Текст книги "Русский Рокамболь"

Тайна прошлого

Чиновник Курицын в молодости был из типа любезников и балагуров. Вследствие этого, несмотря на свою довольно пошленькую наружность, он был любимец дам и считался лучшим кавалером в известном кружке. В те времена он служил еще в провинции. У одного сослуживца его была дочь действительно редкой красоты. Так случается, что где-нибудь на заднем грязном дворе, у покренившегося, подрытого забора лепится чахлый куст розы, а на ветках ее одиноко качается нежный пышный цветок.

Такова была и дочь чиновника Сапожникова, Наталья Ивановна.

Несмотря на жалкое убожество обстановки и грубые нравы своей среды, она выросла пышной красавицей и чудными глазами своими приводила в восторг всякого, кто только ни встречался с нею.

Чиновник Курицын сделал ей предложение, а чиновник Сапожников изъявил полное согласие, имея в виду многочисленность своего семейства. Притом он надеялся, что будущий зять рано или поздно сделает себе служебную карьеру.

Красавица Наталья Ивановна горько зарыдала, узнав о решении своей участи; но делать было нечего! Чиновник Курицын выдавался из своей среды и был еще одним из лучших женихов.

Вскоре была сыграна свадьба, на которой было очень оживленно и весело.

Сам жених чиновник Курицын был, однако, трезвее всех.

Наталья Ивановна сидела у низенького оконца домика в уездном городишке и со слезами на глазах смотрела на печальную картину провинциальной улицы, по которой медленно прогуливалась чахлая корова и общество кур с затесавшейся почему-то в его среду уткой.

Подвенечный наряд ее как-то странно дисгармонировал с окружающей обстановкой самой заурядной пьяной оргии. На нее никто не обращал даже внимания. Все гости были заняты опоражниванием бутылок сомнительного качества вина.

Вдруг мимо самых окон прокатила щегольская коляска. Это было диковиной в захолустном уголке; многие гости выскочили даже на крыльцо; вышла и сама невеста.

В коляске сидел красивый брюнет, в ногах которого покоился белый сеттер.

– Граф, граф! – зашептали все и в ужасе, словно от какой-нибудь опасности, скрылись вовнутрь домика.

Наталья Ивановна осталась одна и продолжала глядеть вслед уезжавшему экипажу.

В это время расфранченный ямщик оглянулся, сказал что-то седоку – и граф оглянулся тоже.

Наталья Ивановна все продолжала стоять на крыльце, как белое привидение чудной красоты. Ее подвенечный наряд при ярких лучах солнца делал из ее фигуры нечто волшебное.

Лихая тройка остановилась; граф, упершись коленом в сиденье ландо, глядел назад, не сводя глаз с чудного образа невесты.

Но вот он опомнился, сказал что-то кучеру – и экипаж, быстро повернувшись, подкатил к крыльцу…

Граф выскочил из экипажа. Это был красивый, стройный брюнет, с серыми глазами и тонкими чертами бледного, изящного лица.

Он сверкнул улыбкой и, сняв шляпу, проговорил:

– Если вы, молодая хозяйка, позволите мне присоединиться к вашему празднеству, то я бы с удовольствием выпил стакан… пива… По древнему русскому обычаю я имею на это право, как и всякий прохожий.

Пока граф говорил это, в сенях позади смущенной Натальи Ивановны собралась немая оторопевшая толпа с чиновником Курицыным во главе.

Все собравшиеся тут знали, какая громадная персона граф не только в их уезде, но даже и в Петербурге.

С недоумением вслушиваясь в слова графа, чиновник Курицын наконец понял, что визит графа имеет характер милостивой шутки и что он, вероятно тоже ради шутки, хочет войти к ним на свадьбу…

Сообразив это, он грубо оттолкнул Наталью Ивановну и выступил вперед, кланяясь в пояс и бормоча:

– Ваше сиятельство… если милосердие ваше будет… я сам жених и есть…

– Ага, – засмеялся граф, – жених не совсем по невесте… но, во всяком случае, поздравляю… Поздравляю и вас, сударыня, – обратился он к невесте и сквозь расступившуюся толпу прошел в дом.

– Фуй! – воскликнул он, увидев несколько дремавших гостей и неопрятный стол, залитый пивом и водкой. – Разве можно такой хорошенькой невесте быть среди этих господ… Фу, какая мерзость!.. Господин жених! Как ваша фамилия?..

Курицын, вытянувшись в струнку и все более и более бледнея, назвался.

– Ага, очень приятно… Ну так вот что я придумал. Вы и невеста поедемте ко мне… Невозможно же первый день брака проводить в такой трущобе?.. Не правда ли? – обратился он к Наталье Ивановне.

Та стояла неподвижно, с опущенными глазами.

Вдруг граф слегка улыбнулся своей какой-то, очевидно, затаенной, смешной мысли.

– Господин Курицын! – торжественно и повелительно произнес он. – Я приглашаю вас и невесту вашу отобедать у меня сегодня!.. Угодно вам исполнить мою просьбу?

– Как прикажете! – пролепетал Курицын.

– Я ничего не приказываю, а только прошу, – внушительно возразил граф, – потому что, взяв такую красавицу, вы могли хотя бы в первые часы вашей брачной жизни избавить ее от этих господ.

Он указал на двух дремавших субъектов, которые в сладостной дремоте и не подозревали, что творилось в этой комнате.

– Наталья Ивановна, пожалуйте! – произнес граф, услыхав это имя, и предложил ей руку.

Наталья Ивановна взглянула на мужа строго, пристально, с ясным вопросом в своих прекрасных глазах.

Но вот она улыбнулась странно, загадочно как-то и подала руку графу.

Она увидела, как чиновник Курицын судорожным движением пальца опущенной руки сам поощрял ее исполнить предложение графа.

Через минуту граф и она сидели рядом на главном месте экипажа, а чиновник Курицын сидел напротив, почтительно поглядывая на сеттера, обнюхивавшего конец его сюртука.

Экипаж катился уже по пыльному проселку. Граф неутомимо болтал, вероятно находя свою шутку не только оригинальной, но и очень остроумной; чиновник Курицын при каждом вопросе графа силился приподняться и комично падал обратно на сиденье…

Проехав еще версты две, Наталья Ивановна вдруг преобразилась. Она заговорила и стала даже смеяться. Это чрезвычайно обрадовало и еще больше развеселило странного графа. Он уже совершенно забыл о присутствии чиновника Курицына, точно так же как и о присутствии своего роскошного сеттера.

Он начал расспрашивать Наталью Ивановну о причинах, которые ее заставили выйти замуж, «откровенно сказать, не особенно удачно». Потом он ударился даже в философию и пустился разъяснять, что такое жизнь и как законно пользоваться всеми ее возможными благами. Наталья Ивановна вся раскраснелась и смеялась чуть не до слез, чуть не до истерики. В особенности сильны были припадки этого болезненного смеха, когда она взглядывала на жалкую фигуру своего мужа. В подмигивающих глазах его она беспрестанно читала то же поощрение.

Граф, восхищенный ее красотою, пожирал «молодую» своим взглядом. Она понимала его значение и продолжала хохотать, как вакханка.

По приезде в богатую усадьбу графа чиновник Курицын был призван в кабинет и там провел около четверти часа, после чего ему подали тарантас и он уехал обратно в город.

Через три дня Курицын был командирован в Петербург, а через пять месяцев приехала к нему и жена его Наталья Ивановна с очень округлой талией, с графским письмом, в которое была вложена довольно значительная сумма денег.

Вскоре затем родился сын Андрюшка, родами которого Наталья Ивановна скончалась.

Первое преступление

Померанцев, поджидая своего нового агента, начинал беспокоиться. Урочный час давно прошел, а Андрюшка и не думал являться с донесением. Что бы это могло значить?

«Неужели, – думал Померанцев, шагая из угла в угол, – этот мальчишка вздумал у меня перехватить нить интриги с целью эксплуатировать ее в свою пользу… Нет, этого не может быть!.. Не настолько же он смел и умен!..»

Прошло еще несколько часов, и предположения Померанцева начали принимать реальную форму.

– Да, – сказал он, – если это так, то с ним придется повозиться, пока его спихнешь с дороги.

Но в эту самую минуту дверь отворилась, и на пороге показался тот, кого ожидал Померанцев.

– Ну что же вы так долго? – кинулся он к Андрюшке, не разглядев даже, как сверкали страшные глаза юноши.

– Меня задержали! – хрипло ответил новый агент.

– Кто?..

– Обстоятельства.

– Какие?

– Позвольте мне умолчать об этом.

– Это почему?!

– Обстоятельства эти касаются лично меня.

– Вы сегодня как-то странно изъясняетесь!..

– Может быть.

Померанцев теперь только пристально поглядел на говорившего и заметил его бледность и какой-то растерянно-зловещий взгляд.

Но он счел нужным не обратить на это внимание и бросил:

– Аппарат с вами?

– Со мной.

– Снимок есть?

– Нет…

– Почему?

– Я не успел…

– Покажите мне аппарат.

Андрюшка полез в карман. В комнате было тихо как в могиле, казалось, этот угол был отделен от всего остального мира крепкими, саженной[4]4
  Сажень – русская мера длины, равная 2,13 м.


[Закрыть] толщины стенами. Дверь «особенного устройства» была крепко заперта.

– Ну, скорей! – раздраженно крикнул Померанцев.

Андрюшка молча вынул что-то блестящее, похожее тоже на трубку, щелкнул, и Померанцев, слабо крикнув, упал в кресло около стола.

Из виска его тонкой струйкой потекла кровь, а голова бессильно упала на грудь. Но он еще дышал. Тогда Андрюшка отскочил к двери, запер ее на замок и, подойдя к раненому, опять приставил к виску его дуло небольшого пистолета. Опять раздался щелчок. Померанцев вздрогнул, вытянулся и застыл.

Совершив свое страшное дело, Андрюшка кинулся обыскивать труп. Найдя в боковом кармане увесистый бумажник, он вынул из него часть денег, а часть оставил.

Быстро переглядев находившиеся там бумаги, он взял из них тоже не все. Затем стал осторожно подбирать ключи из связки к многочисленным ящикам письменного стола.

Несколько раз лицо его вспыхивало адской радостью, когда наталкивался на документы, касающиеся графа Радищева.

Работа шла успешно. В одном из ящиков он нашел громадную сумму денег. Он взял две трети ее, а остальные оставил. В ящиках, отбирая бумаги, он старался не нарушать порядка, а, напротив, оставляемое приводил в самый симметричный вид и по осмотре замыкал каждый ящик.

Сзади него, вытянувшись, холодел труп его жертвы, но это ничуть не смущало адское спокойствие преступника. Он продолжал работу; но вот вдруг страшная бледность разлилась по его лицу.

В дверь кто-то постучался.

Он застыл неподвижно. Стук повторился еще раз, еще, еще и… смолк.

Целые полчаса Андрюшка простоял в оцепенении, потом снова принялся за работу, рассчитав, что это, должно быть, кто-нибудь приходил к Померанцеву и, убедившись, что его нет дома, ушел. Оставалось оглядеть еще два ящика и комод около постели в другой комнате – в спальне.

Но в этих двух ящиках лежали золотые часы и несколько других золотых вещей. Опять-таки не нарушая порядка, Андрюшка взял несколько наиболее ценных предметов, поправил остальные, прикрыл замшей, как было, и запер ящик.

Окончив с этим, он заметил, что карманы его топырятся от ассигнаций, бумаг и вещей. Он плотнее запахнул пальто, погляделся в трюмо и, найдя, что в фигуре его нет ничего подозрительного, поправил шляпу, взял трость и подошел к трупу.

Злополучный «всезнай» уже окоченел.

Андрюшка сел к столу около дивана и принялся рассматривать бумаги; некоторые из них он комкал и откладывал в карман брюк, а другие читал.

Из этих последних он узнал, что граф Иероним Радищев имел сына Павла, моложе его всего только на полтора года, и выглядит он как он – Андрюшка.

Потом он узнал, что баронесса фон Шток – тетка графа, а мальчик, которого он фотографировал, незаконный сын графа, находившийся на попечении доброй старухи.

Всего этого было для Андрюшки вполне достаточно, чтобы сориентироваться на первый раз.

Выждав еще несколько минут, он подошел к трупу, вложил ему в руку револьвер, которым он был убит… и выронил его на пол с тем, чтобы, падая, он принял как раз то положение, какое должен был принять, выпав из опустившейся руки самоубийцы.

Затем он приблизился к двери, задыхаясь от волнения постоял около нее; потом разом, но тихо повернул ключ, отворил дверь, вышел в коридор, плотно прикрыл ее и, не замеченный никем, дошел до лестницы, спустился и вышел на улицу.

Наняв первого попавшегося извозчика, он велел ему почему-то ехать к «Пяти углам», там пересел на конку, потом на другую и, когда убедился наконец, что за ним нет погони, вздохнул свободно. Теперь он покажет себя!

– Теперь все счастье у меня в руках! – бормотал он, шагая где-то по Шестой улице Песков и радостно блистая своими мрачными глазами.

Будущая графиня

В комнатке двух швей, нанимаемой от хозяйки, слышен был шум колеса машинки, несмотря на воскресный день. Софья Николаевна, старшая сестра, оканчивала срочную работу. Наташа, только что вернувшаяся с прогулки из сквера, задумчиво сидела у окна, глядя на грязный двор, а в особенности на черное отверстие дверей квартиры сапожника.

Она глядела и думала о странном обстоятельстве, как такой знатный человек, как граф Радищев, одновременно служит в качестве подмастерья.

«Тут, должно быть, какая-нибудь ужасная тайна», – решила молодая девушка, и ей стало до слез жаль этого бедного графа, принужденного принимать такое превращение. Что бы не дала она, чтоб извлечь его из этой грязи помочь ему облегчить его страдания! Но что же она могла сделать, бедная, ничтожная белошвейка?

Но как она любит его теперь, как неотступно стоит перед ней прекрасный образ этого молодого страдальца, и, может быть, не за себя, а за других. «Да, вернее всего, что за других», – решила она.

Но как же теперь поступить ей с работой? Завтра Соня заставит ее идти туда, а она не может, потому что обещала ему.

Наташа искоса поглядела на суровое исхудалое лицо сестры, деловито склоненное над снующей иглой машинки.

«Как сказать ей? Она рассердится, она подумает, что я это из каприза. А рассказать ей свою тайну я тоже не смею. Он и это запретил мне. Что же делать? Обмануть Соню, но от графини могут прислать. Чем же она может тогда отговориться?»

Молодая девушка задумалась еще глубже и решила переговорить, во всяком случае, с сестрой.

– Соня, – тихо сказала она.

Швея за шумом колеса не слыхала.

– Соня! – повторила она громче.

Сестра вопросительно подняла голову и взглянула на цветущее молодое лицо Наташи своими тусклыми, немного покрасневшими глазами.

– Что тебе?

Наташа подбежала к ней и обвила ее шею руками.

– Сонечка, милая, дорогая…

– Ну что? Что? – ласково спросила сестра, высвобождаясь из ее объятий.

– Сонечка! – начала опять Наташа, и голос ее зазвенел как струнка. – Сонечка, родная, прости меня!

– В чем?

– Ты рассердишься…

– Да ну же, говори! Что за глупости! В чем дело?..

Наташа совсем прильнула к сестре и на ухо, словно в комнате был кто-нибудь посторонний, шепнула:

– Соня, роднуша моя, я завтра не пойду к графу…

– Это почему?

– Так…

– Что за глупости?..

– Я не могу, ей-богу, не могу, – пролепетала Наташа, и на глазах ее выступили слезы.

– Но ведь завтра ты должна получить деньги… Ты ведь знаешь, что у нас всего восемь копеек, а до следующей получки ждать еще целых четыре дня…

Наташа заплакала. Ей горько было отказывать сестре в помощи, тем более в такую тяжелую минуту. Соня заменяла ей мать. Она ее воспитала, кормила, одевала, и теперь она принуждена отказать ей в том, что считала своей обязанностью.

– Сходи ты сама! – пролепетала она, утирая рукавом набегающие слезы.

– Да объясни ты мне отчего. Что такое там у тебя случилось?

– Этого я не могу тебе сказать, Соня, ей-богу же, не могу!

И она опять залилась слезами.

Софья Николаевна с удивлением и тревогой поглядела на сестру. Она знала или, вернее сказать, чувствовала, что со стороны Наташи тут нет каприза или упрямства.

Вероятно, случилось что-нибудь важное. Уж не обидели ли ее там? Нет. Если бы обидели, то зачем ей скрывать тогда от нее, от лучшего и единственного друга. Она прекрасно знает, что в ней, как в старшей сестре, заменяющей ей мать, она всегда найдет посильную защиту и утешение. Что же это такое? Что заставляет ее так упорно молчать, какая тут тайна?

Она еще раз поглядела на сестру; глаза их встретились, но в заплаканном взоре Наташи она прочла только трагическую решимость молчать и вместе с тем мольбу.

Не сказав больше ни слова, Соня опять сумрачно нагнулась над машинкой, и снова, шумя, завертелось ее колесо.

Окончив строчку, швея, однако, как бы продолжая течение своих мыслей, сказала:

– Хорошо, нечего делать… я пойду сама… и все узнаю…

Наташа, всхлипывая, отвернулась к окну.

На другой день Софья Николаевна действительно собралась идти на работу вместо сестры, а ей задала урок на все время своего отсутствия.

Наташа приняла этот урок с радостью и всеми силами старалась сделать больше, чем приказала сестра.

Софья Николаевна ушла с мрачным и сердитым видом. Против обыкновения, она даже не простилась с сестрой.

Все это невыносимой болью отозвалось в сердце Наташи; но она все-таки была рада, что исполнила свою клятву, от которой, быть может, зависела участь любимого ею человека. Ее как-то укрепляла мысль, что она участвует, быть может, в очень великой тайне.

«Пусть Соня посердится, – думала она, – зато потом, когда все объяснится, то и она поймет все. Ей же тогда будет лучше!»

И Наташа, усердно склонившись над машинкой, стала мечтать о том, как все это устроится, как спадет мрак с этой тайны, как она будет графиней (согласно его обещанию) и как тогда хорошо будет жить у нее бедной Соне.

Софья Николаевна не возвращалась до шести часов. Наконец Наташа заслышала ее медленные, усталые шаги и бросилась к ней навстречу.

Сестра вошла угрюмо.

– Ну, чего ты фигурантничаешь? – прямо начала она. – О тебе спрашивала и сама графиня даже. Она очень удивлена, почему ты не пришла. Я спрашивала потом у лакея, не обидел ли тебя там кто-нибудь? Он только плечами пожал. Скажи мне, пожалуйста, что это за фокусы? А?

Наташа упорно молчала и отошла к окну.

Софья Николаевна начала упрекать ее в том, что она начинает вообще портиться, и вдруг с дрожью в повышенном голосе сказала ей:

– Ты не думай начать играть в любовь! Я тебе этого не позволю! Довольно и одной меня, пропавшей из-за этих мерзавцев! Если я тебя встречу с каким-нибудь мужчиной, то помни, я не пожалею тебя! Я тебя тут же на улице отделаю так, что век будешь помнить! Слышишь?!

Наташа и на это ничего не отвечала. Тогда Софья Николаевна накинула платок и вышла из комнаты за покупками. Она вспомнила, что Наташа в течение всего дня ничего не ела.

Из окна Наташа видела, как она перешла двор и в воротах встретилась с Андрюшкой. Молодая девушка побледнела как полотно, сама не зная отчего. Сестра даже и не предполагала о ее знакомстве с этим человеком, но тем не менее ей стало страшно. Она отскочила от окна и, сев на старый, закиданный лоскутками диван, закрыла лицо и горько заплакала.

Опасность

Сидя на диване, Наташа не видела, что происходило на дворе, а там происходило нечто знаменательное.

Столкнувшись в воротах с Андрюшкой. Софья Николаевна вернулась назад и пристально поглядела вслед Андрюшке, он также оглянулся, и глаза их встретились. Несколько мгновений оба поглядели друг на друга и потом, словно опомнившись, разошлись.

Когда Софья Николаевна вернулась домой, то она шумно бросила на стол покупки, скинула платок и, сев на кресло, слабо улыбнулась.

– Вот случай-то! – обратилась она к Наташе.

– Что такое? – тревожно спросила та, вскинув на нее заплаканные глаза.

Софья Николаевна продолжала улыбаться и покачала головой:

– Ты видела молодого графа?

Наташа вздрогнула и поспешно ответила:

– Нет.

– Представь себе! – заговорила Софья Николаевна. – Граф как две капли похож на этого красавчика подмастерья, который живет у нашего сапожника. Ты видела этого подмастерья. Его Андрюшкой зовут.

Наташа изменилась в лице, но сделала над собой страшное усилие и ответила:

– Я никакого подмастерья не знаю.

– А я его сейчас встретила в воротах, когда шла в лавку. Раньше я не видела так близко, а теперь увидала… Ну, знаешь, такое сходство, что даже поразительно, как могут люди быть похожи так друг на друга. Ты молодого графа-то видела?

– Нет! – тихо уронила Наташа.

– Красавец, – сказала сестра и опять задумчиво покачала головой.

Потом она вышла на хозяйскую кухню готовить ужин, а Наташа бросилась к окну.

Ее словно что-то притянуло к нему, и вот действительно она увидела Андрюшку, стоявшего напротив в дверях своей мастерской и устремившего на ее окно свои черные, мрачные глаза.

Заметив ее в окне, он махнул ей рукой, указав на подъезд черной лестницы.

Наташа бросилась вовнутрь комнаты, оторвала от старой выкройки кусок бумаги и огрызком карандаша, которым она метила белье, написала: «Теперь нельзя – часов в десять».

И, скатав бумагу в шарик, швырнула ее в окно.

Андрюшка сделал вид, что не замечает этой посылки, и, несмотря на то что Наташа делала ему усиленные жесты, перестал даже глядеть на ее окно.

Она уже хотела написать ему вторую записку, когда он медленно вынул из кармана какую-то монету и стал швырять ее на ладони; потом подкинул высоко и не поймал. Монета упала как раз около записки. Тогда он бросился и поднял то и другое.

«Какой он сметливый», – подумала Наташа.

Но в это время Софья Николаевна позвала ее в кухню ужинать. Было девять часов. Поужинав, Софья Николаевна, усталая после целого дня работы, легла спать; но так как вечер был чудный, то Наташа попросилась пойти посидеть за ворота, на что и получила разрешение.

Спускаясь с черной лестницы, она заметила в одном из переходов Андрюшку.

Он стоял, облокотившись на перила, и был так погружен в какое-то раздумье, что заметил ее только тогда, когда она его тронула за плечо.

Подобно преступнику, он вздрогнул от неожиданности.

– Ах, это ты, – начал он. – Скажи, пожалуйста, чего твоя сестра так загляделась на меня сегодня, тогда как во все другие разы наших встреч она проходила мимо меня, как мимо тумбы?..

Наташа сделала многозначительное лицо:

– Она была там у вас, разве ты не знаешь?..

– Где?

– Там, у вас на квартире. Разве ты ее не видел?.. Она говорила мне, что видела тебя, ты был, значит, утром у «твоих»?

– Ага!.. Да-да-да! Я и не заметил! Была какая-то там швея… но я был занят. Мне, знаешь, не до того! Я знал, что тебя не будет, согласно твоему обещанию, а потому я и не обратил никакого внимания на другую швею.

– Я так смеялась, – перебила его Наташа. – Она говорит – похож. Да, думаю, человек всегда похож сам на себя!

– Но как же она туда попала?

– Она пошла вместо меня, так как я наотрез отказалась, как обещала тебе.

Оба помолчали.

– А долго сестра твоя будет там работать?..

– Еще, кажется, дня два! Ее звали сегодня… и очень удивились, почему не я пришла!

Лицо Андрюшки сделалось мрачно. Вдруг он поднял голову и как-то странно взглянул на свою собеседницу, потом протянул ей руку и сказал задумчиво:

– Вот что, Наташа! Я хочу познакомиться с твоей сестрой. Позови ее с собой покататься на лодке, завтра утром…

– Этого нельзя, она должна идти к вам.

Глаза Андрюшки растерянно и злобно блеснули.

– Да она и не поедет, – продолжала Наташа, – она ведь серьезная такая…

Андрюшка нахмурился:

– Тогда устрой как-нибудь иначе наше свидание… понимаешь! Мне необходимо переговорить с нею ради нашего дела… если она теперь будет работать там вместо тебя, то я должен буду открыться ей во всем. Ты можешь так, вскользь ей намекнуть, но главное, уговори ее прийти хоть в Никольский сад после работы… Ты скажи ей, что от этого зависит моя и твоя участь, как моей невесты… Слышишь, Наташа?

– Слышу! – тихо отвечала Наташа.

– Уговори ее…

– Попробую.

– Я буду ждать тебя с нею у входа в сквер… но только не удивляйся, пожалуйста, ничему! Я буду одет совершенно иначе, чем теперь, так, как этого требует мое настоящее звание, а не это… под которым я скрываюсь от врагов моих… Теперь же ступай домой… и пока прощай! Да! Я забыл тебе сказать, что, если она согласится, ты с ночи вывеси в окне платок или что-нибудь белое. Поняла?

– Поняла, – ответила Наташа, глядя в лицо Андрюшки взглядом, полным обожания и безусловной покорности.

Через минуту она вошла в квартиру, а он, сумрачно толкнув дверь подвала, вошел и лег на койку.

– Ну что, и сегодня болен небось? – угрюмо спросил его старый сапожник.

– Болен! – не менее мрачно ответил Андрюшка, запуская руку в щель у изголовья, куда сунул сверток с вещами, добытыми в квартире Померанцева.

– Ломаешься больше, я полагаю! – заговорил опять старик. – Ой, Андрей, дам я о тебе известие в колонию начальству, будет тебе здоровая порка… Уж что-то больно ты озорник стал последнее время. Терпеть я больше не могу… Да, главное, и работу запустил… Где ты шляешься?.. Куда тебя черти носят без спросу… А? Ну? Чего молчишь?.. Ухмыляешься? Ну ладно, ладно, подожду еще малость… что будет. А потом, вот тебе Бог, дам знать начальству…

Андрюшка молча отвернулся к стене, и добродушный старик продолжал брюзжать:

– И ведь какой был бы славный мастер… работаешь ты чисто! Этого я не могу не сказать, а вот дурь тебя губит; да вот доглядел я еще, что ты тут со швейкой снюхиваться стал… Вот эти все затеи бросить надо! Так-то… Всему свое время придет… Вот отбудешь срок, аттестат дам я тебе самый лучший, станешь совершеннолетним – и ступай себе с Богом, кормись, руки у тебя золотые!..

В узелке, который в это время осторожно нащупывал Андрюшка, что-то звякнуло. Старик поднял голову:

– Что это у тебя, деньги там, что ли?

– А хоть бы и деньги!..

– Гм! Откуда же могут быть у тебя деньги…

– Из банка государственного! – грубо ответил Андрюшка.

Старик с удивлением посмотрел на своего подмастерья. Сегодня он в особенности поразил его своей наглостью, хотя еще больше был удивителен этот его тон. Все в совокупности навело старого сапожника на разные размышления. В голове его мелькнуло подозрение: не затевает ли уж он чего-нибудь? «Надо за ним поглядеть попристальнее, – думал старик, – может, и впрямь натура волчья берет верх…»

Старик, однако, ничего больше не сказал Андрюшке и только сильнее заколотил по подошве сапога, а преступник лежал с сверкающими глазами, и чего-чего только не приходило в эту отчаянную голову, каких планов на будущее не строил он!

Горячие мечты неслись далеко-далеко, к заветной цели. Теперь для Андрюшки было все ясно. Толчок дан, цель намечена, жребий брошен. Наутро он уйдет от хозяина и больше уже не вернется.

Стало смеркаться все гуще и гуще. В подвале сделалось как-то в особенности темно.

Андрюшка слышал, как старик, вдруг оставив работу, велел мальчишке прибрать инструменты, как потом ушел к себе в угол, огороженный ситцевой занавеской… а вот и храп его гулко раздался в тишине подвала. Мальчонка разостлал свой войлок и, тоже свернувшись в клубок, как собачонка, засвистел носом… он заснул.

Андрюшка один не спал. Слишком много дум было в его голове, да и сверток с драгоценностями надо было охранять.

А вдруг старый ни с того ни с сего да вздумает ночью посмотреть, что это у него звякнуло.

И Андрюшка уже раскаивался, зачем пришел ночевать. Правда, надо было повидаться с Наташкой, а то бы он ни за что не пришел, только бы его и видел старый дурак…