелем в переговоры, но не для того, чтобы так скоро сдаться ему, а для того чтобы затягивая переговоры, могли дождаться хоть какой-нибудь помощи и обороны». Воевода рассчитывал, что таким способом можно еще будет продержаться в замке, в течение всего октября, дожидаясь обещанной помощи от короля Речи Посполитой.

Но большинство обывателей были настроены иначе. Они еще раньше стали собираться у отцов Доминиканов на частные сеймики, и здесь было принято окончательное решение сдать город царю. Во главе этих людей стояли пан Голимонт и его приспешники, двое Соколинских. Они вошли в тайные сношения с царем Алексеем Михайловичем и выработали «свои особые» условия сдачи Смоленска. Голимонту и Соколинским царь обещал различные награды и жалованье. В удостоверение чего 8-го сентября дал им такую грамоту:

«Пожаловали есьми города Смоленска судью Галимонта и шляхту, и мещан, и казаков, и пушкарей, и пехоту, которые били челом нам на вечную службу и веру дали и видели наши царские пресветлые очи, велели их ведать и оберегать от всяких обид и расправу меж ими чинить судье Галимонту… Также мы, Великий Государь, пожаловал есьми его, судью Галимонта и шляхту, прежними их маетностями велел им владеть по-прежнему. А как мы, Великий Государь, за милостью Божьею войдем в город Смоленск, пожалуем и велим им дать каждому особо их маетности, и с нашей Царского Величества жалованной грамоты по их привилегиям, кто и чем владел. А мещан, и казаков и пушкарей, за которыми земли потому ж жалуем, велим дать ваши жалованные грамоты; а пехоту мы Великий Государь пожалуем нашим Царского Величества жалованьем. Дана в стану под Смоленском 8 сентября 7163 года (1654 г.). У подлинной грамоты печать большая и рука пресветлого Царского Величества».

Когда воевода Обухович и его сторонники узнали о вероломном поступке своих сотоварищей Галимонта и Соколовских, они составили протест против него и подписали его. Но это не помогло. Противная сторона взбунтовала шляхту, мещан, крепостную пехоту, которая охраняла ворота, также польскую пехоту, казаков и других обывателей крепости. Под предводительством Галимонта и Соколинских бунтовщики собрались огромной толпой к дому воеводы, силою взяли оттуда его знамя, отворили городские ворота, пошли к царю в лагерь, присягнули ему на подданство, и впустили в город несколько тысяч московского войска, не дождавшись даже того срока, который был назначен им самой Москвой.

Таким образом, по рассказу Обуховича-сына, его отец, смоленский воевода Обухович, не участвовал в сдаче крепости. Но, в тоже время, он сам на сейме не отрицал обвинения покойного в том, что он вошел в переговоры с царем, и в оправдание отца приводил вышеуказанные мотивы. Чтобы примирить это противоречие, необходимо, кажется, дело представлять так. Около 10-го сентября воевода прислал царю предложение о начатии переговоров. 10-го сентября, как записано в Дворцовых Разрядах, эти переговоры начались. Но так как в тот же день обывателями была объявлена манифестация воеводы и его партия, о том, что переговоры ведутся лишь для проволочки времени, то противная партия, раньше уже условившаяся тайно с царем о сдаче, вмешалась в дело и решительными мерами привела его к желанному концу. Воеводе пришлось примириться с фактом и подписать сдачу крепости.

Самое интересное в Смоленской эпопее, что 23-го сентября под стенами Смоленска происходило явление обратное тому, какое видели здесь в 1634 году, при капитуляции Шеина. Царь Алексей Михайлович «пошел со своего государева стану, с Девичьей горы, к Смоленску со всеми полками. А перед государем были два знамени. У большого знамени стольник и воевода, князь Андрей Иванов сын Хилков, а с ним головы у знамени: Гаврило Федоров сын Самарин, Астафий Семенов сын Сытин; у другого знамени стольник и воевода, Данило Семенов сын Яковлев, а с ним головы у знамени: Владимир Федоров сын Скрябин, Матвей Захарьин сын Шишкин. И пришел государь к Смоленску, и стал против Молоховских ворот со всеми полками».

Без сомнения, царь был окружен той же обстановкой, как и при выезде из Москвы. Перед ним несли знамя с изображением золотого орла, царские лошади были великолепно украшены, даже ноги их были унизаны жемчугом. Сам царь был окружен 24 гусарами. Одеяние его унизано жемчугом; на голове он имел остроконечную шапку, а в руках крест и золотую державу, покрытую жемчугом.

«Смоленский воевода Обухович и полковник Корф и литовские люди, которые хотели идти в Литву, вышли из Смоленска через Молоховские ворота и, поравнявшись на поле с государем, слезли с коней и ударили ему челом». Все войсковые польские знамена были положены как трофеи у ног государя. Затем, по данному знаку, воеводы сели на коней и литовские люди «пошли в Литву». Это был первый воинский триумф Тишайшего царя, и Алексей Михайлович знал, что триумфатор должен быть всегда милосердным к побежденным. И «с радостью отпустив литовских людей, вошел государь в Смоленск».

Здесь он торжественно встречен был оставшимися в Смоленске властями, войсками и жителями. В царской грамоте от 4-го октября перечисляются смоляне, присягнувшие царю и оставшиеся на Московской службе. Это «подкоморий Смоленский, князь Самуил Друцкой-Соколинский, королевский секретарь Ян Кременевский; городской судья Голимонт; будовничий Якуб Ульнер, ротмистры Денисович, Станкевич, Бака, Воронец» и иные шляхта знатные и рядовые многие люди. Да на наше ж Царское Величество имя остались в Смоленске немцы, начальные многие люди и гайдуки, и всякие служилые люди мало не все; также и пушкари, и Смоленские казаки, и мещане все остались в Смоленске».

Побыв в городе, государь в тот же день вышел из Смоленска и стал против Молоховских ворот, в шатрах, на прежнем месте, а в Москву послал князя Юрия Ромодановского с радостной вестью. С той же вестью были разосланы гонцы во все полки, воевавшие Литву. 24 сентября, перед царским станом, против Молоховских ворот была устроена тафтяная походная церковь во имя Воскресения Христова. 25-го сентября митрополит Корнилий освятил ее и отслужил благодарственный молебен, после чего бояре, окольничие стольники, стряпчие и дворяне московские вместе с представителями Смоленска поздравляли Государя и подносили ему хлеб-соль и соболей.

8. Смоленская победа

На другой день после выхода Тишайшего из ворот покоренного им Смоленска многие бояре и воеводы, окольничие, стольники, стряпчие и дворяне приходили поздравить государя с великой Смоленской победой, приносили с собой хлеб и соболей. В столовом шатре государь угощал обедом Грузинских и Сибирских Царевичей, бояр и окольничих, сотенных голов Государева полка, и непобедимого наказного гетмана Ивана Золотаренко, и православного шляхтича-атамана Поклонского с их товарищами. Победное пиршество царь решил разделить на две части: сначала пировать со своими особо отличившимися полководцами, боярами и духовенством, а после этого устроить второй царский стол 28-го сентября, угощать есаулов своего полка и смоленскую шляхту.

Тишайшему необходимо было переговорить накоротке во время пира с его новыми союзниками-соратниками Золотаренко и Поклонским, великолепно проявивших себя во время его «Смоленского вызова» королям Польши и Швеции, целью которого было не только взятие, возвращение Москве Смоленска, но и захват, возвращение восточных земель Великого княжества Литовского, которые исконно являлись русскими. При выступлении русского войска, всем воеводам был отдан строгий приказ царя, чтобы «белорусцев Православной Христианской веры, которые биться не учтут в полон не брать и не разорять».

Царь Алексею Михайлович в разгар пира вспомнил письма лихого гетмана Золотаренко ему из Гомеля в Смоленск: «Все горожане под меч пущены, а города попалены, – сообщал он. – Те, кому удалось спастись, расселились по реке и основали деревню Королевская Слобода».

Вспомнил и другое письмо гетмана Золотаренко царь Алексей Михайлович ему в Смоленск: «По отпущении послов наших до вашего царского величия на другой день вернулся наш подъезд счастливо, который посылали мы есмя до Бобруйска и до Королевской Слободы. Где за милостью Бога всемогущего и великого князя Алексея Михайловича, государя нашего, товарство наше, прошедшее до тех городов оных взяли, в которых врагов и недругов вашего царского величия пребывало. И тех всех, что было служилого люду, поляков и немцев, под меч пустили, а города без остатку попалили, чтоб не было при чем держаться врагам и недругам вашего царского величия».

В Полесье о легендарном непобедимом Золотаренко во время его похода в белорусские земли стали говорить, как о злонамеренном оборотне и опасной нечистой силе. Дошли до Тишайшего царя и первые жалобы, и доносы-пасквили воевод-завистников о «подвигах» лихого наказного гетмана Ивана Золотаренко: «Военные подвиги, которых отрицать нельзя, черкасского гетмана сопровождались, однако, страшными жестокостями. Перед его именем трепетали жители городов, к которым он приближался; в лучшем положении находились города, покорившиеся царским воеводам, например, Могилев, сдавшийся 24 августа Воейкову и Поклонскому, могилевскому шляхтичу, выехавшему добровольно на русскую службу и пожалованному в полковники. Казак в душе, Золоторенко не мог примириться с таким возвышением ненавистного ему шляхтича, и вскоре между ними началась открытая вражда. Золотаренко разорял Могилевский уезд, увозил хлеб, угонял скот, бил людей Поклонского и грозил убить самого полковника. Напрасно воевода Воейков старался удержать от бесчинства его казаков».

Воевода Поклонский, жалуясь на гетмана Золотаренко и отказываясь даже от пожалованного ему звания полковника, писал царю 15 сентября: «Бью челом вашему царскому величеству, укажите мне где-нибудь жить, а здесь подле Золотаренка ни за что служить не стану, боюсь его пуще ляхов». Тогда благоразумный государь Московский, недаром носящий имя-прозвище Тишайшего, оперативно распорядился послать в Могилевский уезд, стрельцов для защиты крестьян от казацких насилий, оставил Поклонского в Могилеве. Вот таким был дипломатом царь Тишайший: оставил в полковничьем звании шляхтича Поклонского и гетмана Золотаренко не обидел подозрениями и опалами, несмотря на многочисленные жалобы, приходившие на него. Пировал вместе с обоими атаманами знаменательную победу – долгожданного взятия Смоленска после неудач воеводы Шеина! – оказал милостивый прием в своей ставке под Смоленском, где 24 сентября, по случаю сдачи города, черкасский гетман, вместе с другими почетными гостями, присутствовал на торжественном обеде в царском столовом шатре. Тогда же, в награду за его военные заслуги, ему пожаловано было местечко Батурин с селами.

И в благодарность царю за доверие и пожалованное местечко подвыпивший наказной гетман Иван похвастался перед государем своей фамилией и особенностями судьбы и воинственного бесстрашного характера. Он поведал царю свою тайну: мол, он, Иван Золотаренко считался «характерником», то есть заговоренным, пользующимся защитой потусторонних сил. Этим объясняется и его военную удача, и неуязвимость от вражеской пули и сабли. Но только враги, чтобы как-то оправдать свои поражения, также охотно приписывали Золотаренко связь с нечистой силой.

– А я чистый и бесстрашный… Это Тимош связался с нечистой силой, когда повесил голой Гелену, предложившую ему стать ее любовником, чтобы утаить кражу казацкой казны… Посему, узнав о казни сыном его неверной жены Гелены-Мотроны, гетман «Хмель» побыстрее женил своего непутевого сынка на дочке Молдавского господаря… Да не в коня корм со знатной женитьбы вышел, отомстила Тимошу нечистая сила, которая сидела в голой повешенной Гелене-Мотроне… А я чист перед тобой, государь, и фамилия у меня чистая и сияющая драгоценным золотом…

– Да фамилия у тебя, гетман, золотая… – согласился Тишайший. – Откуда такая знатная фамилия пошла – Золотаренко – твоя и сестры твоей, супруги гетмана Хмельницкого?

– Фамилия знатная и сияющая досталась мне от батюшки от богатейшего и первого в Корсунской земле ювелира Никифора Золотаренко. И я бы был первым ювелиром, недаром получил через батюшку отменное образование, имея ко многим наукам и языкам склонности и природные способности. Только я перед тем, как пойти воинской стезей и стать, если Господь даст, стать первым Гетманом после «батьки Хмеля», сначала построил в Корсуне на личные средства церковь Рождества Христова, чтобы род наш Золотаренко все в округе помнили и почитали. А потом взял саблю в руки и сел на коня, чтобы с батькой Хмелем и товарищами Запорожья встать за веру православия…

– Значит, ты заговоренный и неуязвимый ни для кого воин, – усмехнулся Тишайший, – ничем тебя не взять… Ни пуле, ни мечу, ни ядру пушечному…

– Считай так, государь… За мою неуязвимость и заговоренность любят меня товарищи, и я их всех люблю. И раз я принес тебе присягу, то не изменю тебе и не погибну… Не отлита ещё такая пуля и меч такой ещё не выкован, чтобы сразить Золотаренку… А от ядра уклонюсь, мимо пролетит…

И был тост царя-дипломата сначала за гетмана Ивана Золотаренко и потом за полковника-шляхтича Поклонского и, разумеется, за многих сильных русских воевод, вершителей Смоленской победы. А гетман Иван доверил царю свою родовую тайну неуязвимости и заговоренности, мол, ещё задолго до начала становления христианской веры, еще в библейские времена язычества у славян, как и других народов, воинский полководец, вождь племени должен был обладать особой харизмой и воинской удачей. Не случайно гибель предводителя-полководца в бою могла вызвать панику и бегство, как знак того, что боги или удача отвернулись от его дружины, отборного или смешенного войска, составленного из удачников и неудачников в воинском деле. Бравирование же предводителя своей храбростью и способностью оставаться целым и невредимым воодушевляло войско. В том же «народном» казацком войске мистические воинские культы держались с особой силой и почитались невероятно широко. Особо эти верования были широко распространены у казаков Запорожья.

– Открою тебе тайну, государь, – сказал захмелевший Иван Золотаренко, – всё же легко ранить меня можно. Но «заговоренный» и удачливый полководец не должен показывать, что его могут ранить. Получив легкое, не смертельное ранение, лучше скрыть это ранение от своих верных бойцов, подчиненных воле атамана, гетмана… Так меня и своего сына Тимоша, покойного несчастного Тимофея «батька Хмель учил»… Смотри, государь… Видишь?

С этим словами Иван распахнул на груди свои одежды. И показал на рану на левом предплечье, недалеко от сердца. И повторил свой странный хмельной вопрос:

– Видишь рану, рядом с сердцем, государь…

– Вижу…

– Только тебе покажу и больше никому на свете… А убить меня можно только особой серебряной пулей – прямо в сердце… Простая свинцовая пуля, даже попав мне в сердце, не причинит мне никакого вред… Либо причинит вред, а я этот вред своему здравию скрою, чтобы не огорчать своих товарищей в победном бою…

Царь Тишайший глядел на Ивана Золотаренко с восхищением и тешил себя мыслью: «С таким гетманом мы многого добьемся в войнах за веру православную, и многие земли литовские и польские покорим».

Получив весть о взятии города Гор, государь 5-го октября перешел в стан на Девичьей горе, оставив в Смоленске воеводой боярина и оружейничего Григория Пушкина, окольничего Степана. Пушкина, да Петра Протасьева, да дьяков Максима Лихачева, да Ивана Степанова, да дворян для посылок. Пушкину показано было ведать города: Дорогобуж, Рославль, Шклов и Копысь, а из тех городов воеводы должны были отписывать обо всем ему.

В тоже время царь наказал ему опоясать город с поля, т. е. с южной стороны, рвом, и позаботиться о снабжении города военными и съестными припасами. В одной летописи говорится, что осада Смоленска закончилась посвящением городских костелов в церкви и что тогда же «и муры (т. е. стены) посвящали, по которых сам его Царское Величество ходил при том посвящении». На Девичьей горе Государь простоял 4 дня, и 10-го октября пошел со стана в Вязьму.

«И стоял государь в Вязьме, а к Москве не ходил, потому что на Москве было моровое поветрие. И даже государыня-царица пришла из Калязина монастыря в Вязьму». Здесь царь пробыл до 10-го февраля 1655 года, спасаясь от мора, который не посетил Вязьму, и занимаясь государевыми делами. Кроме приятных вестей в стан царя из Смоленска и Белоруссии приходили нерадостные вести о шаткостях в людях, перешедших на сторону православного царя и его Москвы, а из Москвы о «церковной распущенности» жителей через новые казуистические реформы патриарха Никона.

Тишайший неприязненно вспомнил о «пустяшном предложении» нового патриарха ещё до Смоленского вызова и похода на запад: перед Великим Постом 1653 года Никон предписал совершать крестное знамение тремя перстами. Даже Тишайший непроизвольно возразил, мол, это противоречит актам Поместного Стоглавого Собора 1551 года, проводимого святым митрополитом Макарием, закрепившим «двуперстие». Многие возражения Никону были и от многих церковных православных иерархов и книжников по поводу замены двуперстия трехперстием. А потом был Церковный Собор 1554 года, положивший начало унификации московских богослужебных книг по «каноническим» греческим книгам, напечатанным на Западе в том же 16 веке.

«Опасно это для государства – церковные шатания и расстройства, – думал царь, принимая в Вязьме шведского посланника. – Надо быть очень осторожным в церковных реформах, чтобы не расколоть русское общество после так тяжело давшегося взятия Смоленска. Царь написал все «шведские дипломатические дела», направив письма в Москву боярам Морозову и Матвееву, а также послал указ в Смоленск Пушкину, и 10-го февраля возвратился в Москву.

Таким образом, Смоленск милостью Божьей и счастьем «тишайшего», проявившего, впрочем, в этом походе необычайную энергию, был возвращен под державу русского царя. Окончательно он был закреплен за Москвой Андрусовским договором 1667 году. О великом значении для России этого события современники говорили, что «Смоленским вызовом» и взятием Смоленска закончился первый период жизни Руси, она успокоилась на счет своих соседей и вступила во второй «Российский» период своей жизни, период развития внутренних сил.

И уже в Москве царь Тишайший узнал, что воевода Смоленский Обухович, возвратившись в Литву, подвергся обвинениям в измене и лишен был права заседать в сенате до оправдания. Один шляхтич написал на него памфлет, где высказывал по адресу Обуховича совет вроде следующего: «Лепей было, пане Филипе, сидеть тебе в липе». Сам король не верил в измену Обуховича, а литовский гетман, Павел Сапега вручил ему даже начальство над войском в войне со шведами, и в июле 1656 года он занял Варшаву, а в сентябре этого года скончался. Нет основания к обвинению Обуховича в измене: он думал сделать, «як бы згода» и сдал Смоленск не он, а сами смоляне «по неволе», не выдержав ужасов осады, отказавшись дальше терпеть голод.

По поводу сдачи Смоленска и несчастной судьбы воеводы Обуховича царю Тишайшему невольно вспоминается сдача под стенами Смоленска Шеина в 1634 году. И в несчастной судьбе Шеина, и здесь в случае с Обуховичем много общего, почти сходного, разница лишь в том, что за мнимую измену Шеину палач снес голову, а Обуховичу предоставили законное право оправдываться на суде. После его смерти этим правом воспользовался его сын, и следствие, произведенное сенатом и представителями «рыцарского кола», признало, что виною падения Смоленска было не измена Обуховича, а небрежность и недоброжелательность высших властей, т. е. то же, что погубило когда-то и несчастного Шеина.

А Тишайший, предчувствуя интуитивно новые опасные церковные потрясения в государстве размышлял о необходимости развития своего Смоленского вызова и Смоленского выбора: «Смоленск – это город-ключ. И это название ключа более чем актуально. Замочная скважина существует с двух сторон. Кто первый вставит ключ в этот замок, тот и владеет этой дверью. И то, что ключ стоял с западной стороны в Смоленске, Алексея Михайловича Тишайшего совершенно не устраивало. Процесс взятия города оказался не таким быстрым в силу того, что Смоленск был превращен в оплот Речи Посполитой. Речь Посполитая тоже рассматривала Смоленск в качестве важной крепости. И город-ключ был одним из главных камней преткновения этого противоборства».

Совершенно понятно, почему Тишайший, вдохновленный призывом святого Саввы решился на «Смоленский вызов», наконец-то, вернуть Руси, России Смоленск. Смоленск долгое время был камнем преткновения между соседями в силу своего военного, экономического и стратегического положения. То, что это произошло осенью 1654 года – это большая победа и царя Тишайшего и Москвы в целом в игре мировых политических сил, в Большой Игре, стоящей свеч.