Текст книги "Господин судебный пристав"

– А слуг? Моих слуг ты не боишься, Митрофанушка? Они ведь наготове и ждут, когда кто-нибудь из вас свой нос из дома высунет.

– Увы, но и слуг я не боюсь, – пожал плечами Бурматов. – Они уже арестованы и, наверное, выведены со двора конвойными.

Он поднёс к губам свисток и свистнул. В комнату вбежали двое полицейских и встали у порога. Взгляды присутствующих замерли на Бурматове – его решительные действия вызывали изумление и растерянность.

– Чёрт возьми, да кто ты такой, господин Бурматов?! – воскликнул Мавлюдов, холодея от страха. – Ты ведёшь себя так, как будто облачён какой-то властью!

– Вопрос запоздалый, но я на него отвечу, – вскинул голову Митрофан. – Я действительно промотал наследство отца за карточным столом, как и ты, Азат. Оказавшись на краю бездны, я вдруг понял, что мне осталось или пулю в лоб себе пустить, или в корне менять образ жизни.

– Видя тебя живым и здоровым, ты выбрал последнее? – уколол его насмешкой Мавлюдов.

– Да, я решил сохранить свою жизнь и изменить её в лучшую сторону, – согласился с ним Бурматов. – После долгих поисков, сомнений и ожиданий я нашёл-таки самый подходящий для меня способ для заработка.

– И какой же? – замер в ожидании Мавлюдов.

– Я поступил на службу в полицию и теперь занимаюсь расследованиями особо тяжких преступлений, – сразил всех наповал Митрофан.

У Малова и Мавлюдова вытянулись лица, а вот у Сибагата Ибрагимовича не дёрнулся ни один мускул на лице. Купец неожиданно вспомнил, что в вагоне-ресторане поезда слышал именно голос Бурматова, и понял, что пора действовать решительно и незамедлительно. Митрофан тем временем достал из кармана сюртука жетон сотрудника тайной полиции и продемонстрировал его присутствующим.

– Ещё вопросы есть, господа, относящиеся к моей личности? – спросил он.

– В отличие от Кузьмы Малова ты мздоимец, господин сыщик! – «упрекнул» его с едкой ухмылкой Сибагат Ибрагимович. – Ты не побрезговал взять у меня деньги за оказанные мне услуги.

Бурматов тут же достал из внутреннего кармана бумажный пакет и швырнул его на пол.

– К счастью, и я честен, как господин Малов, – сказал он серьёзно и веско. – А деньги я у вас взял, чтобы преждевременно не вызвать к себе подозрения.

– Из всего этого следует, что я арестован по-настоящему, господин сыщик? – подводя черту, спросил, вздыхая, Халилов.

– Без сомнений, Сибагат Ибрагимович, – кивнул утвердительно Бурматов. – У следствия к вам накопилось очень много вопросов, поверьте.

– Никогда не думал, что на старости лет попаду на каторгу, – усмехнулся Халилов. – Правду говорят, от тюрьмы и от сумы не зарекайся.

– Увы, но каторга для вас – что манна небесная, Сибагат Ибрагимович, – поправил его Бурматов. – Я склонен считать, что за все злодеяния, совершённые вами, вас и отца Азата приговорят к смертной казни!

– Вот даже как, меня повесят! – без тени страха в голосе воскликнул Халилов. – А впрочем, какая разница. Лучше умереть сразу, чем гнить заживо на Сахалине, откуда я уже никогда не выберусь.

Митрофан кивнул стоявшим у порога полицейским и обратился к Сибагату Ибрагимовичу:

– Ну что, пойдём, господин Халилов?

– Да, пожалуй, пора, – кивнул тот. – Вот только попрощаюсь с племянницей и её избранником. Вы позволите, господин сыщик?

– Пожалуйста, – пожимая плечами, согласился Бурматов. – Только если они не будут против.

Сибагат Ибрагимович медленно повернулся к Кузьме и Мадине:

– Ну, подойдите ко мне для благословения, дети!

Кузьма и девушка переглянулись и нехотя приблизились к нему. Малов поддерживал Мадину под руку и смотрел на Сибагата Ибрагимовича настороженно. Девушка смотрела на дядю со страхом и презрением.

Халилов окинул их неласковым взглядом:

– Что ж, прощайте, чада неразумные. Прощения просить не буду, знаю, что не простите вы меня. – Он перевёл взгляд на Кузьму. – Тебя я всё равно ненавижу, господин судебный пристав, но уважаю твою порядочность. Ты не мздоимец, а такие качества редки для чиновников. Сегодня ты держался с достоинством и честью. Я тебя поздравляю. А ещё я дарю тебе свою племянницу. Дрянная девка, избалованная, вся в покойных родителей, будь они прокляты.

– Ты их убил, грязная свинья, а теперь ещё проклинаешь? – прошептала Мадина с ненавистью.

Сибагат Ибрагимович довольно улыбнулся.

– Да, убил я их и об этом не жалею, – сказал он, улыбаясь ещё шире. – Я бы и тебя не вынес из огня, если бы не нуждался в деньгах. Аллах мудр и всемогущ, но почему-то он кому-то даёт всё, а кому-то приходится влачить жалкое существование. Вот они и продают шайтану свои души!

– Я не хочу с тобой разговаривать, убийца, – брезгливо поморщилась Мадина. – Аллах тебе судья, грязный сапожник.

Сибагат Ибрагимович сделал вид, что не услышал оскорблений, и продолжил:

– Оно понятно, суда Всевышнего мне не избежать, если вообще он существует. Ну а тебе, Кузьма, я желаю мучиться и страдать всю жизнь, оплакивая Мадину. Твоя жизнь превратится в ад, обещаю! Мне жаль тебя, господин судебный пристав. Сейчас я…

Неуловимым движением он выхватил из-за пояса револьвер и в упор выстрелил в девушку. Мадина тут же упала на пол, а Кузьма опустился на колени с искаженным от ужаса лицом.

– А теперь и мне пора вслед за племянницей, господа! – закричал, торжествуя, Сибагат Ибрагимович, приставляя к виску ствол револьвера. – Думали, я и впрямь оставлю вам чёртову девку? Жаль, я мог пожить ещё долго, но… Вижу, что срок мой уже подошёл, прощайте!

Злобно захохотав, он нажал на курок, но вместо выстрела прозвучал лишь щелчок. Револьвер дал осечку. Бурматов бросился на него и заломил руку; револьвер выпал из руки убийцы на пол и на него навалились подоспевшие полицейские.

– Азат, ты же врач, чего столбом стоишь, помоги девушке! – закричал Митрофан, глядя на приросшего к месту Мавлюдова.

– Но-о-о… Я не могу, – прошептал тот потрясённо. – Я… я…

– Не можешь сам, беги за доктором! – закричал Бурматов. – Он рядом, прямо через дорогу живёт!

Пару раз дёрнувшись, Мавлюдов выбежал из комнаты. А Бурматов сжал в бессилии кулаки:

– Господи, как же я лопухнулся? Но кто мог подумать, что у этого мракобеса под одеждой спрятан револьвер?

– Кузьма, ты слышишь меня, ублюдок? – закричал вдруг Халилов, извиваясь в руках полицейских. – Как тебе мой подарочек? По душе пришёлся, сукин ты сын? Я всегда изнемогал от желания придушить эту сучку, а знаешь почему? Да потому, что она – вылитый отец! Я смотрел на неё, а видел его! И это отравляло мне жизнь, Кузьма! Но я не мог убить эту сучку, она была нужна мне! А теперь она в твоём полном распоряжении, господин судебный пристав! Делай с ней, что хочешь, ха-ха-ха…

Старик кричал ещё что-то, но Малов его не слышал. Он смотрел на умирающую в полном отчаянии и смятении. Мадина вдруг открыла глаза и вымученно улыбнулась окровавленными губами.

– Кузьма, любимый, – прошептала она, – как ты красив сегодня! Тебе очень к лицу твоя форма, Кузьма…

– Молчи, любимая, береги силы, – шептал Малов, едва сдерживаясь от рыданий. – Сейчас Азат приведёт доктора, и он спасёт тебя!

– Нет, меня уже никто не спасёт, Кузьма, – отвечала едва слышно девушка. – Воле Всевышнего мне не противостоять, – вздохнула судорожно Мадина, закрывая глаза. – Поцелуй меня, любимый… я хочу унести твой поцелуй с собой. Я… я…

Кузьма склонился над девушкой и стал целовать её лицо, глаза, губы. Он готов был отдать жизнь за любимую, но… Мадина как свеча таяла у него на глазах. Девушка умерла тихо. На заплаканном лице застыла печальная улыбка.

– Как хоронить её собираешься, Кузьма? – закричал Халилов, которого всё ещё держали в комнате. – По мусульманскому или христианскому обряду? Послушай совет напоследок, Кузьма, закопай её где-нибудь на обочине дороги! Большего она не заслуживает!

Малов медленно поднялся с колен и медленно повернул голову в сторону истерично вопившего убийцы. Прочтя в его взгляде свой смертный приговор, Халилов громко захохотал. Разгадав намерения судебного пристава, Бурматов встал у него на пути и постарался остановить его.

– Господи, Малов, не делай этого, – заговорил он торопливо. – Вспомни, кто ты есть, не уподобляйся этому убийце.

Кузьма с перекошенным от ярости лицом оттолкнул Митрофана, и тот упал на пол, больно ударившись коленями.

– Ну, Малов, вот он я! – орал между тем Халилов. – Подойди ближе и убей меня! Отомсти мне за смерть своей любимой, господин судебный пристав!

– Кузьма, опомнись, не уподобляйся ему! – вскакивая с пола, закричал Бурматов. – Он тебя провоцирует! Он хочет, чтобы ты убил его и отправился на каторгу! Так он мстит тебе! А сам он хочет избежать суда и позора, убив себя твоими руками! Застрелиться у него не получилось, сам видел. Револьвер дал осечку! Это Бог не дал ему застрелиться, так как ведёт этого страшного грешника к суду и виселице! Его ждёт справедливое возмездие. Кузьма, позволь дожить ему до этого судного дня, не бери грех на душу!

Словно во сне Малов приблизился к Халилову. Он ненавидяще смотрел в бегающие глаза убийцы. Тот струсил, и его лицо вытянулось. В ожидании смерти он зажмурился и побледнел.

– Будь ты проклят, вурдалак, – прошептал Кузьма. – Ты забрал жизни родителей у Мадины, а сейчас отнял её у меня. Гореть тебе в аду, зверь кровожадный и безжалостный. А я не буду пачкать об тебя руки. Ты всего лишь жалкий негодяй, а я слуга закона… Ты – мразь и ничтожество, а я – господин судебный пристав!

Едва удержав себя от самосуда над мерзавцем, Малов развернулся и снова опустился перед девушкой на колени, обняв её неподвижное тело. Халилова вывели из дома, Бурматов тоже покинул комнату.

Оставшись наедине с любимой, Кузьма взял Мадину на руки и поднял вверх глаза.

– Господи, за что ты наказал меня так жестоко! – закричал он надрывно и громко. – За что лишил меня счастья, забрав жизнь любимой? Разве я заслужил такую страшную кару, Господи?! Ты высоко в небесах, а я здесь, на грешной земле, несчастная жалкая букашка! Смилуйся, Господи, забери жизнь мою некчёмную, не разлучай меня с любимой! Господи, Владыка Небесный, умоляю тебя, услышь меня…

Он умолк и зарыдал в голос, закрыл глаза и уткнулся лицом в окровавленную грудь Мадины. Кузьма был на грани безумия, его сжигало страшное горе, и он чувствовал себя бессильным, чтобы преодолеть и пересилить его.

Часть вторая. Накануне великих событий

Историческая справка

С постройкой железной дороги в городе был создан организованный отряд пролетариата в лице железнодорожников. Из европейской части России в Сибирь, в том числе в Бурятию, прибыло много кадровых рабочих. Большую роль в развитии рабочего движения в крае сыграли политические ссыльные и первые социал-демократические организации. Они стали организаторами забастовочного движения.

В Забайкалье революционным движением руководил Читинский комитет РСДРП, созданный в 1902 году. Партийные группы были созданы в разных местах Забайкалья. Одной из них являлась Верхнеудинская…

1

После похорон Мадины и до самой зимы Кузьма Малов жил словно в забытьи. Он ходил на службу, добросовестно исполнял поручения руководства, и это немного смягчало его переполненную горем душу. Дома страдания по утрате любимой накатывали на него с удвоенной силой. Кузьма пытался плакать, но у него это не получалось. Родители всячески пытались утешить его, но он отмалчивался или просил оставить его в покое. Кузьма замкнулся в себе и в полном одиночестве переживал своё горе.

– Сынок, милый, уж не винишь ли ты нас с отцом в смерти твоей девушки? – осторожно спросила мать как-то за завтраком.

– В её смерти виноват только один негодяй, и уже скоро он предстанет перед судом, – угрюмо ответил Кузьма, допивая чай.

– А ведь как Халилов заботился о ней! Все люди восхищались.

– Всё, прекратим этот разговор, мама. Этот ублюдок не стоит того, чтобы о нём даже изредка вспоминали.

Надев форму, Кузьма вышел из дома. Его уже не вдохновляла карьера судебного пристава: интерес к службе угас вместе со смертью любимой.

У здания суда он встретил Бурматова.

– Рад тебя видеть, господин Малов, – сказал Митрофан так, словно их случайная встреча была самой значительной радостью в его жизни.

– Я тоже, – сухо буркнул Кузьма, но это не смутило Бурматова.

– Когда суд над Халиловым и Мавлюдовым? – поинтересовался он, доставая из пачки папиросу и закуривая.

– Пока не знаю, – ответил, пожимая плечами, Кузьма.

– А ты готов к предстоящему заседанию?

– Я жду не дождусь этого дня.

– Только не пори там горячки, я знаю тебя.

– А уж это как получится. Не приговорят козла старого к смертной казни, я сам придушу его прямо в зале суда.

– Ты бы не думал о мести, Кузьма, – сказал Бурматов. – Халилову и так воздадут сполна за его «заслуги».

– Хотелось бы надеяться, – усмехнулся Малов недоверчиво, натягивая перчатку. – А вот возьмут и пожалеют? У него же в своё время всё было «схвачено» в суде. Пожалеют «по старой памяти», на каторгу отправят вместо казни, объяснив «смягчающие обстоятельства» старостью подсудимого.

– Пусть даже так, – пожал плечами Бурматов. – Меньше двадцатки каторжных работ не дадут, это уж точно, а такой срок… Сам понимаешь, для Халилова это хуже, чем смерть.

Попрощавшись и отойдя от Малова на пару шагов, Митрофан вдруг обернулся:

– А вот старика Мавлюдова в Уфе к двадцати пяти годам каторги приговорили, слыхал?

– Нет, – посмотрел на него с недоумением Кузьма.

– Я только вчера узнал об этом, – улыбнулся Бурматов. – Услышав приговор, мерзавец скончался от сердечного приступа прямо в зале суда. Очень может быть, и подлюгу Халилова ждёт такая же участь.

Проводив его долгим задумчивым взглядом, Кузьма вошёл в здание суда, где его уже ожидал вызов к начальнику.

– Проходи, присаживайся, Кузьма! – поприветствовал он Малова. – У тебя всё в порядке?

– Не совсем, – признался Кузьма, присаживаясь на стул.

– Ах да, знаю о твоей беде, – вздохнул начальник. – Очень тебе соболезную.

Кузьма пожал плечами. Начальник достал из шкафа графин с водкой и пару стаканов:

– Времена настают трудные, Кузьма. Сам чёрт не разберёт, что творится в России нашей. Погрязли по уши в войне с Германией, а в тылу все как взбесились. Кругом на улицах митинги и забастовки. Закон попирается всеми, и считается это кощунство чуть ли не доблестью.

Он смолк и посмотрел на Малова. Кузьма был сбит с толку, но сохранял вежливость.

– Начинаются шальные времена, – продолжил начальник. – И неизвестно, каким боком коснутся нас возможные перемены. В Москве, Петербурге – разброд и шатания. Обойдётся или нет, как думаешь?

– Я… я не совсем понимаю вас, – признался Кузьма. Под давлением обрушившегося на него горя он просто не замечал того, что происходило на городских улицах.

Начальник занервничал:

– В стране… Да что далеко ходить, в городе нашем чёрт-те что творится, а он, видишь ли, меня не понимает?!

«Чёрт возьми, он, наверное, думает, что я сошёл с ума!» – ужаснулся Кузьма.

– После рождественских праздников, если ничего не случится, состоится суд над Халиловым и Мавлюдовым, – сказал вдруг начальник. – Будь готов к предстоящей процедуре.

Доброжелательный взгляд голубых глаз начальника вдруг похолодел, а лицо стало почти отчужденным.

– Лично я убеждён, что старика приговорят к смертной казни, а Мавлюдова – к длительному сроку на каторге, – продолжил он. – Так же будет вынесено решение о конфискации их имущества, и эту обязанность, при полном одобрении судьи, я намерен возложить на твои богатырские плечи, господин Малов.

– На меня? – удивился Кузьма. – Но я ведь прохожу по делу свидетелем.

– Конфискация имущества состоится после вынесения приговора, – «утешил» его начальник. – Так что… Кстати, а ты не знаешь, где может хранить своё богатство Сибагат Халилов? Ты же был вхож в его дом.

– Извините, Дмитрий Степанович, но, пожалуй, я не смогу быть вам полезен в этом деле, – Кузьма встал и, не зная, как поступить, стал топтаться на месте.

С минуту начальник пристально разглядывал его, а затем сказал:

– Послушай, господин Малов, ты не на базаре, а в моём кабинете и торговаться здесь непозволительно. Прошу заметить, что ты состоишь на службе в должности судебного пристава и не следует воспринимать мои указания как просьбу.

Кузьма покраснел, чувствуя себя крайне неловко.

– Извините, Дмитрий Степанович, – сказал он. – Но снова идти в дом Халилова после всего, что там произошло, свыше моих сил.

– Ты вот чего, – начальник кивнул на стаканы. – Давай-ка выпьем, успокоимся и поговорим по существу, господин Малов. Ты – честный служащий, чего я не могу сказать с уверенностью об остальных, и потому…

Они чокнулись, выпили и несколько минут сидели молча, каждый думая о своём.

– Так вот, – заговорил Дмитрий Степанович, – конфискация имущества Халилова – дело тонкое, деликатное и не каждому по плечу. Из материалов дела следует, что он банкрот! Принадлежащее покойной Мадине имущество не подлежит аресту и конфискации. И какой напрашивается вывод?

– Никакой, – пожал плечами Кузьма, краснея. Спиртное и упоминание о погибшей любимой снова ввергли его в тоску. – Оставшееся имущество и капитал Мадины перейдут в распоряжение её наследников. Ну а с Халилова официально взять уже нечего, он гол как сокол.

– Официально да, согласен, с него взять нечего, – сказал вкрадчиво начальник, склоняясь над столом. – А неофициально? Мы с тобой не дураки и отлично знаем, что Сибагат Халилов был и остаётся богачом! Такие люди, как он, с разбойничьими мозгами, мало доверяют деньгам. Свои теневые капиталы они обращают в золото и бриллианты. Драгоценности можно спрятать где угодно, и в тайниках они храниться могут сколько угодно!

– Не пойму, к чему это вы? – приподнял в удивлении брови Кузьма. – Если Халилов где-то и запрятал свой капитал, то нам-то какое дело до него? Суд вынесет решение конфисковать имущество, которое существует реально. А то, что где-то спрятано…

– Ладно, ступай, – перебил его, поморщившись, Дмитрий Степанович. – Вернёмся к этому разговору после того, как судья объявит приговор. А о нашей сегодняшней беседе ты помалкивай… Мы обсуждали с тобой дело государственной важности и было бы неразумно трепаться об этом.

Малов помолчал в задумчивости и, пытаясь казаться спокойным, раскланялся. Уже взявшись за дверную ручку, он обернулся:

– Благодарю за потраченное на меня время, Дмитрий Степанович.

Шагая к своему рабочему месту, Кузьма думал: «Что всё это могло значить? К чему клонил начальник, говоря мне всё это? Очередная проверка на вшивость или что-то другое?»

Усевшись за стол, он разложил перед собой лежавшие в стопке документы и, чтобы отвлечься от всего мрачного и постороннего, углубился в работу.

* * *

Азат Мавлюдов сидел на скрипучей железной кровати, прислонившись плечом к холодной каменной стене. Его сокамерник, представившийся как товарищ Матвей, занимал место напротив и грыз чёрствую корку хлеба, запивая её водой из алюминиевой кружки. Это был среднего роста молодой человек, худощавый, со светлыми волосами.

– Значит, следствие закончено, и ты ждёшь суда, татарин? – спросил он.

– Так и есть, – вздохнул Азат.

– Да, статья твоя хреновая, – посочувствовал сокамерник. – На маленький срок, конечно, рассчитывать нечего.

– А я надеюсь на хорошее, – признался Азат. – В моих действиях нет ничего такого, что тянет на суровый приговор.

Товарищ Матвей опёрся локтем на спинку кровати и довольно улыбнулся.

– Мы все в этой жизни только и живём надеждами на светлое будущее, – назидательно сказал он. – Только не всегда они сбываются. За светлое будущее надо бороться, а не ждать, что оно само придёт к тебе.

– А ты по статье политической? – вдруг заинтересовался Мавлюдов.

– За выступления против царизма на митинге замели меня ищейки, – усмехнулся, отвечая, товарищ Матвей. – Есть там такой котяра блудливый – Митрофан Бурматов. Убил бы гада!

– И я с ним знаком, – вздохнул Азат. – Ты видишь меня здесь благодаря его стараниям.

– Ничего, он ещё за всё заплатит, – пообещал сокамерник. – Уже скоро придёт наше время, и мы свергнем на помойку загнивший царизм!

– Простите, а вы из рабочих? – вежливо спросил Азат, опасаясь разозлить сокамерника, которого откровенно побаивался.

– Кузнец я из железнодорожных мастерских, – охотно ответил товарищ Матвей.

– А почему ты царя-батюшку не любишь?

– Ну ты даёшь! – ухмыльнулся сокамерник. – Да сколько тебе объяснять можно?! Вот ты из конторщиков судейских, грамотный значит, а того не ведаешь, что не за что любить самодержца нашего. Он вон во дворце живёт-жирует, а народ где? Николашка-царь похлеще вурдалака кровь народную со своими прихлебателями и империалистами-буржуями лакает, а люд простой ишачит до изнеможения ради их благополучия! А для чего войну с германцами затеял царь-батюшка? За Антанту европейскую вступился. А для чего они нам сдались? Для чего народ российский кровушку свою проливает?

– Ответил бы я тебе, да не знаю чего, – честно признался Азат. – Я в политике ничего не смыслю. А вообще-то я не на конторщика, а на врача учился, но отец заставил меня в судейские чиновники идти.

– А может, и прав он был, – хмыкнул товарищ Матвей. – Он тебе карьеру выстраивал и заботился по-отцовски. Кстати, как он воспринял твой арест? Кондрашка не хватила?

– Он умер в зале суда после вынесения приговора, – ответил Мавлюдов. – Его к двадцати пяти годам каторги приговорили.

– Вот как? Охренеть можно! – улыбнулся сокамерник понимающе. – Видать, ещё тот был твой папашка «правильный»… И что он представлял из себя?

– Я об его жизни ничего не знал, – спохватился Азат. – Он жил сам по себе в Уфе, а я здесь, в Верхнеудинске, за тысячи вёрст от него. Я…

– Стоп, о жизни своей мне ничего не вякай, – остановил его на полуслове товарищ Матвей. – А вдруг я провокатор? Ты об этом не подумал?

– Мне теперь уже всё равно, – ответил дрогнувшим голосом Мавлюдов. – Меня всё равно упекут на каторгу, а там кому какая разница, кто я есть.

– Ну уж нет, разница есть, – покачал головой сокамерник. – Когда каторжане прознают о твоём судейском прошлом, они превратят твою жизнь в ад кромешный на грешной земле.

– Я уже наслышан об этом, – поникнув головой, промямлил несчастный Азат. – А что мне делать, ты можешь посоветовать?

– Надо подумать, – уставился в угол камеры товарищ Матвей. – Тебе надо к нам примкнуть, к большевикам-марксистам. У нас на каждой каторге свои люди и мы, в отличие от уголовников, друг о друге заботимся.

– А-а-а… Как они узнают меня? – встрепенулся Мавлюдов. – Ведь на каторгу меня упекут по статье уголовной, а не политической.

– Ничего страшного, – подмигнул ободряюще сокамерник. – Наши товарищи на каторге сидят не только по политическим статьям, и по уголовным делам тоже.

Мавлюдов облегчённо вздохнул.

– Тогда дело осталось за малым, – сказал он. – Как мне представиться на каторге товарищам, чтобы они приняли меня за своего?

– Чтобы стать для товарищей на каторге своим, нужно становиться им прямо сейчас, – ответил сокамерник. – Ты должен уметь говорить с ними о загнивающем царизме, о грядущей революции и…

– Я уже понял, о чём с ними надо говорить, – кивнул «понятливо» Мавлюдов. – Я очень хорошо запомнил всё, о чём ты говоришь мне ежедневно.

– Это ещё не всё, – нахмурился товарищ Матвей. – Ты должен понять смысл нашей борьбы и проникнуться им до мозга костей. Но для начала нам надо выбрать тебе подходящую партийную кличку.

– Кличку? Мне? Но для чего? – удивился Азат. – Я не кошка и не собака. Я…

– Тебе бы подошла кличка товарищ Назар! – оборвал его на полуслове товарищ Матвей.

– Я? Назар? – округлил глаза Азат.

– И то верно, – согласился сокамерник, мрачнея. – Какой может быть Назар с мордой восточного обалдуя-дервиша.

– А может быть, Султан? – предложил Мавлюдов. – А что, товарищ Султан звучит отлично.

– Нет, как-то не по-нашему это, не по-пролетарски, – возразил, морщась, товарищ Матвей. – Султан на Востоке – это всё равно, что царь наш батюшка. Такой же упырь-кровопийца.

– Но есть и имя Султан, – оживился Азат. – Я вот знаю…

– Хорошо, не гони, я уже придумал, – усмехнулся сокамерник. – Назовём тебя Рахимом! Товарищ Рахим, как тебе?

– Хорошо хоть не петухом, – поморщился Мавлюдов, которому не понравилась придуманная Матвеем партийная кличка.

– Нет, петухами и козлами пусть себя уголовники называют, – улыбнулся сокамерник. – Это очень обидные по их понятиям словечки, так они лаются. А вот товарищ Рахим звучит строго и внушительно!

– Эй, чего вы там базар устроили? – послышался окрик из-за двери. – Спать валитесь, морды уголовные!

– Да, он прав, скотина коридорная, – сказал Матвей, укладываясь на кровать и скрипя пружинами. – Давно уже ночь на дворе и… Спокойной ночи, товарищ Рахим. Считай себя членом нашей городской партийной ячейки. Теперь ты под нашей защитой и покровительством…