Текст книги "Майор и волшебница"

И тем не менее я, представьте себе, испытывал не горечь поражения, а облегчение и даже радость. Потому что теперь можно было как следует обмозговать и проработать во всех деталях тот план, наметки которого уже имелись. Ту самую авантюру, которая вполне может увенчаться успехом – как не с одной авантюрой бывало, в том числе и на моей памяти, а один раз и с моим участием.

Садясь в машину, я припомнил одну из любимых поговорок Васи Тычко: «Вы не думайте, что у меня руки опустились, я просто за кирпичом нагнулся». Вот и у меня руки не опустились нисколечко, а вместо кирпича в ход пойдут бумажки. Которые, между прочим, иногда бывают не в пример эффективнее кирпича…

«Жаль, что ты немка», – сказал я Линде вчера ночью.

А КТО СКАЗАЛ, ЧТО ОНА НЕПРЕМЕННО ДОЛЖНА БЫТЬ НЕМКОЙ?

Вот только дела личные приходилось отложить на потом: едва я появился в кабинете, Анжеров доложил, что звонили из штаба дивизии и велели немедленно с ними связаться, как только я появлюсь.

Отослав капитана, я позвонил. И завертелись события, не стало времени прохлаждаться и уж тем более отвлекаться на личные дела. А впрочем, ничего аврального не предвиделось. Комдив всего-навсего приказал мне через три дня отправить разведгруппы в ближний и дальний поиск, так что следовало организовать все заранее. Дело было для меня знакомое, а учитывая здешнюю географию, все должно было пройти гораздо проще и легче, чем в других местах. Я с ходу, минут за десять продумал практически все – такая уж география была, к моему глубокому удовлетворению.

Просто безделье вчерашнего дня кончилось, и началась служба. А она, так уж сложилось, заставила меня, кроме командования батальоном, взвалить на себя еще две должности. Потому что приказы не обсуждаются…

Меньше всего забот мне доставлял как раз мой разведбат. Точнее говоря, не доставлял ни малейших. Боевых задач мне пока что не ставили, заместитель у меня был мужик толковый, так что все было налажено, как швейцарский хронометр. Саперы привычно – не в первый раз и даже не в десятый – быстренько возвели несколько точных копий немецких полос препятствий, и командиры рот тренировали бойцов в их преодолении. Были и другие тренировки – с ножами, саперными лопатками, всевозможными подручными предметами, которые могут оказаться на немецких позициях. Ну а поскольку присмотр командира необходим и личный состав должен помнить, что отец-командир бдит недреманно, я раз в день объезжал подразделения, всякий раз в другое время – немецкая пунктуальность в таком деле ни к чему…

Ну а сейчас я, как обещал, расскажу немножко, что такое разведбат. Давно уже убедился, что представление о нем у большинства людей самое превратное и глубого ошибочное. Очень многие считают, что разведбат – это такой батальон, который целиком состоит из разведчиков, уходящих в глубокий поиск в немецкие тылы. Вы, наверное, тоже? Вот видите.

Так вот, ничего подобного. В тылы ходят другие, вроде ребят Мазурова. А наша задача была – в первую очередь разведка боем, обычно за сутки, а то и за несколько часов до начала крупного наступления. Уточняли так называемое начертание переднего края противника, систему его огня (посредством того, что он по нам лупил), брали пленных, образцы вооружения и снаряжения. Разведка боем перед большим наступлением – вещь серьезная. Иногда велась даже по фронту в несколько сотен километров. И разведбаты вовсе не были этакими одинокими ковбоями – нам придавались в немалом количестве так называемые передовые батальоны, а иногда и танки, нас поддерживала артиллерия, а порой и авиация. Серьезное предприятие, одним словом.

Иногда ставилась задача и опаснее – чтобы скрыть от противника направление главного удара, усиленно создавали у немца впечатление, что как раз мы его и наносим, мы и есть главные силы. При грамотной постановке дела немец верил – и, естественно, стягивал против нас крупные силы с других участков, гвоздил вовсю, из кожи вон лез, чтобы сорвать «наступление». Как нам при этом доставалось, наверное, чуть-чуть представляете? Вот то-то и оно… Мы, конечно, были не смертники (хотя иногда, перед девушками фасоня, смертниками себя и выставляли – молодые были, черти…), но все равно получали мы «гостинцев» гораздо больше, чем обычная пехота, – а ведь и она, матушка, царица полей, лиха хлебала полной поварешкой…

Уж не знаю, почему так получилось, но о разведбатах, за редкими исключениями, почти не было книг, фильмов – хотя никаких цензурных запретов не существовало. Это о тех разведгруппах, что ходили в немецкие тылы, стали писать романы и снимать кино сразу же после войны, по-моему, уже в сорок шестом вышла «Звезда» Казакевича, а там по ней и фильм сняли. Читали? Ах, и кино видели. Роман просто отличный… хоть это, собственно, и не роман, а небольшая повесть. Главное, Казакевич сам служил в дивизионной разведке, так что знал все не понаслышке, не с чужих слов. Был еще неплохой роман, не помню автора, «Баллада об ушедших на задание». Акимов? Интересно, он тоже в разведке воевал, как Казакевич? Вообще не воевал, пацаном тогда был? Ну надо же, а книгу написал отличную.

Коли уж речь зашла об искусстве, отвлекусь на кратенькое замечание: вот фильм «Звезда», теперь можно сказать смело, мне в свое время категорически не понравился. Очень уж он… плакатный, что ли, красивости там всякие…

(Примечание автора: наши беседы случились в самом начале нынешнего столетия, когда была только одна экранизация «Звезды», та самая, послевоенная. Второй, более поздней и, по моему глубокому убеждению, великолепной, мой собеседник (на самом деле вовсе не Федор Седых, это я по его просьбе имя изменил) уже, к сожалению, не увидел…)

Ну вот, теперь имеете некоторое представление, что такое разведбад. У меня, я уже говорил, был и разведвзвод, но он в глубокие тылы не ходил, разведку вел только в полосе близ немецкого переднего края – специфика службы. Как выразился однажды Жиган, перед моими разведчиками пыжившийся, «мелкие тылы». Кузьменок ему тогда разок заехал – ну, спустили на тормозах…

Теперь о второй моей должности, свалившейся на меня совершенно неожиданно, особых забот не доставлявшей, но и не радовавшей, – моя б воля, я бы эти должности не коллекционировал вовсе, но с начальством в армии не спорят, а браво рявкают «Есть!»…

Двенадцать дней назад, когда дивизия была на марше, вынырнул десяток «вертучих», отбомбился и смылся. Обычно от бомбежки «мессеров» вреда было гораздо меньше, чем от «чисто» бомбардировщиков. Как в присказке про свинью: визгу много, а шерсти мало. «Мессер» в модификации истребителя-бомбардировщика нес четыре пятидесятикилограммовых осколочных или одну в двести пятьдесят, а иногда и в триста. С таким бомбовым грузом особенного вреда не наделаешь. Но это как когда…

Вот такую бомбу, то ли в двести пятьдесят, то ли в триста, «мусоршмитт», сука гладкая, и уронил прямехонько на крышу большого трофейного автобуса, в котором почти в полном составе ехал разведотдел дивизии. Двоим только и свезло – остались живыми, но тяжелоранеными. Да еще сейф осколками посекло, но что этой неподъемной немецкой бандуре? И капитаны Анжеров и Митихин уцелели – ехали в других машинах. Ну и пятерка разведчиков. Крепко сомневаюсь, что за штурвалом того «вертучего» сидел какой-то ас-бомбардир, скорее всего случайность, каких на войне хватало, – и трагических, и смешных.

Вот только от того, что это была случайность, нисколечко не легче… Комдив рассудил просто и, нужно признать, толково, как и я бы на его месте: кто из командиров нашей дивизии завязан с делами разведки? Майор Седых, ясен пень. Вот так я нежданно-негаданно и стал в довесок временно исполняющим обязанности начальника разведотдела дивизии. Все равно, сказал комдив, ваш разведбат по прямому назначению последнее время не используется, так что потянете.

Конечно, вопросом этим озаботились не только в штабе армии, но и в штабе фронта, обещали и укомплектовать разведотдел, и прислать мне в замену постоянного начальника.

(Между прочим, я бы с ним местами не поменялся, разве что последовал бы прямой приказ. Тут свои тонкости… Не хочу сказать, что другие дивизионные разведки так уж сработали по принципу «На тебе, боже, что нам негоже», – но все равно, постарались бы к нам откомандировать не первый сорт. Такова уж психология любого толкового командира начиная с отделенного: в подобных случаях самых лучших непременно придержит и в другую часть изо всех сил постарается не отдать…)

Вот так и досталось мне небогатое наследство: Анжеров и Митихин, Мазуров с четверкой разведчиков (тоже изрядный недокомплект) и этот сейф-гробина, из-за которого (секретные же сплошь бумаги) у дома беглого доктора круглосуточно дежурили сменявшиеся каждые шесть часов часовые. К тому же у Анжерова была узкая специализация: он занимался исключительно тем, что принимал и допрашивал «языков» и пленных. Что до Житихина, там вообще полный амбец: раздолбай и бездельник был фантастический, уже стало ясно, что толку от него как от козла молока, начальник разведотдела собирался его в первом же городе, где остановятся, вышибить к чертовой матери, да вот не успел… Комдив об этом знал и в первом же городе отправил Житихина в строй, в один из полков, поставил на роту.

Все эти двенадцать дней работы для дивизионной разведки (точней, ее огрызка) не было – так что все прямо-таки воспрянули духом, когда узнали, что через три дня состоится глубокий поиск. Планировалось взять «языка», предпочтительно икряного – так что и Анжеров ходил повеселевший.

А чтобы не лезть на стенку от безделья, добровольно вызвался мне помогать в муторном и тягомотном деле комендантства. Я ведь был, если вспомнить древнюю мифологию, даже не двуликий Янус, а трехликий, ха! Еще и комендант города, как уже говорилось. Вот в этом качестве мне и пришлось эти три дня работать всерьез. Правда, удовольствия это не доставляло ни малейшего – сплошная мелочовка, бытовуха, которая мне была поперек души, – но куда денешься?

Хорошо еще, что добрых три четверти циркуляра для комендантов меня не касались вовсе. (Между прочим, его стали вручать сразу же, как только мы вступили в Германию и появились первые наши коменданты немецких городов. Значит, разработали заранее, как и детальный план борьбы с возможным немецким широким партизанским движением – был такой, но не понадобился.) Один пример. Ну, скажите на милость, как бы мне «обеспечить сохранность оборудования промышленных предприятий города», если таковых в городишке не имелось совершенно? С одной стороны, гораздо меньше хлопот, а с другой – черт знает какими мелочами приходилось заниматься нам с Анжеровым…

Нескрываемое удовольствие мне доставила только операция «Табличка», которую я первым делом провернул. Четыре «студера» раскатывали по городку, бойцы сшибали и швыряли в кузова таблички с названиями улиц, поименованных в честь Гитлера и его ближайших подельников. Улицы, названные в честь Фридриха Великого и Бисмарка, мы с Анжеровым после короткого совещания решили не трогать. Фридрих, в конце концов – уже седая история, а Бисмарк – вполне приличный человек, перед войной трехтомник его мемуаров у нас издали, а всю войну вещавшее на немецком на Германию московское радио регулярно цитировало те места из Бисмарка, где он призывал земляков никогда не задираться с Россией. Если рассудить, где-то даже и союзник…

На окраине городка четверо проштрафившихся наших солдатиков рыли здоровенную глубокую яму (с большим рвением вырыли после того, как я им сказал, что это будет замена гауптвахты). Туда мы свалили таблички с погаными именами, а заодно портреты нацистских главарей (я издал приказ, чтобы немцы их сдали, и они дисциплинированно натащили кучу к ратуше). С этой сдачей временами случались юморные моменты. Три портрета Гинденбурга мы с Анжеровым, недолго думая, отправили в яму – тоже изрядной сволочью был дед, он Гитлера рейхсканцлером и назначил. А вот старикана, приволокшего парадный портрет последнего кайзера (таких габаритов, что из-под него только дедовы ножки в потертых ботиночках виднелись), поразмыслив, отправили восвояси вместе с портретом – в конце концов, насчет кайзера никаких указаний не было, да и был он для нас с Анжеровым, если подумать, не более чем строчкой из учебника истории, так что пусть себе и дальше висит у старого мухомора, щеголявшего в роскошных кайзеровских (один в один как на портрете) усах, разве что совершенно седых…

Одно отрадно: после битком набитого мелкими (и оттого еще более досадными) хлопотами дня наступала ночь. А ночи, между нами, мужиками, были жаркими. Даже теперь, когда черт-те сколько лет пронеслось, вспомнить приятно. Ох, Линда… Я к тому времени с вескими на то основаниями считал себя опытным мужиком, была у меня и парочка немок, про которых я мимоходом упоминал. Показали кое-что, у нас еще неизвестное, проказницы. Но с этой девчонкой девятнадцати лет я себя не раз чувствовал неуклюжим мальчишкой. Порой даже возникало что-то вроде ревности – кто-то же ее всему этому научил? Я, правда, тут же спохватывался: ревновать было бы смешно и глупо – какие такие у нас отношения, чтобы ревновать? И никогда с ней на эту тему не разговаривал: только болван расспрашивает женщину о своих предшественниках…

И еще кое-что радовало: Линду так до сих пор и не… расшифровали, можно и так сказать. Не дознались, при каких обстоятельствах она со мной оказалась. За эти три дня у меня по разным делам побывало человек двадцать наших офицеров: и батальонных моих, и дивизионных, и из штаба дивизии, и смершевцев. Добрых три четверти из них Линду видели: не мог же я ее держать взаперти в комнате. То она в кухне возилась (двери там не было, только арочный проем), то в резиновых перчатках и фартуке экономки немецкую чистоту наводила, то кофе нам подавала (ничего этого я ей не поручал делать, сама вызвалась. Ну конечно, скучно ей было сидеть без дела, а пойти в этом городишке некуда, разве что к мессе сходила).

Так вот, все (в том числе и Серега Чугунцов, любивший чуток прихвастнуть волчьим чутьем и соколиным взором), как прямо следовало из реплик некоторых (порой откровенно завистливых), принимали ее кто за хозяйку дома, кто за хозяйскую дочку, по каким-то своим причинам не пустившуюся в неизвестность следом за родителями. Хватало, конечно, ухарских подмигиваний и фразочек вроде: «Ну и хозяйка у тебя, Федя, мне б такую…» – но этим дело и ограничивалось. Я рассказывал уже: на такое смотрели сквозь пальцы, если у кого-то и возникали стойкие подозрения касаемо отношений между постояльцем и хозяйкой, никто не собирался учинять проверку среди ночи и выяснять доподлинно, в разных комнатах они проводят ночи или в одной. Проходило по разряду «Война все спишет».

Пятерка разведчиков, прекрасно видевших, как оно было на самом деле, помалкивала (даже Жиган при всех своих недостатках в сплетниках никогда не числился, а уж Кузьменка партизанская жизнь отучила напрочь балабонить языком). Кроме них, непременно еще не один человек видел, как я усаживал ее в машину, но тоже явно оказались не из трепачей. А судя по тому, что никто из смершевцев мне ни разу не задал скользких вопросов, среди свидетелей не оказалось их, культурно говоря, доверенных лиц (а таковые в любой части имелись, любой, кто не новичок в армии, это прекрасно знал). Так что я помаленьку успокоился и уже не тревожился, что неприглядная для меня правдочка выплывет на свет божий. Особенно меня порадовал Вася Тычко, рассказавший с ухмылочкой: когда Линда шла с мессы, к ней, он самолично видел, стали липнуть два персонажа из разведвзвода (из категории записных военно-полевых ловеласов). Вели они себя вроде Жигана – за рукав не хватали и словесно не наглели. Вася все равно хотел их шугануть – уж они-то с Кузьмичом быстренько догадались, какие отношения нас связывают: в маленьком домике такое не скроешь, тем более от людей сообразительных, жизнь понимавших четко. Однако его опередил сержант Колымаев из первой роты, подошел и цыкнул: «Отвяжитесь, первые парни на деревне! Это ж майорова хозяюшка…» Ну, они и отвязались. Вот Колымаев как раз был большим любителем перемывать косточки ближним и дальним, в том числе с оглядочкой и начальству. Что он знал, то вскоре узнавал весь батальон.

Вот и ладненько, в данном случае мне его сплетни были только на руку: хозяюшка, и все тут. Однако Линду все равно следовало… легализовать, что ли. План у меня был уже проработан во всех деталях. И эти три дня как раз на него работали, чуть погодя поймете почему…

Наступил День Четвертый – оба эти слова я по достаточно веским соображениям написал бы с большой буквы, потом вы, быть может, со мной согласитесь. Отнюдь не потому, что это был день, когда мне согласно приказу комдива следовало отправить к немцам две разведгруппы…

Само по себе дело было давно знакомое, привычное. Тем более что в этот раз все обстояло легче обычного: группы предстояло отправить не через боевые порядки немцев, а, так сказать, в обход.

Но давайте по порядку. География места действия выглядела следующим образом. Если встать спиной к городку, слева простиралась обширная равнина, на которой и окопались два наших стрелковых полка с артполком. Справа – не такие уж высокие, но крутые скальные отроги, куда мог забраться только альпинист с соответствующим снаряжением. К отрогам примыкала узкая, но длинная полоса леса, натуральной чащобы, начинавшаяся почти от самого городка и тянувшаяся километров на пятнадцать при ширине от полутора километров до двух. Карты этого леса у меня были подробные, крупномасштабные – пять сантиметров на километр. Я их реквизировал в местном лесничестве, когда получил приказ отправить разведку. У лесников, где бы ни происходило дело, всегда найдутся такие подробные карты.

Диспозиция была такова. Километрах в десяти от городка пролегала и упиралась в лес наша линия обороны – и примерно в полукилометре немецкая. Так что где-то четыре с половиной километра чащобы находились уже в немецком тылу. Идти разведчикам такой дорогой гораздо легче, чем, как обычно и бывало, пробираться через немецкий передний край.

Окопов в таком лесу, конечно, не выкопаешь, но заслон там разместили, стрелковую роту с двумя станкачами. Немцы представали законченными идиотами только в «Боевых киносборниках» и кинокомедии «Антоша Рыбкин» (которую солдаты частенько смотреть отказывались, требуя «Волгу-Волгу», «Веселых ребят» или другую комедию мирного времени). В жизни это были умные и хитрые сволочи, которые к тому же воевали шестой год и приобрели изрядный опыт в этом невеселом ремесле. Наверняка они и у себя разместили заслон наподобие нашего и наверняка прекрасно понимали, что через этот лес крайне удобно посылать разведгруппы и нам и им.

Однако нельзя сказать, что мысль о немецком заслоне меня особенно беспокоила: в конце концов немецкий передний край – гораздо более сложная и опасная полоса препятствий, а ребята и у Мазурова, и у Сабитова дело знают, и новичков среди них нет (Мазуров со своей четверкой уходил в глубокий поиск, а тройка сабитовских – как обычно, в ближний).

Процедура давно была отработана, хотя на этот раз идти разведчикам предстояло не через немецкий передний край, ее следовало соблюсти. Поэтому я с утра первым делом поехал на передок посовещаться с пехотными и артиллерийскими командирами, чтобы при необходимости обеспечили огневое прикрытие. Совещание прошло как нельзя лучше – и для пехотинцев, и для артиллеристов дело тоже было давно знакомое, не одну собаку на нем съели. Оставалось вызвать Мазурова с Сабитовым, поставить задачу, посидеть над картой. Что я, вернувшись «домой», и сделал. Да еще попросил Линду сделать нам кофейку. Она исправно принесла – на докторском подносе, в докторском кофейнике, с тремя докторскими чашками (докторской посудой и прочим она пользовалась без малейшего внутреннего сопротивления – ну, офицерская дочка, должна была понимать разницу между мародерством и брошенными жильцами домами, ставшими временным пристанищем для таких, как мы).

Старшие лейтенанты на нее чуточку отреагировали – но оказались деликатными и во все глаза не пялились. Судя по их лицам, в разговоры о «хозяюшке» они поверили полностью.

Над картой сидели недолго – все были люди понимающие, а конкретной цели не было поставлено: оглядеться как следует, одним – у самой передовой, другим – в тылу поглубже, по возможности взять языка, и уж постараться не повара. Выход я им назначил через час пятнадцать – в светлое время осмотрятся в лесу, а с темнотой выйдут – мои, конечно, раньше, а мазуровские пройдут лес до конца и окажутся в немецком тылу.

Я пошел их провожать. Немцев-ходатаев, слава богу, в приемной доктора пока что не имелось, но ведь явятся, куда ж без них…

В маленьком вестибюле навстречу попалась Линда – шла куда-то с метелкой из перьев наводить чистоту.

И вот тут случилось нечто предельно странное. Она попятилась, да что там, шарахнулась к стене, прижалась к ней, выронив метелку, белая, как полотно, губы дрожали, и в глазах стоял самый натуральный страх. Меня, шагавшего сбоку, это вроде бы не касалось, все ее внимание было обращено на Мазурова с Сабитовым, это на них она таращилась с неподдельным ужасом.

Мазуров нашелся первым, поднял брови, усмехнулся:

– Девушка, неужели мы такие страшные? Вы же только что нам кофе приносили и нисколько нас не испугались. Вот, вы уронили…

Нагнулся и галантно подал ей аккуратную метелочку из перьев неведомой птицы. Линда конвульсивно стиснула ручку, глядя на них обоих с нешуточным страхом. Я ничего не понимал, но эту непонятную сцену следовало загасить побыстрее, и я распорядился:

– Ступайте, ребята, собирайтесь. Мы тут сами разберемся…

Они ушли (Мазуров явственно пожал плечами). Линду, такое впечатление, бил легонький озноб.

– Что случилось? – спросил я, подходя вплотную. – Ты им в самом деле только что кофе приносила, и нисколечко они тебя не напугали, офицеры как офицеры…

– Теодор… – прошептала Линда побледневшими губами. – Они же все мертвые, Теодор, все девять…

Я ничуть не удивился – просто сделал стойку, как хорошая охотничья собака. Прекрасно помнил, что девочка эта непростая. И откуда она могла знать, что через час с четвертью в поиск уходят именно девять? И почему видела их мертвыми?

Ясность следовало внести немедленно.

– Пойдем-ка, – сказал я, крепко взял Линду за локоть и повел в свой кабинет. Она шагала, как сомнамбула, лицо оставалось бледным. На стул уселась, как деревянная кукла. Я потянулся было к графину с водой, но передумал, достал из шкафчика початую бутылку коньяка и плеснул пальца на полтора. Подал ей, распорядился:

– Ну-ка, одним глотком! Живо!

Она таким же машинальным движением лунатички взяла у меня стакан и осушила со сноровкой бывалого солдата. Закашлялась, правда, я добросовестно похлопал ее по спине. Всмотрелся. Народное средство себя показывало: щеки медленно приобретали нормальный цвет, глаза становились осмысленными.

– Что ты видела? – спросил я, не теряя времени.

– Я? Ничего…

– Врешь, – сказал я. – Что-то ты видела… думается, не глазами, и это тебя страшно перепугало. Я не знаю, как это зовется… Какие-то способности, которые далеко не у всякого человека есть. А один парень прямо назвал тебя колдуньей.

– Ну какая я колдунья, Теодор? – сказала Линда беспомощно, стараясь не встречаться со мной взглядом. – Совершенно не умею колдовать.

– Поверю пока что, – сказал я. – Но эти вот способности у тебя явно есть. Иначе почему та троица нахалов у моста вдруг вместо тебя увидела собственные трупы? В самом неприглядном виде? И решила не испытывать судьбу и убраться восвояси…

– Они рассказали? – вырвалось у Линды.

– Не все, – сказал я. – Один. Но мне и одного хватило, чтобы понять: ох, девочка ты непростая… Не знаю, колдунья ты или кто там еще, но что-то такое ты умеешь, никаких сомнений. Вот и сейчас… Что-то ты такое увидела? Все они мертвые… С чего ты взяла? Линда, дело серьезное. Это разведчики, через час они уходят к немцам в тыл, так что я должен знать, в чем тут дело. Ясно?

Она наконец подняла на меня глаза, сказала тихо, почти шепотом, так что я едва разбирал слова:

– Ты не поверишь… Мало кто верит…

– Представь себе, я из тех, которые верят. Доводилось в жизни видеть кое-что… необычное. И относиться к нему очень серьезно. Линда! У нас мало времени. Если что… Они все будут на твоей совести – ты что-то знала, но промолчала… Ну?

Она вскинула глаза:

– Теодор… А ты меня не прогонишь… такую? Я привыкла, что люди боятся… таких вещей.

– Лично я – ни капельки, – сказал я чистую правду. – Навидался в жизни кой-чего и пострашнее, чем девчонка с непонятными уменьями. – Я взял ее за плечи и легонько встряхнул. – Прогоню я тебя в одном-единственном случае: если промолчишь, а они и в самом деле погибнут… Понятно тебе? Нет времени, Линда! Если уж ты с нами, кончай молчать!

– Теодор, ведь ты наверняка коммунист, – сказала она уже другим голосом, означавшим, пожалуй, что от сопротивления и отнекиваний отказалась. – Вам вроде бы не положено верить в такие вещи…

– Знаешь, я не всегда был коммунистом, – сказал я нетерпеливо. – Был когда-то просто мальчишкой из глубокого лесного села. По сравнению с ним ваши места – сущий Париж. И навидался всякого, что в глуши еще встречается… как оказалось, и у вас. И на войне видел… всякое, во что коммунисту верить не полагается. Понятно? Так что не будем терять время. Что ты увидела? Линда, времени мало!

Она вскинула на меня большие серые глаза, в которых все еще таился страх:

– Они все были мертвые, лица восковые, глаза незрячие, в одну точку смотрят… У кого горло перерезано, и у всех раны в груди, такое впечатление, прямо в сердце… За тем лейтенантом, с усиками, шли еще четверо, среди них были те трое, что приставали ко мне тогда на мосту… За вторым, с азиатскими скулами – трое… И все они были не в форме, а в комбинезонах с зелеными пятнами, с капюшонами… Я видела такие у отца в какой-то книге, знаю, это называется «маскировочные халаты», их носят разведчики… Только в книге пятна были другие, не такие… И я видела, что они, все девять – мертвые…

Верить ей следовало безоговорочно. Чересчур уж фантастическое стечение обстоятельств потребовалось бы, чтобы она узнала обычным путем, сколько разведчиков пойдут в обеих группах… да и как бы узнала, что они разведчики, что выходят в поиск? Как ей все это удается, я не собирался ломать голову, тем более сейчас, когда я верил, что группы на маршруте подстерегает неизвестная опасность, грозящая смертью всем без исключения. Об одном надо было думать – как этой опасности избежать…

И все дальнейшие действия производить с учетом только этого, отсекая и откладывая на потом все побочное. Окажись тогда в Полесье на конкретной должности человек, не склонный высмеивать Неведомое и отрицать его с порога, все обернулось бы иначе. Потому-то и он поверил – вынужден был поверить, – но двое отличных ребят уже погибли…

– Там, в лесу, что-то есть, – тихо сказала Линда.

– Что? – напористо спросил я. – Что-то из того, о чем ты тогда, за чаем, рассказывала жуткие легенды?

Настроение у меня сейчас было такое, что я готов был поверить во что угодно. Потому что оно сулило смерть моим солдатам. Тут уж не до материализма…

– Нет, – мотнула головой Линда. – Это люди. Но они все равно – смерть для твоих солдат.

Долго раздумывать не приходилось. Окруженцы, конечно. И необязательно немцы – сейчас по лесам хоронилась уйма всякого народа с нечистой совестью, озабоченная одним – как бы не попасть к нам в руки. Надо полагать, в немалом количестве, и достаточно хваткие, чтобы разделаться с девяткой разведчиков. Никто не озаботился прочесать лес – и надобности такой не было, несерьезным он показался, маленьким…

– А ты можешь увидеть, кто там? Сколько их? – спросил я.

– Нет, – не раздумывая, кажется, с сожалением ответила Линда. – Будь это ночью… А сейчас, днем, и Марс не в том знаке… Долго объяснять, почему так обстоит…

– И не надо, – решительно сказал я. – Не время. Ничем долгие объяснения не помогут… Что же, выходит, ничего нельзя сделать?

– Почему же, – неуверенно сказала Линда. – Я могла бы попробовать посмотреть, где они. Иногда это удается. Только обязательно нужна карта, лучше бы подробная…

– Это как раз не проблема, – сказал я и, охваченный яростной надеждой, расстелил перед ней карту, над которой недавно сидел с разведчиками. – Вот он, лес, во всей красе и во всю длину…

Никаких предписаний я не нарушал, карта была не наша, не секретная, та самая, взятая из немецкого лесничества, и никаких пометок мы на ней не оставили – водили по ней тупыми концами карандашей.

Линда сняла с шеи свой золотой крестик на филигранной цепочке, намотала ее (явно по какой-то системе) на пальцы, кроме большого, медленно, едва не касаясь крестиком карты, повела его над ней, начиная от того места, где лес вплотную подступал к городку. Лицо у нее стало напряженное, сосредоточенное, в нем появилось даже что-то незнакомое.

Меня, как ожог, вдруг прошило давнее детское воспоминание: именно так знаткой дед Парамон по слезной просьбе хозяина искал потерявшуюся корову. Только у него вместо крестика была самая обыкновенная дореволюционная гирька из лавки весом в восьмушку фунта, на крученом шнурке, и он его не наматывал на пальцы, а зажимал в щепоти. И ведь всегда находил: и заблукавшую скотину, и дорогую хозяину вещь. И, между прочим, не на шутку обижался, когда его называли колдуном. «Колдун – это совсем другая человеческая разновидность, – говаривал он в таких случаях. – А я просто знаю то да се…» Разве что, в отличие от Линды, он обходился без карты – откуда в глухой деревне карты окрестностей? – просто водил гирькой то над столом, который должен был быть абсолютно пустым, то прямо над полом (с которого требовал убрать сначала половики). Но потом, когда я повзрослел и вспоминал его, покойника, осталось впечатление, что какую-то карту он перед собой все-таки видел… Да и лицо его в таких случаях (и не только, он многое знал) очень уж напоминало лицо Линды сейчас – словно бы отрешенное от всего на свете, быть может, и от себя самого…

Она вела крестик от городка к той не отмеченной на карте черте, где наш заслон продолжал линию передовой, – сосредоточенно нахмурясь, не особенно торопливо – в точности как дед Парамон, когда отец послал меня к нему, чтобы помог отыскать нашу отбившуюся от стада из-за разгильдяйства Васятки-подпаска коровенку (и он нашел, кстати, примерно в том месте, что он указал, корова и бродила).