Текст книги "Сибирь и сибиряки. Тайны русских конкистадоров"

Это стало нешуточной сенсацией в научном мире и помогло наконец найти ответ на кое-какие, долгое время остававшиеся загадкой вопросы. О плаваниях русских мореходов XVII века даже тогда было известно очень мало, разве что о самых известных вроде путешествия Семена Дежнева, первым прошедшего тот пролив, что впоследствии стал именоваться Беринговым, – за сто лет до Беринга, в 1648 году. Экспедиция Беринга, продолжавшаяся десять лет, по полному праву именуется еще Великой Северной экспедицией (1733–1743). Предприятие и в самом деле было грандиозное: несколько немаленьких кораблей, десять лейтенантов военного флота, пять профессоров и академиков, кроме матросов, еще геодезисты, иеромонахи, художники, рудознатцы – общим количеством пятьсот человек. Корабли Беринга обследовали, описали и нанесли на карты все северное морское побережье от Архангельска до Берингова пролива, вышли в Тихий океан, где открыли несколько островов, подплывали к Аляске. Однако задолго до Беринга появились русские карты, на которых тот же Таймыр был обозначен довольно точно. До находок Линника объяснения этому не было.

Но мы, кажется, забежали вперед…

Русские шли и шли «встречь солнцу». В 1619 году был основан Енисейский острог (сейчас – Енисейск, в двухстах с лишним километрах севернее Красноярска), в 1628 году – Красноярский (будущий Красноярск). Уже в 1639 году томский казачий десятник (по другим сведениям, и вовсе рядовой казак) Иван Москвитин с небольшим отрядом вышел к тихоокеанскому побережью, построил небольшой кораблик, плавал по морю и открыл Шантарские острова.

ВСЁ! Пределы Сибири были достигнуты. Именно Сибири. Вплоть до самого конца XIX века Сибирью именовались все территории за Уралом, от Камня до Тихого океана. Да вдобавок административно в состав Сибири входили и обширные земли в Средней Азии (ныне – территория Казахстана). Только в первые годы царствования Николая II было проведено «размежевание»: в отдельные административные единицы выделили среднеазиатские территории, Сибирью теперь стали земли от Уральского хребта до Байкала, появилось понятие «Да́льний Восток», на территории которого создали несколько отдельных губерний – как и в Забайкалье (Даурия).

Оставались, можно сказать, дела второстепенные, уже не связанные с крупными географическими открытиями: русские стали осваивать Приамурье и Камчатку, где получили кое-какую информацию об Аляске. Больше всего хлопот было с чукчами – ничуть не похожими на комических персонажей современных анекдотов. Тогдашние чукчи были умелыми и опасными бойцами. Полностью контроль над Чукоткой русским удалось установить только в первой трети XIX века – а до того они, несмотря на огнестрельное оружие, понесли от чукчей несколько серьезных поражений. История Забайкалья, Приамурья, Камчатки и Чукотки – тема интереснейшая, но она потребовала бы отдельной книги, а то и двух. Поэтому рамки нашего повествования будут ограничены нынешними пределами Сибири – от Урала до Байкала.

Однако прежде чем продолжать рассказ о Сибири и сибиряках, следует, думается мне, окончательно прояснить вопрос, достаточно важный: чем было занятие русскими Сибири?

Некоторые полагают – чистой воды завоеванием. Эта точка зрения получила развитие во времена угара перестройки, не к ночи будь помянута, когда изрядно поубавившаяся ныне числом, обнищавшая и притихшая «российская интеллигенция» являла собой многочисленную и горластую ораву, нужно признать, какое-то время имевшую сильное влияние на умы (коего, слава Богу, нынче лишилась). Именно тогда иные персонажи (которым бы стать объектом пристального внимания медиков) во всю глотку вопили о «завоевании», необходимости для русских «покаяться» перед коренными народами Сибири, которых «русские колонизаторы» не одно столетие безжалостно угнетали. Бывало и почище: в свое время не в уютной палате психдиспансера, а в многотиражных газетах оглашалась очередная «сверхценная идея» – русским, изволите ли видеть, следует немедленно уйти из Хакасии, оставив ее «коренному населению». Было такое, помню… Я, конечно, не психиатр, но признать эту идею шизофренической может и непрофессионал. Достаточно ознакомиться с сухими статистическими данными: в то время хакасы составляли только двенадцать процентов населения тогдашней Хакасской автономной области. Все остальное население было славянским. В нынешней Республике Хакасия процент хакасов повысился, но ненамного…

Итак, безусловно, схватки, бои, а то и самые настоящие сражения с местным населением по мере продвижения русских «встречь солнцу» и в самом деле случались. Отрицать это смешно и глупо. Однако сопротивление местных народов и племен, в общем, не имело ничего общего с «национально-освободительной борьбой», о которой я все время пишу в чисто ироническом ключе, имея на то веские причины. Поводы были сплошь и рядом совсем другими. О них я подробнее расскажу чуть позже, а пока что – парочка интересных примеров.

Как-то так вышло, что самым яростным и непримиримым «борцом с колонизаторами» оказался не «местный», а человек в Сибири пришлый – хан Кучум, с приходом русских лишившийся и своего «трона», который добыл агрессией и убийством законных правителей, и немалых доходов. Что ему оставалось? Браться за оружие и драться с «колонизаторами» до последнего издыхания…

Серьезные бои в свое время пришлось выдержать и с якутами – они уже освоили и добычу железа из руды, и кузнечное дело, так что на русские отряды неслась в атаку конница в железных доспехах, и даже кони у них были защищены железными пластинами, словно у европейских средневековых рыцарей. Однако не стоит думать, будто якуты защищали свои исконные земли. «Исконными» они не были ни при какой погоде. В те времена якуты в местах своего нынешнего обитания обосновались буквально несколько десятилетий назад, придя с востока и потеснив на запад прежних хозяев этих мест, эвенков и эвенов. Которые, не подлежит сомнению, в прошлом сами кого-то вытеснили.

Такие дела. Между прочим, эвенки затаили обиду всерьез и надолго. Даже сегодня, доведись вам разговаривать с ними о якутах, наслушаетесь немало нецензурщины. Память у азиатов долгая. В эвенкийском фольклоре немало отведено места притчам и сказкам, в которых якуты выступают в роли исключительно отрицательных супостатов. Хитрый, коварный и корыстолюбивый якут (эвенкийский «жидомасон») только тем и занят, что всячески облапошивает и обжуливает чистых душою, простодушных эвенков, живущих в гармонии с природой. Так-то…

С другой стороны, неправы и те, кто умиленно толкует, будто продвижение русских в Сибирь было исключительно мирным «освоением»: ни одна пищаль не выпалила, ни одна стрела не сорвалась с тетивы, местные встречали гостей хлебом-солью, песнями-плясками и ковшами браги. Обе крайности нисколько не согласуются с суровой исторической правдой. Где-то и в самом деле происходили довольно кровопролитные бои – а где-то в русское подданство переходили абсолютно добровольно, никого не приходилось пугать даже перочинным ножиком.

Причины насквозь житейские. Вот вам «князь» Тоян, обитавший у реки Томи. Едва поблизости появились русские, Тоян не просто запросился в русское подданство – самолично съездил с челобитной в Москву (что по тем временам было нешуточным путешествием). Потом помог русским поставить Томский острог, вообще сотрудничал так активно, что как персона крайне дружественная с немалыми заслугами перед новой властью был полностью освобожден от ясака.

Мотивы такого поведения лежат на поверхности. «Подданных» обоего пола и всех возрастов у Тояна было человек триста, не больше. Гораздо более сильные соседи «князя» не раз били-грабили – и в конце концов могли «разъяснить» по полной программе. Как только появились русские, Тоян моментально оценил ситуацию – и отныне мог показывать всем соседям язык, пребывая под защитой русских пищалей и сабель. Человек был наделен немалой житейской практичностью…

Другой пример, не менее многозначительный. Татарские племена, обитавшие в окрестностях острога Красный Яр, давно уже платили дань не только другим племенам, известным как «енисейские киргизы», но и джунгарскому хану. Дань составляла десять соболей с человека в год и десятую часть скота, опять-таки ежегодно. Кроме того, данники обязаны были по первому требованию снабжать ханских людей подводами, продуктами и проводниками, в качестве загонщиков участвовать в ханских охотах, ходить на войну, когда хану вздумается повоевать с соседями (а такое желание ему приходило в голову довольно часто). Мало того: время от времени джунгары вместе с енисейскими киргизами устраивали на своих данников набеги, брали что захочется и сколько захочется, угоняли в рабство, убивали. В фольклоре живших столь невесело племен сохранились упоминания о таких грабежах с добавлением: «Кровь по коленам коней текла».

Тут пришли русские и предложили свой вариант налоговых ставок: одна шкурка с человека в год. И все. Взамен – защита от любого грабителя. Я даже не буду упоминать, какой выбор сделали местные – думаю, и так ясно…

Будь возмущение против пришельцев массовым, всеобщим, а войны – долгими, «бледнолицых» попросту победили бы числом. Уже в 1693 году местные племена, обитавшие в степях близ озера Семискуль в Западной Сибири, до последнего человека перебили отряд дворянина Василия Шульгина, у которого было несколько сотен стрельцов…

Противник часто попадался серьезный. Не только якуты, но и буряты воевали верхом, в железных доспехах – и подраться любили, отточив воинское мастерство в многочисленных набегах на соседей. По донесениям казаков в Москву, буряты порой посылали им вызов на бой: «звали де их, служивых людей, к себе биться». Просто так, из молодецкой удали. Как сказал Портос: «Я дерусь просто потому, что дерусь».

Эвенки, давно уже мирно кочующие по потаенным местам со своими оленями, в XVII веке на нынешних походили мало. У них была конница, дравшаяся в железных и костяных доспехах, были хорошие лучники. Имелось свое, национальное, довольно жутковатое орудие – пальма. Сейчас она, гораздо более короткая, используется главным образом вместо топора, а когда-то… Древко в человеческий рост, к которому прикреплено нечто вроде широкого, отменно наточенного ножа длиной поболее полуметра. В умелых руках – оружие смертоносное, пригодное, в отличие от тяжеленных стрелецких бердышей, для нанесения как колющих, так и рубящих ударов. Мне приходилось держать в руках и бердыш XVII века (уже без древка), и пальму гораздо более позднего производства, но сработанную по стандартам боевого оружия XVII века. Так что их боевые качества могу оценивать не теоретически.

Безусловно, не стоит иронизировать над костяными панцирями и шлемами. Сработанные на совесть из толстых пластин кости (или распиленных конских копыт), они служили неплохой зашитой от тогдашнего холодного оружия, особенно от стрел – ну разве что стрела угодит в щель меж пластинами. Между прочим, у многих народностей стрелы были отравленными. Никаких хитрых зелий варить для этого не следовало, обходились незатейливыми, но эффективными подручными средствами. Наиболее распространенный способ был прост: рыбу клали на солнышке, чтобы сгнила и полуразложилась. Перед походом эту неаппетитную падаль крошили на куски и клали их в берестяные коробочки, которые привязывали к поясу: своеобразные подсумки. Непосредственно перед боем наконечники стрел как следует вымазывали в этой вонючей гадости. При попадании яда в человеческий организм заражение крови или гангрена были гарантированы.

Казаки и стрельцы, у которых со средствами защиты обстояло не лучшим образом, при первой возможности старались обзавестись трофейными «куяками» – якутскими, бурятскими и эвенкийскими кожаными или суконными кафтанами с нашитыми на них железными пластинами. Однако столь же усердно добывали при первой возможности и «куяки костяные», а уж тем более пальмы.

Одним словом, у русских хватало в Сибири серьезных и хорошо вооруженных врагов. Однако со временем с большинством из них удалось наладить мирные отношения – не столько применением военной силы, сколько благодаря вполне мирным экономическим причинам.

Торговать с русскими оказалось гораздо выгоднее, чем воевать. Страшным дефицитом для местного населения были зерно, мука и все, что производилось из железа. «Бухарские купцы» (как тогда скопом именовали всех торговых людей из Средней Азии, Китая и Индии) покрыть этот дефицит не могли – зато это в состоянии были сделать русские. Сам собой встал жизненно важный вопрос: если перерезать русских поголовно, кто будет привозить товары?

Так что началась активная торговля. Денег в виде монет у местного населения не водилось, зато имелись меха, тогдашняя твердая валюта. Русские железные изделия охотно покупали (точнее, выменивали на меха) и те, кто имел свои рудники, плавильные печи и кузницы: котлы, ножи и прочие изделия, необходимые в хозяйстве, оказалось, дешевле покупать у русских, чем производить самим.

Со временем местные пристрастились и к чаю, который русские в немалых количествах стали завозить из Китая. А там и к табаку. Курение табака – привычка, безусловно, вредная (ханжески отметил автор, загасив в пепельнице очередной окурок), но крайне прилипчивая. Искоренить ее полностью не удавалось никому и никогда, ни в одной стране, какие бы суровые меры ни применялись. Были времена, когда при царе Алексее Михайловиче применялись серьезные наказания за курение, вплоть до смертной казни – однако курильщиков это не останавливало, тем более в Сибири, где крепкой власти очень долго не было.

(Вот кстати. До сих пор – редко, к счастью – попадаются авторы, которые на полном серьезе пишут, что русские в XVII веке будто бы пили табачный настой. Чушь совершеннейшая. Я сам, понятно, этаким питьем в жизни не грешил и не знаю ни одного человека, который бы его отпробовал. И так ясно, что на вкус этакий напиток был бы омерзительным, причем не давал ни малейшего опьяняющего действия. В чем тут дело? Да попросту невеликие знатоки истории, наткнувшись в старинных текстах на выражение «пить табак», искренне верили, что речь и в самом деле идет о питье. Вот и недрогнувшей рукой выводили байки про табачный настой. Меж тем «пить табак» как раз и означало курить. Гораздо позже иные оборотистые элементы для крепости добавляли в самогон табак – естественно, не в тот, что пили сами, а в тот, которым торговали, – но это уже другая история…)

Кроме торговли, огромную роль в налаживании мирных отношений сыграло другое. Когда в Сибири довольно быстро вслед за казаками, рыбаками и охотниками появились русские крестьяне, «севшие» на землю, от них очень быстро переняли и хлебопашество, и огородничество якуты, буряты и предки нынешних хакасов. Для последних, начавших ставить свои деревни-аалы, и оседлая жизнь, и земледелие были возвращением к истокам. В Средневековье у них было сильное государство. В знаменитом Минусинском музее сейчас можно увидеть рисунок – археологическую реконструкцию дворца. Огромная и красивая резиденция правителя-кагана давала сто очков вперед тогдашним западноевропейским рыцарским и королевским замкам, да и русским кремлям тоже. Жители каганата были оседлыми: они выплавляли железо и сеяли зерно. Создали обширную сеть оросительных каналов, семьсот лет пребывавшую в запустении, но все же сохранившуюся настолько хорошо, что уже в годы Советской власти, восстановив ее в прежнем виде, использовали для орошения полей сибирские колхозники. Только нашествие Чингисхана превратило жителей государства в кочевников-скотоводов – каковыми часть их потомков и осталась (собственно, полукочевниками – они тоже строили деревни), а часть занялась хлебопашеством. К тому же местные переняли и многие русские старинные обряды: разбрасывали по полям яичную скорлупу (считалось, что урожай от этого будет выше) и при уборке хлеба оставляли на поле так называемые «зажинки» – пучки колосьев. Кроме того, местные переняли от русских и их методы содержания скота – частенько теперь большую часть года содержавшегося в стойлах, где скотину кормили накошенным сеном (тоже перенято у русских). Все это резко снизило военную активность местных народностей: во все времена и во всех странах крестьянина, прочно сидящего на земле, на войну можно вытащить только суровой мобилизацией – и очень трудно увести в грабительский набег.

По каким-то загадочным особенностям национального характера на землю так никогда не сели ни эвенки, ни родственные им эвены. Какое-то время они оставались серьезным противником русских. Именно они в 1635 году сожгли Охотский острожек и докучали так, что немногочисленный казачий отряд вынужден был уйти восвояси, отписав в Москву: «Жить-де на Охоте от иноземцев не под силу». Кстати, иные народы сами ставили самые настоящие укрепленные остроги, которые русским приходилось брать по всем правилам тогдашнего военного искусства: возводя осадные башни, откуда можно было простреливать всю территорию укрепления, катя перед собой при штурме деревянные щиты на колесиках и т. д. Правда, со временем и эвенки, и эвены воинственный дух как-то незаметно утратили, от коневодства отказались полностью – и стали кочевниками-оленеводами, уже совершенно мирными.

Поговорим теперь о преинтереснейшей вещи под названием «сибирский характер», безусловно, существующей в реальности.

Глава 7. Жизнь на грешной земле. Сибиряки

Еще в прошлом столетии один сибирский поэт написал:

 
Не обижай сибиряка –
ведь у него в кармане нож,
и он на русского похож,
как барс похож на барсука…
 

Ну, предположим, насчет барса и барсука – все же поэтическое преувеличение, пижонство или, выражаясь более современным жаргоном, понты (поэт был известен как изрядный приколист). Однако зафиксировано и в самом деле имевшее место резкое различие меж «русским» и «сибирским» характерами. Примерно такое же, как меж жителями первых тринадцати штатов, положивших начало США (территории благоустроенные, спокойные, располагавшие всеми прелестями тогдашней цивилизации), и обитателями «подвижной границы», и по нужде не ходившими без револьвера или винчестера. Тут, разумеется, не понты, а вполне разумная предосторожность: мог неожиданно нагрянуть и зверь (в американских лесах тогда обитало немало медведей, их и сейчас в глуши достаточно), а то еще хуже, «немирные», как выразились бы в Сибири, индейцы. Краснокожие любили и пограбить фермы дочиста, и снять с владельцев скальпы, и не торопясь, со вкусом изнасиловать их жен и дочек – сплошь и рядом не в ответ на «коварство бледнолицых», а согласно традициям, по которым ходили в лихие набеги не только на белых, но и друг на друга, в точности как сибирские народы. (Кстати, интересная подробность – в Новгороде долго существовала традиция, прямо-таки повторявшая в точности обычаи иных кавказских народов. Каждый юноша просто обязан был поучаствовать хотя бы в одном походе ушкуйников. Без этого он не считался полноценным мужчиной – и земляки не уважали, и девки отказывали. С этим обычаем покончила только Москва, согласно старой поговорке вломившая новгородской вольности ума через задние ворота.)

Довольно быстро, еще в XVI веке, вслед за «воинскими людьми» двинулись и «гражданские», в первую очередь промышленники – так тогда называли не тех, кто оборудовал заводы и рудники, а тех, кто промышлял зверя, в первую очередь пушного. Разумеется, это были не одиночки – одиночки в сибирских условиях имели сто шансов из ста пропасть без вести. Промышленники объединялись в артели – от десяти до сорока и более человек, со строгой дисциплиной, выборным главой, пользовавшимся непререкаемым авторитетом. Иначе было просто не выжить. «Промышляли» главным образом соболя, иногда чернобурую лису – менее ценный мех не окупал расходов (это в следующем столетии взялись и за белку). В отличие от «коренных», стрелявших соболей исключительно из луков, русские использовали сети (ими окружали дерево, на котором замечали соболя) или «кулемы» – ловушки с приманкой, где неосмотрительного обладателя ценной шкурки до смерти прихлопывало тяжелой доской. Порой действовали и «по иноземческому обычаю»: с помощью уже тогда появившихся обученных собак выискивали сидевшего на дереве соболя и били его из луков (так, чтобы не попортить шкурку, каковую изрядно попортила бы тогдашняя ружейная пуля, а дробь появилась гораздо позже). Промысел начинали осенью и заканчивали весной – потом артель, на время охоты разделявшаяся на охотников-одиночек, собиралась в полном составе, шкурки выделывали, разбирали по сортам и связывали «сороками»: «Лучший зверь к лучшему, середний к середнему, а худой к худому». Отдельно хранили соболей «высшего качества».

Промысел этот напоминал игру в рулетку – можно было и остаться ни с чем, можно было и обогатиться. Кому как повезет. Зато при удаче прибыль могла выйти не просто хорошая – прямо-таки сказочная. Среди множества сохранившихся старых сибирских документов есть и «торговое соглашение», по которому атаман Семен Дежнев, тот самый знаменитый первопроходец, собираясь поехать в Москву, купил у «промышленного человека» тринадцать собольих шкурок, заплатив за каждую по алтыну. Алтын – это три копейки серебром, в те времена вполне достаточная сумма, чтобы пропитаться день. Таковы были внутренние сибирские цены – а вот по ту сторону Хребта соболиная шкурка уже стоила, в зависимости от качества, от 20 до 200 рублей. Во времена расцвета соболиной охоты средняя добыча на одного охотника за сезон составляла от 50 до 250 шкурок. Таким образом, даже если считать, что охотничья добыча не превышала «нижнюю планку», а шкурки были третьесортные, можно было «наварить» не менее тысячи рублей, для тех времен деньги очень приличные.

Доходы резко упали только к концу XVII века – тогда и понятия не имели о термине «экологическое равновесие». Соболя изрядно повыбили, так что, по подсчетам историков, более половины промышленников оставались с пустыми руками. Когда власти спохватились, вышел даже царский указ о запрете охоты на соболя – однако полностью он не выполнялся, охота продолжалась и в XX столетии – вот только масштабы и доходы были уже далеко не прежние. А впрочем, за шкурку алтайской чернобурой лисицы высокого качества и во второй половине XIX века платили 150–200 рублей, опять-таки деньги серьезные.

Быстро началась и охота на «мясную» дичь, в том числе птицу – не для собственного употребления, а на продажу. В сибирских острогах, понемногу становившихся городами, торговали медвежатиной и олениной, зайчатиной, разнообразной птицей. Тех же рябчиков, в Сибири стоивших сущие копейки за дюжину, возами отправляли зимой в Россию, где в хороших ресторанах они уже считались деликатесом и обходились клиентам недешево. Такое положение сохранялось до самой революции.

На втором месте после промышленников стояли рыбаки, опять-таки объединявшиеся в артели. Тогдашние рыбные богатства сибирских рек были прямо-таки сказочными, причем долго на первом месте стояли лишь самые ценные породы – севрюга, стерлядь, осетр, семга, нельма, горбуша (еще лет сорок назад на Таймыре щуку и налима просто-напросто не считали за рыбу – и, если они попадались на крючок, выбрасывали обратно в воду). Торговали рыбой не только поштучно и ведрами – бочонками и целыми возами. Соленая, сушеная, вяленая, по неизвестному в России сибирскому методу сваренная в рыбьем жире. Попавший в Сибирь во второй половине XVII века иностранный путешественник, немало поездивший по белу свету, писал, что таких рыбных рынков он не видел ни в одной стране. Рыбы было столько, что при недостатке хлеба лепешки пекли из толченой сухой рыбы и икры. Ну и, разумеется, по «зимнику» рыбу высших сортов возами и караванами отправляли в Россию.

Как водится, очень скоро нахлынули купцы, привозившие всевозможные железные изделия, разнообразные продукты, готовую одежду и обувь, дорогие и дешевые ткани, мыло, оружие, украшения, в том числе имевшие несколько десятков лет большой спрос у местного населения хрустальные и бисерные бусы. Иконы, книги, топоры, воск и писчую бумагу… Всего не перечислишь. Прибыль торговых людей составляла в XVII веке от 25 до 400 процентов.

И наконец, довольно скоро появились и хлеборобы – зерно в Сибири, как уже говорилось, долго было дефицитом, а пригодных для земледелия мест имелось немало.

Вся вышеперечисленная публика (а также военный народ) очень долго жила, как стали говорить в конце прошлого века, не по закону, а по понятиям. В точности как американцы, осваивавшие Дикий Запад. Проистекало это, и в Сибири, и в Штатах, не от тяги к непослушанию, а оттого, что на огромных территориях просто-напросто не существовало ни государственных чиновников, ни законов, ни сил правопорядка – а там, где они в зачатке имелись, были настолько слабыми, что полагаться на них не следовало. Все жизненные коллизии приходилось решать собственными силами. В России роль узды играл не только сильный государственный аппарат, но и власть помещиков, а вот в Сибири крепостного права не знали никогда. К тому же значительную часть осваивавших Сибирь составляли поморы с Русского Севера, опять-таки не знавшие ни помещиков, ни крепостного права (позже именно они и составят подавляющее большинство русского населения Аляски и Калифорнии). Все это, вместе взятое, и привело к тому, что достаточно быстро выработался сибирский характер – дерзкий, вольнолюбивый, когда не спешили «ломать шапку» перед любыми властями и во всем полагались только на себя – как и американцы, чихавшие на «этих парней из Вашингтона».

Уже в сороковых годах XIX века история зафиксировала крайне интересный случай, прекрасно иллюстрирующий сибирские нравы. Недавно назначенный (переведенный из России) губернатор Енисейской губернии (нынешнего Красноярского края) отправился с инспекционной поездкой осматривать вверенные ему территории. В одном из городов он заговорил с местными жителями, с их точки зрения, непозволительно хамски, как привык в России. Типа: «Как стоите, быдло? Шапки снять!» Реакция горожан была моментальной и жесткой. Обошлось без крови, но казакам из губернаторского эскорта чувствительно начистили морду лица и искупали в протекавшей тут же реке. Самого губернатора пальцем не тронули, вполне возможно, из уважения к занимаемому посту – но изрядно повертели у него перед носом кулаками и простыми русскими словами растолковали, что тут ему не Россия и базар следует фильтровать. В России подобные выходки непременно кончились бы посылкой воинской команды и всеобщей поркой, а вот сибирякам совершенно сошло с рук. Губернатор не стал предпринимать ответных мер и в высшие инстанции жалобы не посылал – видимо, понял, куда попал, и в дальнейшем держался уже иначе, пальцев не гнул и базар фильтровал…

Изучая сибирскую историю, приходишь к выводу, что огромную роль в формировании сибирского характера сыграл как раз XVII век, веселое и бурное время, когда большей частью «по понятиям» здесь жили и низы, и верхи, то бишь немногочисленные власть имущие.

От Урала до Байкала еще существовало некое подобие государственного аппарата – по городам сели воеводы, в теории располагавшие всей полнотой власти, а на практике не имевшие технической возможности ее употребить. За Байкалом и того не было буквально до конца века – а потому для описания тамошней обстановки сам собой на язык наворачивается термин «махновщина», отнюдь не притянутый за уши…

Атаманы-первопроходцы в тех краях не только воевали с местными, порой отнюдь не горевшими желанием становиться чьими-то подданными и налогоплательщиками, но частенько схватывались меж собой ради выяснения самого насущного вопроса: кто именно будет «крышевать» те народы, которые удалось «объясачить»? Хорошо еще, что такие драки происходили без применения холодного и огнестрельного оружия, все ограничивалось доброй дракой на кулаках, чем «стрелки» XVII века выгодно отличались от тех, каких хватало в наши «лихие девяностые». Однако атаманы-первопроходцы, чьи имена сейчас значатся на географических картах и с уважением поминаются в научных трудах и энциклопедиях, вели себя как заправские рэкетиры: время было такое, нравы незатейливые…

Семен Дежнев со товарищи нагрянул в места, где уже собирал ясак атаман Власьев, и потребовал долю. Ему не без резона ответили, что не намерены делиться со шпаной, пришедшей на готовенькое. Начался веселый кулачный бой. Обладавшие немалым численным преимуществом власьевцы дежневцев без особого труда победили, загнали на их суденышки и посоветовали убираться подобру-поздорову. Потом Дежнев и Власьев как-то помирились, пошли собирать ясак вместе. Однако нагрянул главный забайкальский «отморозок» Михаил Стадухин и, опять-таки пользуясь численным превосходством, одолел тех и других, отобрав у них меха до последнего «хвоста». Жаловаться было некуда и некому – да «правильный пацан» жаловаться и не будет. В конце концов, потенциальных налогоплательщиков, не охваченных отеческой заботой атаманов-молодцов, оставалось еще немало, можно наверстать упущенное в другом месте…

На Амуре дела обстояли еще веселее. Атаман Хабаров не только собирал ясак с местных дауров, но еще и брал заложников – вернее, главным образом заложниц, с которыми обходился незатейливо, как и следует ждать от изголодавшегося по женскому полу здорового мужика. Дауры отчего-то очень обижались и несколько раз пытались Хабарова прикончить, но это им так и не удалось. Зато часть его отряда решила довести вольности до логического конца: бравые парни сбежали на трех суденышках, быстренько срубили в неосвоенных местах острожек и принялись было собирать ясак с окрестных гиляков (сейчас известных под именем нивхов). Гиляки кряхтели, но платили. Решив восстановить дисциплину «подручными средствами», Хабаров с оставшимися у него людьми нагрянул туда, где обосновались беглецы, обстрелял острожек из имевшихся у него «соколов», взял штурмом и велел всех дезертиров безжалостно драть батогами.

Ну а попутно все вышеназванные и многие другие предводители казачьих отрядов совершали географические открытия, и нешуточные. Говорю это без малейшей иронии. Дежнев первым из русских прошел пролив, отделяющий Азию от Америки (правда, историки подозревают, что у него были предшественники, но надежных следов так и не удалось отыскать). Михаил Стадухин первым из русских обследовал побережье Охотского моря (еще безымянного) и залив, впоследствии названный именем Шелихова – путешественника уже XVIII века. Его брат Тарас первым проложил водный путь по Лене вдоль побережья Северного Ледовитого океана на Колыму. Василий Поярков первым достиг устья Амура и изучил Приамурье.