Текст книги "Противостояние"

«Варяг» принял один румб вправо, и наша линия стала постепенно и практически незаметно приближаться к японцам. На дальномерном посту «Варяга» лейтенант Нирод, словно метроном, отсчитывал дистанцию до головного корабля противника. Японцы открыли огонь с 50 кабельтовых сразу после поворота на параллельные курсы, но с русских кораблей в ответ летели только редкие десятидюймовые снаряды с «Памяти Корейца».

Море вокруг «Варяга» кипело от недолетов и перелетов. Но даже получив первый шестидюймовый снаряд в борт, русский крейсер молчал. Молчала и вся остальная колонна, хотя последовательно поворачивающие японские крейсера уже начали обстрел «России» и «Громобоя».

Но наконец, после пяти томительных минут под безответным обстрелом, с дальномера донеслось долгожданное «Сорок пять кабельтовых!». Руднев, который до этого нервно барабанил пальцами по бронированному ограждению рубки[9]9
  Впоследствии Зарубаев рассказывал, что в эти самые нервные минуты боя Руднев вполголоса бубнил какую-то детскую немецкую считалочку, и в его исполнении она почему-то звучала весьма зловеще. Увы, Зарубаев никогда не слышал группу «Рамштайн». Иначе опознал бы припев песни «Ди зонне»…


[Закрыть], решительно кивнул Зарубаеву, но тот и сам уже отправлял данные для пристрелки на три шестидюймовых орудия правого борта. И не успели еще уйти в сторону «Идзумо» снаряды первого полузалпа, как на вторую тройку были отправлены данные с уменьшенной на три кабельтовых дистанцией…

Через две минуты на мачте «Варяга» взвился сигнал «До головного 46 кабельтовых. Мой курсовой 193», и одновременно с этим рявкнули его баковая и ютовая восьмидюймовки.

Меньше минуты понадобилось артиллеристам остальных русских крейсеров для определения дистанции между «Идзумо» и их кораблями. Тригонометрия, седьмой класс: дано расстояние от своего флагмана до флагмана противника и угол, от норда, под которым это расстояние измерено, известно также расстояние от своего корабля до «Варяга», остается «всего лишь» вычислить расстояние от себя до цели…

Все крейсера эскадры Руднева открыли огонь. Но еще до того, как снаряды давшего залп последним «Рюрика» упали у борта флагмана Камимуры, «Варяг» и «Богатырь» увеличили скорость до 23 узлов…

* * *

Через несколько минут перестрелки Камимуре стало ясно, что его провели. Обстреливаемый огнем всех японских кораблей «Варяг» начал отрываться от основных сил русских, уводя за собой «Богатырь», а во главе их линии оказалась «Россия». Пристрелку по этому броненосному крейсеру, на котором держал флаг контр-адмирал Небогатов, надо было начинать с нуля.

Решив, что разгадал финт Руднева – поставить в голову линии бронепалубные крейсера для отвлечения огня противника в завязке боя, которые затем, используя свое преимущество в ходе, должны оторваться и побежать навстречу «Ослябе», – Камимура несколько успокоился. Два бронепалубных крейсера, сколь бы распрекрасными они ни были, не помогут «Ослябе» проскочить мимо двух броненосцев. А поддержку броненосным товарищам здесь они уже не смогут оказать. С сожалением бросив последний взгляд на удаляющиеся шеститысячетонники русских, он приказал перенести огонь на «Россию». Но, как показали дальнейшие события, расслабился японский адмирал рано…

Не успев отойти от сцепившихся в схватке броненосных колонн и на милю, «Варяг» с «Богатырем» изменили курс. Повернув «вдруг» и приняв строй пеленга, они стали склоняться в сторону флагмана противника, держась от него на дистанции порядка шести миль. Когда же они вышли почти в голову японской колонны, «Варяг» снизил скорость и позволил японцам самим его догонять. И тут Камимура осознал, что наглец Руднев фактически сделал ему «crossing Т» силами двух крейсеров, даже не защищенных поясной броней!

Японский адмирал оказался перед трудным выбором. С одной стороны, выйти из-под обстрела пары бронепалубников было просто – всего-навсего отвернуть на пару румбов вправо. Но тогда из зоны его огня выходили основные силы русских, по которым только-только пристрелялись его корабли: на «России» разгорался первый пожар на шканцах. С другой стороны, отогнать наглую русскую пару огнем не так просто: из всей эскадры по ним может вести огонь только носовая башня «Идзумо» и три его носовые шестидюймовки правого борта. От огня остальных кораблей эскадры их прикрывает корпус самого флагмана. Поразмыслив, Камимура решил перетерпеть огонь пары наглых крейсеров, пока будет такая возможность.

Прекрасно зная характеристики русских шестидюймовок, которыми были вооружены «Варяг» и «Богатырь», японский адмирал понимал, что ни утопить, ни серьезно повредить его корабль с расстояния более двух миль русские не смогут. Их снарядам не пробить даже 127 миллиметров брони верхнего пояса «Идзумо», а тем более 152 миллиметров брони башни или 178 миллиметров главного пояса, прикрывающего ватерлинию. А то, что их шестидюймовые «подарки» вполне могут снести орудия на верхней палубе или пробить борт выше пояса, это можно и придется вытерпеть. Сперва надо разобраться с броненосными противниками, а уж потом можно будет заняться и этой кусачей мелочью.

* * *

Когда за неделю до выхода в море Руднев изложил Небогатову свой план охвата головы Камимуры силами двух своих не броненосных, но скоростных крейсеров, тот задал простой вопрос:

– Всеволод Федорович, а что помешает ему просто отвернуть на два румба, встать к вам бортом и расстрелять бортовыми залпами?

– Ну, во-первых, вы тогда от него уйдете, поскольку курса менять не будете. А вы – по нашей легенде – идете помочь прорываться «Ослябе». И главная задача Камимуры не утопить меня, а не пустить вас! Во-вторых, вы не учитываете психологию японцев. Вы бы отвернули. И я бы принял в сторону, если это логично и целесообразно. Но для японца, для самурая, отвернуть от слабейшего противника, даже если тот в заведомо лучшем положении, это потеря лица. Так что максимум, что мне грозит, это огонь одной башни с парой восьмидюймовок.

– Вашим крейсерам может и этого за глаза хватить. Разве нет?

– Пробить скос японским снарядом с двух миль, даже восьмидюймовым, – это вряд ли. А остальное – не смертельно. И пока будет у меня хоть пара живых пушек, я с головы Камимуры не слезу! Если потеряю скорость – отползу к вам за линию, Николай Иванович. Пустите?

– Угу. Вас не пустишь, пожалуй… – шутливо проворчал Небогатов и уже вполне серьезно продолжил: – Я только теперь понимаю, почему его величество в приватной беседе мне столь настойчиво порекомендовал прислушиваться ко всему, что вы говорите. И хотя по времени производства в чин я вас, Всеволод Федорович, и превосхожу, но неофициально император меня попросил выполнять ваши указания как его собственные. Я, признаться, даже обиделся сперва. Но теперь вижу, что он был абсолютно прав, не сочтите за лесть…

Когда «Варяг» с «Богатырем», увеличив ход, стали отрываться от «России», Небогатов вздохнул с облегчением, хотя и немного вымученно. Ему казалось, что за последние дни он сильно постарел. И, похоже, виной тому был не возраст, хотя и он уже не малый. Да, к такой работе по обучению он привык, последний год на Черном море этим и занимался. Правда, тут был жесткий лимит времени, но на то и война. Да, приходилось решать довольно сложную задачу по совмещению сплаванных броненосных крейсеров ВОК и новичков в одном отряде. Однако строки Пушкина, пришедшие в голову поначалу: «В одну телегу впрячь неможно коня и трепетную лань», а именно такой сперва показалась задача, последнее время в голове не крутились. И хотя новые крейсера упорно не хотели делать то, что от них требовалось, но опыт эскадренных плаваний «старичков» сильно помогал, да и экипажи на «новичках» были не новобранцами. В последние дни отведенного срока уже удавалось сносно маневрировать, а артиллеристы утверждали, что с орудиями они разобрались.

Ну, в полигонных-то условиях они ничего себя показали, но каково будет в бою? Оптимизма добавляла десятидюймовая башня «Памяти Корейца». Парочка, заправлявшая ею, мало того что великолепно «спелась» и показывала отличные результаты стрельбы, они не просто выполняли приказы, но и сами активно проявляли инициативу. Если учесть, что один из них побывал в бою, да еще в каком, то за эту башню в бою можно было не беспокоиться. Не подведут ни люди, ни техника, ими управляемая.

Но когда Руднев впервые излагал ему свой план боя, Небогатов поймал себя на мысли, что чувствует себя стариком перед этим молодым человеком… Но разве Руднев молод? Да, он младше, но не столь уж и намного. А вот поди ж ты! Даже если не принимать в расчет всего, что про него рассказывают, того, что Небогатов видел своими глазами, – хватало. Что он сделал с кораблями? И как ему это все пришло в голову, он же не инженер, и как он добился выполнения своих планов? Ни одному из встречавшихся ранее Небогатову морских офицеров не приходило на ум менять конструкцию и состав вооружения вверенных ему кораблей. Плавали на том, что давали, жаловались, но чтобы перевооружать заново готовые корабли…

А их первая встреча? «Варяг» вернулся, взорвав японскую дамбу. Мост на ней. Ну, где это видано? Даже не канонерка – крейсер, быстроходный крейсер атакует… мост! Да откуда Руднев про него узнал и зачем вообще он ему сдался? Сколько у Японии вариантов перевозки войск? А дальше – больше, мало ему моста! Пошел резать кабель у японцев. Сам! Ну, дите, чисто дите! А минеры еще говорят, какую-то хитрую мину на кабель прицепили, что он сам выдумал. И ведь опять – получилось!

А с этим портным! Полдня слушал объяснения Руднева, кто этот Ляо такой, зачем он тут взялся, откуда Руднев про него знает и с какого рожна надо к нему идти им, адмиралам, а не послать парочку жандармов и конвой. А уж свои речи учили прямо как в театре. Ну какие актеры из бывалых моряков? Но пока разговор не стал получаться более или менее сносным, Руднев все начинал сначала. Это заставило задуматься… Откуда столько энергии, опыта и знаний, причем в большой степени отнюдь не относящихся к компетенции морского офицера? Но и как морской офицер: эскадр, правда, в бой он пока не водил, но кораблями командовал успешно, да и организация действий вспомогательных крейсеров требовала по крайней мере штабного опыта. А он все успевал практически в одиночку, и, по сути, между делом…

В какой-то момент Николаю Ивановичу показалось, что Руднев не собирается брать его, Небогатова, в бой. План разработан. Корабли в линии расставлены. Кстати, сам Небогатов расставил бы их по-другому и даже несколько раз порывался изложить свои соображения. Но уверенный тон Руднева и его веские, хотя и не всегда бесспорные аргументы каждый раз останавливали. Командиры всех наших кораблей, да и, что уж греха таить, он сам – контр-адмирал – проинструктированы. Экипажи сработались, настрой в командах бравый…

Небогатов в итоге почувствовал себя мебелью и с каким-то облегчением отдался воле Руднева. И вот теперь, проведя завязку боя в кильватере у двух его бронепалубных крейсеров, Небогатову предстояло взять командование главной силой Владивостокского отряда, всеми пятью его броненосными крейсерами, на себя.

* * *

Орудия грохотали уже несколько минут, но все боевые приказы Николая Ивановича пока свелись к формальному «Открыть огонь по флагманскому кораблю неприятеля». Минут через пять «Россия» содрогнулась от взрыва первого попавшего в наш крейсер снаряда. Началось, подумал Небогатов и облегченно вздохнул. Началось! Ступор наконец-то прошел.

Как и предполагал Руднев, японцы пока полностью игнорировали пару дерзких русских бронепалубных крейсеров. Весь свой огонь они сосредоточили на концевых кораблях русской колонны, головной «России» и концевом «Рюрике». Русские в долгу не оставались, действуя примерно по тому же сценарию – по флагманскому «Идзумо» били «Россия», «Громобой» и «Витязь», а также носовая башня «Памяти Корейца». Но повреждений на японце еще не было видно, русские снаряды с пироксилином давали при взрыве мало дыма и взрывались чаще внутри корабля противника или уже отрикошетив от брони.

Зато «Рюрик» и «Россия» периодически скрывались за облаками черного дыма, от красочных шимозных разрывов. Кроме этого, в местах взрывов японских снарядов загоралось все, что хотя бы теоретически может гореть. Несмотря на «борьбу с деревом» на русских кораблях, на шканцах «России» вовсю заполыхал пожар. К месту возгорания с носа и кормы, торопливо раскатывая шланги, пробивались пожарные дивизионы.

С борта «Рюрика» в двух местах, подобно лоскутам старой, отшелушившейся кожи, свешивались в воду рваные листы котельного железа, которыми так долго и старательно «добронировали» в доке оконечности крейсера. Но приняв на себя энергию взрыва, свое дело это железо уже сделало – пробоины в «родном» борту были очень скромных размеров и уже заделывались деревом.

Впрочем, несмотря на внешне идеальное состояние японских крейсеров, на них тоже было «весело». Отрикошетивший от боевой рубки «Идзумо» снаряд ушел свечкой вверх и разорвался под боевым марсом, изрешетив его, превратив в обломки прожектор и поубивав или перекалечив всех, кто на нем находился. В левом носовом каземате 12-фунтового орудия взрывом среднекалиберного фугаса и последующей детонацией складированных у орудия патронов вывело из строя орудие и весь его расчет. Третий шестидюймовый снаряд пробил навылет паровой катер, сдетонировав аккурат между раструбов котельных вентиляторов, подававших воздух в кормовую кочегарку.

Кроме легких ранений, полученных тремя членами машинной команды, это привело к падению тяги в четырех котлах. Ну и, наконец, первый крупный русский снаряд, пробивший в этом бою броню верхнего пояса «Идзумо», разорвался, не дойдя до скоса бронепалубы каких-то полметра.

«Якумо», поставленный в хвост японской колонны как самый тихоходный, поначалу страдал меньше. По нему вели огонь лишь «переметнувшийся» на русскую службу «Кассуга» и старик «Рюрик». Но и у «японского германца» хватало проблем. Неожиданно плотный и частый огонь «Рюрика» стал для командира крейсера каперанга Мацучи откровением.

Для верности открыв в справочнике страницу с «Рюриком», он снова и снова переводил взгляд с изображенного на бумаге силуэта на ощетинившийся вспышками от выстрелов тяжелых орудий оригинал. Положим, смену мачт на более легкие не заметить было тяжело, но почему с «Рюрика» прилетает столько снарядов, причем калибром явно больше шести дюймов? Прописанные у Джена в справочнике две восьмидюймовки на подобное снарядоизвержение не способны даже «по паспорту». А уж в реальном бою и подавно.

Со вздохом отложив явно врущий британский «талмуд», он стал пытаться в подзорную трубу пересчитать орудия на палубе и в казематах русского крейсера. Недоверчиво хмыкнув полученному результату, Мацучи начал было считать снова. Получившийся у него после подсчета более ярких вспышек выстрелов восьмидюймовых орудий результат был заведомо не верен. Утроенный по сравнению с проектным бортовой залп главного калибра? Просто чушь какая-то! Но тут его внимание было отвлечено первым угодившим в «Якумо» русским снарядом…

* * *

Около получаса с начала боя ни одна из эскадр не имела ощутимого преимущества. Количество попаданий с обеих сторон было примерно одинаковым. Японские крейсера имели слишком хорошее бронирование, чтобы всерьез надеяться избить их восьмидюймовыми снарядами до потери боеспособности. На вывод из строя пары стоящих на верхней палубе орудий японцы ответили выбиванием пары казематов с русскими пушками.

Однако, по сравнению с боем при Ульсане в том, оставленном Карпышевым мире, потери русских при аналогичных попаданиях оказались в разы ниже: как дополнительные броневые перегородки между орудиями в батареях, так и противоосколочное прикрытие всего, что можно и нужно было прикрывать, себя вполне оправдали. На стороне владивостокцев были также большее водоизмещение и скверный характер японских взрывателей. Обе стороны могли надеяться или на удачный тактический ход, или на «золотой снаряд». Новый тактический ход попробовал Руднев, а вот с «золотым снарядом», пожалуй, больше повезло японцам…

Адмирал Камимура нервничал. Разумеется, со стороны этого не было заметно. Он все так же сосредоточенно следил за противником и так же лаконично отдавал необходимые приказания. Но сам он начинал верить, что Руднев на самом деле угробил «Асаму»!

Сначала он считал, что «Кореец» там был ни при чем, даже с учетом слухов, что дело нечисто. Что могла сделать старая канонерка броненосному крейсеру? Он полагал, что по неосторожности, в нервном напряжении перед первым боем с европейской державой, экипаж «Асамы» допустил взрыв погреба главного калибра, а все списали на противника. Однако этот русский адмирал действует сегодня так, будто в него вселились демоны. Может, они и впрямь помогли ему потопить флагман Уриу?

Источником нервозного состояния адмирала были два русских бронепалубных крейсера, зависших на носовых курсовых углах его «Идзумо». Их снаряды теоретически серьезно не угрожали боеспособности флагманского корабля, вот только в реале их разрывы были крайне неприятны. А несколько особо сильных подталкивали к мысли, что огонь ведется не только из шестидюймовок.

Но что делать, адмирал никак не мог решить. Перенос огня на русские бронепалубники означал потерю половины бортового залпа «Идзумо», причем с учетом того, что огонь нужно было размазать по двум крейсерам, можно было рассчитывать лишь на единичные попадания в русские корабли. Это врядли приведет к потере боеспособности, а просто испугать русских он уже не надеялся. Мысль об изменении курса, чтобы иметь возможность стрелять всем бортом, была настолько чудовищна, что Камимура ее отогнал сразу. Для этого придется отвернуть от русских броненосных крейсеров, от более слабого или, в крайнем случае, равного противника. Никогда!

Адмирал уже несколько раз порывался приказать перенести огонь всего, что дотянется, на русские бронепалубники, но каждый раз останавливался. Сквозь уважение к талантливому и серьезному противнику все сильнее пробивалось раздражение.

Напрашивалась аллегория: дерутся два самурая. Вокруг бегает ребенок одного из них и время от времени дергает второго за… гм… яйца… Не смертельно. Но неприятно. Конечно, если обратить внимание на этого щенка, то от него и мокрого места не останется. Но ведь взрослый-то самурай этим воспользуется! Но и не обращать внимания… Дергает, дергает… а ну как все-таки оторвет?

* * *

Медленно позволяя себя догонять, «Варяг» с «Богатырем» постепенно увеличивали огневое воздействие на японский флагман. Когда первый прилетевший с «Варяга» 8-дюймовый снаряд ударил в борт «Идзумо», его отнесли на счет «Громобоя» и «России». Но последовавшее через пять минут второе попадание, в боковую стенку носовой башни, записать на счет находящихся на левом траверсе броненосных крейсеров русских было уже нельзя.

В башне от сотрясения перебило кучу лампочек, телефонов и циферблатов управления стрельбой. Башенный дальномер вместо реальной дистанции до цели стал упорно показывать десять кабельтовых, хотя даже на глаз до «России» было не меньше тридцати пяти. Хуже того: началась течь из уплотнения сальников гидравлической системы привода самой башни. Сколько еще она сможет вращаться до падения в системе рабочего давления, сказать было сложно, резервная электрическая система никогда не внушала доверия. А уж поворачивать ее махину вручную – это значит снизить и так не самую высокую скорострельность…

Кроме того, в «Идзумо» с бронепалубников уже прилетело с десяток шестидюймовых снарядов. Они не смогли пробить брони пояса, башни или траверса, но передняя труба уже опасно качалась на растяжках и после еще пары попаданий должна была рухнуть.

Камимура, наконец, решился и приказал перенести на «Варяга» огонь всего, что могло до него добить. Увы, в момент поднятия на мачте «Идзумо» флажного сигнала о переносе огня удачный снаряд с «Богатыря» разметал по мостику японского флагмана и сигнальщиков, и их ящики с сигнальными флагами. Осколками того же снаряда были перебиты фалы, по которым эти флаги поднимались на фок-мачту. Терзаемый продольным огнем легких русских крейсеров «Идзумо» с каждым новым попаданием все менее подходил для выполнения роли флагманского корабля.

Да, все механизмы и орудия на японце были надежно прикрыты непроницаемой для шестидюймовых снарядов броней. Но каждое попадание в трубу – это падение тяги в котлах и, как следствие, падение скорости крейсера и всей колонны. Каждый снаряд, разорвавшийся у раструба вентилятора, – это смятый воздуховод, по которому в топки котлов всасывается уже меньше кислорода, и снова – падение хода. Пара рваных пробоин в небронированной носовой оконечности крейсера – это не только дополнительная вентиляция подшкиперской, но и затопления каждый раз, когда нос крейсера ныряет в поднятый тараном бурун.

И пусть один снаряд, сделавший эти пробоины, достаточно безвредно разорвался на бронированном траверсе (вспучивание палубы, многочисленные осколочные повреждения и шесть раненых в лазарете), второй, с несработавшим (традиция, однако, хотя после смены взрывателей неразрыв попавшего в цель снаряда стал, скорее, исключением) взрывателем, подобно бильярдному шару проскользил по бронепалубе, пока не завяз в переборке у каземата шестидюймового орудия. Где и проторчал, пугая прислугу своим мрачным видом до конца боя. А «до кучи» еще и пожары, и выведенные осколками из строя орудия на верхней палубе, переполненные лазареты, невозможность подать сигнал идущим сзади мателотам и прочие радости плотно обстреливаемого корабля. И все это – без единого пробития брони!

Похожая картина была и на «России». Хотя броня его была не по зубам японским снарядам, повреждений от осколков и огня было предостаточно. Верхний средний каземат шестидюймового орудия в одно мгновение превратился в гибрид печи высокого давления и крематория, в котором заживо сгорели шесть членов расчета орудия. Виновник – крошечный раскаленный осколок снаряда, который даже не попал в сам корабль, воспламенивший беседку с гильзами для шестидюймового орудия…

Крейсер к этому моменту получил с десяток попаданий, однако тревожных сообщений пока еще не было. Докладывали в основном о пожарах. Их тушили, хотя и с переменным успехом. Особенно долго возились с самым первым, с непривычки. Правда, так до конца его погасить и не удавалось. Вроде бы уже укрощенный огонь периодически вспыхивал снова, но никого уже не пугал. Дым на рострах мешал наблюдать за кормовым сектором, чем Небогатов был недоволен.

– Да что там они с пожаром справиться не могут? Сгорим ведь, господа!

Через некоторое время, после особенно сильного взрыва внизу, появился посланный с донесением от командира плутонга шестидюймовых орудий правого борта молодой мичман Колоколов. Он долго не мог ничего внятно доложить адмиралу и командиру, поэтому Арнаутову пришлось на него даже прикрикнуть и немного встряхнуть.

– Т-там, в среднем к-каземате, взрыв, – еле выдавил из себя офицер. – Расчет весь… все…

– Что там?! – допытывался каперанг.

– Сгорели они… заживо… – почти прошептал мичман и, получив разрешение уйти, почти вывалился из рубки. С мостика послышались характерные звуки выворачиваемого наизнанку желудка. Очевидно, что бедолага в упомянутом каземате побывал лично.

Арнаутов смущенно прокашлялся и доложил Небогатову:

– Два шестидюймовых орудия потеряли. Один их расчет – полностью. В батарее много раненых, есть убитые. Но в целом держимся. Считаю, что не плохо. Я от Камимуры ждал лучшей стрельбы, честно говоря…

Восьмидюймовки были пока целы, хотя их прислугу постоянно приходилось пополнять. Будучи головной, «Россия» особенно активно обстреливалась японцами, и даже от близких разрывов прилетали осколки. Но экипаж уже находился в том состоянии боевого азарта, что обращал внимания на них не больше, чем на брызги воды от близких разрывов снарядов, отмахиваясь от их смертоносного жужжания, как от мух, а иногда и просто не замечая легких ранений.

Русский флагман уверенно управлялся и активно вел бой. «Идзумо» уже выдвинулся на траверз «России», однако, пока японцы шли параллельным курсом, в маневрировании не было нужды. В какой-то момент Небогатов немного расслабился и привалился к броне рубки. За что был наказан: через пару минут японский восьмидюймовый снаряд ударил под мостик, прямо в ее основание. Всех в ее броневом стакане сбило с ног. А адмирала отшвырнуло, как тряпичную куклу, ударив о противоположную стенку.

Там он сел, некоторое время ошарашенно осматриваясь по сторонам. К нему подбежали с водой и нашатырем, после чего, наблюдая за немой мимикой офицеров, он понял, наконец, что оглушен, а пропавшие звуки боя вовсе не означают, что он закончился. В результате адмирал с полчаса только наблюдал за японцами и был не в курсе происходящего на корабле. Хотя к концу сражения уже различал разрывы снарядов и громкие голоса. Вскоре после того, как колонны разошлись, Николай Иванович пришел в себя почти полностью, но еще несколько дней слышал не очень хорошо, а потому и сам говорил громче обычного.

* * *

В соседнем со взорванным каземате, осветившемся яркими отблесками пламени и наполнившемся через щели в перегородке пороховыми газами, за наводчика сидел кондуктор Васильев. Среди подносчиков снарядов к орудию был матрос второй статьи Зыкин. Более непохожую парочку было трудно представить. Если Васильев был у начальства на хорошем счету и регулярно получал поощрения, повышения и дополнительные чарки, то Зыкина иначе как «баковым пугалом» или «баластиной» никто из офицеров не называл.

Было такое наказание в те годы на русском флоте: провинившегося матроса ставили «проветриться» на баке под ружье с полной выкладкой, чтоб подумал, наверное, о горькой своей судьбинушке. Неоднократные попытки командира плутонга лейтенанта Моласа хоть немного научить большого и грузного сибирского крестьянина основам наведения орудия на цель, на случай выхода из строя остальных членов расчета, раз за разом заканчивались фиаско и очередным «проветриванием» Зыкина под винтовкой. Казалось, безразличие и дремучая, таежная тупость этого матроса были абсолютно непробиваемы…

В момент взрыва в соседнем каземате Васильев сидел на своем законном месте в кресле наводчика. Молас и раньше, во время выходов к берегам Японии замечал, что при встрече с неприятелем его лучший наводчик становится дерганым и нервным. Но на душеспасительные беседы все не находилось времени, и лейтенант списал поведение Васильева на боевой задор и избыток адреналина.

Но сейчас, в заполненном дымом и криками каземате, кондуктор неподвижно замер в кресле, намертво вцепившись в рукоятки маховиков наводки орудия. После того как он в третий раз проигнорировал команду «огонь», все решили, что он ранен, тем более что в полумраке каземата стало видно, что под ним быстро расплывается лужа. Но когда его попытались аккуратно извлечь из кресла, стало ясно, что у Васильева просто сдали нервы. По запаху было вполне очевидно, что к крови лужа под орудием не имеет никакого отношения. Попытки оторвать руки комендора от маховиков не увенчались успехом, и пушка молчала уже полторы минуты.

Пока, в отсутствие убежавшего к соседнему горевшему каземату Моласа, комендоры раздумывали, что делать с впавшим в прострацию наводчиком, неожиданно подскочивший к орудию Зыкин одним движением левой руки выдернул Васильева из кресла и отшвырнул в сторону. После этого он, к удивлению членов расчета и добравшегося наконец до каземата командира плутонга, промокнул сорванной форменкой сиденье и одним движением без приказа и спроса втиснулся за рукоятки наводки.

Он видел недавно установленный прицел Перепелкина всего один раз. Тогда, за неделю до выхода в боевой поход, на тренировке для всех членов расчета по наведению орудий, он перепутал направление вращения маховиков. Вместо наведения «вправо – вверх», умудрился загнать ствол в крайнее «левое – нижнее» положение. Потом он, долго моргая, смотрел на распекающего его Моласа, пока того в очередной раз не вывел из себя невинный взгляд «телячьих» глаз матроса. Первое знакомство с оптическим прицелом закончилось для Зыкина очередным часом на баке и синяком на левой скуле. За что Молас, кстати, был приватно строго отчитан замечавшим и не одобрявшим подобные «мелочи» Небогатовым.

С непонятно откуда взявшейся ловкостью профессионала, которая так не походила на его же неуклюжие движения на тренировках, Зыкин за семь секунд навел орудие на цель и выпалил! Не отрывая взгляда от прицела и продолжая удерживать в перекрестии случайно подвернувшуюся «Адзуму», он заорал на остальных членов расчета: «Подавайте, сукины дети, нам с япошкой что, вас до вечера ждать?»

Подбежавший к орудию Молас хотел было заменить его на месте наводчика на кого-нибудь другого, но, машинально проследив за падением снаряда, увидел, как у самого борта не обстреливаемой никем «Адзумы» вздыбился одинокий столб воды. После того как еще пара снарядов также легла очень прилично, Молас ограничился ободряющим похлопыванием по плечу и приказом перенести огонь на головной. И тут всегда молчавший Зыкин подал голос, причем от прицела так и не отвернулся и говорил с лейтенантом, не глядя на него:

– Вашбродь, там от всплесков сам черт ногу сломит, а второго я щас точно достану.

– Как ты его достанешь, олух царя небесного, – начал было закипать имеющий короткий фитиль Молас, – для нормальной пристрелки надо не менее трех орудий в залпе, сам ты дистанцию не уточнишь, если говорят тебе по головному – бей по…

Очередной выстрел прервал речь лейтенанта, и примерно через двадцать секунд на борту «Адзумы» расцвел цветок разрыва…

– Как, как… Охотник я. И отец мой был охотник. И дед был, – отозвался по-звериному оскалившийся матрос, по-прежнему не смотря ни на что, кроме цели, – тут оно, конечно, не дробовик и не «бердан», но прочувствовать тоже можно. Не, вашбродь, теперь от меня он уж никуда не денется!

– А чего же ты, черт эдакий, полтора года ваньку мне валял, пушку не в ту сторону ворочал? – оторопело проговорил Молас, откровенно любуясь действиями комендора. – Ведь мог бы за наводчика стать еще с год назад! Неужели самому была охота снаряды кидать?

– А зачем? – откровенно не понял Зыкин. – Наводчиков у нас в достатке, а что пушку не туда повернул… Я это «право», «лево», вращать «по чусовой, против чусовой» не особенно разумею. Тут пробовать надо, а так, на словах, я не очень… Извиняемси…

С этими словами бывший охотник, а отныне законный наводчик шестидюймового орудия крейсера «Россия» выпустил в сторону «Адзумы», названия которой не знал, ибо в опознании силуэтов тоже был «не очень», очередной снаряд. До конца боя орудие Зыкина показало самый большой процент попаданий из всех русских шестидюймовок. В «Адзуму» на этом этапе боя попало шесть таких снарядов.