Текст книги "Призрак-40-2242. Литературный сборник"

Офицеры ошарашено притихли.

– Вот тебе и лейтенант! – ахнул кто – то в зале.

– И это ещё не всё, – поднял руку Саакян. – Приказ по армии. Подполковник Ю. В. Суздалев назначается командиром в/ч такой – то, нашего полка, стало быть. А меня, друзья мои, переводят в штаб армии. Прием – передачу дел закончить… впрочем, это уже детали. Такие вот пироги…

Офицеры минут пять молчали. Комэск то наливался краской, то кряхтел досадливо, а потом из задних рядов донеслись голоса молодежи:

– Отцы командиры! Где должности и звезды обмываем?!

Суздальцев поднялся, казалось нисколько не смущенный таким поворотом дел:

– Товарищи офицеры, проводы командира и, – он хмыкнул, – мои звезды… Словом, прошу всех к деду Афанасию.

– Так ты всё знал? – тихо спросил штурман. – Знал и молчал…

– А тебе всё выложи? Любопытной Варваре нос оторвали – в курсе? – Так же тихо ответил Саакян.

– Это и есть твой аргумент? – спросил штурман, обидевшись. – И что за цирк устроили – «лейтенант», салага, такого туману напустили, такая тайна, куда там… А что, у нас даже такой центр есть, и где это?

– Вот ты у нового командира и спроси. – Ответил Саакян. – А на счет «салаги»… Ну да – я знал. Не мною это было задумано. Зато лейтенант узнал полк изнутри, так сказать, пообщался с офицерами запросто, посмотрел кто на что способен. Нормально.

– Тьфу, – с досады плюнул штурман. – Тайны мадридского двора, какие были причины такую темноту напускать, не пойму?..

– Были причины, – веско сказал командир полка. – Поверь – были.

– Ничего не понимаю, – развел руками штурман.

– Аналогично, – в тон ему ответил Саакян.

– А шустрый паренек. Двадцать восемь лет и уже командир полка.

– Тридцать два, если уж на то пошло, – усмехнулся Саакян, и нахмурился.

Суздалев возвращался в село пешком, благо совсем не далеко. Звуки аэродрома утихли, и было слышно, как за деревней дробненько стучит мотор трактора. Уже завели свою песнь лягушки в придорожной канаве, тренькали над ухом комары. Он шёл медленно, не торопясь, и прутик вербы, который он держал в руке, оставлял за ним в придорожной пыли тонкий извилистый след.

1987 г.

ЖИЗНЬ ШМОньки

ГЛАВА ПЕРВАЯ, в которой выясняется, что можно прожить без сопротивления материалов, а вот без музыки – нет
Не исключены перемены

«Шмонька» – это так в обиходе. А официально – ШМО, то есть – школа морского обучения. Народ здесь разный: от проваливших вступительные экзамены в «мореходку», до деревенских фантазеров, решивших сменить трактор на гулкую палубу судна. Захотелось романтики, куда деваться… Но берут всех. Лишь бы здоровье не подкачало. Деревенские проходят медицину без вопросов, а какие вопросы? Выросли на свежем воздухе, на молоке и домашней пище. Легкие дуют так, что спирометр зашкаливает, сердце стучит с ритмичностью часов «Ролекс» – здоров, как конь. Образование, правда, ой, что за педагоги в деревне… но это поправимо.

Городские наоборот, образованием может, и не блещут, но для ШМОньки сгодится. Да и парни в основном из приморских городов и поселков. У моря выросли и, что такое «камбуз» знают не понаслышке. Почти готовые моряки. Их чуть подшлифовать и классный специалист готов. Другими словами, имеется удостоверение моториста, матроса, радиооператора. Это уже на судне выясняется, что «первоклассный специалист» на самом деле пень пнем и его учить да учить… Но теоретическая база есть, а практика дело наживное.

Витя Сысоев – по прозвищу «Утак» за свой раздвоенный у кончика нос, что делало его похожим на селезня – пришел в школу потому, что милиция поселка Шкотово уже поглядывала в его сторону. И, чтобы ребенка не замели окончательно, папаша сплавил его на флот. Суровые флотские будни, так думал папаша, сделают любимое чадо человеком. Сысоев – невысокого роста, глаза серые, нахальные, от роду семнадцать лет, телосложение щупленькое, а по характеру чистый псих. Едва прибыв в школу, он заехал Васе Рогову по челюсти. Рогов – заморыш, чудом прошедший медиков, прислонился к якорю, у входа в школу, и тихо плакал. Наблюдавший эту сцену шахтер из Дальнегорска Коля Воронов, решивший сменить штреки шахты на просторы морей (много позже эстрадный певец пропоет со сцены: «Ах, ты! Мы вышли из шахты… Но это будет позже), молча сгреб Утака за шиворот и коротко спросил:

– За что?

– Чтобы служба медом не казалась, – нахально ответил Утак, – пусти, а то и тебе…

Воронов усмехнулся. Одной рукой поднял Утака за шкирки и швырнул метров на пять от себя.

– Еще раз тронешь пацана – прибью, – пообещал Воронов.

– Ой – ой, напугал!.. Я тебе это не забуду, – скрипнул зубами Утак.

– Да уж, запомни, – усмехнулся Воронов. – Я сказал. Сейчас просто пошутил, а по – настоящему нарвешься, то без обиды, договорились?

– Прирежу ночью, – прошипел Утак.

Воронов даже не ответил. Только поднял брови и всё. Коля среднего роста, с развитой мускулатурой – Шварцнегеру такое и не снилось. А оно и вправду… Отбойный молоток не игрушка. А если каждый день, да всю смену, да на полусогнутых и так несколько лет? Это не в спортзале мышцы «качать»… Спокойный, как мамонт, Коля никогда не выходил из себя и только на занятиях по теоретической механике потел и встревожено оглядывался по сторонам.

– Воронов! – вскрикивал преподаватель взволновано. —

Не отвлекайтесь!

– А я чо? Я ни чо…

– Итак, вектор давления крейцкопфа в нашем случае направлен… куда, Воронов?

– А я почем знаю, куда он давит, – гудел Коля.

– Сельпо… – шипел Утак, – в шахте сидел бы и не вы-лазил…

Воронов молча показывал кулак.

– М – да, садитесь.

– Толку – таки, от вас на флоте будет мало. Нет, в самом деле, си – бемоль, от фамажор не отличаете, сложение и вычитание векторов не понимаете, я уже не говорю о редиез. Кого набрали в школу, не понимаю…

– Тупой, как сибирский валенок, – шипит Утак.

Воронов чешет затылок и садится. Чего пристал с редиезом, назло он что ли?.. Видать это он по – английски так крейцкопф называет…

Фамилия преподавателя Менинзон. Отсюда следует, что все население города Биробиджан приходилось ему дальними родственниками. А если добавить, что имя отчество преподавателя Моисей Самуилович, то понятно о чем речь.

Как и большинство представителей этой национальности Менинзон был музыкально одаренным человеком. И если бы не преподавал, то, скорее всего, был бы дирижером какого – нибудь оркестра. Словом имело место легкое помешательство на почве музыки. Он пытался создать в школе духовой оркестр, но срок обучения один год и только радиооператоры – элита школы – парились два. А за год кого научишь?.. У курсантов голова забита математикой, термехом, навигацией, устройством судна, а тут ещё сибемоль с фа – диезом пристают, одуреть можно…

Каждый год он набирал новый состав оркестра, заставлял заниматься до полуночи, но зато всем участникам ставил по теоретической механике только «пять», справедливо полагая, что мотористу, например, термех нужен, как зайцу «стоп – сигнал». Об этом знали, а потому Коля, жутко стесняясь, пробурчал в потолок:

– Я в Доме культуры шахтеров на трубе играл, а вы мне про фа – диез говорите. В курсе я. – И до сих пор молчал! – вскинулся Менинзон. – Совесть у тебя есть? Сегодня же на репетицию!

– В наряде я, не получится.

– Никаких нарядов! Я поговорю с ротным.

Объяснимся. Школа являлась закрытым учебным заведением со всеми вытекающими – строевой подготовкой, зарядкой, несмотря на погоду на улице, специальной подготовкой. Вязать узлы, конечно, скучно, но зато гонки на ялах нравились всем. Чья шлюпка быстрее, чья рота лучше. Тут было где показать удаль и силушку! Свежий ветер в лицо, воротники форменок вытянулись по ветру, а весла выгибаются от напряжения, и ял летит, как пришпоренный. Какая разница первый ты или третий, главное – не последний. И ты моряк, и это ощущаешь каждой клеточкой организма.

В такие дни даже Утак оставлял свои пошлые шуточки и, сидя на руле (все – таки у моря вырос), покрикивал:

– Навались, славяне! И – раз, и – раз!..

И наваливались, ощущая скорость и вкус соленых брызг.

С середины октября начальство школы начало таинственно улыбаться, а начальник школы вместо четырех узких полосок на форменной тужурке, приладил одну широкую. Да и у всего руководящего состава полосок на рукавах прибавилось. Утак, хотя и вредный парень, но в наблюдательности ему не откажешь, и, пожалуй, он первым заметил перемены.

– Мужики, – нервно сказал он, – а вы заметили, что в школе чегось творится?

– Да что тут может твориться, Утачёк? – подал голос Валера Сорокин. – Лично я забил на всякие новшества. В июне выпускаемся, и я прошусь на ледоколы, на север. На ледоколах и кормежка получше, и «северные» идут. Лет пять отхожу на ледоколах, куплю дом, корову и забил я на флот, на море, на эти посудины. Вот так.

– Мысль интересная, – заметил Утак, – планы, кажется, реальные, но у меня подозрение, что они не сбудутся.

– Чего так? – спросил Воронов. – Валерка дело говорит. Не будешь же всю жизнь по воде бегать…

– Да перестаньте трепаться! – воскликнул Утак. – Ослепли вы, что ли? Буквари новые привезли, это – раз! У матросов радиолокаторы устанавливают – два! У нас новое оборудование монтируется – три! Дизеля завезли – четыре! Я вчера на ящиках прочитал: «Секстаны» – пять. А на кой простому матросу секстан, я вас спрашиваю? Мало вам? Я не знаю… Ходят и не видят. Ворон в свою дудку дует, Князь в картишки перекидывается с Цыганом. Сорока корову мечтает купить. Флотские называются… Тьфу!

– Утак, как всегда, умножает на десять, – веско сказал Витя Князев. – Ходи (это Цыгану). Двадцатый век, что вы хотите… Реактивные самолеты летают, телевизор изобрели, а мы всё котлы изучаем: бери больше, кидай дальше. Плановая замена оборудования на более совершенное. И нечго народу голову морочить. Не вижу никаких оснований для паники. По – любому, если, что – то и изменится, то не для нас. Недоумков, вроде Утака, выпустят, а наберут более умных. Такие дела…

– А что? – Рогов потянулся. – Я бы остался. Механик – это не моторист.

– Вот, – Князев зевнул, – Васю оставят, а Утака на «Бухару», уголек в топку кидать. Вася – голова,

а Утак – пень.

– Да пошли вы… – обиделся Утак. – Тоже мне умники… Будто не ты, Князь, вчера пару схлопотал по истории.

– Салага ты, Утачёк, – добродушно сказал Князев. – Я на грудь исторички загляделся. Такая баба, ух… Ты, Утачек, в этих делах ничего не понимаешь, а я уже пробовал кое – кого… Так что заглохни со своей «парой». Через месяц она мне одни «пятки» ставить будет.

Утак брезгливо высунул язык, показывая полное отвращение к «этому делу».

– Я же говорю – салага, – усмехнулся Князев.

Кубрик зашумел. Конечно, Утак, наплел с три короба, но очевидных перемен не заметить было невозможно. И сначала все воспринималось, как нормальное явление, но с высказыванием Утака, дело принимало иной оборот и глаза, как бы раскрылись. А что?.. Может, что – то и будет.

– Князь прав, – Валера Сорокин отошел от окна. – Ничего нового в школе не намечается. Все – таки 1958‑й год на дворе. Техника меняется. Спутник, вот, запустили… А что новые учебники завезли и оборудование, то, думаю, тем, кто будет после нас, просто увеличат срок обучения. Может на год. А нас… – Валера улыбнулся, – на следующий год в любом случае выпустят. На флот приходят новые суда, кадров нехватает, так что на флот, мужики, на флот…

– Логично, – заметил Князев. – В точку.

– Четвертая рота! – внезапно раздалось в кубрике. – Опять базар? Отбой не для вас? Всем в койку и активно сопеть носами.

– Приперся, ботало… – пробурчал Сорокин, ныряя под одеяло.

– Я, между прочим, все слышу, – сказал замполит (он был дежурным по школе), – и кое – кому это замечание боком вылезет. «Бухара», будьте уверены, обеспечена. Я позабочусь. Отбой!

Когда двери закрылись за дежурным, Князев заметил:

– Зря, Валера, помолчать не мог? Правда, еще направит на «Бухару» – так лучше на каторгу.

– Да пошел он… – тихо сказал Валера.

«Бухара» – последний пароход на твердом топливе, доживала свой век на рейсах между Владивостоком и Находкой. Об этом пароходе ходили разные слухи – один хлеще другого – и этого парохода курсанты боялись, как огня, попасть на него – означало поставить крест на своей карьере моряка. Потому что инспекторы кадров ласково спрашивали:

– А – а, вы с «Бухары»? И что вы такого натворили, юноша? А знаете, подходящего судна для вас нет. Зайдите через дня три.

Словом, ничего хорошего ждать не приходилось. Кубрик озадачено примолк и через полчаса уснул. В два часа ночи, Утак поднялся с койки, открыл тумбочку, достал комок ваты, скрутил в тонкий жгут, смочил одеколоном. Если бы не темнота в кубрике, то можно рассмотреть хищную улыбку Утака, но темно. Утак на цыпочках прошелся по кубрику, подошел к угловой койке.

– Князь, – тихо позвал он. В ответ мерное дыхание. Он откинул простынь, укрывавшую Князева, и заплел жгут между пальцев ноги спящего. Злорадно ухмыляясь, чиркнул спичкой, поджег жгут и бросился к своей койке. Он ожидал, что поднимется крик, что Князь, матерясь, забегает по комнате, то – то будет смешно. Но Князь только охнул, выбросил жгут на пол, притушил ботинком и тихо сказал:

– Ладно, Утак, ответный ход за мной.

И лег спать. Цирк не получился и до утра в тревожном сне метался курсант Сысоев по прозвищу «Утак».

Это сейчас замполитов (заместителей командиров воинских частей, кораблей и так далее) нет, а в те времена они пронизывали все слои общества, донося до масс решения партии и правительства (и просто донося куда надо). Соответственно имелся он и в школе. Хорошо, когда замполит – человек умный с ним и дышится легко, и с энтузиазмом работается. Плохо, а то и страшно, если замполит – дундук. Не он для народа, а народ для него. В таком случае лучше молчать, и упаси Господь в чем – то засомневаться. Нет, специальность ты получишь, а визы – нет. А без визы, какой ты моряк? И участь твоя незавидна: либо в портофлоте на буксирах болтаться, либо в каботаже, вдоль берега. И забудь навсегда о Сингапуре, Порт – Саиде, Сиднее. Потому что на тебе клеймо – «сомневается».

Так вот. Замполит в школе был из породы дундуков. Завистливый, мстительный. Он затаил обиду на всех и вымещал её на курсантах. Обидело его до глубины души, то обстоятельство, что всё руководство школы добавило на рукава своих тужурок по лычке, а у него как было три, так и осталось. Что – то в верхах не заладилось и замполита обошли в приказе.

Он насторожено оглядел класс, выискивая очередную жертву, и взгляд его остановился на Рогове.

– Курсант Рогов, что сказано у Маркса по поводу светотехнических средств на флоте?

Он уже взял ручку, чтобы против фамилии «Рогов» поставить заветную двойку, но Вася отбарабанил:

– Светить всегда,

Светить везде!

До дней последних донца.

Светить!

И никаких гвоздей!

Вот лозунг мой и… флота.

Карл Маркс, полное собрание сочинений, том второй, страницу не помню, – нагло закончил Вася.

– А? – ошалело спросил замполит.

– Ну, – подтвердил Вася.

– Садись, Рогов, – тревожно сказал замполит, —

«четыре».

– Что так? – обнаглел Вася. – Я же все правильно ответил…

– Не надо рифму путать, – сказал замполит. – Не флота, а флотца. Донца – флотца, чувствуешь? Я кое – что понимаю в политике и книги товарища Маркса читал, а как же?.. Второй том, говоришь?

– Так точно! – рявкнул Вася, вскакивая.

– Ладно, ладно, садись… Итак, переходим к теме: «Роль социалистического соревнования на флоте».

– А что, Маркс стихи писал? – тихо спросил Воронов – они сидели вместе.

– Я откуда знаю… – так же тихо прошептал Рогов, глядя в пол, и совсем тихо добавил. – Я ему из Маяковского врезал.

– Голова, – одобрительно шепнул Воронов.

– Рогов, Воронов – разговорчики! – прикрикнул замполит. – Вот кое – кто шепчется на занятиях, – горестно заметил он, – а за рубежом, понятно, если он туда попадет, не сможет объяснить простому зарубежному рабочему преимущества социалистического образа жизни перед капиталистическим.

– А он будет спрашивать этот рабочий? – хмыкнул Князев. – Или прямо с трапа начинать… Так он приехал на работу на машине, отработал и уехал. А я на автобусе полтора часа толкусь, пока к дому приедешь. Конечно, ему хреново живется. Что же тут непонятного…

– И кто это говорит о капиталистических рабочих, что у них собственные машины есть?..

– Да моряки и говорят.

Замполит задумался. У него на пиджаке имелось два ромба («Видать стырил, – шептались курсанты»), но вопрос поставил его в тупик.

– Не умничайте, Князев, – наконец сообразил замполит, – и я бы не рекомендовал повторять вражескую пропаганду.

– А почему у нас языки не изучают? – спросил Сорокин.

Замполит поерзал на стуле.

– Зачем тебе, Сорокин, иностранные языки? Твое дело в машине сидеть и не высовываться.

– А как же с простым зарубежным рабочим разговаривать, пролетарий который?..

– Так, – набычился замполит. – Занятия хотите сорвать? Я доложу ротному о вашем поведении.

– Уже и вопрос нельзя задать, – обижено сказал Сорокин.

– Одни разгильдяи, – зло сказал замполит. – Одно слово – маслопупы, абсолютные бездари.

– Языком молоть – не мешки таскать, – заметил кто – то из класса. – Сам – то хоть раз в машине бывал?..

– Кто сказал?! – взвился замполит.

– Ну, я и что? – поднялся Тарасенко.

Игорь Тарасенко, могучий парень, стоял и насмешливо улыбался. Он ничего не боялся. Его дядя работал в Управлении КГБ, так что Игорь за словами в карман не лез и говорил, что думал. Замполит смешался.

– Садитесь, Тарасенко.

– Сяду еще, – усмехнулся Игорь. – Но, чтобы вы знали, я сегодня же сообщу – вы знаете кому – как вы издеваетесь над курсантами. Вы – безграмотный человек. И что вы в школе делаете, вопрос интересный. Его будут решать даже не в пароходстве, я думаю.

Замполит то бледнел, то наливался краской, но тут прозвенел спасительный звонок. Тема социалистического соревнования на флоте осталась не раскрытой. Замполит быстро собрал бумаги и выскочил за дверь.

– Найдется управа и на твоего дядю, щенок, – прошептал он, задыхаясь.

Он весь клокотал праведным гневом. Как? Какой – то курсант смеет прилюдно тыкать его носом в стол?! Неслыханно! Уже в преподавательской он спросил даму, что вела историю:

– Людочка, вот вы – историк. Скажите, стихи Маркс писал?

– В юности кто их не пишет… Но относительно Маркса не скажу. По – моему, нет. А что?

– Да мне сегодня один курсант стихи прочитал. Там про солнце, гвозди, донце какое – то… Говорит Маркс, полное собрание сочинений, второй том…

– А-а, – быстро сообразила Людочка. – Курсант пошутил. Это – Маяковский.

– Сволочь! – сдерживая нарастающую ярость, сказал замполит.

– Кто, Маяковский? – удивилась Людочка.

Замполит досадливо махнул рукой, открыл журнал и против фамилии Рогов поставил жирную двойку.

– А этого делать нельзя, – сказала Людочка.

– Чего нельзя? Что вы лезете, куда не надо! Бросьте свои гражданские замашки. Это вам не здесь, а тут, понятно?

– А почему вы положительную оценку исправляете на отрицательную, да ещё тайком. Что это за новости педагогики? Так можно всей школе «неуд» поставить. Зайти сюда и переправить… тихонько. Я полагаю, что вас надо аттестовать, как преподавателя. Вы не знаете прописных истин.

– Кто вам дал право читать мне нотации! Вы историчка, вот и читайте свои истории! Мне, заместителю начальника школы по политической части, какой – то препод начинает лекции читать! Да я вас в бараний рог! Распоясались совсем!!

– А вы грубиян и беспардонное хамло. С чего вы взяли, что я испугалась вашей истерики? Мужлан… Я, кроме того, что историк, еще и женщина. А вам только с пьяными матросами общаться. И где такого быдла набрали, не пойму…

Замполит хотел замахнуться, но только налился кумачом и выскочил из комнаты.

ГЛАВА ВТОРАЯ. Поворот «Все вдруг», прощание и напутствие Воронова, училище…

Почти за год пребывания в школе Вася Рогов заметно окреп и немного подтянулся в росте. После занятий он шел в спортзал – открытый всегда – занимался со штангой, подтягивался на перекладине, а его любимым снарядом стали параллельные брусья. Физрук школы, когда – то мастер спорта, а нынче тяжеловесный дядечка, посмотрел, как Вася трепыхается на брусьях, позвал:

– Рогов!

– Я. – Ко мне!

– Есть!

– Хочешь заняться гимнастикой?

– Не мешало бы…

Физрук с сомнением оглядел Васю, потрогал мускулы, сказал:

– М – да, слабовато… Но еще не поздно. Приходи после занятий. Начнем, пожалуй. Для соревнований, конечно, готовить не будем, а человека сделаем. Приходи.

И Вася начал заниматься. Физрук оказался терпеливым и добродушным инструктором, гонял Васю до седьмого пота, отрабатывая поэтапно сложные элементы, а результаты пришли, как бы сами. Однажды получилось «солнце» на перекладине, «крест» на кольцах, свободно стали получаться махи на «коне», а на брусьях Вася творил – таки просто чудеса.

– Слышь, Рог, ты никак в спорт ударился, с чего бы это? – спросил Утак.

– А чтобы после выпуска тебя отметелить.

– Ну, дает Рог, – залился смехом Утак. – А я выпуска ждать не буду. Хочешь, сейчас заеду в бубен?

– Попробуй, – сказал Вася. – Интересно, получится у тебя или нет.

Утак опешил.

– Неохота связываться… Опять к Ворону жаловаться побежишь.

– Вот так лучше, – сказал Рогов. – И запомни, не Рог я, а Рогов, а еще раз дернешься, башку оторву.

– И оторвет, – сказал Сорокин. – Он может. Вася в положении лежа сто пятьдесят жмет. А ты сколько весишь?

– Шестьдесят, – машинально ответил Утак, он был потрясен таким поворотом разговора.

– Так Вася тебя одной рукой поднимет. Да, Вася?

– Делать нечего, – сказал Рогов.

– Понял, Утачёк, не советую. Чревато…

– А пошли вы все… – сплюнул Утак. – Спортсмены… Посмотрим, что вы за моряки.

– А ты моряк… Да что спорить… Эзельгофт – это что?

– Отвали со своим эзельгофтом…

– Вася?

– Эзельгофт – кованное или сварное кольцо, соединяющее стеньгу мачты с мачтой.

– Теперь ты понял, курсант Сысоев, кто моряк, а кто косит под моряка?

– А где ты видел на «Советском Союзе», например, стеньгу? – захохотал Утак.

– Он ничего не понял, – Сорокин посмотрел на Сысоева, как на пустое место.

– Пошли, Валера, – сказал Рогов.

– Э, э, а что я должен понять? – заволновался Утак.

– Подрастешь – поймешь, – сказал Сорокин.

– Уроды, – поддел ногой камешек Сысоев. – Эзельгофт они знают… Подумаешь…

И пришла весна. До выпуска оставалось чуть больше месяца. На очередных занятиях в класс вошел сияющий замполит.

– Во, лыбится… – шепнул Воронов Васе, – наверняка сообщит какую – нибудь гадость.

– За ним не заржавеет, – согласился Вася.

– Прошу садиться, товарищи курсанты, – добродушно предложил замполит.

– Сияет, как новенький пятак, – тоскливо сказал Воронов.

– Наше сегодняшнее занятие будет носить необычный характер. Я вам зачитаю предварительное распределение по судам Дальневосточного пароходства. Впрочем, оно и окончательное, – добавил он, усмехнувшись. – Итак, Рогов, Воронов – «Бухара».

Класс ахнул.

– Вы чем – то недовольны? – ласково спросил замполит. – Нет? Тогда пошли дальше… Сорокин, Князев – «Мария Ульянова», Сысоев, Тарасенко – «Советский Союз»…

На перемене Утак подошел к Рогову.

– Ну и как, съел?

– А что случилось? – спросил Вася. – Чему ты

радуешься?

– Чего же мне не радоваться… Ты – такой весь умный, спортсмен, весь в «пятаках» и на «Бухару». А я баран, по – твоему, и на «Советский Союз».

– Так еще не вечер, Утак, еще не вечер…

– Как ты меня назвал?

– Ты еще глухой к тому же…

– Завянь, Утачина, – сказал хмурый Воронов, – не заводи меня.

Прозвеневший звонок прервал беседу, грозившую перерасти в побоище.

– В кубрике поговорим, – мрачно сказал Воронов. – Будем говорить долго и… больно.

– Да стоит ли перед выпуском наживать себе неприятности… – сказал Вася.

– Ты думаешь? – спросил Воронов.

– Конечно.

– Пугануть – то можно, а то совсем зарвался товарищ.

– Ну, если пугануть…

А в середине июня по школе прозвучал «большой сбор» и ротные засуетились, забегали, выводя курсантов на плац. Через десять минут вся школа стояла на плацу ровным черно – голубым квадратом.

– К чему бы это? – шепнул Вася Сорокину, с которым стоял рядом.

– Я знаю не больше твоего, – ответил Валера.

– Ускоренный выпуск?

– А кто его знает… Возможно.

– Школа смирно! – проревел репродуктор. – Слушать приказ Министра морского флота!

Из всего приказа слух Васи Рогова воспринял только слова: «…переводится в разряд средних учебных заведений морского флота с четырехгодичным сроком обучения». И комментарий начальника школы: «Имеющие оценки за курс обучения только «хорошо» и «отлично» автоматически переводятся на второй курс. Курсанты, имеющие оценки «удовлетворительно», и курсанты, которым на момент окончания курса исполнилось двадцать три года, направляются на суда Дальневосточного пароходства с присвоением классности и выдачи удостоверения установленного образца. Товарищи курсанты, поздравляю с зачислением в мореходное училище!».

Раздалось жиденькое «ура».

– Не понял, – огорченно сказал репродуктор. – Это кто в строю: пехота или флот?

– У – р–р– а-а! – прокатилось над строем.

– Другое дело, – довольно сказал репродуктор. – На сегодня занятия отменяются. Вольно. Разойдись.

Тут уж строй от всей души гаркнул «Ура!» и рассыпался.

– Товарищи курсанты! Внимание! – прокричал ротный. – На полчаса в класс. Кое – что получите, а заодно обсудим кому чо, а кому ни чо.

– Вот тебе, Вася, и «Бухара», – радостно засмеялся Сорокин. – Жаль Ворон уйдет, ему двадцать четыре.

– Да, жаль Воронка, – согласился Вася. – Князь тоже уйдет?..

– Наверное.

– О, как все повернулось, – сказал Воронов, подходя. – Прощаться будем, мужики…

Парни огорченно помолчали.

В классе – и это сразу бросилось в глаза – на столе преподавателя высились две кучки: матерчатая – шевроны с двумя галочками и звездочкой, и металлическая – новые кокарды. Рядом белел листок бумаги.

– Садитесь, товарищи курсанты, – сказал ротный. – Ну, что?.. Не кочегары мы, не плотники, а судомеханическое отделение мореходного училища. С чем вас и поздравляю. Теперь ваша рота, объединяется с ротой мотористов, и образуют, как я уже сказал, судомеханическое отделение. Успешно закончившим училище, присваивается квалификация «механик судовых силовых установок» и воинское звание «младший лейтенант флота». К сожалению, пять человек из вашей роты отчисляются из училища и направляются в отдел кадров пароходства. Это, – класс замер, – Сысоев, как слабо успевающий, Тарасенко, Князев, Воронов, Юрченко эти четверо – по возрасту. Названным курсантам завтра подойти в отдел кадров училища и получить документы, в финчасти – подъемные. И еще: на следующей неделе занятия заканчиваются и… в отпуск. До двадцать пятого августа. Двадцать пятого быть здесь. Не хочу пугать, но опоздавшие будут отчислены. А теперь, – ротный улыбнулся, – я буду вызывать по списку, чтобы не устраивать толкотню. Получайте, шевроны, кокарды, зачетные книжки, курсантские билеты. Так, сначала отличники. Рогов.

– Есть.

– Поздравляю, Вася, – сказал ротный.

– Служу Советскому Союзу! – и шепнул. – Так значит, все было известно заранее, раз успели документы подготовить…

– Известно, – усмехнулся ротный, – много будешь знать, скоро состаришься. Свободен!

– Есть!

– Молодец. Сорокин…

– Такие дела, Сысоев, – сказал Вася.

– Да пошел ты… – уныло сказал Утак. – Я буду деньгу загребать, а ты штаны протирать, и кто выиграл?

– Жизнь покажет, – заметил Рогов.

– Нацепил два уголка и хвастаешь, – сказал Сысоев. – Дешевка ты, Рогов.

– А ты бы тоже хотел…

– Да в гробу я видел! – крикнул Утак. – Тоже мне, академики…

– Вася тебя в льялах сгноит, если попадешься на его коробку, – сказал Воронов, подходя.

– Да чего бы я зверствовал… – Вася поправил воротник форменки. – Он и так в шоке от такого поворота.

– Я? Я… Я… – Сысоев быстро отбежал.

– О, как разобрало Утачину, – усмехнулся Воронов. – На коробке его быстро наставят на путь истинный. Это не школа. В море не повыступаешь. И что я хочу сказать тебе, Вася, на прощание – завтра будет некогда. Я хоть и не на очень много старше тебя, но все – таки поработал в рабочем коллективе. Знаешь, жизнь и короткая, и длинная, это уже как посмотреть. И в этой жизни тебе еще не раз встретятся сысоевы и замполиты вроде нашего. Но в любом случае оставайся человеком: честным, принципиальным, не поддавайся на минутные слабости, не вступай в сделку со своей совестью, тогда все будет нормально. Не лезь в политику, это не для тебя. Ты комсомолец?

– Нет.

– На втором курсе – вступи. Подойдет срок, вступай в партию. Может, я неправильно говорю, но только партийным можно не опасаться за профессиональный рост, карьеру, грубо говоря, ни за свое будущее.

– Да я как – то не думал…

– А ты подумай, я дело говорю. Партийному и доверия больше и начальство лишний раз не обидит. Поверь мне. Я поработал, насмотрелся. Если будет возможность, то на последнем курсе и вступай в КПСС. Сам ощутишь разницу в положении. Такие дела, Вася.

– Странные слова говоришь ты, Коля.

– Это не странные слова. Это жизнь, не плакатная и не из кино, а реальная во всей прелести и… грязи. Так что не поминай лихом старого Ворона…

– Да я…

– Ладно. Помолчи. Пока, Вася. Я в город. Может еще, и встретимся когда – нибудь или… на морях.

– Пока, – сказал Вася.

Сердце его почему – то сжалось. Он посмотрел в след Николаю и вздохнул.

– Ну, что, Рогов, повезло?

Вася обернулся.

– Да, товарищ заместитель по политической части.

– Ну – ну, – добродушно сказал замполит. – Давай по – свойски. По – простому… Что ты так официально?.. Николай Петрович я, если забыл. Нам с тобой, Рогов, теперь не один год вместе быть.

– Так точно, Николай Петрович.

– Обижен на меня?

– Какие обиды…

– Ну и правильно. А за «Бухару» не обижайся.

– Есть, не обижаться!

Замполит потоптался, как конь, вздохнул и сказал:

– Впредь так не шути.

– Вы о чем?

– О Маяковском, которого ты выдал за Маркса.

– А – а, ну – да, было. Помните у Ленина: «Коммунистом можно стать только тогда, когда обогатишь свою память всем достоянием – Ильич культуру имел в виду, – которое выработало человечество». Железная логика, правда? А вы даже Маяковского не знаете. Между прочим, трибун революции, пролетарский поэт. Даже Ленин говорил, точно не помню цитату, но смысл такой, что стихи так себе, но политически очень верно.

– Да, Рогов, – усмехнулся замполит, – я к тебе с открытой душой, по – товарищески, а ты… Трудно нам будет.

– Жизнь – это борьба, – сказал Рогов. – Это уже Маркс. А потом, есть у кого учиться. Знаете, с кем поведешься…

– Значит, бороться со мной решил?.. – хмыкнул замполит. – Дела – а–а…

– Ну, что вы… Разные весовые категории. И в мыслях нет. Я так думаю, что замполит, это не звание. Призвание, если хотите. А вы в курсантах врагов видите, а сегодняшний курсант, это завтрашний офицер флота…