Текст книги "Смутьян"

Александр Быков
Смутьян

© Быков А. В., 2014

© Оформление. ООО «Б-Принт», 2014

* * *

Глава 1

Студент Петров стал изучать историю XVII в. совершенно случайно. Когда-то, еще на втором курсе истфака, он организовал нумизматический кружок, куда записалось человек десять однокурсников. По совету преподавателя с кафедры, который курировал научные интересы студентов, Петров придумал названия докладов для будущей студенческой конференции и предложил их членам кружка. Студенты с радостью расхватали темы, что по-интереснее, и в результате Петрову досталось самое скучное из списка: монеты периода Смутного времени начала XVII столетия. Но что есть, то есть, сам же составлял список!

Так, по воле случая, он принялся вникать в проблемы совершенно неведомого ему исторического периода.

Как же так, на истфаке, даже в провинциальном «педе», должны подробно изучать Смуту. Вопрос совершенно не простой. Может быть, сейчас, когда приняты новые программы по отечественной истории, а четвертое ноября объявлено официальным праздником, действительно этот раздел изучают глубоко и всесторонне, а тогда, при «дорогом Леониде Ильиче», в начале 80-х изучали все больше крестьянский вопрос и аграрные отношения и то в свете классовой борьбы угнетенных сословий за лучшую долю. Куда там до хитросплетений политики, тем более, что в результате всего, и в первую очередь поражения так называемой крестьянской войны под предводительством Ивана Болотникова, к власти пришли представители ненавистного советскому строю Дома Романовых.

Это было первым обстоятельством, а во-вторых, нумизматика в пединституте за науку не считалась. Высокомерный профессор – мидиевист Красов сразу сказал Петрову: «Ну что это за наука, бренчание монетами? Изучать надо крестьянские движения, Гельбронскую программу, например»!

Петрову было скучно жить, как все, и он решил, докажет, в первую очередь, конечно же самому себе: нумизматика – это тоже наука, и с её помощью можно делать исторические открытия.

Прошло два с лишним года. Из членов нумизматического кружка верен избранной теме остался только сам Петров. За это время он не только прочитал все доступное, что было можно найти о монетах допетровского периода в специальной исторической литературе, он научился определять мелкие неровные «чешуйки» по штемпелям, отличать одну от другой с виду совершенно одинаковые монетки.

Тысячи страниц документов этого периода, опубликованных и находящихся в местном архиве, были прочитаны и законспектированы студентом. В документах эпохи о монетах упоминалось редко и очень мало, всего несколько слов в контексте каких-либо событий на многие-многие страницы текста. Но зато там была изложена настоящая история того периода без ссылок к месту и нет на классиков марксизма, как в институтском учебнике. Эта эпоха с её страстями постепенно захватила воображение Петрова, и он в дополнение к выпискам о денежном обращении, стал записывать разного рода случаи из вологодской жизни в XVII в. Зачем, он точно не знал, просто ему хотелось запечатлеть это в своей памяти.

Профессор Колбасников, научный руководитель Петрова, признанный авторитет на кафедре истории СССР, так тогда именовали отечественную историю, первоначально в глубине души не верил, что о монетах можно что-то написать, тем более – дипломную работу. Дипломы тогда писали далеко не все, и только по желанию. Каждая дипломная работа рассматривалась на кафедре, как заявка для будущих научных изысканий, а может быть, и учебы в аспирантуре.

В зимние каникулы студент четвертого курса Петров собрался съездить в Ленинград и очень хотел заглянуть в Эрмитаж к признанному специалисту по нумизматике доктору наук Спасскому, чтобы показать ему доклад со студенческой конференции о монетах и кладах Смутного времени из коллекции краеведческого музея. Колбасников, усмехнувшись, благословил Петрова на этот визит и даже написал от руки на имя Спасского рекомендательное письмо.

Петров был горд этой рекомендацией, и без тени сомнения появился у дверей отдела нумизматики Эрмитажа и потребовал пригласить к нему доктора наук Спасского. Он представлял себе, что сейчас перед ним появится солидный ученый в дорогих очках. Вместо этого на лестницу вышел сухонький старичок, быстро взглянул на студента и спросил:

– Вы ко мне?

Петров был ошарашен, но взяв себя в руки, сказал:

– Я к Ивану Георгиевичу Спасскому по вопросам нумизматики с рекомендательным письмом.

– Я Спасский, – ответил старичок, – давайте ваше письмо.

Петров протянул бумагу, ученый пробежал её глазами и посмотрел на студента.

– Ну что Вы хотите спросить, молодой человек, только у меня очень мало времени, буквально, семь-десять минут.

Петров начал рассказывать ученому о своей работе с кладами монет начала XVII в. и документами периода Смутного времени. Спасский слушал с большим вниманием, время от времени задавая уточняющие вопросы. Отведенные первоначально минуты давно закончились, но разговор был в самом разгаре.

В дверях отдела нумизматики появился высокий блондин.

– Иван Георгиевич, мы начинаем заседание.

– Начинайте без меня, Всеволод Михайлович, у нас тут очень интересный разговор получается.

В итоге на разговор ушло целых три часа. Правда, ни тот, ни другой собеседники не заметили времени, настолько интересной для них была тема обсуждения. Снова появился высокий блондин:

– Иван Георгиевич, мы закончили заседание.

– Да, – ответил ему Спасский, – и мы тоже заканчиваем, Вы пишите мне, молодой человек, не стесняйтесь, я Вам отвечу, поверьте, ваша тема стоит не только диплома, но целой диссертации.

– Иван Георгиевич, можно мне передать от Вас привет нашему профессору Колбасникову, Вы ведь с ним знакомы?

– Нет, – покачал головой Спасский, – даже никогда не слышал такой фамилии, но это не важно, он же Вас рекомендовал, и мы встретились.

– Да, да, конечно, – согласился Петров.

Удивлению профессора Колбасникова не было предела, когда странноватый студент вернулся из Эрмитажа не только с отличной характеристикой своей работы, но и стопкой книг с автографом знаменитости. В плане науки тема о денежном обращении в Смутное время оказалась, на удивление всей кафедры, перспективной. Но тогда Петров не понимал, что его восторженный рассказ о поездке в Эрмитаж, кроме гордости за успехи ученика, может вызвать и еще кое-какие другие, совсем противоположные чувства.

Вскоре студент заметил, что научный руководитель все время ищет причины, чтобы отложить разговор по существу работы. Он перестал приглашать Петрова к себе домой, хотя другие студенты регулярно посещали профессорскую квартиру, долго держал без рассмотрения курсовую за 8 семестр, а когда Петров стал настаивать на обсуждении, отмахнулся, сверкнул золотыми зубами и с улыбкой сказал: «Ну ты и так это лучше всех знаешь».

Петров не понимал, что произошло, у него было много вопросов по работе, особенно по общеисторической части. Она должна была стать первой частью будущего диплома. Колбасников считался специалистом по истории XVII в., но помощи никакой от него студент дождаться не мог. Выручал доктор наук Спасский. Студент писал ему письма со своими размышлениями на тему диплома, и тот обстоятельно на них отвечал, попутно давая ценнейшие научные советы.

В начале нового года, когда на четвертом курсе объявили набор на спецкурсы, на истфак пришел новый преподаватель Василёв, ершистый усатый мужик с лицом казацкого типа. Он был не похож на других профессоров и доцентов. В нем не было академического лоска, как в Колбасникове, но рассказывал о своем предмете он с таким увлечением, что поневоле заражал им слушателей.

Темой спецкурса Василёва была польско-литовская интервенция начала XVII в. и её последствия для Вологодского края. Петров слушал лекции не просто с увлечением, он ловил каждое слово, ведь Василёв открыл для него новый мир, связал все эти многочисленные сведения о жизни и быте отдельных людей в четкую схему взаимодействия населения с властью в условиях нестабильности и суровых испытаний. Некоторые вопросы, связанные с денежным обращением, стали для студента понятнее.

Одна из центральных тем спецкурса посвящалась «Вологодскому разорению», нападению на Вологду в сентябре 1612 г. отряда поляков, которые три дня грабили город, уничтожив большую его часть. Петров с удивлением узнал, что в этом войске поляки и союзные с ними литовцы составляли незначительную часть. Остальные были представлены черкасами, т. е. казаками из южных городков, в основном, запорожцами и русскими «ворами», так называли в XVII в. всех, кто вышел с грабежом на большую дорогу, а не только похитителей чужого имущества, как сейчас.

Почему же Вологда, один из крупных и важнейших городов Московского государства оказалась беззащитна перед бандой интернациональных головорезов? Причин было несколько. Но все они вертелись вокруг одной фразы из первоисточника, опубликованной еще в середине XIX в.: «…все, господа, делалось хмелем? Пропили город Вологду воеводы».

Дипломная работа Петрова была посвящена кладам, оставшимся в земле севера Московского государства после «польско-литовского разорения». В музеях области отложилось несколько находок этого периода. Время их захоронений совпадало с польским нашествием и грабежом. Составы кладов и спрятанные суммы говорили о размерах торговли и благосостоянии жителей, потерявших свое имущество.

Особый интерес представляло сообщение о находке клада, укрытого в Вологде в 1612 г. во время того самого «вологодского разорения». В кладе находилась огромная по тем временам сумма, около 500 рублей. Обычному человеку такие деньги не снились. Петров дал волю фантазии. Это могла быть купеческая казна или деньги самого воеводы, сгинувшего во время погрома, а могли быть и сбережения кабацкого головы, нажитые «на кружечном деле», и скорее всего, утаенные вопреки «целованию» от казны. Круг богатеев, способных иметь такую сумму, в городе был ограничен, можно по именам перечесть.

Клад, увы, оказался недоступен для изучения по банальной причине, он был найден спустя всего пять лет после разорения и тогда же поступил «в государев неокладной доход», т. е. в казну, так как монеты, хоть и успели «морально» устареть за эти годы, но благодаря своему серебряному содержанию, были желанным приобретением для казны и вскоре отправились в переплавку, послужив сырьем для изготовления новых копеек царя Михаила Федоровича.

Петров мысленно представлял себе владельца клада, угадывал его печальную участь во время городского погрома. Он даже знал, как его звали, дотошные писари точно указали на месте чьего сгоревшего двора было найдено «поклажее денежное». Кем был этот человек по имени Василий Молога, – оставалось только предполагать. Историки в таких случаях только разводят руками, достоверных сведений нет!

«Вологодское разорение» было трагедией огромного масштаба, легенды о панах-грабителях бытовали в крае еще как минимум триста лет после событий. Значительная часть преданий касалась зарытых кладов, и на этом основании стала для Петрова еще одним историческим источником.

Не обошли эти события и местные литераторы. Студент увлекался чтением исторической романистики. Как-то раз ему в руки попала книжка писателя Железнякова, некоторые рассказы её были посвящены Смутному времени. Он читал беспомощные строчки и смеялся, правды в этих повестях о лихолетии начала XVII в. почти не было.

Однажды он похвастался товарищу, что знает о многочисленных фактических ошибках писателя, тот выслушал и неожиданно стал упрекать Петрова, рассказав о нелегкой судьбе автора, родственника самого Дениса Давыдова, легендарного партизана Отечественной войны 1812 г., оказавшегося вологжанином не по своей воле. Ссыльный историк всю жизнь боялся, что «за ним придут» и, когда опасность миновала, увы, был уже в том возрасте, когда принято гордиться написанным ранее, а он только начал создавать свои произведения. Петрову стало неловко перед товарищем за свои выпады. Но для себя он понял совершенно отчетливо: если ты что-то пишешь, пусть даже в жанре художественной прозы, надо всегда проверять факты, уточнять детали быта эпохи, иначе получится смешно.

Петров, с первого курса сотрудничавший в газетах, стал записывать в тетрадь не только данные о монетах и событиях, но также интересные слова и выражения эпохи, стараясь представить себе образы жителей Вологды начала XVII в. Это помогало в научной работе. Кроме того, ему было просто интересно. Ни о чем другом он не думал, но при случае мог перед однокурсницами блеснуть пространной цитатой из источника трехсотлетней давности.

Глава 2

Для понимания причин, послуживших разорению Вологды, одного краткого спецкурса в рамках институтской программы было маловато. Доцент Василёв, усмехнувшись в усы, посоветовал студенту читать дополнительную литературу и, желательно, изучить сами документы. Петров понял: для того, чтобы составить аргументированное мнение, надо дотошно изучать документы, ведь ошибки, кочующие из одной исторической работы в другую, часто лежат на поверхности, их можно легко выявить при наличии даже небольшого объема специальных знаний. А если изучить весь объем известной информации по теме, то тогда вполне возможно вскрыть не только ошибки предшественников, но и найти что-то новое, т. е. сделать историческое открытие. Какой же студент не мечтает о лаврах первооткрывателя! И Петров с удвоенной силой начал штудировать документы и сочинения о Смутном времени начала XVII в.

Первая ошибка лежала на поверхности. В одних работах авторы утверждали, что погром Вологды случился в 1612 году, другие писали, что на год позже. Правильный ответ определялся более чем просто. Новый год в допетровской Руси начинался 1 сентября. Погром случился 22 сентября по Юлианскому календарю и продолжался 3 дня. Летоисчисление отличалось от современного на 5508 лет, шел 7121 год от Сотворения мира. Если не знать, что Новый год начинался в сентябре, то простое вычитание из старой даты 5508 дает цифру 1613. С сентября по конец декабря по сентябрьскому исчислению Новый год уже наступил, при январском исчислении, к которому мы привыкли, и которое отставало от сентябрьского на 4 месяца, он был еще старым. В этом и был корень ошибки. Для правильного исчисления требовалось добавить к базовой дате для событий, случившихся в эти четыре месяца, еще единицу. Получалось, что разорение произошло в 1612 году, и никак иначе. Но это было еще не все.

Современный мир живет по Григорианскому календарю, от которого церковный Юлианский календарь отставал в веках в XVII в. на 10 дней, сейчас на 13. Для установления точной даты требовалось сделать поправку. С учетом её получалось, что нападение произошло 2 октября 1612 г. по Григорианскому календарю. Это и была точная дата.

Студенту казалось непонятным, почему некоторые авторы называют другую дату события? Ответ оказался прост: от небрежности. В те времена еще не было всех этих «новых хронологий», исторической фантастики, и прочей макулатуры, засоряющей мозги современному читателю. Тогда писать книги могли только избранные: те, кто назначался партийной властью и должен был в первую голову думать о классовом подходе в освещении любого исторического события. Очень часто в этой роли выступали штатные партийные пропагандисты с дипломом истфака. Они были озабочены изложением вопросов классовой борьбы, куда уж тут до проверки точности дат!

Петров анализировал события тех месяцев: Летом 1612 г. войска Второго Ополчения начали решающую битву за Москву с поляками. Тогда же из Вологды в Ярославль к князю Пожарскому отправляется большой отряд стрельцов, которые участвуют в августовских и сентябрьских сражениях с польскими силами, стремившимися на подмогу к тем, кто оказался в осаде в московском Кремле. Поляки были разбиты и отошли от Москвы. Освобождение столицы случилось 22 октября по Юлианскому или 4 ноября 1612 г., по Григорианскому календарю. Впрочем, для удобства историки обычно пользовались Юлианскими датами, что еще больше запутывало несведущих в теме.

«Интересный факт получается, – подумал студент, – вологжане отправили войско к Москве, и город остался незащищенным. Что это головотяпство, или нечто большее»? Он еще не знал тогда, что «вологодское разорение» было только началом в цепи несчастий, постигших Вологодский край.

Прочитав все, что было доступно по теме Смуты: от трудов маститых столичных историков до работ вологодских краеведов, включая записки иностранцев о России начала XVII в. студент задумался. У него начало складываться некое собственное суждение. Вологда стала жертвой не разбойного нападения, а спланированного и подготовленного рейда по тылам противника. Это было своего рода наказание вологжанам за поддержку Ополчения. Но это смелое предположение еще нужно было доказать.

Петров размышлял: если поляки готовились к этому нападению, наверняка были хорошо осведомлены о делах в городе Вологде при достаточно большом по тем временам населении. В городе проживало около пяти тысяч человек, постоянно находились приезжие: кто по торговой части, кто по личным делам. Узнать, что в городе войск почти не осталось после ухода отряда к Ярославлю, было несложно. Значительную часть боевого запаса пороха и снарядов вологжане отдали для обороны Белозерска, на стенах осталась только немногочисленная стража.

В городе было много добра, свезенного сюда, в глубинку, от грабежей самыми разными людьми. Здесь застряли иноземные товары, которые прибыли в Архангельск в навигацию 1611 года и не были реализованы. По реке подходили товары и текущей летней навигации. Сухоно-Двинский торговый путь, несмотря ни на что, продолжал работать и снабжать русские земли иностранным добром.

Самой заманчивой добычей для любого «лихого человека», конечно, были ткани, вина и бочки с серебряной монетой-талерами. В России эти крупные иноземные деньги, похожие, по мнению местных, на тарелочки, называли ефимками. Обмен русских товаров на талеры давал купцам стабильный и весьма высокий барыш. Купленное серебро надлежало продавать в казну «по указной цене».

О, это был камень преткновения! Талеры были крупными тяжелыми монетами, каждая весила около 28 грамм, при том, что русская копейка имела вес 0.68 г. Большинство талеров имело хорошую пробу металла. Казна закупала ефимки по «указной» цене в 36 копеек за штуку. Передел их в русские копейки давал не только устойчивую прибыль, но и решал важный вопрос с наполнением денежного обращения наличными деньгами. Пользуясь тем, что ефимки выпускались разным странами и немного отличались по весу и пробе, приказные занижали «указную цену» на талеры, стараясь повысить прибыльность сделки, руководствуясь принципом, «как бы государевой казне прибыльнее было». Купцы хотели продавать талеры дороже. Это был нескончаемый конфликт интересов. Когда вес копейки, выпущенной в 1610 г. от имени королевича Владислава оказался легче веса монет предыдущих выпусков, они стали отказываться сдавать талеры по прежним ценам. «Указную» цену с большой неохотой пришлось поднимать.

На 1612 г. как раз и пришлась вся эта сумятица с ценами на ефимки, и большое количество иностранного серебра так и осталось в бочонках в ожидании лучшей цены. Они находились в городе в амбарах наряду с другим товаром.

Этот сюжет был частью дипломной работы Петрова и он с огромным интересом изучал все, что хоть каким-то образом касалось темы.

Однажды студента очень развеселило сообщение, как хранилось в те времена серебро. Полный бочонок назывался «беременным», половина – «полубеременным». Впрочем, «беременные» бочки могли быть с вином и другими текучими и сыпучими материалами.

Летом 1612 г. за невозможностью быть доставленным в Москву и ряд других крупных городов, все это добро осело в городах Сухоно-Двинского пути, Архангельске, Холмогорах, Устюге, Тотьме и, конечно, Вологде. Не знать об этом поляки не могли, тут и шпионов особенных не требовалось.

Традиционно в Вологду доставлялась из Сибири «ясачная рухлядная казна», т. е. меха. Это была главная европейская валюта, получше серебра, потому что имела утилитарное использование. В холодное время года меха служили одеждой и украшением. Петров прочитал, что в то время зимой снег покрывал почти всю Европу, включая Францию, и потребность в «мягком золоте» была велика.

Вологда, как город торговый, имела свое самоуправление из числа «лучших, середних и молодших людей», т. е. горожан с разной степенью достатка. Военную власть осуществляли назначенные воеводы, канцелярией управляли дьяки или «подъячие с приписью», те, кто подавал большие надежды, но по возрасту или сроку службы еще не мог быть дьяком. Воевод и дьяков часто меняли. Причина была одна, требовалось ограничить мздоимство, лишить возможности наглеть на «государевой службе».

Вообще-то тогда считалось за правило «отблагодарить» должностное лицо за решение вопроса, и на это царская власть смотрела с пониманием, требовалось только запретить «брать не по чину». Поэтому слово «посул», именуемое в позднейшем взяткой, было чем-то обыкновенным, «посулить», означало пообещать кому надо награду за содействие. Бороться с этим было бесполезно. Даже иностранцы усвоили русский обычай и, хоть сокрушались в своих мемуарах об этой напасти, но традиций не нарушали.

Духовная власть в обширной округе, именуемой Вологодской и Великопермской епархией, осуществлялась архиепископом. «Князь церкви» имел свою автономию, собственные земли, доходы, юрисдикцию. Церковь должна была следить за народной нравственностью.

Петров неожиданно для себя пришел к крамольному выводу: уже в начале XVII в. в умах жителей разделялись понятия веры и церкви, как духовной организации. Поп, как ни странно на первый взгляд, в стране, считавшей себя оплотом православной веры, уже тогда был излюбленной фигурой для сатиры. Не последнюю роль в этом позоре играли разного рода площадные артисты, именуемые скоморохами. Народ с большим удовольствием слушал их представления, от которых веяло не только неуважением к православию, но и язычеством. Петров прочитал, что одному из ближних бояр Ивана Грозного было поставлено в вину «волхование», т. е. следование языческому обычаю. Таких примеров в документах было немало.

Но, если в городах с их многочисленными приходами, население хотя бы формально было православным, то в сельской местности, где над умами властвовали традиционные верования, попа приглашали только для проведения треб: надо же кому-то крестить и отпевать. В остальных случаях обращались к другим деревенским авторитетам: знахарям, коновалам, кузнецам, старухам-повитухам. Все они были связаны с давней древней магией. Среди сельского населения оставалось немало и открытых последователей языческих верований. Церковное начальство об этом, конечно, знало, но мало что могло сделать, ведь там, где заканчивается вера, заканчивается и церковная власть.

Епархиальные начальства боролись с духовными «нестроениями»: преследовали скоморохов, сжигали «прелестные» письма, сочинения еретического характера. Особую опасность для православия представляли так называемые толкования, стремление понять по-своему священные тексты, там часто дело попахивало крамолой.

Виновные в таких нарушениях томились в церковных и монастырских тюрьмах и, скованные цепями, на деле постигали мучения за веру. Но таковых было немного.

Население в большинстве своем просто верило в Бога, не утруждая себя объяснением догматов, платило церковные налоги, возводило храмы, которые рассматривало как некую «лествицу» для общения с небесными жителями. Пантеон был не мал. Кроме Христа православные чтили Богородицу, некоторые считали ее преображением земли-матушки. Много почитателей было у божьих угодников, таких, как святой Николай Чудотворец, Андрей Первозванный, Флор и Лавр, Иасон и Сосипатр. Последние были духовными покровителями Вологды, и город не единожды был назван в источниках Насон-городом.

Многочисленные персонажи из житий святых были в почете по простой причине: кто-то из них помогал в поле, кто-то в скотоводстве, или в рождении детей.

Христианская система ценностей в православном сознании тесно переплелась с традиционными верованиями. Православные носили одежду с языческим орнаментом, пользовались услугами знахарей, любили повеселиться под скоморошьи дудки. В народном сознании произошло соединение двух религий, и высшая епархиальная власть рассматривалась, как просто власть, которой не только платятся подати, но куда, при случае, можно пожаловаться и прийти за защитой.

Такова была картина местного управления, каждый отвечал за свое, единоначалие как таковое отсутствовало. Хорошо это или плохо, Петров пока не понимал. Ему было просто интересно постигать историю не по учебникам, открывать для себя новый, неизвестный мир народной жизни.