Текст книги "Второе восстание Спартака"

Глава одиннадцатая
Самая главная встреча

Самолет Спартака как раз вернулся с Большой Земли – привез новые аккумуляторы и бензин для «Чаек». Разгрузился, расписался где надо, кивнул начальнику АХО и решил покемарить часик: полет был не ахти – болтанка, потом откуда-то выскочили два «мессера», покрутились и отвалили, но осадок все равно нехороший. На своем «МиГе» он бы показал фрицам, а так... тьфу.

Единственная радость – пока шел туда порожняком, малость потренировался в управлении. Машина была старая и слабая, руля слушалась плохо, однако Спартак с удовлетворением отметил, что не все еще забыл.

Но вздремнуть ему не дали.

В кубрике шел спор – и, судя по всему, уже давно.

– А я говорю, это новое оружие будут испытывать, – сказал Артур Дзоев.

– Да какое оружие, немцы вот-вот в Таллин войдут! – не по-национальному горячо возражал Айно Вяали.

– Вот на них и будут испытывать, – преспокойно отвечал Артур. – А что еще может быть?

– Понятия не имею, – скис Айно.

– О чем базар? – спросил Спартак.

Оказывается, буквально час назад на Эзель прибыло с полдюжины генералов (судя по некоему неуловимому ореолу, из верхов) с портфелями и папками, заперлись с начальством в подземном командном пункте истребительной авиагруппы и носа пока оттуда не кажут. Более того: другие люди, вместе с первыми прибывшие, но чинами пожиже, усиленно измеряют длину полос, тупо осматривают каменистое болотце на востоке и в дружеские переговоры не вступают напрочь. И еще: ходят упорные слухи, что к нам, на Кагул, перебрасывают каких-то жутко секретных ребят, не то с Черного моря, не то откуда-то поближе. Вывод: что-то готовится. И всем до зуда в печенках хочется узнать – что именно.

Спартак почесал щетину (побриться бы надо), открыл было рот, чтобы выдвинуть свою версию... но так ничего и не сказал. Мало вводных.

На следующее утро воздух над Эзелем наполнился гулом и ревом моторов: неповоротливо, как откормленные слепни, садились на Кагул и прочие базы острова тяжеленные транспортники, не чета Спартаковому, мелькали в небе самолеты сопровождения, из транспортников выпрыгивали люди, выгружались какие-то тяжеленные ящики и – мамочка моя! – бомбы! ЗАБ-100, ФАБ-100. Еще какие-то – издалека было не разглядеть. В общем, много бомб.

А перед отбоем командир авиагруппы собрал личный состав и сообщил, что вплоть до особого распоряжения на Кагуле вводится особое положение. Вопросов не задавать, с гостями в разговоры не вступать... и вообще поменьше нос совать не в свое дело. Кто-то все же поинтересовался: а что за гости такие? На что командир ответил: неважно, все равно они будут жить не здесь, а в деревне. Помялся и добавил: летчики из Первого минно-торпедного авиаполка Балтфлота.

Спартак и Артур Дзоев многозначительно переглянулись.

Суматоха не прекращалась ни на минуту. Замполит ходил надутый от важности и красный от приобщенности к Тайне. Чужие особисты рыскали повсюду, как тараканы.

Дальше больше!

На другой день на Кагул прибыли пять звеньев по три машины – то были бомбардировщики дальнего действия «ДБ-3», красивые и грозные машины... И Спартак впервые начал догадываться, что происходит. Причем, судя по всему, судя по остановившимся, восхищенным взглядам некоторых летунов, не он один. Остальные же высказывали разнообразнейшие предположения, вплоть да самых невероятных: это, дескать, кандидаты для полета на Марс, будут у нас отрабатывать посадку на марсианские каналы.

Таинственные экипажи «ДБ» споро выгрузились, вытащили нехитрую свою поклажу и чуть ли не бегом, в сопровождении угрюмых парнишек в форме НКВД, двинулись в сторону хутора, что находился километрах в трех от базы. Техники принялись тщательно маскировать бомбардировщики сетками.

...А потом все неожиданно утихло. Суета прекратилась, и жизнь, по идее, должна была постепенно возвращаться в свою колею... вот только не давали никому покоя прилетевшие на «ДБ-3» ребята. А как иначе – живут отдельно и замкнуто, летают по индивидуальной программе, совершают боевые вылеты (уходят в небо с бомбами, а возвращаются без оных) – но куда, какая у них боевая задача, почему сторонятся нормальных людей? Это раздражало, выводило из себя и бесило.

Непонятно, как командиры, почти безвылазно сидящие на КП Кагула, решились пойти на столь отчаянный шаг. Нервозная обстановка в авиагруппе мешала всем, даже замполиту, – потому что вместо изучения уставов и трудов основоположников летчики занимались обсуждением перемен, обрушившихся на Эзель. А с другой стороны, те нелюдимые хлопцы, наверное, оказались не столь уж нелюдимыми и малость взбунтовались. Им тоже хотелось на свежий воздух, тоже хотелось общаться, покурить с местными, вместе в футбол поиграть. Дело-то молодое...

Вот именно что футбол.

На Кагуле силами личного состава было оборудовано настоящее футбольное поле – за кубриком, в сосновом перелеске. И в свободное от полетов время бойцы авиагруппы, не исключая и Спартака, азартно гоняли мячик по траве. Наверняка их крики и звонкие удары по мячу были слышны и в деревне... И вот результат.

До сведения личного состава было доведено, что, идя навстречу многочисленным просьбам, командир авиагруппы приказывает организовать товарищеский матч по футболу между обитателями Кагула и... и... в общем, нашими гостями. Завтра, в восемнадцать ноль-ноль.

Дружный вопль из здоровых молодых глоток докатился, пожалуй, до самого Таллина.

* * *

...Непоправимое случилось на двенадцатой минуте второго тайма. До того все шло прекрасно. Просто отлично все шло – «Кагульцы» вели два-ноль, гости яростно оборонялись... но что они могли противопоставить слаженной многочисленными матчами команде и несокрушимому Спартаку, стоящему на воротах? Спартаку, который все детство провел на площадке за домом и взял столько мячей, сколько не снилось всем голкиперам, вместе взятым? Только злость они могли противопоставить, а злость, согласитесь, плохой помощник.

Пока все шло отлично!

На исходе одиннадцатой минуты невысокий, но плотный и юркий, как колобок, Артур Дзоев перехватил подачу и рванул к воротам противника. Трибуны (сиречь простые лавки из хозблока, вынесенные на свежий воздух), где расположился командный состав обеих команд, взревели. Ревела и «галерка» – сиречь простые летуны, плотным кольцом окружившие поле. Артур ловко ушел от защитника, быстро огляделся, кому бы можно было дать пас, поскольку на него уже раскочегаренным паровозом пер здоровенный полузащитник, никого не нашел и решился на прорыв. Два тела сшиблись в воздухе, упали, потом Артур вскочил, завладел мячом и...

– Бля-а-а!!! – вопль катающегося по траве полузащитника, обхватившего руками ногу, перекрыл крики болельщиков.

* * *

– ...И что же теперь будет? – негромко спросил Айно, меряя шагами кубрик.

– А я знаю? – вопросом на вопрос ответил лежавший поверх постели Спартак. – Расстреляют Артура, наверное.

– Плохая шутка.

– Ну не его, так того, кто предложил этот матч устроить... Ну не расстреляют, так посадят. А что ты хочешь? Люди шибко секретные, серьезные, готовятся к... к чему-то, а тут бац – и какой-то хрен запросто ломает одному из них ногу. Я бы рассердился. А с какой стати, по-твоему, уже сутки никого из кубрика не выпускают? Сами решают чего-то, заседают, а нас практически под замок. За что, спрашивается?

Айно горестно вздохнул.

– Нам-то что теперь делать? Надо парня выручать...

– Как? Коллективное письмо написать?

– Зачем, если можно лично обратиться... – он помолчал и вдруг страшным голосом спросил: – Ты видел, кто во втором ряду на трибуне сидел? В шляпе фетровой?

– Не-а, я за мячом следил. А кто?

Айно зачем-то оглянулся по сторонам, хотя в помещении они были только вдвоем, – вчера белого как кость Артура сразу после трагедии увели невесть откуда взявшиеся мрачные типы в длинных плащах, – и прошептал:

– Он еще днем прилетел, на «Ли-2», я видел.

– Да кто?

Айно сложил два пальца колечком и приложил к глазам, изображая очки.

Спартак ни фига не понял. Но переспросить не успел: в дверь тихо, но уверенно постучали, потом дверь отворилась, и на пороге возник давешний тип в плаще до пят.

– Спартак Котляревский, есть тут такой? – вполне доброжелательно поинтересовался он.

В горле Спартака мигом пересохло. Айно смотрел на приятеля с ужасом.

– Я – Котляревский, – выдавил из себя Спартак, вставая. – А... С кем имею честь?

– Попрошу пройти со мной, – сказал гость. – С вами хотят побеседовать. – И добавил успокоительно: – Вещи можете оставить здесь. Пока.

«Началось», – только и подумал Спартак.

Они пересекли плац, подошли к входу в командный пост. На пороге их встретил военный с небольшим квадратиком усов, в малиновых петлицах которого располагались четыре ромба. Интересно, а что, позвольте узнать, командарм первого ранга делает на аэродроме?..

Спартака, можно сказать, передали с рук на руки, и вниз, в помещение поста, его вел уже молчаливый командарм. Недлинный коридор, несколько дверей по обе стороны. Остановились напротив одной из них – ничем эдаким от прочих не отличающейся. Командарм постучал, приоткрыл, сказал внутрь несколько слов и, по-видимому, дождавшись ответа, сделал шаг в сторону. Мол, заходи, братишка, не боись.

Спартак пожал плечами и зашел.

И замер на пороге.

Кого угодно он ожидал увидеть – родного перепуганного командира, чужого разозленного командира, обоих командиров вместе, в мясо пьяных... но только не его.

* * *

– Проходи, Котляревский, что же ты стоишь в дверях? – сказал Лаврентий Павлович и указал на свободный стул.

Больше никого в кабинете не было, только портрет Ленина на стене. Бежевый плащ Берии был небрежно брошен на стол, а поверх него – фетровая шляпа.

Нельзя сказать, чтобы Спартак ошизел от ужаса, нет. Конечно, он был потрясен – а кто, спрашивается, не был бы потрясен, лицом к лицу столкнувшись с человеком, портреты которого носят на каждой демонстрации, с другом и соратником самого Сталина? Вот то-то.

Но Спартак быстренько взял себя в руки, вытянулся во фрунт и отчеканил:

– Товарищ народный комиссар, лейтенант Котляревский по вашему приказанию...

– Ай, оставь ты это, – перебил, поморщившись, нарком. – Какое приказание? Какое я имею право тебе приказывать? У тебя свой командир есть... Садись уже. Давай знакомиться.

Спартак сел. Помолчали. Стеклышки знаменитого пенсне бликовали в свете лампы, и глаз Берии никак не удавалось разглядеть. Это было неприятно, но терпимо.

Спартак вдруг вспомнил, что нарком очень неравнодушен к футболу и болеет за свое любимое «Динамо» – команду НКВД. Так что же, это он специально прилетел – на игру посмотреть? Или так совпало?

А потом глупая, но смешная мысль пришла ему в голову. Чтобы быстренько прекратить войну, нужно выпустить на поле вождей СССР и Германии – нехай пары выпускают. А что? Вот бы игра получилась, матч всех времен и народов!

Гитлера и товарища Сталина, присвоив им первые номера, поставить в ворота, пускай оберегают последний рубеж и сзади подгоняют лозунгами ленивых. Канарис и товарищ Берия будут играть в защите: по должности положено. Ворошилова и Буденного определить в форварды, чтоб прорывались в штрафную площадку лихими кавалерийскими наскоками мимо Бормана и Геринга. Товарища Жданова пристроить на северо-западный край, пусть бегает по бровке и навешивает на бритую голову Хрущева. Ведь все население Земли прильнет к радиоприемникам, затаив дыхание и вслушиваясь в потрескивающую помехами трансляцию: «Риббентроп обходит Молотова, пасует Геббельсу, вместо уставшего Гиммлера гитлеровцы выпускают на замену свежего игрока Шелленберга, Мюллера удаляют с поля на первой же минуте за грубую игру...» Да, а судьей взять Чемберлена, он любит выступать арбитром в международных делах. Хотя нет, Чемберлен не годится, будет подсуживать немцам; лучше Рузвельта, ведь американцам пока до фонаря европейские баталии...

– Чему это ты ухмыляешься? – быстро спросил Берия.

Ничего не поделаешь, раз уж не смог сдержать улыбку...

И Спартак изложил свои фантазии насчет матча века, правда, в смягченном варианте...

Товарищ Берия хохотал так, что чуть не потерял пенсне. Тряслись его плечи, колыхались щеки.

– За такое можно сразу к майору представить, – простонал он. – Гитлера на ворота, меня в защиту? Представляю!

Наконец он совершенно успокоился, спросил ровно:

– На бомбардировщике давно летаешь?

– Меньше недели, товарищ нарком, – внутренне напрягся Спартак.

– И получается?

Мысли разбегались.

– Знаете, товарищ нарком, после истребителя будет получаться на любой лоханке.

Берия хмыкнул.

– Да, отзывы о тебе из истребительного полка самые положительные.

– Меня сняли с полетов... – напомнил Котляревский, но Лаврентий Павлович лишь отмахнулся:

– Забудь, пустое. Ты не виноват. – Он сделал паузу. – Тут вот какая петрушка получается, лейтенант. Каюсь, это моя вина – это я организовал позорный матч. И прилетел полюбоваться. Полюбовался... Хотел, понимаешь, чтоб ребята развеялись перед работой. Отдохнули немного, косточки размяли... Вот и размяли, черт... Видел, да, что произошло? Беда произошла. Большая беда. Через три дня Павлову лететь на ответственное задание, а тут такое... И главное, некем мне его заменить. Прямо хоть сам лети, а?

– Ну, – шалея от собственной смелости, сказал Спартак, – дело почетное и благородное – бомбить Берлин.

Берия мгновение помолчал, потом спокойно спросил:

– Сам догадался?

– Да у нас половина полка догадалась, товарищ Берия... Не сложно. Дальние бомбардировщики на острове, который ближе всего расположен к Берлину, поспешность – вызванная тем, что фронт все ближе, скоро будет не прорваться... Опять же бомбы тяжелые. Секретность, опять же.

– Молодец, – сказал нарком внутренних дел. – Не ошибся в тебе... А что я тебе собираюсь предложить – тоже догадаешься?

– Я согласен, – сказал кто-то.

И не сразу Спартак понял, что это он сам и ответил...

– Ага, – донеслась до него преспокойная реплика из тумана. – Значит, метеорология, навигация, боевая задача, вооружение – это все тебе объяснят. А сейчас пойдем-ка, Спартак, знакомиться с экипажем... – Берия помолчал и блеснул окулярами. – Хотя лично я болею за «Динамо»...

...Восьмого августа, ровно в двадцать один ноль-ноль, по зеленой ракете самолеты «ДБ-3» стартовали один за другим, слаженно разбились на звенья и разошлись каждый по своему курсу.

Глава двенадцатая
Крутится-вертится шар голубой,
наш самолет отправляется в бой

– ...А в это время по радио вдруг передают, что на Земле победила Мировая революция, так что буржуям лететь обратно вообще нету никакого резона... Ну, им, может, и нету, а нашим-то что теперь на Венере делать? Вот они – наши то есть – и решили вернуться. Заперлись в ракете и стали готовиться к отлету. А буржуям эта идея напрочь не понравилась: как же так, дескать, пролетарий побег замыслил! А кто на нас работать будет? Мы сами, что ли, работать будем? На фиг надо... Да, но как остановить старт? Ракета лежала на боку, и один из буржуев возьми да предложи: «Давайте забьем дюзы камнями! Они включат двигатели – и взорвутся к чертовой бабушке!» В общем, побежали эти уроды к ракете, зашли со стороны дюз с каменюками в руках...

И Спартак замолчал.

– Ну? Дальше-то что? – через внутреннюю связь нетерпеливо спросил стрелок-радист, сидящий на своем месте сзади.

– Что-что... – гордо сказал Котляревский, будто самолично участвовал в межпланетных приключениях. – Тут-то наши двигатели и врубили. Представляете? Струя огня – и все империалисты разлетаются клочками по горам и долам. А наши преспокойно берут курс обратно на Землю.

Штурман Беркович, устроившийся в носовой части над прицелом бомбосбрасывателя, неопределенно хмыкнул. Со своего места Спартак видел только его затылок в шлеме над спинкой кресла, так что понять, что означает сей хмык, не было никакой возможности. В самолете ненадолго повисла тишина. Ровно работали моторы, час назад бомбардировщик миновал последнюю полоску земли и теперь уверенно полз над самыми водами Балтики. Подниматься выше пока было опасно – того и гляди засекут с берега, мало не покажется. Догорал закат, от горизонта до горизонта искрились гребни волн... Лепота, одним словом.

– М-да, американец, – констатировал Леша Черкесов, – врать ты горазд.

Спартак сначала нахмурился, глянул ненароком на свой американский комбинезон, а потом усмехнулся и ничего на это не ответил. «Американец» – это еще куда ни шло, а вот насчет врать... Откуда стрелку-радисту было знать, что книжка фантаста товарища Беляева «Прыжок в ничто», которую Спартак только что вкратце пересказал экипажу, в свое время произвела на неокрепший его ум столь сильное впечатление, что с тех пор он раз и навсегда заболел ракетами, реактивными двигателями и межпланетными перелетами?

Конечно, с точки зрения боевой дисциплины потчевать экипаж фантастическими историями было крайне неразумно, но... Но лететь еще долго, лететь пока скучно, а напряжение велико – шутка ли, Берлин бомбить будем! – так что посторонние разговоры на отвлеченные темы по внутренней связи возникают сами собой. А тут как раз речь зашла о покорении космоса, и Спартак не удержался...

Он сделал последнюю затяжку, докурив «Сальве» до самой «фабрики». Выбросил окурок в левую форточку, и тот, на мгновение мигнув россыпью искорок, исчез в темноте. Курить в кабине, конечно же, запрещалось, но все, конечно же, одну-другую папиросину или самокрутку успевали приговорить. Правая форточка задраивается наглухо, левая работает на сквозняк, дым распрекрасно вытягивает, а потом и чинарик отправляется туда же. И, что характерно, никто не сгорел, хотя теоретически могли объявиться в кабине бензиновые пары и вступить с искрами в известную нехитрую реакцию. Обходилось как-то. Пару раз, правда, пылающие табачные корешки подпалили кому комбинезон, кому мех унтов – но это все самокрутки, а хорошая папироска таких сюрпризов не сулила.

В расчетное время стали набирать высоту. На отметке четыре с половиной тысячи метров началась густая облачность, но километром выше закончилась, и звездное небо, как писали в старинных романах, распростерло над ними свои крыла. Что и говорить, красотища вокруг была необыкновенная. Оранжевым светом горит над облачной пеленой громадная неподвижная луна, в просветах таинственно поблескивает море, и тени от облаков похожи на тропические острова...

Ага, щас вам – тропики! На такой высоте холод адский, температура стремительным домкратом падает ниже тридцати, ноги даже в американских сапогах мерзнут.

И даже в американском комбинезоне, так вашу штатовскую маму, холодно.

Да. Спартак, как это ни смешно выглядело со стороны, летел выполнять задание Сталина по бомбежке Берлина на советском самолете... но в американском комбинезоне.

А что, скажите на милость, можно было поделать?!

Этот неуклюжий Павлов, который должен был быть на месте Спартака, но столь удачно повредил ножку во время футбола, оказался парнем на редкость суеверным. Котляревский знавал подобных летунов – скажем, если закурит перед полетом, а пепел с сигареты не будет стоять столбиком, осыплется раньше последней возможной затяжки, то удачи в задании не жди, и он, летун, станет по этому поводу всячески от задания уклоняться. Или если прикрепишь на стекле какую-нибудь висячую игрушку, а та свалится в полете, то, согласно примете, тебя ждут-поджидают еще более верные кранты... И так далее.

Да и сам Спартак, признаться, скрупулезно соблюдал некоторые ритуалы, кои обязаны были привести к успешному возвращению после боевой операции... А что тут такого? Он сам видел: все тот же незапамятный Жорка Игошев постоянно брал с собой в кабину фотографию Любови Орловой. Не то чтобы он млел по советской актрисе – просто пунктик такой был. И фото он оставил в истребителе на запасном аэродроме, а к нему, к истребителю, отправился на «уточке». Без фотографии... И – вот вам результат.

Или, скажем, некий капитан, еще перед войной, всегда, все время, перед тем как лезть в кабину, три раза хлопал свою «спарку» по фюзеляжу. Ну, вроде, не боись, напарник, вернемся... А однажды посадил вместе с собой в кабину курсанта и – то ли забыл, то ли постеснялся выказать суеверие перед молодым, – однако ж не похлопал. И обоих потом отскребали от ВПП лопатами...

В общем, Спартак, когда ему новые соратники по секрету передали, что охромевший Павлов никогда – понял, брат? – никогда! – не поднимался в воздух в каком-либо ином комбезе, кроме как вот в этом, прости господи, заокеанском, Спартак сначала не поверил. Но посмотрел на слишком уж серьезные рожи штурмана Берковича и стрелка-радиста Черкесова и... и убедился, что парни не шутят.

Американский комбинезон, дескать, спас Павлова в Испании, где он и получил его в подарок.

Американский комбинезон спас Павлова в начале войны, когда по причине нештатной формы (а именно заграничного комбеза) его не допустили к полетам и даже отдали под трибунал, но в результате из всего соединения выжил он один, и трибунал отменили, потому как и без того воевать некому было.

И еще неоднократно спасал Павлова этот комбез в разных ситуациях, о которых здесь и сейчас нет ни места, ни времени рассказывать.

Короче, Спартак вынужден был согласиться с экипажем и нацепил сию бесову одежу, хоть и велика была ему. А что вы хотите? Чужой самолет, чужой экипаж, чужое задание... Стало быть, ни в коем случае нельзя пренебрегать и чужими приметами... Нет, на борт он поднялся в нормальном, советском летном костюме, но пока готовились к вылету, быстренько, за креслом, переоделся в американское. Тьфу-тьфу-тьфу, пронеси, спаси и помилуй.

– Эх, горяченького супчика бы... – пробормотал Беркович.

– А лучше чего-нибудь горячительного, – поддакнул стервец Лешка.

– Погодите, – сказал Спартак, – скоро и горячее вам подадут, и холодное, по полной программе... – Он посмотрел на компас. Пока вроде идем точно. – Штурман, что там с курсом? Не заблудимся в таких облаках?

– Контрольный береговой ориентир через час, – ответил Беркович. – Тогда и узнаем.

Штурман упал средь бутылок пустых,

Мы в облаках заблудились густых... –

себе под нос пропел стрелок-радист на мотив «Крутится-вертится шар голубой».

– Уши оторву, сопляк, – беззлобно сказал Беркович.

– Кончай трепотню, – сказал Котляревский. – Штурман, следи за курсом. Стрелок, следи за воздухом.

Заткнулись вроде. Спартак потянулся за бортовым журналом.

* * *

...Два часа полета. Высота шесть тысяч. Температура в кабине минус тридцать пять. Без конца тянет зевать, голова будто свинцом налита. Спартак приказал надеть кислородные маски. Немного полегчало, в глазах прояснилось. Гудят моторы. Внизу облака, облака, облака. Вверху звезды, звезды, звезды. Противник не показывается. В общем, тоска, товарищи.

Правильно говорят про боевые вылеты бомбардировщиков: «Несколько часов скуки – и несколько секунд ужаса».

– Интересно, а Героев нам дадут? – вдруг спросил неугомонный Лешка.

– Обязательно! – с ехидцей сказал Беркович. – И маршалов дадут. А потом еще раз дадут.

– Не, я серьезно, – не унимался Черкесов. – Вот ежели мы Рейхстаг расфигачим, это ж значит войне конец, а?! Представляете? Всего две бомбы – и мы победили!

На этот раз, кажется, он и в самом деле говорил серьезно.

– У нас другое боевое задание, забыл? – напомнил Спартак.

Хотя и сам не раз представлял себе, как они, при полном параде, прилетают в Москву и там, в каком-нибудь красивом зале, появляются из красных коробочек золотые звезды. Может быть, даже кабинет самого... ну, не обязательно, но почему бы и нет? Это был приказ самого, и они его выполнили с честью. Не каждый день, в конце-то концов, дальняя авиация бомбюжит Берлин, логово бесноватого...

– Кстати, расчетное время, – доложил Беркович. – Поздравляю, товарищи пассажиры, подлетаем к южному берегу Балтийского моря.

Спартак глянул вниз. Сплошные облака, в разрывах между ними ни черта не видать. Спросил:

– Ну и где твой ориентир?

– Я откуда знаю? Где-то там, внизу.

– Умник...

– Ага, вон он, берег, что я говорил!

И действительно: над сушей облачность была значительно реже, и очень скоро они увидели изломанную береговую черту. А там Беркович засек ориентир, и самолет взял курс на следующую контрольную точку – вражеский аэродром Штеттин, откуда до Главной Цели всего ничего... Видимость была прямо-таки исключительной, зенитки береговой охраны молчали, истребители не роились вокруг, и даже не по себе становилось: ну не могло им так везти, не могло, и все.

На освещенном аэродроме вовсю кипела жизнь! Отлично было видно, как выруливают на ВПП крошечные, будто игрушечные, самолетики, снует туда-сюда транспорт обеспечения. И никто непрошеных гостей не замеча...

А, проклятье, заметили!

Один за другим стали включаться посадочные прожекторы, мощные лучи зашарили по небу.

– Изготовиться к противозенитному маневру! – скомандовал Котляревский и покрепче сжал штурвал. Напрягся, ожидая разрывов...

Секунда. Другая. Тишина.

– А чего ж не стреляют? – почему-то шепотом спросил стрелок-радист.

Непонятно...

– Командир... – громким шепотом вдруг произнес Беркович. – Командир, а ведь они нас за своих принимают...

– Что?..

– Ну да! Они ж свободные посадочные полосы высветили! Вон, еще и сигналят! Приглашают садиться!

– Как это? – не понял Черкесов.

– Как-как? Думают, это свои с задания возвращаются, с курса сбились, – и предлагают посадку!

– Ну ни хрена себе... – потрясенно сказал Спартак. – Не, ну не придурки, а?..

Уж чего-чего, а такого он никак не ожидал. Мы тут, понимаешь, крадемся бомбить ваш родной Берлин, а вы в гости зовете, на огонек, мол?!

И он едва удержался, чтобы издевательски не помахать фрицам крыльями.

– Слушайте, – азартно сказал Черкесов, – а давайте одну бомбочку на них сбросим! Сил никаких нет смотреть, как эти сволочи там разъезжают...

Что и говорить, заманчиво было бы. Эх и переполох бы поднялся!

– М-да, руки так и чешутся, – согласился Беркович.

Но Спартак решительно покачал головой:

– Отставить. Не будем раскрываться. У нас задание. – И добавил: – В следующий раз.

В общем, «ДБ-3» преспокойно прошел над Штеттином и повернул на Берлин, оставив гитлеровцев в блаженном неведении относительно двухсотпятидесятикилограммовой участи, коя едва не свалилась им на головы с ясного ночного неба...

Начали набор высоты до отметки семь тысяч метров: вокруг Берлинского кольца противовоздушной обороны заградительные аэростаты, врежешься – костей не соберешь, плюс прожектора, бьющие на шесть километров, плюс зенитки на радиусе в сотню километров... Опять глотнули кислорода. И примолкли, внутренне готовясь к предстоящему. Цель была где-то рядом, совсем рядом, еще немного – и, говоря газетным языком, перед ними появится вражеское логово...

– Вот оно, – облегченно сказал Беркович.

Над горизонтом прямо по курсу появилось бледное зарево... нет, не зарево, зарево бывает от пожаров, а тут разгоралось, разрасталось, ширилось ровное белое сияние, какое возникает ночью над освещенным мирным городом...

Спартак несколько секунд тупо смотрел на этот свет, пока до него наконец не дошло. Ну да, Берлин действительно был освещен!

– Во гады, – сквозь зубы процедил стрелок-радист. – Затемнение ни фига не соблюдают.

– Спасибо бы сказал – нам-то оно и сподручнее будет...

– Тихо, – напряженно скомандовал Спартак. – Снижаемся для захода на цель.

А гигантский город жил своей беззаботной жизнью. Горели уличные фонари, ходили микроскопические трамвайчики, блестела вода в Шпрее, сверкала паутина рельсов вокруг Штеттинского вокзала...

– Что, и здесь нас за своих принимают? – не удержался Черкесов. И нервно хохотнул.

Никто ему не ответил. С такой высоты город был похож на подробную карту, и захочешь – не заблудишься. Вот она, цель: корпуса завода Готлиба – темные крыши административных зданий, столбики заводских труб, аккуратненькие узкоколейки, алюминиевые ангары...

– Мы над объектом, – доложил штурман. И повторил взволнованно: – Мы над объектом!

– Произвести бомбометание, – сдавленно приказал Спартак.

«Господи, помоги...»

Что делает Беркович, он не видел, но представлял себе отчетливо: вот штурман быстро рассчитывает угол прицеливания и снос... устанавливает данные на прицеле... Открывает бомболюки... снимает бомбы с предохранителей...

И нажимает кнопку.

Едва заметно качнулся пол под ногами, и Беркович почти выкрикнул:

– Бомбометание произведено!

С отчаянно колотящимся сердцем Котляревский тут же заложил левый вираж. Две бомбы ЗАБ-100 ухнули вниз, пошел отсчет: сорок, тридцать девять, тридцать восемь...

И точно при счете «ноль» среди заводских строений бесшумно вспухли огненные цветы. А вдалеке, где-то у вокзала, – еще и еще, совсем в другом месте, и огненные реки хлынули на Берлин!

– Есть! – заорал Черкесов так, что зафонил гетеродин в наушниках. – Получайте!

Спартак вроде бы тоже что-то орал в полном восторге – он не помнил. И штурман вопил, бессвязно, победно: напряжение последних минут требовало эмоциональной разрядки.

– Сделали! Всем шампанского!

– На хрен шампанское! Коньяка!

– Шила!

– И по Звезде Героя! Каждому!

– Ур-р-ра!!!

...Но эйфория накатила – и столь же быстро исчезла, оставив после себя першение в горле и чувство небывалого облегчения. Будто, говоря банально, гора с плеч свалилась.

Все удалось. Операция завершена успешно. Приказ выполнен. Враг поражен в самое сердце...

(Звучит банально? Ну, если вам нравятся более циничные выражения, то получите: испытанное после сброса бомб ощущение было сродни мощнейшему оргазму. И нечего ухмыляться. Равно как и морщиться.)

Теперь дело за малым: унести ноги и целыми вернуться домой.

– Уходим!..

Что именно произошло через минуту, Котляревский сообразил не сразу. Просто почудилось, что в глазах потемнело – то ли от ора, то ли от бурного выброса адреналина в кровь... Но – нет. Оказалось, это весь город практически разом погрузился в темноту, будто повернули гигантский рубильник. Выключились все фонари, лампы и прочее освещение витрин и штрассе – и на фоне охватившего Берлин мрака костры, вспыхнувшие на месте бомбовых разрывов, стали видны вовсе уж отчетливо...

А потом ночное небо тут и там прорезали прожекторы, десятки прожекторов, заметались, зашарили жадно в поисках добычи.

Надо отдать немцам должное: мигом сообразили, педанты фиговы, что к чему, и немедля приняли противовоздушные меры... И небо стало адом. Представить себе это невозможно, это надо видеть и прочувствовать на собственной шкуре – что такое зенитный отстрел. Когда сотни снарядов, оставляя за собой трассирующий след, взмывают в ночную тьму и взрываются хаотично, обращаясь в клубы белесого дыма, а за ними уже летят следующие, и взрывы везде, повсеместно, со всех сторон – слева, справа, над машиной, под, сзади и прямо по курсу. Будто находишься в самом центре первомайского салюта... красиво, да, вот только каждый – каждый! – из снарядов может разнести тебя в клочья.