Текст книги "Иван Грозный. Кровавый поэт"

Глава шестая. Самодержец всероссийский

16 января 1547 г., в Успенском соборе, Иван Васильевич был с превеликой торжественностью «венчан на царство» – этот весьма почетный титул, прежде применявшийся к византийским императорам и ханам Золотой Орды, теперь станет наследственным и постоянным. Московская Русь отныне становилась другим государством – не просто «великим княжеством», а чем-то гораздо большим, равным по положению европейским королевствам. Если сравнить страну с отдельным человеком, это было чем-то вроде производства полковника в генералы, то есть переход на качественно иную ступень…

В то же время это была не просто церемония, не просто присвоение более высокого звания. Все обстояло гораздо сложнее. Царь Иван Васильевич становился сакральной, священной фигурой, с этого момента получая самодержавную власть над «обычными» людьми, всеми без исключения, от последнего холопа до многочисленных Рюриковичей.

Разумеется, это никак нельзя считать единоличным замыслом Ивана «сосредоточить в своих руках неограниченную власть».

Венчание на царство было следствием обширной, детально проработанной программы, разработанной церковными деятелями под руководством и при активнейшем участии митрополита Московского и всея Руси Макария.

Вообще Макарий играл огромную роль в царствование Грозного – не зря в своих указах царь не раз поминает «отца нашего Макария».

Согласно теории Макария, русский царь становился своего рода «верховным арбитром», который в силу титула и положения возвышается над всеми своими подданными, которых в случае необходимости имеет право карать, как ему будет угодно. Потому что все остальные – лишь подданные, обязанные повиноваться монарху, обладающему «божественными правами» на власть.

Именно в этой программе, а не в каких-то личных качествах или недостатках Грозного и кроется суть последующих событий, когда на плаху отправлялись самые знатные, когда пылали целые города, уличенные в измене. Иван Грозный правил железной рукой не по собственной крутости, а еще и потому, что с полным на то основанием считал, что он вправе поступать именно так, поскольку получил на то одобрение церкви. Это обстоятельство просто необходимо учитывать – вместо того чтобы с заламыванием рук причитать о «тиранстве». Не было никакого «тиранства». Было теоретическое обоснование именно такой системы власти, концепция, программа, если хотите, идеология…

И уж ни капли не было в этом ни «исконно русского варварства», ни «отсталости». Наоборот, скорее уж Макарий и его коллеги по разработке программы догоняли Европу, от которой изрядно отстали в теоретическом плане. Давным-давно, сотни лет именно «божественным правом» объяснялась харизма, сакральность, обосновывавшие королевскую власть во Франции. Макарий ссылался на легенду о «шапке Мономаха», коронационном головном уборе византийских императоров, якобы врученном ими Владимиру Мономаху (на самом деле эта шапка представляет собой ордынский ханский «венец», разве что увенчанный крестом). Однако во Франции уже много веков существовала легенда, что во времена франкского короля Хлодвига голубь принес с небес сосуд с божественным миро, которым и совершил миропомазание первого короля, имевшего отныне божественные права, поднимающие его над всеми прочими. Этот сосуд, кстати, хранился во Франции до времен революции – потом какой-то интеллигентствующий ублюдок его разбил принародно в знак отказа от прежних «суеверий», но кончил он плохо: сошел с ума и загнал себе пулю в лоб…

Митрополит Московский и всея Руси Макарий. Икона XX в.

Точно так же «божественным правом» обладали и английские короли – и все прочие, без малейшего исключения. Поэтому ни о каком русском варварстве и речи нет – Русь просто-напросто подтягивалась на европейский уровень теории монархизма.

Если обратиться к опыту «бастиона демократии», то бишь Англии, то непременно нужно упомянуть, что десятилетия спустя после провозглашения на Руси доктрины самодержавия, полного и окончательного, ничем не стесненного, английский философ Томас Гоббс (1588–1679) написал книгу «Левиафан», в которой высказывал практически те же мысли, что и Макарий со товарищи – государство как таковое обладает всеми правами, присущими человеку в «естественном состоянии», а поскольку таковые права человека безграничны, то, в свою очередь, безграничны и права государства. Государственная власть превыше всего, и подчинение этой власти со стороны отдельных людей должно быть безусловным. И совершенно неважно, кто именно является олицетворением безграничной власти государства над подданными – несколько человек или один-единственный монарх. Чтобы обеспечить мир и безопасность гражданам, государственная власть (то есть монарх) должна стоять выше всех законов – поскольку именно она законы и издает. А также не обязана подлежать какому бы то ни было суду или контролю.

Это практически те же самые тезисы, которые церковь разработала для Ивана Васильевича и которым он следовал всю свою последующую жизнь…

Хотя Гоббс и трудился на «родине парламентаризма», отношение к серьезной роли парламента у него было явно отрицательное. «Там, где уже учреждена верховная власть (король. – А. Б), может быть учреждено другое представительство того же народа лишь для определенных частных целей, ограниченных сувереном». Мотивы Гоббс тут же приводит: «В противном случае это означало бы, что учреждены два суверена… что в случае их несогласия между собой по необходимости привело бы к разделению той власти, которая (если люди хотят жить в мире) должна быть неделимой, и тем довело бы людскую толпу до состояния войны».

Именно Гоббс тогда же высмотрел слабое место парламентской системы: «В монархии имеется следующее неудобство, а именно: какой-нибудь подданный может быть властью одного человека лишен всего своего имущества в целях обогащения какого-нибудь фаворита или льстеца. И я признаю, что это большое и неизбежное неудобство. Однако то же самое может случиться и там, где верховная власть принадлежит собранию; ибо власть такого собрания одинакова с властью монархов; члены такого собрания могут поддаться дурным советам и быть введенными в соблазн ораторами, как монарх льстецами, и взаимной лестью они могут поощрять друг у друга корыстолюбие и честолюбие. И между тем как монархи имеют немногих фаворитов, а покровительствовать они могут своим собственным родственникам, фавориты собрания многочисленны, а родственники всех его членов значительно многочисленнее, чем родственники любого монарха… фавориты верховного собрания, хотя и имеют большую власть вредить, обладают очень малой властью спасать…»

Эти мысли Гоббса блестяще и не раз подтвердились в последующие столетия, когда обладающие верховной властью «собрания» пролили столько крови, совершили столько злоупотреблений и принесли столько бед тем странам, где имели несчастье функционировать, сколько и не снилось самому разнузданному тирану в короне. Достаточно вспомнить французский революционный террор, никчемную деятельность российской Государственной думы, обрушившей страну в Февраль, а потом и в Октябрь, а также «верховные собрания» последних лет существования СССР…

Ну, и наконец, нелишним будет напомнить, что именно у Гоббса Карл Маркс заимствовал знаменитый тезис о том, что «свобода есть осознанная необходимость». В общем, я категорически рекомендую труд Гоббса к прочтению – тогда, надеюсь, меньше будет разглагольствований о «тиранстве» Грозного и «исконном российском варварстве»…

Буквально сразу же после венчания на царство молодой царь собрался жениться. Дело тут было не только в естественных стремлениях молодого человека. Испокон веков на Руси считалось, что подлинное совершеннолетие наступает не по достижении определенного возраста, а лишь после женитьбы (каковая может последовать даже раньше формального совершеннолетия по возрасту). Холостой человек считался вроде даже и не вполне полноценным. Даже в двадцатом (!) столетии, перед революцией, неженатый крестьянин, каким бы он ни был справным, хозяйственным, толковым, не имел права голоса в общине, подвергался многим существенным ограничениям…

Вслед за гонцами, развозившими по стране известие о венчании на царство, помчались другие, везущие «сватьи грамоты», адресованные всему русскому дворянству. Сообщалось в них следующее: «Когда к вам эта наша грамота придет и у которых будут из вас дочери девки, то вы бы с ними сейчас же ехали в город к нашим наместникам на смотр, а дочерей девок у себя ни под каким видом не таили б. Кто ж из вас дочь девку утаит и к наместникам нашим не повезет, тому от меня быть в великой опале и казни. Грамоту пересылайте меж собою сами, не задерживая ни часу».

Молодой царь, таким образом, намеревался выбрать себе жену с помощью первого в нашей истории всероссийского «конкурса красоты», проводимого в два этапа: сначала наместники в губерниях высматривали самых красивых, а уж потом царь лично озирал отобранных. Некое подобие этого существовало еще в Древней Руси, однако носило чересчур уж узкий характер – а уникальность объявленного царем «конкурса» как раз в том и заключалась, что впервые невесту искали по всей стране, среди всех дворянских дочек.

Надо полагать, сами девицы отнеслись к этому мероприятию с величайшим энтузиазмом – во всяком случае те из них, чье сердце было свободно. Приз счастливицу ждал очень уж впечатляющий.

Царской избранницей оказалась Анастасия Юрьева-Захарьина, первая Романова. Впоследствии, когда династия Романовых, имевшая в обоснование своих «прав» лишь этот факт, утвердилась на русском престоле, была развернута могучая пропагандистская кампания с целью елико возможно большего превозношения романовских предков, якобы игравших немалую роль в истории России. Утверждалось даже, будто родители Анастасии и прочие ее родичи обладали уж такой любовью и авторитетом у русского народа, что это якобы и повлияло на царев выбор…

Сказки, конечно. На царский выбор могла повлиять в данном случае исключительно красота девушки, и ничто более: простите за вульгарность, но молодому человеку в постель ложиться хотелось отнюдь не с «высокой репутацией» Юрьевых– Захарьиных…

На самом деле предки Романовых принадлежат хоть и к старому боярскому роду, достоверно известному века с тринадцатого, но особой знатностью не блещут: не имеют отношения, как уже говорилось, ни к Рюрику, ни к Гедимину, да и с Чингизидами в родстве не состоят. Сами Романовы выводили свою родословную из-за границы, из Пруссии, откуда явился-де родич вовсе уж мифического прусского вождя Видвунга Андрей Кобыла. Но веры этому не должно быть ни на копейку. Подавляющее большинство русских дворянских родов разводили сущее баснословие в отношении далеких предков – что, пусть и с деликатными оговорками, признают составители гербовников гораздо более позднего времени. Особо подчеркиваю, что во всем этом нет ничего специфически российского: подобным баснословием грешило и западноевропейское дворянство, в иных случаях выводя свой род даже не от библейских царей, а, бери выше, от самого Адама (было, было…). По всей Европе отчего-то считалось крайне престижным, чтобы основатель рода непременно происходил от иноземцев – это выглядело особенно шикарным. Так что Романовы Америк не открыли и ничего нового не изобрели…

Иван Васильевич принял царский венец, а потом и брачный. Тут-то, вскоре после свадьбы, и произошли страшные московские пожары с бунтами. Глинские, как уже упоминалось, были от царской персоны решительно отстранены – но и старое боярство ничего не выгадало…

Молодой царь действовал не вполне традиционно: он собрал народ на площади и произнес целую речь, где припомнил многочисленные грехи бояр во время их правления, – а потом пообещал покончить с прежними несправедливостями, взять управление государством в свои руки, навести порядок. Для Руси того времени это было ново и необычно и, говоря современным языком, укрепило имидж Ивана Васильевича.

А вскоре стало известно, что над прежней боярской думой будет поставлен совершенно новый орган власти, именующийся Избранной радой. Его возглавили, к негодованию Рюриковичей, две совершенно «худородных» личности: священник Сильвестр и дворянин Адашев. Первый был самого что ни на есть простонародного происхождения, новгородец родом (где сначала держал иконописную мастерскую и занимался перепонкой книг). Адашев происходил из дворян Костромской губернии. Никак нельзя сказать, что это были совершенно левые персоны: Сильвестр к тому времени служил в Благовещенском соборе (по сути, домовой церкви Ивана Васильевича), Адашев, как и его отец, служил при дворе. Но все равно, с точки зрения родовитого боярства, это были чуть ли не бомжи…

Однако Рюриковичам, Гедиминовичам и Чингизидам пришлось смириться, что всем отныне заправляют эти два человека, поскольку такова была царская воля, перечить которой, как к тому времени стало ясно всем и каждому, было очень уж опасно…

Князь Курбский, свидетель и участник событий, писал потом: «И нарицались оные советники у него избранная рада. Воистину, по делам и наречение имели, понеже все избранное и нарочитое советы своими производили…»

Естественно, никакими законами существование Рады не предусматривалось – но с законами касательно государственного устройства, если вы помните, тогда было слабовато. Главное, царь задумал широкие реформы и создал для их проведения новый орган управления, «замкнутый» исключительно на него.

Теперь самое время рассказать о реформах Ивана – уже не соблюдая строгой хронологической последовательности, потому что осуществлялись они на всем протяжении Иванова царствования.

Прежде всего, в заботах о духовном взялись за русскую церковь, которую, назовем вещи своими именами, следовало основательно почистить и привести, без всякого каламбура, в божеский вид.

Пожалуй, главным злом была исконно русская беда – пьянство. Как следует из документов того времени, доходило до того, что не где-то в глухой провинции, а в столичных церквах пьяные попы во время службы с веселым матерком таскали друг друга за бороды и бились на кулачки, что прихожанам благочестия не прибавляло, скорее наоборот, да и на репутации церкви как общественного института сказывалось самым печальным образом.

Монастыри не отставали. Слишком много хитрованов, как оказалось, постригалось в монахи не из благочестия, а исключительнно ради того, чтобы вдалеке от общественности вести разгульную жизнь, – дело касается главным образом людей зажиточных, которые преспокойно строили себе на территории монастырей особые «избы», завозили туда закусь пудами, а вино – бочками, высвистывали веселых девок и начинали разгульное веселье, затягивавшееся на недели и месяцы. Рядовые монахи, видя такой соблазн, старались не отставать. Сохранилось письмо царя, где он в качестве печального примера приводит Сторожевский монастырь, в котором большая часть монахов и послушников разбрелась по окрестностям искать мирских удовольствий, оставшиеся залились совершенно, ворота давно стоят распахнутыми настежь, травой заросло не только подворье, но даже и пол в трапезной…

Да простят меня идеалисты, полагающие былую Русь олицетворением всех добродетелей, но те же документы времен реформ недвусмысленно свидетельствуют о широко распространившейся среди слуг божьих педерастии: в важнейших государственных грамотах бесстрастно фиксируется, что по монашеским кельям в превеликом множестве обитают не только «блудные девки», но и служащие для вполне определенных целей «робята молодые»… (А также – всевозможные племянники, дядья, сватья и прочие родственники, которых монахи щедро подкармливают на казенный счет). Да вдобавок – взяточничество, ростовщичество, незаконное овладение землями с крестьянами, растраты и другие прегрешения…

Царь Иван и митрополит Макарий созвали так называемый Стоглавый собор – всероссийский съезд духовенства – и уж там-то выписали по первое число… Все грехи и нарушения категорическим образом потребовали изжить. Постановлено было ввести «поповских старост», которые станут следить, чтобы церковные службы велись с подобающим благолепием, без отсебятины и отступления от канонов (кроме этого, старосты должны были строго следить за моральным обликом духовенства). Было принято решение об открытии училищ для обучения грамоте – по всей стране (именно отсюда берут начало церковноприходские училища, впоследствии разгромленные Петром I). Монастырскую казну для пущей надежности взяли под контроль царских дворецких. Запретили духовенству заниматься ростовщичеством. Ввели новый общегосударственный налог на выкуп пленных у татар.

В те же годы под руководством митрополита Макария были составлены многотомные «Четьи-Минеи» – упорядоченные жития святых, духовная энциклопедия того времени, сыгравшая для русской культуры огромную роль. Было канонизировано около сорока святых – которые из «местночтимых» стали общерусскими.

Затем царь приступил к реформам государственного управления. Был составлен новый Судебник 1550 г., который нанес уничтожающий удар по системе «боярского кормления». С ней не покончили полностью, но «кормленцев» поставили под жесткий контроль со стороны выборных лиц. Вот так, как ни удивительно это звучит для иных, но «тиран» Иван Васильевич вводил явные зачатки демократии. Отныне все население той или иной области выбирало на сходах «земских старост», «губных старост» и «целовальников» (присяжных) – которые занимались широким кругом вопросов местного самоуправления, а также участвовали в судебных разбирательствах. В некоторых губерниях система «кормления» была отменена вообще – а там, где она сохранилась, воцарился «контроль снизу». Теперь, согласно писаным статьям нового Судебника, бояр-наместников за произвол, взяточничество и волокиту можно было привлекать к суду не по «понятиям», а по закону. И, знаете ли, привлекали…

Очередной удар царя обрушился на местничество. Поскольку читатель наверняка подзабыл, что это такое, объясню популярно. Предположим, живут себе два боярина – Курятин и Щенятин. Как-то однажды случилось, что Курятин попал под начальство Щенятина – совершенно неважно, на войне или на гражданской службе…

Всё! Сколько бы лет ни прошло, как бы ни менялись цари, отныне ни один Щенятин не согласится встать под начало кого-то из Курятиных, занять должность ниже, чем занимает кто-то из Курятиных. Потому что некогда Щенятины «были выше».

Вот это, приблизительно, и есть местничество, от которого государству выпадали одни убытки и вред. Как это выглядело на практике? Извольте. Крымские татары нагрянули на Русь очередным набегом, горят деревни, разбегаются жители, повсюду стон и плач – а собранное для отпора войско не может тронуться с места, потому что воеводы Курятин и Щенятин, наплевав на ситуацию, таскают друг друга за бороды, выясняя, кто из них будет главным, а кто – заместителем…

Честное слово, я нисколько не преувеличиваю и не сгущаю краски. Возможно, того, что я только что описал, в действительности не происходило, но в 1514 г. русское войско потерпело поражение в битве с литовцами под Оршей как раз из-за того, что два воеводы вели себя в точности как вымышленные мной Курятин и Щенятин… Пока они упоенно выясняли отношения и щеголяли знанием истории, литовцы взяли да и ударили по оставшимся без командования полкам…

Местничество проникло буквально во все области жизни. «Тягались» не только из-за руководства войсками или места на царской службе – даже на дружеской вечеринке с вином непременно завязывались долгие скандалы: кому как сидеть… Боярские жены по тем же мотивам ссорились, кому где стоять в церкви. Духовенство не отставало: один из архиепископов, например, отказался есть с одного блюда с низшим. Во время крестного хода монахи препирались из-за более почетного места в процессии, выясняя оскорблениями и пинками, кто тут «старик», а кто – «дух». Купцы старались не отставать. Зафиксирован вовсе уж анекдотический случай (правда, происшедший уже после Грозного): два лихих орла, воевода Басманов и князь Кашин, получили царскую грамоту, адресованную не каждому по отдельности, а обоим вместе (чем-то они там занимались совместно). Естественно, ее нужно было прочитать – но где? Басманов ехать на дом к Кашину не соглашался – бесчестье! Кашин точно так же не хотел грамоту читать в доме у Басманова – невместно! После долгих переговоров через третьих лиц оба встретились где-то посреди московской улицы, так сказать, на нейтральной территории – и только там грамоту прочитали…

Целиком Грозному местничество ликвидировать не удалось (это получилось только сто лет спустя, у царя Федора Алексеевича), но он категорически продавил требование «быть без мест» по крайней мере на военной службе. История сохранила резолюции Грозного по этому поводу: «Местничаешься бездельем!», «То князь Захарий плутует!», «И он бы впредь не дуровал!»

Бояре, как легко догадаться, все же пытались дуровать. Тогда их по царскому указу били батогами (тонкие палки), лишали воинских чинов. Князя Петра Барятинского, не пугавшегося в местническом раже ни батогов, ни тюрьмы, Грозный сослал в присоединенную к тому времени Сибирь – по мнению профессора Альшица, князь стал первым зафиксированным в писаной истории ссыльным в Сибирь…

Кроме гонений на местничество, Грозный провел еще одну, важнейшую реформу государственного управления. Вместо личных канцелярий боярина-наместника или занимавших посты при дворе сановников, создал систему приказов. Приказ, предок современного министерства, был уже постоянным, чисто государственным учреждением, не привязанным к конкретной личности и исправно функционировавшим по одним и тем же правилам, независимо от смены руководства.

Большая государственная печать (лицевая сторона). 70-е годы XVI в.

Чем занимался Посольский приказ, ясно из названия – это было тогдашнее министерство иностранных дел. Приказ большого прихода – нынешнее министерство по налогам и сборам, одновременно и таможенный комитет. Печатный приказ занимался вовсе не книгоиздательством, как можно подумать, – там хранилась большая государственная печать, которой скреплялись важнейшие государственные документы. Поместный и Холопий приказы – ясно из названия, как и Разбойный. И так далее, и так далее. Руководил приказом дьяк, которому подчинялись подьячие. Владимир Высоцкий явно был нетверд в русской истории, когда пел «Дьяки курят ладан…». Ладан в церкви мог курить как раз дьякон, а дьяк, несмотря на кажущуюся близость названия должности, был сугубо светским чиновником, примерно равным министру…

В 1549 г. царь создал еще и Приказ тайных дел, которому поручалось присматривать за деятельностью всех остальных приказов, – мера вовсе не напрасная.

Легко догадаться, что новые учреждения вовсе не были ни панацеей от всех бед, ни пристанищем идеалистов. Там, конечно же, брали взятки, бессовестно «волокитили» дела, а то и потребляли водочку на рабочем месте, но в общем и целом это все же был шаг вперед на пути государственного устройства – опять-таки вдогонку Европе, где аналогичные органы управления давным-давно имелись.

Отдельного разговора заслуживают военные реформы Ивана Васильевича.

До него армия, собственно, и не могла так именоваться, потому что была насквозь феодальным учреждением. Если объявлялся неприятель (или русские сами собирались в поход), войско состояло из трех частей.

Первая – дружины крупных вотчинников. Вторая – поместное дворянство. Еще Иван III установил порядок, по которому дворянин получал земли с крестьянами на то время, пока служил в войске. Третья – навербованные среди горожан отряды пищальников. Были еще относительно небольшие отряды «служилых татар». Для второй «категории» военная служба уже стала пожизненной и наследственной. Периодически устраивали военные сборы, смотр имеющихся в наличии «годных к строевой». И все равно это никак нельзя было назвать регулярной армией – хотя европейские страны уже давно таковую имели. Исключение, как водится, составляет Польша с ее извечной спецификой – но мы сейчас ведем речь не о курьезах, а о серьезных вещах…

После неудачного похода на Казань 1549–1550 гг. (сорвавшегося еще и потому, что бояре-воеводы местничали вовсю) царь Иван взялся за серьезные реформы. Сначала он провел нечто вроде «учреждения постоянного генералитета»: всех воевод заранее расписали по конкретным полкам. На местничество уже в этом случае почти не обращали внимания, следя главным образом за тем, чтобы командирам полков был «ратный обычай известен».

Тут же ввели железную иерархию – какой воевода кому подчиняется (опять без оглядки на местничество). Для надежности весь «генералитет» был сформирован не из «вольных» бояр, а исключительно из тех, кто состоял при дворе и имел какой-то придворный чин. Обязательная военная служба теперь устанавливалась не только для поместных дворян, но и для вотчинников, которые прежде были «белобилетниками».

И наконец, в 1500 г. было создано стрелецкое войско – первое постоянное войско на Руси. Первоначально оно состояло из трех тысяч человек, разбитых на шесть полков, или «приказов», как их тогда именовали. Во главе приказа стоял «стрелецкий голова», которому подчинялись сотники, пятидесятники и десятники. Имена всех шести первых «полковников» дошли до нашего времени:

1. Гриша Желобов, сын Пушечников.

2. Дьяк Ржевский (ну никуда не деться российскому воинству от этой фамилии! Дьяк, кстати – не должность, а имя).

3. Иван Семенов, сын Черемисинов.

4. Васька Фуников, сын Прончищев.

5. Федор Иванович, сын Дурасов.

6. Яков Степанов, сын Бунтов.

Каждый стрелецкий приказ селился своей отдельной слободой и имел свой «штаб», или «съезжую избу» – там хранился архив, при необходимости производился суд и наказывались стрельцы. Был организован и «большой» Стрелецкий приказ, занимавшийся всем войском. Там разработали «наказы» и «памяти», имевшие сходство с современными уставами. Набор в стрельцы предписывалось производить из «не тяглых и не пашенных и не крепостных людей, которые были собою добры и молоды и резвы и из самопалов стрелять были горазды». Без разрешения головы стрельцы не могли ни покидать «гарнизон» (т. е. слободу), ни пускать в слободу посторонних. Утром и вечером проводилась поверка. Если на ней обнаруживалось, что кто-то отсутствует, а пятидесятник или десятник об этом не знают или скрыли, разгильдяям полагалась тюремная отсидка.

Вооружены стрельцы были самопалами (гладкоствольными ружьями), саблями и бердышами – боевыми топорами на длинном древке, которые читатель должен помнить по фильму «Иван Васильевич меняет профессию» (коли уж об этом фильме зашла речь, нельзя не уточнить: в сцене, когда Шурик впервые видит Ивана Грозного, тот диктует писцу, очень близко к тексту, подлинное письмо Грозного игумену Кирилло-Белозерского монастыря).

В отличие от прежнего войска, которое одевалось в свое, по средствам, стрельцы стали носить форменное обмундирование: длинные суконные кафтаны-ферязи с цветными полосками поперек груди и высокие остроконечные шапки, опушенные мехом. У каждого приказа был свой цвет кафтанов, шапок и сапог. Одежда командного состава, как и полагается офицерам, была гораздо роскошнее.

Стрелять учили всерьез – часто в присутствии царя, как об этом вспоминал английский морской капитан Ченслер. Раз в год, как правило зимой, устраивали большой смотр – ставили ледяную стену и палили по ней из ружей.

Точно так же, зимой, в декабре, проходил ежегодный смотр пушкарей. Артиллеристы при Грозном тоже стали регулярной воинской частью, комплектовались, содержались и обмундировывались по тем же правилам, что и стрельцы. На смотре далеко за городом устраивали набитые землей срубы, и пушкари по ним стреляли сначала из самых маленьких пушек, потом применяли все больший калибр.

При Грозном пушки впервые в России стали ставить на постоянные колесные лафеты, как на Западе, – что сделало артиллерию более подвижной. Теперь ее можно было применять не только при осаде крепостей, но и в полевом бою.

Одно из орудий, отлитых при Грозном, можно видеть и сегодня – это знаменитая Царь-пушка в Кремле. Вопреки иным анекдотам, это никакая не «декорация», а самая настоящая крепостная пушка, точнее, мортира, которая должна была поражать живую силу противника не ядрами, а каменной картечью, «дробом», как тогда выражались. Ну а в Кремле Грозный распорядился ее поставить не случайно – прекрасно помнил бунт против «чародеев-поджигателей»…

Всего в войске Грозного, в войсках и на складах, насчитывалось около двух тысяч орудий разных калибров, что по тем временам было серьезной силой. Имелись и собственные «оборонные заводы»: Пушечный двор в Москве, «домницы» в Туле, Кашире и Серпухове, еще один пушечный двор и мастерские по изготовлению ядер в Устюжне-Железнопольском (400 километров от Новгорода), пороховые мастерские в Москве, Пскове и Новгороде.