Текст книги "Смутьян"

Глава 3

Однажды в библиотеке Петров наткнулся на книгу священника Верюжского, посвященную жизнеописанию вологодских святых. Его внимание привлекла фигура старца Галактиона, пострадавшего во время разорения 1612 г.

Галактион добровольно истязал себя «во славу Господа», голодал во имя просветления души, добровольно носил тяжелые колодки и цепи-вериги, как бы повторяя мученический путь Христа. Народ смотрел на таких людей с пониманием, но осознавали значение добровольного истязания далеко не все. Церковные власти, хоть и одобряли страдания за веру, но относились к страстотерпцам с известной долей осторожности.

В 1612 г., если верить пересказу жития из книги, Галактиону исполнилось 77 лет. По тем временам он был совсем древним старцем. Проживал Галактион в землянке на речке Содемке на южной окраине Вологды, кроме молитвы, по сведениям жития, промышлял сапожным делом.

Жизнеописание святого утверждало, что Галактион происходил из княжеского рода знаменитых бояр Бельских, потомков литовских князей Гедимина и Ольгерда. В юности, в возрасте 7 лет, он избежал гнева Ивана Грозного и остался жив. Далее в тексте шла история о скитаниях молодого боярина, о его переезде из Старицы в Вологду, женитьбе на простолюдинке, умершей вскоре после рождения дочери, заработке сапожным ремеслом, добровольном пострижении и самоистязании.

Перед канонизацией святого нашлись сведения о двух прижизненных чудесах. Один раз Галактион вымолил в засуху дождь, а другой раз предрек Вологде разорение! Это был целый конфликт с вологодскими «избранными людьми», отказавшими Галактиону в постройке рядом с его кельей церкви и обвинивших старца в стяжательстве и корысти… После этого инок и пророчествовал о несчастье для города, которое вскоре сбылось.

В житии содержался рассказ о чудесном спасении им собственной дочери во время погрома и мученической смерти от рук захватчиков.

Получился целый набор земных добродетелей, необходимый для канонизации святого. Однако, несмотря на несколько попыток канонизации, предпринятой по «свежим следам» в XVII столетии, в Москве не увидели достаточных оснований для канонизации. Более того, вырытую домовину с останками Галактиона, подготовленную для обретения мощей вскрывать запретили и повелели похоронить обратно. Тем не менее, несмотря на официальный запрет Галактион почитался в Вологде и оказался причислен к сонму «местночтимых». Было написано, но не публиковалось и житие старца. Сведения из него неоднократно использовались в церковных публикациях, хотя без канонизации – это не официальный документ, а частное мнение неизвестного составителя XVII в.

Петров подсчитал, если верить житийным сведениям, то Галактион должен был родиться примерно в 1542 г. Как раз в это время случился очередной конфликт в правящей боярской среде при малолетнем великом князе Иване. Первый боярин Иван Федорович Бельский по приказу своих политических противников бояр Шуйских был взят под стражу, подвергнут опале, и сослан на Белоозеро. Там через несколько месяцев люди, подкупленными Шуйскими, умертвили его. Таким образом никакого царского гнева против Бельского не было. Случилось убийство, как следствие борьбы за власть между боярскими группировками.

Получается, что составители Жития оклеветали царя Ивана Васильевича! Но на этом несуразности житийного источника не закончились, более того, Петров и не предполагал, что они только начались!

В пересказе жития Галактиона говорится, что тот чудом избежал царского гнева в семилетнем возрасте. Простое вычитание указывало, что чудом мог избежать смерти не семилетний отрок, а младенец. Кроме того смущало студента само указание на «царский» гнев: во-первых, царем Иван Васильевич стал только в 1547 г., а в 1542 – был еще просто Великим князем Московским и отроком 12 лет, т. е. по существу ребенком, с которым бояре в то время совершенно не считались. Об этом писали все маститые историки, начиная с Карамзина и Соловьева.

Смущала студента и фраза из жития о князе Иване Ивановиче Бельском, отце будущего Галактиона и сыне первого боярина-управителя Ивана Федоровича Бельского. В литературе по генеалогии имелись сведения о женитьбе Ивана Ивановича на Анне Петровне из рода Захарьиных, царской родне по первой супруге Ивана Грозного, и рождении у них первенца Гавриила, будущего Галактиона Вологодского. Упоминания в генеалогических таблицах – не есть упоминания в источниках, для доказательства родства нужны были документы о жизни реального князя Ивана Ивановича Бельского. Петров с утроенной энергией принялся читать сборники документов XVI в.

«Итак, – думал студент, – Гавриил оказался среди простых людей. Он выучился сапожному ремеслу, начал зарабатывать на жизнь скорняжничеством, женился на простолюдинке».

Петров задумался, когда бы это могло быть? Если действительно в 1562 г. Галактиону исполнилось 20 лет, то самое время было жениться. Допустим, что он женился значительно позже, пусть даже в сорок лет, получается середина 1580-х годов, время кончины Царя Ивана Васильевича. Если он был действительно князь Бельский, то почему не явил о себе, когда повзрослел, не вернулся в мир равных? Ведь опалы на его «отца» как таковой не было, а его «дядя» продолжал служить царю, пользовался расположением и трагически погиб вместе со всем семейством, задохнувшись в подклете собственного терема во время Московского пожара 1671 г., случившегося во время набега крымского хана Девлет Гирея. Кстати, тогда же царь Иван Васильевич покинул Вологду из-за печально известного случая с плинфой, большемерным кирпичем, будто бы угодившим в царя во время осмотра строящегося собора. После смерти родственников никто не мешал Гавриилу, если он природный князь Бельский, вступать в права наследства.

«Очень подозрительно, если не сказать, что фатально для всей легенды о происхождении старца», – думал студент-историк.

«Поверим житию в последующих сведениях, – решил Петров. – Итак, жена Гавриила действительно умерла вскоре после родов. Допустим, это было на рубеже 90-х годов XVI в. Тогда дочери, девице, как о ней говорится в пересказе жития, в 1612 г., как минимум, около 20 лет или чуть больше. А если она родилась раньше лет на 20? Тогда ей уже за сорок, и раз нет жениха, то пора задуматься о монастыре? Но из контекста житийного повествования понятно, что речь шла о молодой девушке, над которой желали надругаться захватчики Вологды». Снова неувязка!

Во многое в этом житийном повествовании можно было поверить только с большими допусками. Петров был полон скепсиса в отношении биографических сведений о Галактионе. Дочь старца явилась причиной его гибели. «А дочь ли она ему была? Может и дочь, только духовная, а может быть, все было по-иному? Может, у старика была страсть к юной вологжанке? Петрова начали преследовать смелые фантазии, ведь если знать, как искажалась правда в агиографических сочинениях, то могло быть всякое.

Главная интрига в жизнеописании Галактиона была связана с его проклятием городу.

В житии сказано, что он предвидел гибель города и «являл» об этом городским мужам, заклинал устроить во спасение храм поблизости от своей кельи, но его не послушали. Некто Нечай Щелкунов высмеял старца, обвинив его в стяжательстве. Галактион проклял обидчика и пообещал ему всякие несчастья. Предсказание сбылось. Вологда подверглась нападению поляков, была разрушена и сожжена.

В событиях тех дней тесно переплелись легендарные сведения, исторические факты, и просто вымысел. А как же было на самом деле? Теперь все оказалось в руках историков, от добросовестности которых зависело, узнают люди когда-нибудь правду или нет.

Наступила весна 1984 г. Через пару месяцев долгожданная защита диплома, конец студенчеству и взрослая жизнь. Петров, если честно, был готов к ней. В музее, куда он ходил со второго курса, ждали его на работу. Он подумывал о дальнейшей учебе в аспирантуре. На этом настаивали знакомые специалисты-нумизматы не только из Эрмитажа, куда Петров после той знаменательной встречи с доктором наук Спасским ездил для участия в научных конференциях, но из Московского Исторического музея, того самого, что на Красной площади. Петров трижды выступал там на научных чтениях и заслужил похвалу корифеев науки.

Однако с дипломом не все было благополучно. Фактически Петров был предоставлен сам себе. Профессор Колбасников фактически отстранился от научного руководства работой. Петров понимал, что заслуженному ученому некогда возиться с каким-то студентом. Он весь в «большой науке»: организует работу Археографической комиссии, проводит конференции, редактирует научные сборники. Это с одной стороны, а с другой, он видел, как другой крупный ученый, доцент Василёв, сидит со своими подопечными, читает их пока еще беспомощные работы, делает замечания, ругает и хвалит, если за дело. Ничего этого Колбасников Петрову не предлагал. Он только улыбался и в который раз повторял, что вполне доверяет тому, что пишет студент.

Однажды, когда дипломная работа была уже практически готова, он принес текст на прочтение Колбасникову. Через две недели профессор вернул работу со словами похвалы. Петров стал спрашивать, что научный руководитель думает о том или другом вопросе, и понял, Колбасников диплома не читал, он его даже не открывал, ибо по возвращении рукописи студент увидел, что одна страница случайно была положена вверх ногами. Если читать, то переложить нормальным образом – дело нескольких секунд, но страничка так и осталась перевернутой.

В сердцах Петров пришел к Василёву, с которым он был в хороших отношениях, и рассказал о своей беде.

– Ты знаешь, – ответил ему доцент, – тут ничего поделать нельзя, я тут вмешиваться не могу, я не твой научный руководитель.

– А может, это можно как-то изменить? – спросил наивный студент, не догадываясь, что каждый дипломник – это нагрузка, за которую преподаватель получает деньги и от которой ни за что не откажется, потому как любое «руководство» легче, чем чтение лекций и, уже тем более, чем проведение семинарских занятий.

– Я могу посмотреть, что ты там пишешь, – сказал Василёв, но это не моя тема, и все должно остаться между нами, иначе Петр Андреевич тебя съест и меня вместе с тобой.

Так и договорились. Василёв прочитал работу студента, похвалил за то, что тот работает с непонятными для обычного историка данными кладов, поругал за слабую связь с общеисторическим событиями.

– Если ты хочешь написать хорошую работу, из которой в дальнейшем выйдет научная статья, ты должен знать все опубликованные письменные источники по теме, прочитать не только Соловьева и Ключевскго, но и всех современных историков, включая аграриев, потому что твои материалы выходят на экономические проблемы, а трудов по экономике мало, и все они очень значимы.

Петров кивал головой. Он был счастлив, наконец-то у него появился настоящий научный руководитель, человек, мнению которого он безусловно доверял и с аргументацией которого мог спорить: он знал особенности денежного обращения и разбирался в монетах, а Василёв судил обо всем с позиций историка-источниковеда.

Доценту тоже было интересно общаться с грамотным студентом. Кое-какие детали из истории XVII в. для него открывались впервые. Например, он с удивлением узнал, что слово «пирог» в терминологии тягловых документов, это не просто некая абстрактная единица обложения, она имеет конкретное смысловое наполнение, которое можно просчитать, зная стоимость тех или иных денежных единиц.

Колбасникову доложили о том, что его дипломника часто видят в компании Василёва. Он вызвал Петрова на кафедру и, показав солнцеподобную улыбку, сказал:

– Вы должны понимать, что научный руководитель Вашей работы я, и до тех пор, пока я не дам добро, до защиты Вас не допустят.

– Так я же давал Вам читать, Вы же не стали, – не подумав, выпалил Петров.

– Я все, что надо, увидел, не думаю, что Василёв Вас научит чему-то хорошему, он смотрит на мир через граненый стакан, Вы понимаете, о чем я?

Петрову, конечно, было все понятно, за доцентом водился такой грешок, но к делу это не имело никакого отношения.

– Я понимаю, – сказал он Колбасникову, – мы обсуждаем все, что связано с вологодским разорением, это не имеет к диплому прямого отношения, это в рамках спецкурса.

Профессор снова усмехнулся, он сделал вид, что поверил. Но с этой минуты в отношениях Петрова с Колбасниковым окончательно пробежала черная кошка.

Глава 4

В библиотеке Петров проводил все свое свободное время. Под конец учебы он вдруг понял, что на младших курсах уделял собственному образованию преступно мало времени и старался наверстать упущенное. В каталоге он нашел работу столетней давности краеведа Мерцалова, где содержалось описание Вологды спустя 15 лет после разорения, и засел за ее изучение.

Перед глазами студента предстал город XVII столетия, еще не оправившийся от погрома и пожара. Беспристрастные писцы зафиксировали все как есть, показав истинные масштабы бедствия. Несмотря на то, что после погрома прошло полтора десятилетия, многие дворы по-прежнему стояли в запустении, о хозяевах было известно немногое: «убиты в литовское разорение», «сошли в мир безвестно», «скитаются меж двор» и т. п. На формулировки московские подьячие были горазды. Но важнее всего оказалось описание самого города. Как еще можно представить то, что почти не сохранилось до сегодняшнего дня? Почти не сохранилось, если не считать нескольких каменных зданий.

Успенский, после разорения и переосвящения – Софийский собор – это сердце города. С ним все понятно. В 1612 г. в нем исправно служили, правда, внутренние своды еще не были расписаны фресками, это произошло позднее. Во время погрома захватчики осквернили внутреннее убранство, вынесли все драгоценные церковные предметы, от серебряных риз и привесок к иконам до служебной посуды. Храмовую чудотворную икону Успенья Божьей матери кто-то сумел вынести из подожженного собора и укрыть в известковой яме неподалеку. Об этом Петров прочитал одном из древних свитков. Кровля и барабаны главного храма во время пожара сильно выгорели. Впоследствии их починили, существенно изменив облик собора. Шлемовидные завершения куполов были заменены на луковичные и в таком виде дошли до сегодняшнего дня. Петров подумал, что это было сделано специально, ведь собор переосвятили и изменения внешнего вида сделали его значительно менее похожим на Кремлевский Успенский собор, прообраз которого и задумывал построить в Вологде царь Иван Грозный.

В писцовой книге были описаны городские улицы. От собора к реке Золотухе шла улица, которую называли «Большая». Она заканчивалась у проезжих Пятницких ворот. Интересно, что проезжие, т. е. стационарные ворота, куда можно было въехать на телегах и конным строем, указаны в писцовой книге только одни. Остальные, по-видимому, были соединены мостами, которые перекидывались через ров, большинство входов в город были и вообще пешеходными. Так легче для обороны и для таможенного учета товаров. Город то торговый!

Петрову очень понравилось предположение, прочитанное в какой-то книге: название Золотуха, а в старинных документах она еще называлась Золотица, произошло от большого числа нечистот, которые выбрасывали сюда жители. Все это летом гнило и разлагалось, а зимой замерзало. Количество нечистот, свозимое сюда мужиками-золотарями, – ну надо же придумать для возчиков дерьма приличное название, непрерывно росло. Весенние воды вымывали часть помойки в реку Вологду, а когда вода спадала, жители снова принимались ссыпать сюда всякие отходы. Вот так и родилось слово «Золотуха» – не река, а сточная вологодская канава, причем, больших размеров, на что указывал в слове суффикс с превосходной степенью «ух».

От реки Вологды по западной стороне при царе Иване Грозном была построена каменная стена длиной около полукилометра. Остальное пространство было закрыто деревянной стеной. Во рву был устроен деревянный частокол для защиты от нападавших и зарыты наискось заостренные бревна – «чеснок».

«Какое емкое название, – подумал студент, – обычно чесноком называли игольчатые железные рогатки для борьбы с конницей, а у нас в Вологде «чеснок» был и деталью береговых укреплений.

При царе Иване успели построить одиннадцать каменных башен, важнейшими из которых были те, что имели выход за городскую черту вблизи дорог.

Петров вчитался в книгу. «Так, на южном направлении, по линии современного бульвара главной была Благовещенская башня с двумя брусяными воротами на крюках. На башне располагались часы и вестовой колокол, чтобы в случае чего ударить в набат. Рва тут отмечено не было, и наличие усиленного укрепления играло важную роль для обороны города от неприятеля. В западной части, где прямо от реки шел большой залитый водой ров, основной была деревянная Ильинская башня, которая тоже указана, как проходная. Найти место, где она стояла, студенту было несложно: выглянул из окна аудитории в третьем корпусе института, где располагался истфак, и, пожалуйста, справа от дороги – пруды и остатки вала, с левой – стадион, там раньше тоже был ров, потом все заросло и превратилось в болотину. Болото засыпали, и получилась площадка для стадиона пединститута. Так вот, между ними, чуть дальше, виднеется небольшая каменная Ильинская церковь, что на Каменье. Видимо, тут и были западные ворота города, выходящие на Верхний посад.

Доцент Василёв рассказывал на лекциях, что в городе было четыре подземных хода. Берег реки с северной стороны был укреплен деревянным заостренным тыном и стеной, ходы вели к реке на случай необходимости в воде во время осады. С вологодскими подземными ходами связано немало легенд. Еще в XIX в. первые краеведы считали, что там зарыты сокровища Ивана Грозного, а в подземелье под собором хранится Либерия – библиотека царя. Но писцовая книга 1627 г. указывала, что все ходы ветхи и к употреблению опасны.

«Вот весь город, – подумал Петров, – от края до края неспешным шагом можно пройти за 15 минут и все, что надо, увидеть.» Но, разумеется, собственно территорией за городскими стенами Вологда не ограничивалась. Были еще посады, где проживало значительное количество населения. Петров мысленно вернулся к началу описания, т. е. к Пятницкой башне, откуда был главный вход в город со стороны московской дороги. Писцовая книга так описывает конструкцию ворот, сослуживших вологжанам дурную службу, поскольку именно через них в город зашли «польские и литовские люди»: «Трои ворота створистые, брусяные, на крюках и железная запускная решотка; изнутри города». Отсюда был выход на нижний посад, где кустами или, как говорили тогда, «сороками» располагались будущие кварталы. Они уже тогда имели названия, сохранившиеся местами и до конца XX в.: Рощенье – современный Детский парк, Козлена – церковь на улице имени революционера Урицкого. Петров знал, что сейчас она используется под призывной пункт для иногородних, убывающих служить в армию. Знал он и то, что в этой изгаженной призывниками бывшей церкви есть очень интересные фрески.

Далее за Козленой шла местность Новинки, это был уже самый край города, там вдоль берега стояли нижние пристани и селились торговые люди, в том числе иноземцы.

Если выйти на берег реки, там где сейчас стоит Домик Петра Первого, то наискосок вверх по течению на противоположном берегу будет еще одно место жительства иностранных купцов – Фрязиновская слобода. Еще выше – вотчина вологодского архиерея – Никольская владычная слобода. Между ними улицы и переулки. Заречье только начинало застраиваться в то время и там, где сейчас проходит оживленная улица Горького, города еще не было, начинались пригородные деревни.

Петров подумал, что в своем экскурсе по городу он пропусти два важных места. На юге, за стеной, стояли кузницы. Местность так и называлась «Ехаловы кузницы» или Кузнечная слободка, там же хранился пороховой запас. «Не дай бог, если рванет, так хоть на окраине, не весь город сгинет». А в Верхнем посаде, там, откуда некогда начинался город, теперь были дворы простых горожан. Там же находился девичий Успенский монастырь. Местные жители держали огороды, и многие только этим и жили. Вся деловая жизнь города была в Нижнем посаде и на улицах внутри городских стен. Между «сороками»– районами города – не было сплошной застройки, и при желании, особенно в темное время суток, была возможность незамеченным подойти к самым стенам города.

– Петров, тебя на кафедру вызывают, – увидев в коридоре студента прокричала набегу староста. Она спешила в комитет комсомола, где некоторые ушлые студенты, удобно устроившись на должностях, проводили свои студенческие годы, не напрягая себя изучением древних культур.

Проходя на кафедру мимо деканата Петров увидел объявление: «Студенту Лукичёву срочно зайти в деканат за получением материальной помощи». «Еще один дармоед», – подумал Петров. Лукичёв учился плохо, но слыл комсомольским активистом, и все время отирался у деканата, выпрашивая себе материальную помощь. «Этот далеко пойдет, наверное, сначала в горком комсомола, потом в обком, потом в горком партии и дальше наверх, дорога была известная».

Петрову были противны все эти мальчики и девочки с «горящим» взором и комсомольским задором в глазах Они зря занимали чужие места на престижном факультете, могли бы учится где угодно, им знания в жизни не нужны, у них другой путь, под знамена партии, которая, как известно, «сказала – надо», и комсомол, не раздумывая, «ответил – есть!». Это была фразочка для народа. Услуги активистов на самом деле хорошо оплачивались. Как раз тогда некоторые активисты института, прошлым летом трудившиеся в отряде «безвозмездного труда» в летние каникулы, были отправлены по бесплатным путевкам в ФРГ смотреть, как загнивает капиталистическое общество. Поехали все те же лица из разных комитетов. Обычные студенты, отработавшие лето на благо Родины, получили грамоты и благодарности от комитета комсомола. Активисты вернулись в полном восторге от увиденного, и к зависти многих, щеголяли в недоступной тогда большинству молодежи «джинсе» с лейблами известных марок.

Петров пошел к кафедре, постучался и открыл дверь.

– Заходи, – приветствовал студента профессор Колбасников, – ну что, диплом готов?

– Да, практически, вот только с бумагой плохо, нет белой бумаги, без нее перепечатать не могу.

– Бумага, какой пустяк, это не имеет отношения к науке. Ты вот что скажи, через два месяца состоится Всероссийский конкурс научных студенческих работ, есть мнение послать твой диплом. Не подведешь?

– Нет, Петр Андреевич, у меня все сделано, даже сноски по ГОСТу проверены.

– Сноски – это важно, – с хитринкой кивнул головой профессор, – без сносок не научная работа, а черт знает что. Но это не все, – он сделал паузу, – по условиям конкурса те, кто займут первые три места, будут направлены в очную аспирантуру.

Петров замер от волнения. Аспирантура была его мечтой, но туда, при конкурсе десять и больше человек на место, звонках из обкома насчет «своих» соискателей и прочих «хитростях», поступить было без блата не реально.

– Если займешь место, то поедешь в аспирантуру, – отчески напутствовал профессор Колбасников, – а если нет, то как все, в школу и в армию!

В тот день Петров, кроме аспирантуры, ни о чем уже думать не мог. Диплом, которым так гордился, стал казаться ему сырым и требующим доработки. Но время еще было, целых два месяца, и он с удвоенной силой продолжил свои изыскания.