Текст книги "Величайшие врачеватели России. Летопись исторических медицинских открытий"

Ждать пришлось ни много ни мало – семь месяцев. Но потом фортуна все же улыбнулась ему. Пришло крайне вежливое письмо не от кого-нибудь – от очередного всемогущего фаворита Григория Потемкина, в те времена управляющего окончательно вошедшими в состав России Новороссией и Крымом. Потемкин писал: «Известное искусство и прилежание в отправлении звания вашего побудили меня поручить вам главное, по должности медика, наблюдение всех тех способов, которых употребление есть нужно ко упущению и искоренению открывающихся иногда прилипчивых болезней. Херсон, потерпевший от заразы и по соседству с турками, близкий к сему нещастию, должен быть первейшим предметом попечения вашего…»

Акушерское дело, таким образом, отодвигалось на задний план, вперед вновь выступила борьба с чумой. Самойлович стал губернским доктором Екатеринославской и Таврической областей. Главной порученной ему задачей стало провести противочумные мероприятия в Херсоне. Вскоре доктор достиг нешуточных успехов. В феврале 1785 года Потемкин писал Екатерине: «Особенно отличил себя доктор Самойлович, который собственным своим примером… великое число избавил от смерти и о роде заразительной болезни весьма важные учинил открытия». Правитель Екатеринославского наместничества писал еще восторженнее: «Самойлович – о нем иначе промолвить нельзя, как герой чумной или истинный эскулапий, или, когда хотите, Гиппократ. Ей-ей, я пред вами не солгу».

За очередные заслуги Самойлович – один из немногих российских медиков – получил чин коллежского советника (уже равный армейскому полковнику). Одновременно пришло и признание за рубежом – Самойлович был избран почетным членом нескольких зарубежных академий, получил от австрийского императора большую золотую медаль.

А вот на родине ему не всегда и везло… Самойлович долго добивался возможности преподавать в госпитальных школах – не получилось. В 1783 году он написал обширную лекцию «Речь к ученикам госпитальным Российской империи», где высказывал немало толковых мыслей. Рекомендовал посылать за границу на учебу не юнцов со школьной скамьи, а тех, кто уже имеет некоторый медицинский опыт, знает, чего ему не хватает, что следует перенять в чужих краях к пользе российской науке. И посылать в первую очередь людей, уже проявивших интерес к научным исследованиям и кое-что в медицине сделавших, чтобы не только слепо перенимать заграничные науки, но и знакомить тамошних ученых со своими достижениями, а они у русской медицины безусловно имелись. Для диссертаций рекомендовал выбирать в первую очередь темы, пригодные для охраны здоровья народа, да и писать диссертации на русском: «Разве не выгоднее было бы, что наши слушатели написали несколько полезных для своих сограждан, которым они пригодятся, нежели чтобы они привозили с собой пустейшие трактаты, бесполезные как для страны, так и для самих авторов?»

Вот только речь эта так и не была произнесена в России и впервые напечатана во Франции в 1787 году. У Самойловича хватало в России завистников и врагов-интриганов.

Какое-то время казалось, дела идут весьма даже неплохо. Самойлович совершил инспекционную поездку в тот же Херсон, где вновь появилась повышенная заболеваемость среди солдат. В отчете Потемкину командующий войсками Херсона генерал Самойлов писал, что Самойлович как врач и организатор выполнил свою миссию блестяще: «…неусыпные труды которого заслуживают награждения орденом Святого Владимира».

Очень возможно, Самойлович и получил бы награду, когда речь шла о серьезных заслугах, Потемкин на них не скупился. Но вышло так, что между ними пробежала черная кошка – признаемся уж честно, исключительно по вине Самойловича…

Речь идет о так называемых «потемкинских деревнях». В свое время Екатерина совершила поездку в Новороссию и Крым, где увидела заложенные Потемкиным города, многочисленные деревни, сформированные новые кавалерийские части, почти достроенную крепость, корабли новорожденного Черноморского флота. Для освоения совсем недавно безлюдных местностей Потемкин совершил немало.

Вот только «черный пиар», направленный против России, к тому времени существовал уже двести с лишним лет, со времен Ивана Грозного и Ливонской войны… Саксонский посланник фон Гельбиг (не участвовавший в поездке) выпустил книжку, где постарался оболгать достижения Потемкина как только мог: по Гельбигу, деревни были «раскрашенными ширмами», которые по пути следования императрицы перевозили с места на место, перегоняли одно-единственное стадо скота, одних и тех же крестьян.

Херсонскую область Гельбиг объявил «картонной», а корабли Черноморского флота – «фанерными».

Это была обыкновенная брехня. Екатерину, женщину в высшей степени умную и наблюдательную, нельзя было бы обмануть «декорациями». К тому же вместе с ней путешествовали император Священной Римской империи Иосиф, принцы Нассау-Зиген и де Линь, французский посол граф де Сегюр и еще несколько знатных иностранцев. Никто из них особенно теплого расположения к России не питал, но никто из них, очевидцев, не упоминает о «фанере», «картоне», «декорациях», наоборот, весьма серьезно отзываются и о крепости, и о военных кораблях, и о прочем виденном.

И тем не менее сказочка о «потемкинских деревнях» распространилась и в России – среди врагов и недоброжелателей Потемкина. По каким-то неведомым причинам в эту малопочтенную компанию занесло и Самойловича, публично повторявшего эти выдумки. Узнав об этом, Потемкин обиделся (думается, вполне справедливо), и ордена Самойлович не получил. Чем для него все неприятности и ограничились – Потемкин, в общем, никогда не отличался особенным злопамятством…

В 1787 году перед Самойловичем вновь появилась перспектива осуществить давнишнюю мечту – стать преподавателем медицины. В Екатеринославе по указу императрицы собрались открывать университет с медицинским факультетом. Уже известно, что именно Самойловичу предстоит возглавить медико-хирургическую школу при создаваемом университете…

На сей раз все сломала война – очередная русско-турецкая война 1787 года. Самойловича как серьезного специалиста в области военной хирургии срочно отправляют для организации помощи раненым в район Кинбурнской косы, где ожесточенные бои с турками вели войска А. В. Суворова. 1 октября Суворов был нешуточно ранен в руку и грудь, Самойлович оказал ему первую помощь и лечил более месяца, ежедневно сообщая о состоянии здоровья своего тогда уже прославленного пациента. В рапорте Потемкину Суворов так писал о своем враче: «Доктора Самойловича труды и отличные подвиги, испытанные в здешних местах, небезызвестны Вашей милости… и я в числе оных по справедливости могу отозваться, что его искусством и трудами весьма доволен».

Суворов представил Самойловича к ордену Святого Владимира, но награды Самойлович вновь не получил. Не исключено, что из-за той старой истории с «потемкинскими деревнями». Потемкин, как уже говорилось, был не особенно злопамятен, но это означало лишь, что он специально не преследовал тех, кто по каким-то причинам оказывался у него в немилости, но некую «зарубку на память» себе оставлял.

Когда раны Суворова поджили, Самойловичу было поручено найти подходящее место, чтобы развернуть крупный, на тысячу мест, госпиталь. Он объездил обширные районы, посетил пять городов и наконец подыскал подходящее место в селе Витовка (которое позже Потемкин переименует в Богоявленское). Отличная питьевая вода (редкость в степном Причерноморье), удобное место вблизи фронта, многочисленные водные пути и сухопутные дороги – все это и определило место будущего госпиталя. Екатеринославский губернатор Нащокин получил предписание: «Построить лучший госпиталь с камня, чтобы им херсонские больные пользовались, считая это место и воду несравненно здоровее от херсонской, а настоящие палаты госпитальные превратить в магазины (склады. – А. Б.)и сад аптекарский там развести».

Дата открытия госпиталя известна – 16 июня 1788 года. Правда, до «палат каменных» было еще далеко – первое время «палатами» служили кибитки, походные домики и шалаши. За 180 дней осады сильнейшей турецкой крепости Очаков в строю из 80 000 русских солдат и офицеров осталось не более половины – не столько из-за смерти в бою и ран, сколько из-за болезней. Чтобы улучшить организацию лечения, Самойлович ходатайствует перед Потемкиным о введении должности смотрителя госпиталя. Потемкин его и назначил главным врачом (нет, положительно он не был столь уж злопамятен). Несмотря на изнуряющую работу в лазарете, Самойлович нашел время написать книгу «Способ по восстановлению в армии медико-хирургической работы».

Вскоре пришла беда. Человек честный и порядочный, Самойлович не выносил жуликов и проходимцев и безжалостно выгнал проворовавшегося немца-аптекаря. Тот отомстил, написав донос. Неизвестно, какие у него были связи и что он там нацарапал блудливой рученькой, но Самойловича уволили, и он два года оставался «без места». Неоднократные обращения в Адмиралтейство не помогали. Доведенный до отчаяния, Самойлович писал императрице: «Я первый основал и обустроил Витовский, ныне Богоявленский, госпиталь, где с 1788 года по май 1790-го были на моих руках на протяжении всего времени 16 тысяч больных военнослужащих, обессиленных тяжелыми болезнями. Из них вылечилось 13 824 и осталось на май месяц 1038 человек. Я слабый, больной, имею жену и двух малолетних детей. Прошу Вас меня трудоустроить или назначить пенсию».

Кстати, казна к тому времени так и не уплатила ему жалованье за последние 9 месяцев работы, но Самойлович об этом не упомянул. Все эти два года вынужденной безработицы он активно занимался наукой: анализировал свои многолетние записи и заметки, написал несколько новых книг на ту же тему – восстановление в армии медико-хирургической науки – и даже книгу «Описание мундиров медицинских чинов». А также обобщил результаты своей долгой работы с микроскопом. Все это позволяет думать, что в лютой бедности он все же не пребывал: чтобы так интенсивно заниматься два года научной работой да вдобавок содержать жену с детьми, кое-какими средствами непременно нужно располагать. Другое дело, что после тридцатилетней безупречной службы почетный член Парижской, Марсельской, Тулузской, Дижонской, Мангеймской академий наук, почетный доктор Падуанского университета чувствовал себя выброшенным на обочину жизни. Писал, что кажется себе «аки умершим, а со мною погребенные безвременно все труды мои, вся дражайшая наука моя».

В сентябре дела поправились (не исключено, после вмешательства императрицы – Потемкина уже не было в живых). Самойлович получил не столь уж маленький пост: ему было поручено организовать карантинное дело все в том же Екатеринославе. Как свидетельствуют сохранившиеся отчеты, только за 1800 год доктор совершил 29 служебных поездок общей протяженностью в 29 тысяч верст. А еще в 1796 году он получил-таки орден Святого Владимира, к которому до того безуспешно представлялся дважды за десять лет.

В то время было принято без церемоний сжигать большие и малые «зачумленные» торговые суда, приходившие в русские порты (хорошо еще, предварительно сняв и отправив в карантин команду). Самойлович эту практику поломал. Когда на трехмачтовом греческом корабле с товарами на 40 000 рублей обнаружили чуму, Самойлович предложил подвергнуть судно и груз обеззараживанию. Его и провела команда из четырех человек, одетых в специальную обувь, балахоны и рукавицы, густо смазанные дегтем. Потом на борт поднялся сам Самойлович и после тщательного осмотра разрешил кораблю плыть дальше. В 1803 году он подробно описал эти события в своей четвертой книге о чуме. В 1800 году карантинную службу реорганизовали, и Самойлович получил повышение: стал в Николаеве руководить медицинской управой, занимавшейся всеми медицинскими делами Черноморского флота. Пользуясь тем, что в Николаевском штурманском училище была хорошая типография, именно там Самойлович в 1802 году издал второй и четвертый тома своего классического труда о чуме (после этого его труды будут изданы только спустя почти сто пятьдесят лет, в 1849 и 1952 годах). В 1803 году Самойлович в письме к императору Александру I предложил созвать международный конгресс с участием ученых Вены, Парижа, Берлина, Лондона и Мадрида для обмена опытом и выработки рекомендаций по борьбе с чумой. Письмо осталось без последствий.

Умер Самойлович в 1805 году. Никак нельзя сказать, что его жизнь и профессиональная карьера не удались – в отличие от Постникова, вместо медицины вынужденного заниматься совершенно другими делами, Самойлович написал немало трудов, десятки лет работал как практик. Правда, как порой случается, штатский полковник и кавалер ордена Святого Владимира получил гораздо больше признания за рубежом, чем на родине, многие соотечественники попросту не оценили по достоинству его работ – очень уж новаторскими и смелыми были иные его идеи, слишком откровенно и прямо он критиковал медиков, защищавших устаревшие взгляды, да и с той самой «немецкой медицинской мафией», распрекрасным образом сохранившейся и в его время, особенно не церемонился, за что получил нешуточную долю недоброжелательства и интриг.

И все равно Самойлович вошел в историю медицины и микробиологии как один из первых «охотников» за возбудителем чумы. Смело можно сказать следующее: он сделал все, что позволял уровень медицины того времени. До более серьезных успехов в борьбе с возбудителями всевозможной заразы (к которым причастны и русские врачи) оставались долгие десятилетия…

Глава шестая,
Самая коротенькая

Пусть и короткая, но она расскажет об очень интересном человеке, враче, оставшемся в истории медицины благодаря не долгой практической работе, а самому настоящему открытию.

Александр Шумлянский родился на Полтавщине в 1748 году. Закончив Киевскую академию, изучил медицину, но поступил поначалу переводчиком в Московский государственный архив. Однако в 1766 году стал лекарем в Санкт-Петербургском генеральном госпитале, а годом спустя отправлен в Страсбург изучать акушерское дело. Прослушав курс акушерства в Марбурге и сдав экзамен в медицинской коллегии, получил право практиковать в России и был назначен профессором в Санкт-Петербургский медико-хирургический институт. Однако его главные интересы, как выяснилось, лежали в другой области. Пройдя еще один курс наук, на сей раз в Страсбурге, там же в 1782 году защитил диссертацию «О строении почек». Прекрасно умевший работать с микроскопом, Шумлянский первым подробно описал строение почки и ее главную функциональную часть: сосудистый клубочек, отфильтровывавший мочу из крови, – с тех пор именуемый «капсулой Шумлянского».

Занятия акушерским делом он не оставил. Именно ему была посвящена диссертация Шумлянского, за которую он в 1783 году все в том же Страсбурге был удостоен степени доктора медицины и хирургии. На протяжении всей первой половины XIX века она несколько раз переиздавалась в Европе и цитировалась во множестве научных работ европейских медиков.

В 1785–1786 годах Шумлянский изучал за границей постановку медицинского образования, вернувшись на родину, участвовал в разработке проекта преобразования в России госпитальных школ в медико-хирургические училища. Потом преподавал акушерство, патологию и терапию в ряде учебных медицинских заведений в Москве. Одним словом, сделал для медицины немало, но, повторяю, в истории остался в первую очередь как врач, впервые описавший «капсулы Шумлянского», – это было открытие.

Правда, через несколько десятилетий у него объявился, если можно так выразиться, соавтор. Через 60 лет «клубочки» вторично «переоткрыл» европейский врач Боумен и ухитрился так подсуетиться (благолепнее говоря, пропиариться), что за рубежом до сих пор именуют клубочки «капсулами Шумлянского-Боумена». Давненько уже за европейскими учеными водится милая привычка – примазываться к открытиям русских (как с этим обстояло в технике, я подробно расскажу в следующей книге о знаменитых русских инженерах и изобретателях). Впрочем, иногда иные европейские «первооткрыватели» с восхитительной небрежностью игнорировали и работы своих же земляков-предшественников (самый яркий пример – Дженнер).

Приоритет, тем не менее, благодаря Шумлянскому остается за Россией, и оспаривать этот факт невозможно.

Глава седьмая
Медицина и философия

Особое место среди врачей первой половины XIX века занимает Данило Михайлович Велланский, поскольку именно он стал первым в России врачом-философом. Его влияние выходило далеко за пределы физиологии и медицины, отразилось на общем ходе развития тогдашней философской мысли, распространившись и в Санкт-Петербурге, и в Москве. Будучи знаком с поэтом и воспитателем царских детей Жуковским, он обсуждал с ним устройство во дворце класса философии, говоря: «Счастливы народы, где философы царствуют, а цари философствуют». Однако император Николай I, должно быть, придерживался иного мнения – и класс так и не был открыт, что на научную репутацию и влияние Велланского ничуть не повлияло – в свое время кружок представителей московских интеллектуалов предложил ему 20 000 рублей за прочтение двадцати лекций. В истории частенько встречаются любопытные совпадения. Велланский, как и Постников, был при крещении наречен Данило. Как и Постников, происходил из Черниговской губернии. Вот только его отец стоял гораздо ниже на общественной лестнице, чем предки Постникова, – был простым кожевником, не имевшим возможности дать детям хоть какое-то образование. Да и фамилия его (соответственно, и мальчика Данилки) была Кавунник, за что Данилка, надо полагать, вытерпел немало насмешек от сверстников (кавун на украинском – арбуз).

Родился он в 1774 году, до десяти лет грамоты не знал вообще, а потом за его образование всерьез взялся местный дьячок, обратив внимание, что мальчик весьма неглуп и заметно выделяется среди сверстников. Те же самые наблюдения сделал местный врач Костенецкий, взявшийся обучать подростка латыни, – сомневался, что мальчишка столь «низкого» происхождения пробьется во врачи, и решил сделать его хотя бы фельдшером (для которого тогда знание латыни было столь же обязательно, как для врача).

Уже через год Данило написал Костенецкому прошение с просьбой принять его на работу фельдшером – по латыни. Фельдшером его Костенецкий, конечно, не принял (для этого тоже требовалось образование), но, приятно удивленный успехами воспитанника, добился, чтобы 15-летнего Данилу приняли учиться в ту самую Киевскую духовную академию, чьи выпускники сплошь и рядом становились кем угодно, только не духовными лицами.

По воспоминаниям соучеников, первые годы Данило буквально бредил одной-единственной мечтой – стать архиереем. Так много молился и так страстно бил поклоны, что на лбу у него постоянно красовалась немаленькая шишка. Однако к 18 годам эта мечта как-то незаметно пропала – юноша увлекся литературой, как тогдашней художественной, так и научной. Мысли о духовной карьере развеялись…

Еще продолжая занятия в академии (и уже работая фельдшером), Данило устроился домашним учителем к детям помещика Хрущева. Перед ним была поставлена задача – за два года подготовить их к поступлению на службу в гвардию. Именно там он и стал Велланским – прочитав эту фамилию в каком-то французском романе, помещик заявил:

– Данило, отныне ты не Кавунник, а Велланский!

Самодурство, конечно, но Даниле оно пришлось по душе, свою простонародную фамилию он недолюбливал, так что Велланским стал с большой охотой, с тех пор так и именовался во всех документах.

Но и о медицинской карьере он тогда размышлял не особенно серьезно, что видно из договора с Хрущевым: вместо оплаты деньгами Данило попросил устроить так, чтобы и его с детьми помещика определили в гвардию (весьма престижно для сына кожевника).

Но вот поди ж ты… Стало известно, что пятерых студентов академии (самых что ни на есть отличников) должны послать за границу для изучения медицины. По некоему неисповедимому движению души туда же потянуло и Данилу, а учился он отлично и потому без труда попал в список. Правда, всем пятерым удалось добраться только до Санкт-Петербурга: как раз в то время, когда они приехали, умерла Екатерина и на престол взошел Павел I. Все распоряжения Екатерины о посылке молодежи для учебы за границу он отменил. В чем был не так уж и неправ: ехать молодым людям предстояло во Францию, а в те времена там форменным образом полыхал кровавый бардак: революционеры отрубали головы сначала «врагам народа», потом друг другу, шла гражданская война, потом вторглись иностранные войска… Какая уж тут учеба?

Велланскому пришлось стать студентом медико-хирургического училища, двумя годами позже преобразованного в Санкт-Петербургскую медико-хирургическую академию. Вскоре на престол (по трупу отца) взошел Александр I, способную молодежь вновь стали отправлять на учебу за границу, и в 1802 году Велланский на несколько лет покинул Россию. Правда, три года он провел уже не во Франции, а в Германии. С большим вниманием слушал лекции известного немецкого философа Шеллинга и крупного естествоиспытателя Окена, приверженцев широко распространившейся в то время натурфилософии. Свою задачу натурфилософы видели в том, чтобы уяснить и научно доказать основные понятия естественных наук и найти меж ними внутреннюю связь: материя и сила, движение и изменения в природе, притяжение и отталкивание, время и пространство, сущность и материя. А поскольку времена стояли «прогрессивные», натурфилософы четко разделились на два лагеря: одни были чистейшей воды материалистами, отвергая любое «божественное начало», другие видели в основе основ как раз духовное начало, то есть божественное. Велланский (видимо, еще и в силу духовного образования) принадлежал ко вторым.

В 1805 году, вернувшись на родину, Велланский защитил докторскую диссертацию на латинском языке. Причем, что интересно, вопреки давно сложившейся практике у него вообще не было оппонентов: значительная часть диссертации была посвящена как раз натурфилософии, и единственным специалистом в России, знакомым с этим предметом, был сам Велланский. Без всяких прений Велланский был удостоен степени доктора медицины и хирургии. И сделал неплохую карьеру: в Медико-хирургической академии преподавал ботанику, фармацию, анатомию, физиологию и патологию. Был адъюнктом нескольких кафедр (нечто вроде современного проректора), профессором, главным библиотекарем академии, а в 1819 году удостоился звания академика Медико-хирургической академии и 18 лет возглавлял кафедру физиологии и общей патологии. И вынужден был ее оставить, когда из-за двусторонней катаракты совсем ослеп.

Но до того, как случилось это печальное событие, Велланский увлеченно и неустанно занимался философией. Еще в 1805 году он выпустил книгу «Пролюзия к медицине как основательной науке» – первое в России произведение, излагающее основные идеи натурфилософии. А в 1812 году – еще более объемный труд «Биологические исследования природы в творящем и творимом ее качестве, содержащие основные очертания всеобщей физиологии».

Несмотря на затейливые названия, суть, если разобраться, довольно проста. Велланский просто-напросто выступал против того, что биологи сосредоточиваются исключительно на опытах, на экспериментах, сплошь и рядом пренебрегая разработкой теоретических обоснований. Как видим, ничего особенно сложного. Нужно уточнить, что натурфилософия (за что Велланского критиковали уже тогда) содержала немало «пустых мечтаний», необоснованных схем и ничем не подтвержденных идей. И все равно своими трудами Велланский высоко поднял роль теории в понимании явлений органической природы через ряд последовательных звеньев, связанных с явлениями природы неорганической. В советские времена его частенько поругивали за «идеализм» – то есть за то, что он был сторонником идеи Бога-Творца, но, в общем, относились достаточно уважительно, признавая его работы о взаимосвязях в природе, единстве органического и неорганического мира, тесной связи между естественными науками, например между физиологией, физикой и химией. И не забывали, что именно перу Велланского принадлежит первый в России учебник физиологии «Основное начертание общей и частной физиологии, или физики органического мира» (1836).

Умер Велланский в 1847 году.

Его вечным оппонентом и представителем совершенно противоположной точки зрения был Алексей Матвеевич Филомафитский (1807–1849), опять-таки происходивший из духовного сословия и, прежде чем получить медицинское образование, закончивший Ярославскую духовную семинарию. Вот он как раз делал ставку не на теоретизирование, а на эксперимент. И, со своей стороны, немалого в медицине добился. Именно он первым в России ввел курс экспериментальной физиологии, возглавлял комитет по изучению наркоза при Московском университете – и после его многочисленных опытов на животных доктор Иноземцев применил наркоз во время операции, сделанной человеку.

Оба они, жившие как кошка с собакой, были детьми своего времени – в чем-то заблуждались, в чем-то оказались совершенно правы. Оба, каждый по-своему, стали первопроходцами.

И у обоих, кстати, был видный предшественник – врач-философ Семен Герасимович Зыбелин (1735–1802). Учился и стажировался у Ломоносова в Академическом университете Российской академии наук, потом обучался медицине в германских университетах Кенигсберга и Лейдена, занимался химией и анатомией в уже тогда знаменитой берлинской клинике «Шарите», долго преподавал медицину в России, был одним из ближайших помощников Самойловича во время борьбы с московской чумой 1771 года.

Так вот, именно Зыбелин опередил свое время тем, что задолго до яростных схваток натурфилософов и «экспериментаторов» пытался в своей деятельности совмещать и теорию, и эксперимент. Пожалуй, он первым, развивая идеи об охране здоровья народа, рассматривая вопросы широкого распространения эпидемий и детской смертности, всегда связывал решение этих проблем и с окружающей средой, и с социальными условиями. Среди социальных факторов, влияющих на возникновение некоторых болезней и высокую смертность от них, он называл голод, непосильно высокие налоги, тяжелое экономическое положение иных слоев населения, определяя это как «утеснения». Многое из его публичных речей по тем временам выглядело изрядной крамолой, но всякий раз как-то обходилось без последствий…

Именно Зыбелин считается основоположником педиатрии в России. Он заложил основы изучения профилактики болезней, пропагандировал гигиену, закаливание организма. Иные его лекции так и называются: «О сложениях тела человеческого и о способах, как оные предохранять от болезни», «О правильном воспитании с младенчества в рассуждении тела, служащем к размножению в обществе народа».

Чересчур углубляться в эту тему – медицина и философия – я не буду. Ее рассмотрение потребовало бы отдельной книги (какие уже написаны до меня). Скажу лишь, что в России, а впоследствии и в СССР появились сильные школы врачей-философов. И сегодня в мединститутах студенты в обязательном порядке слушают курс философии. Теория и практика примирились после долгих, ожесточенных споров…