Текст книги "Сборник памяти"

9 мая. Весь день почти не работал (впрочем, странички 2 написал) – смотрел по ТВ хроникальные и прочие фильмы о войне. Как все это во мне живо, а ведь мало было лет в войну. Видимо, мое поколение – последнее с живым ощущением великой войны. Поговорил по телефону с мамой – о войне. «Этот праздник не сравню ни с каким другим», – сказала она. Вспомнила, что папа не верил в 7 млн. погибших – цифру, которую называли в 45 году. Он говорил, что у нас врут всегда, – погибших было 15 млн. А дед говорил: втрое, т. е. 21 млн. Сегодня сказали – 27. Через войну прошло 40 млн. солдат. Погибла – половина.

10 мая. Сегодня писалось. Если удастся, роман будет свидетельством представителя последнего военного поколения – представителя особого, свободного в детстве от яда советской пропаганды.

Л. звонила из Италии <…>.

12 мая. Перепечатал начало романа, то, что давно лежало в рукописи, первые пять глав: «Армреслинг в Чебачинске», «Претенденты на наследство», «Воспитанница ин-та благородных девиц», «Четвертая сибирская волна», «Клава и Валя». Получилось всего 37 стр. на машинке. Думал: некоторые главы будут страниц по 15–20, а получились – 6–8 страничные главки! Видимо, многолетние занятия Чеховым так въелись в плоть и кровь, что уже органически не могу писать более пространно, хотя материала хоть отбавляй, и Л. говорила (и другие читатели тоже): жалко, что глава кончается, хочется еще.

29 мая. 25-го были с Л. в немецком посольстве, а 26-го (воскр.) – в Доме журналиста по поводу врученья Виктору Астафьеву Пушкинской премии Фонда Альфреда Тепфера. В посольстве общался с Фазилем Искандером, Латыниными <…>, Витей Ерофеевым <…>.

В Доме журналиста было само вручение. Вел Св. Бэлза <…>. Когда уже все выступили, я сказал Л.: «Где же блестящие выступления? Куда все делись?» Вдруг она подымает руку. Бэлза торжественно: «Мариэтта Чудакова!» И выступила лучше всех.

27-го был в Твери, работал в библиотеке <…>.

8 июня.<…> Сегодня с утра занятия идут плохо – за завтраком видел фильм, как целыми стадами отстреливают слонов, которых расплодилось в каком-то африканском заповеднике слишком много. Стадо мечется, не понимая, в ужасе, закрывая телами малышей, но выстрелы гремят и гремят. Жаль, не показали близко стрелков – хотелось бы посмотреть им в лицо.

Вечер. Только расписался, пошел чай пить, включил ТВ – передача, как забивают детенышей тюленей; показали их печальные черные глазки. Ну что ты будешь делать!..

19 июля. 30 июня прилетел в Иркутск. <…> Радику [Лапушину][39]39
  Радислав Лапушин – поэт и молодой чеховед из Минска; вскоре – славист в американских университетах. А. П. относился к нему с исключительной симпатией и доверял его вкусу.


[Закрыть] дал почитать две главы из романа <…>. Очень хвалил, сказал, что материал совершенно новый и стиль не повторяет никого, и что он, Радик, всегда подозревал, что я или пишу или буду писать прозу – в моих научных сочинениях всегда были как бы художественные стилистические куски.

10 августа. Впервые за все годы на даче не делаю крупных работ, а – пишу. Живем с мамой, которая варит мне борщи. <…>

24 августа. Приехала Наташа, увезла в Москву маму. Прожили мы с мамой на Истре больше трех недель – вдвоем. <…> Писал прозу; в разговорах с мамой оживил детские воспоминания. Почти все, что она рассказывала, я уже слышал и помнил, но некоторые пронзительные детали для меня были новыми – напр., что тетя Таня в первый год высылки жила в телятнике, что местный сапожник дядя Дёма тоже был ссыльным и проч. <…> Все время поражалась: «И как это ты все помнишь! Ведь лет-то тебе всего сколько было!» Впрочем, сама же вспоминала, что помнит себя с 3-х лет, а хорошо – с пяти. Я – хорошо, видимо, тоже с пяти – со времени завершения Сталинградской битвы: странно, но что-то понимал даже в окружении фашистских войск (карикатура в журнале «Крокодил»).

26 августа. Ходил вчера на водохранилище – очень хорошо, тишина уже осенняя, но тепло, всласть поплавал.

25 сентября. <…> Женя [Е. А. Тоддес] прочитал главу «Землекопы и матросы»; говорит, все достоинства автора сохранились. По-прежнему считает, что сюжет должен быть слабый, проходить лишь пунктиром.

23 октября. Уже месяц как не пишу прозу – первый такой большой перерыв – без видимых причин: текучка, лекции, дачные дела. Последние отнимают много времени – задумал делать забор-стенку из гигантских валунов – как в летнем саду китайского императора в Пекине, который я видел 2 года назад. Задумал – страдай, дурак.

8 ноября. Вчера с Л. были в Большом зале консерватории – «Реквием» Артемова. Второе исполнение в России, первое – в 88 г.

10 ноября. <…> Звонил Ким Хин Тхек из Сеула. В Корею еду. М. б. там меньше будет текучки, звонков и проч. Надо там дописать роман – откладывать боле некуда.

26 ноября. <…> Сегодня вдруг написал кусочек в роман про Анну Герман. Почему приятно писать роман? Погружаюсь в вымышленную, хотя и реальную действительность – в ту, в которой я бы и хотел жить, – а не в этой, в которой живу.

1998

8 марта. Шереметьево-2. <…> С сумкой, набитой черновиками прозы, отбываю в Сеул.

11 марта, Сеул, Дом преподавателя, кв. 801. <…> Написал вчера ночью треть главы «Кооперативный конь Мальчик».

13 марта. <…> Закончил главу о Мальчике.

21 марта. <…> Писание идет хорошо. Утопаю в материале. Закончил главы «Крупный рогатый скот» («Бычаги»?), «В бане и около».

2 апреля. Закончил 6-ю главу (из середины, были черновики) – «Чебачинск, или город детства». Теперь подряд готово 13 глав. Перечитал. Детский мир не муссируется, не подчеркивается специально-детское восприятие – кому это интересно после Толстого? Мне интересен в герое не ребенок, а тот, кто запомнил взрослую жизнь 50 лет назад, т. е. запомнил уже – историю.

6 апреля. Еще раз прошелся по главе «В бане и около». Удастся ли мне показать пронизанность всей чебачинской жизни лагерем, ссылкой? Она была, эта пронизанность, была! А то стало модно говорить: страна жила своей жизнью, ходили в парк культуры… Может, в Москве и ходили; в Чебачинске-Щучинске тоже ходили, но Гулаг не давал забывать о себе везде.

10 апреля. <…> Вчера начал главу «Псы». Когда перед отъездом объявил Л., что будет такая глава, она сказала: «Да еще я вот такусенькая была, а ты уже хотел рассказ с таким заглавием написать!» Действительно, замысел такой, как говорит классик, сидит в голове у меня лет двадцать.

14 апреля. Все эти дни вставал рано, сегодня – в 6.00. Закончил главу «Псы». <…>

6 мая. <…> Хожу в спортзал, очень современно оборудованный. Встаю ежедневно в 7–7³⁰. Проза идет вяловато. Хотя согласились мне перепечатать на компьютере «Чебачинск, или город детства», перечел, вроде ничего. Каждый день пишу по одной «заметке дилетанта» – герой мой делал такие записи, хочу собрать их в одну главу эдак на 0,7 листа. Про филологию там мыслей не будет.

9 мая. Оказывается, я хорошо помню этот день 53 года назад. Какое было особое, чистое ликование, сколько надежд – увы, не сбывшихся.

Вчера устроил литературный вечер для здешних наших преподавателей русского языка, прочел им главы 3, 7, 10 – в гл. 7 как раз про день Победы.

Отзывы: «Информативно». «– А вы это специально как-то изучали? – Что специально? – Да про все эти хомуты». «Нет психологизма» (Марсакова). «Есть юмор».

26 мая. Заканчиваю главу 22 «В Москве» – про Храм Христа Спасителя, советское кино 30-х гг., Лилю (попытка написать женский характер).

31 мая. За 27–31 мая написал главу 23 «Гибель Титаника». <…> С утра разбирал бумажки – материалы по роману, набросанные за эти месяцы и лежащие в папке «Нрзб». Чего только нет! Чтоб все это оформить… Неуж не успею закончить к декабрю? М. б. к этому времени сделать журнальный вариант и отдать в «Новый мир» <…>?

3 июня. <…> В связи с лекциями перечитал свою «Поэтику Чехова» – давненько туда не заглядывал. Нет, надо, надо написать последнюю обобщающую книгу о Чехове, куда войдет и экстракт из «Поэтики Чехова» (повествование) и статьи последних лет – хотя бы затем, чтобы читатели не искали их в сахалинских сборниках, «чеховианах» и «Новом мире».

6 июня. 4-го, в четверг, с аспирантами ездили в National Park, где подымались на гору И Сон – местами вверх, цепляясь за канат, – почти вертикальная стена. Горы необычайной красоты.

7 июня. Решил, как герой «Театрального романа», посмотреть, как в современной литературе описывают деревенское детство, 30-е–40-е годы и проч., взял в университетской библиотеке почитать Василия Белова. Знаменитые «Плотницкие рассказы» оказались очень средних достоинств – вкуса маловато, авторские высказывания и внезапные вторжения газетной лексики разрывают повествовательную ткань. А вот короткие рассказы «За тремя волоками» и «Кони» оказались хороши. В «Рассказах о всякой живности» спокойно рассказывает истории про котов, петухов, собак – а я-то сомневался и главу «Псы» порезал на треть! Больше наглости! Возраст мешает. Раньше начинать надо было, дурак.

10 июня, 6⁰⁰ утра. Позавчера вернул в главу «Псы» несколько эпизодов – и Л. говорила по телефону, что зря выбросил. <…>

12 июня. Сбросал вчерне главку «Разговоры с черной собакою», но так расстроился, вспомнив бедную мою погибшую Жуку, что бросил – не знаю уж, когда смогу.

14 июня. Вчера сбрасывал и складывал главы. Думал – будет 33, хорошее число, но уже намечается 40 и, похоже, это не предел. Роман – эпопея, как говорит Л.!..

15 июня. Л/ведение окончательно маргинализируется. Похоже, скоро я останусь один, кого заботит идея «Мир писателя», кто хочет писать работы, этот мир исследующие. Впрочем, и раньше – после стариков, да еще Сережи Бочарова, отчасти Юры Манна (и, конечно, Л. – но это почти «я») я был один, так живо эта идея никого не волновала, спокойно занимались частностями. Идти против всех трудно, но придется.

17 июня. Перебирал накопившееся «нрзб» – целая папка, материалу на несколько самостоятельных глав – но, видимо, придется ограничиться намеченными сорока, иначе все это грозит превратиться в бесконечный процесс.

[В конце семестра А. Ч. прожил несколько дней на острове Чечжу-до.]

…отделенном от южной оконечности Корейского полуострова стокилометровым проливом, считающимся местной жемчужиной и главным курортным местом. Океан прекрасен – те же длинные волны, что и в Петропавловске-Камчатском, на Гавайских островах и в Лос-Анжелесе. И то: тот же Тихий океан! По берегам скалы из вулканического туфа высотой примерно 50–70 м, совершенно вертикальные…

…Плыть можно, но только боком к волне – время от времени бьет в морду белым гребешком волны; волны до 3^х метров – об этом сообщил какой-то служитель, пришедший специально и сказавший, что по этой причине сегодня купаться нельзя…Океан в такую погоду прекрасен.

Сюда взял обложку главы «Приобретенные признаки наследуются» – про биологию 50-х гг., лысенковщину и прочие мерзости – все всколыхнулось, от ненависти к этому негодяю не могу даже писать.

7 июля, дача. 1-го прилетел в Москву <…>.

2–3 читал Жене Тоддесу и Л. главы из романа «Кооперативный конь Мальчик», «Город детства», «Вдовий угол». Очень одобрили. Женя сказал, что как только возникает инерция литературности, материал всё перешибает. Л. сказала, что тот редкий случай, когда хочется слушать еще и еще и жалко, когда кончается. <…>

На даче живем с Женечкой и мамой. Встаю в 7. Дрова, газон, торф и проч. и проч.

23 июля. За три недели не написал ни строки: или работа на участке, вода, дрова и проч., – или Женечка: чтение с ней, изучение английского, рассказывание сериала «Маленький лорд Фаунтлерой на необитаемом острове» – собственного сочинения. Тренирую ее дважды в день в брассе – большие успехи, толчок хорош, есть скольжение, выдох в воду. Ошибки в работе рук.

<…> Дал наконец маме почитать главы из романа <…>.

Вполне поняла, что это не мемуары: «Ты все смешал» (т. е. обобщил). «Хорошо, талантливо. Юмор – я часто смеялась. И – хороший стиль. Чеховский. Ясный. Я люблю ясный стиль. Когда у меня плохое настроение, я беру Тургенева, Чехова. Говорят: у Толстого сложный стиль. А мне кажется – у него все очень просто излагается… Значит, ты сейчас работаешь над этим? Хочу почитать еще, что ты написал».

24 июля. Мама после главы «Кооперативный конь Мальчик, или Черепаха Наполеона»:

– Ты меня повеселил.

И действительно смеялась во время чтения, хотя многие эпизоды ей известны.

– Все так, как было. Но у тебя получается интереснее, чем было. Как-то увлекательнее, что ли. Вроде что-то немного другое. <Эффект литературы!>

30 июля. Дал маме «Натуральное хозяйство ХХ века» и другие главы. <…> (Отзывы записал на плёнку:)

– Вообще мне твое творчество очень нравится.

– Что именно?

– Всё, всё. И смешно так. Конечно, оппоненты найдутся, критиковать будут, но …

– А этот эпизод, когда папа принес графин с водкой, правильно я описал?

– Правильно.

– Кстати, ты помнишь, сколько мне было лет тогда? Шесть?

– Пять или шесть. Как бы не пять или четыре… Наташки или не было или она была очень маленькая. <…>[40]40
  Ср. у С. Аксакова в «Детских годах Багрова-внука» («Вступление»): «Будучи лет трех или четырех, я рассказывал окружающим меня, что помню… Все смеялись моим рассказам и уверяли, что я наслушался их от матери или няньки и подумал, что это я сам видел. Наводили справки, и часто оказывалось, что действительно дело было так и рассказать мне о нем никто не мог» (прим. автора).


[Закрыть]

– Кто вот так вот жил, тому будет интересно… Вот Цветаевой сестра жила в Кокчетаве. И я знала учительницу старую, которая была с ней соседкой. <…> Учительница рассказывала, как она, ничего не умея, сажала и картошку, и рубила…

5 августа. <…> Выучил Женечку плавать брассом – думаю, на уровне 3-го разряда (по технике; выносливости, конечно, еще нет); есть и толчок и скольжение. Классический брасс образца Мельбурнской олимпиады 1956 года! Вот удивится какой-нибудь тренер!

<…> Ничего не пишу – можно сказать, июль отдан внучке.

21 августа. <…> Вчера привез камень, плитку, бордюрный камень. Трудности были чрезвычайны.

26 августа. Осуществил давнюю мечту – сложил каменную стенку, как в летнем дворце китайских императоров в Пекине. Делали втроем. <…>

30, собственно, уже 31 августа. 2.30 ночи, Сеул. Прилетел сегодня вместе со всеми преподавателями в Корее. <…> Разложил рукописи романа, завтра начну. В Москве не написал ни строки.

5 сент., Сеул. Приступил к занятиям. Корейское начальство не только не выполнило свои обещания улучшить мне расписание, но сделало его еще хуже, оставив мне всего один свободный день! Напишешь тут какую-нибудь прозу.

Меж тем есть о чем писать: просмотрел за эти дни все папки «Нрзб» – материал громаден и нов. Правду говорил Женя Тоддес – редкий случай, чем больше – тем лучше.

Осваиваю компьютер – перепечатываю главу «Гибель Титаника». Эйфории, как обещали все, от общения с этой машиною не испытываю.

13 сентября. Жара, духота, смог. <…> Звонил в Москву. Л. прилетела из Лондона. Общалась там с Юрой Щегловым, который сказал, что только в Л. и во мне видит людей, по-настоящему увлеченных наукой. Западные профессора, уйдя на пенсию, дарят свою библиотеку университету и удят рыбку.

23 сентября. Вчера – занятия с переводчиками, сегодня – с третьим курсом. И тем и другим увлекся – вообще все больше втягиваюсь в преподавание лингвистики – вспомнил молодость. На третьем курсе в учебнике вопрос: какие профессии вы испробовали в своей жизни? Сан Джон работал официантом в студенческом кафе, Миша служил на аэродроме, одна девица преподавала англ. язык. Потом они спросили: а вы? Пришлось рассказать: землекоп, столяр, плотник, садовод, тренер по плаванию. <…> Перепечатываю на компьютере «Гибель Титаника». Готовя к перепечатке первые пять глав, перечел их. Есть некоторая робость. Сколько материала оставлено за бортом – из опасения, что будет неинтересно, скучно, длинно. Вот недостаток позднего дебюта: нет молодой наглости, сознания того, что раз мне интересно, то будет интересно всем! Набоков не боялся целые страницы заполнять перипетиями ловли и консервации бабочек – сведениями достаточно специальными. <…>

12 декабря. Продлил контракт – до февраля 2000 года (впервые увидел эту цифру на документе, ко мне относящемся). Закончил «Пельмени Ильича» – одну из самых больших глав романа (много всего). Ушел на нее месяц. Осталось написать <…> из II части – 4 главы, из III (не написано ни одной) 10 глав. Т. е. по теперешнему плану – на 14 мес. работы, т. е. уложусь в следующий свой корейский год только в том случае, если некоторые главы пойдут быстрее, что сомнительно – есть сложные («Прекрасное есть революция», «Диалоги 70-х», письма Серова).

17 декабря. Закончился 2-й мой семестр в Корее. Под конец расписался, устал. Кажется, удаётся вывести на принтер всю I часть – 18 глав. Сверяю компьютерную перепечатку – и снова правлю. Этак конца не будет. Говорил с Л. по телефону – считает, что моя проза благодаря односторонности (= единству) моей личности может стать явлением, дед может стать новым героем вместо Пл. Каратаева и т. п. Что не нужен сюжет – глыбы лягут собственной тяжестью, без цемента. И – никакой ориентировки на современный литературный процесс! Никакого с ним контакта!

1999

7 января, Москва. Сегодня были с Л. на приеме у патриарха по поводу Рождества <…>

13 января. Л. о моем романе (все привезенное еще не читала, а только: «Пельмени Ильича», «Вольф Мессинг» и что-то еще); списываю с бумажек – писал за нею.

– Главное достоинство – ты не озабочен созданием положительного героя – и вообще героя. Незаинтересованность в нем, он не хочет себя утвердить. Почему такой бешеный успех имеют твои мемуары? Потому что в них та же незаинтересованность собой! Ты хочешь показать Шкловского, Виноградова – а герой[41]41
  Под «героем» подразумевалось, конечно, первое лицо рассказчика: собеседники понимали язык друг друга.


[Закрыть] обрисовывается сам собою, между прочим! У NN в мемуарах на первом месте он, N, он хочет прежде всего дать свои мысли – и это скучно, не нужно.

А у тебя – твои герои. И то же у тебя в романе: герой не думает о себе, он не утверждается, не описывается, он выскальзывает из рук – но в результате живой, полнокровный. Биография молодого человека 40–60-х годов 20 века всем известна, а мир, в который он погружен, всем интересен. Его биография должна проходить через роман как волосяная нить, пунктир. <…>

– Я и не ставлю цель показать эволюцию героя и проч. Я бы хотел хоть чуть-чуть показать ту Россию, ту ее толщу, которую не описали эмигранты, потому что уехали, и не изобразили советские писатели, потому что было нельзя.

Л.: – Пока я чувствую: есть объект – Россия. И он – в центре. <…> Сюжета – не надо. Он будет складываться из смены тональностей в главах, которая у тебя уже есть, это как набегающие волны, похожие – но разные. И эта стихия совершенно особого, твоего юмора, который все объединяет.

– Для меня это оказалось большой неожиданностью, когда в Сеуле физики из ФИАН’а, которым я прочел две-три главы, сказали, что главное у меня – юмор.

– Меня это не удивляет. Тебе и стараться не надо. Половина того, что ты вообще говоришь, – смешно. «Держись, Алёша»[42]42
  Мой рассказ тридцатилетней давности о расстреле царской семьи (прим. автора).


[Закрыть] – всё в этом роде.

Герой твой – пунктир. Как только начнешь оплотнять, приделывать руки и ноги – они проткнут полотно[43]43
  Ср. слова Чехова: «Нос «реальный», а картина-то испорчена» (прим. автора).


[Закрыть]. <…>

– Мне все кажется, что материал этот мало кому интересен. Многое отсекаю.

– И зря, и зря! В этом – главный интерес. Ты недаром вчера упомянул «Детские годы Багрова-внука». Все жили в имениях и ездили по степи, а написал об этом только Аксаков! Люди любят обстоятельное описание неприхотливых обстоятельств, бескорыстное описание простых событий и действий. В твоих устных рассказах об этом уже содержался нужный ракурс. Это покорит всех. Твой роман будет бестселлер! О чем сейчас пишут – мафия, выстрелы, секс. У тебя – возврат к нормальным ценностям. И, конечно, фигура деда. Он заменит Хоря и Калиныча и Платона Каратаева.

– Эк куда метнула.

– А что? Это будет новый герой. Во всяком случае в русской литературе ХХ века такого не было – уж мне-то ты поверь.

Женя говорит тоже в этом роде – хотя подробно еще не беседовали. <…>

15 января. Живу на даче; снег, тишина, одиночество. Приходят собаки – Динка и Тося – 3-месячный щенок московской сторожевой, ростом со взрослого пса и с ухватками ребенка. <…>

16 января. Снилась бедная моя Клава – как все умершие, живою. Будто похудела и стала похожа на себя – семиклассницу, в которую я влюбился. Обнял ее при всех. Понятно, почему про то, что похудела, – наложилась ее предсмертная болезнь, которую она запустила. Почему она – самая здоровая, жизнелюбивая – ушла первой из нас?..

17 января. Приезжали Л. и Женечка; катались втроем на лыжах по снежному лесу 2 часа.

8 февраля. Хватит ли художественной и нервной силы описать любовь мою к старой России и ненависть к тем, кто ее разрушил и топтал столько лет?..

13 февраля. Л.: – Женя [Тоддес] говорит: в твоем романе – какая-то странная увлекательность. Никаких событий, ничего, – а катится, увлекает. <…>

– А что скажет неэлитный читатель?

– За широкого читателя я спокойна. Зощенко нравился не только эстетам, а тому самому пролетарию – обывателю, которого он изображал.

16 февраля. Как всегда, расписался под самый конец. Но надо уезжать от сосен, от снега, от солнца.

6 марта. В Сеуле, как и в прошлый раз, неожиданности: расписание таково, что занят пять дней! <…>

11 марта. Занят учебными делами по горло. Прозы со дня приезда – ни строки. <…>

2 июля. 25 июня прилетел из Сеула, а 26 с Л. уже приехали на дачу. <…> Обновленный дом прекрасен. <…> Ходили на водохранилище. Остальные дни – с 7 утра и до темноты, не разгибаясь, на участке: прополка, покраска полов, наступление на болото, колка дров и т. п. <…>

4 сентября. 1-го прилетел в Сеул. <…> Перед отъездом Л. и Женя Тоддес прочли «Отважный пилот Гастелло», «Прекрасное есть революция» и «Приобретенные признаки…». Обоим больше всего понравился «Гастелло» и меньше всего – «Признаки», где чувствуется тенденция и заданность. (Видимо, так ненавижу Лысенку, что это перетекло в текст.) Женя советует чем-то разбавить. <…> Женя не имел никаких стилистических возражений, сказал, что рука стала тверда. <…>

26 сентября. Вывели на принтере главу «Мама» – 20 стр.! А уже и без нее есть страниц 320–30. А впереди еще не менее 6–7 глав. Это что же – будет 500 стр. – около 20 листов?.. Затевая это безумное предприятие, я рассчитывал листов на 10–12!..

9 октября. Прозу удалось пописать только во время Чусока, здешнего праздника, когда все затихло, все разъехались и не было занятий; за два дня написал около 30 стр. главы «Вольф Мессинг, граф Шереметев и другие». Все остальное время уходит на подготовку комментария по медленному чтению.

6 ноября. Дописал вчера главу «Отец» – сложную для меня (идея раздвоения человека, все понимающего, но вынужденного функционировать, хоть и в слабой степени, в Системе).

14 декабря. Итак, за сентябрь – полдекабря написал 5 новых глав – 96 стр., т. е. около 4 а. л. План был – закончить роман. Но в ноябре пошли композиционные трудности, а потом выплыли 3 новых главы, которые не собирался писать: «Отец», «Мама», «Караси». Контракт продлил, остаюсь здесь на март – июнь. Все расписал: будет 42 главы (если не выплывет какая-нибудь незаконная), из которых не написано 8 (!). Одна очень сложная («Записки дилетанта»), к двум последним – «И все они умерли» и «Смерть деда» – не знаю, как и подступиться: два раза открывал обложки с листочками и закрывал обратно, не могу. М. б., укрепив нервы на даче в снежном лесу, смогу?..

[27 декабря 1999 года Чудаковы были на праздновании Нового года и юбилея «Нового мира», в котором когда-то начинали свою литературную жизнь – короткими рецензиями и затем первой большой – совместной – статьей о современной прозе. Там А. П. передал главному редактору журнала А. В. Василевскому пять глав из романа. Чудаковы были уверены, что роман больше всего подходит «Новому миру». Тем острее пережил А. П. происшедшее далее.]

2000

9 февраля. Первый выход моего романа в официальные сферы: И. Б. Роднянская прочитала несколько глав.

«– Некоторые читала с захватывающим интересом. Много колоритных – поразительно – деталей. И написано хорошим языком – бесхитростно в хорошем смысле (с этой точки зрения переход на 1-е лицо не работает). Особенно хороши о бабушке, о деде и «Натуральное хозяйство». Но это, конечно, не роман! Повесть о детстве, очерки детства. Будь моя воля, я бы напечатала 3–4 главы в журнале – но только 3–4. М. б., в отдельной книге это как-то сложится по-иному – трудно сказать».

Все тащат написанное в свою сторону – понимают его не так, как автор. Сколько я видел этого в прижизненной критике о писателях самых разных!

<…> Второй выход в официальные круги (собственно первый, Роднянская читала неофициально) – полный афронт: Руслан Киреев, зав. отделом прозы «Нового мира», сказал, что проза автобиографического характера – не совсем автобиографического, но все же – «не в планах журнала».

[В последующие дни А. П. дал главы из романа главному редактору журнала «Знамя» С. И. Чупринину, и тот сказал, что прочитает очень быстро.]

21 февраля. В автобиографиях о таких днях принято писать с придыханьем. Вторая попытка пристроить роман оказалась успешной. Звонил С. И. Чупринину.

– Очень интересно! Должен сказать вам откровенно: брал рукопись с некоторым страхом. Думал: будет что-то осложненное в духе постмодерна. А прочел – хорошая литература, прекрасный язык. Берем, несомненно берем! Надо только решить – что, сколько и т. п. (И еще какие-то комплименты). Приходите в среду. Позвонил на эту тему тут же Наталье Ивановой.

– Порадовали! Когда филолог что-то дает – страшно. Я же вас читаю очень давно, ваша первая статья с Мариэттой лежит у меня выдранная. Но тут – проза! Я ожидала чего-то усложненного, м. б. даже филологического. А у вас – интересно, грустно, весело.

Дальше я сказал, что, к удивлению, обнаружил, что пишу исторический роман.

– Конечно! Та же дистанция, что у Толстого с «Войной и миром» – 50 лет. Всё – история. Эта бабушка с ее щипчиками, ложечками…

Я прямо рыдала! Не ждите до среды. Забрасывайте завтра. Мы мгновенно прочитаем.

1 марта. Прилетел в Сеул. Последний семестр в Сеуле. 24 февраля был в «Знамени». Главы, которые я принес 22-го, прочитали, действительно, мгновенно. Обсуждали прочитанное в составе: С. И. Чупринин, Наталья Иванова, Е. С. Холмогорова.

Чупринин: – К истории вопроса. Откровенно скажу: если бы это был не Чудаков, я бы просто не взял эти отдельные главы смотреть. У нас это не принято. На днях звонит мне (назвал неведомую мне фамилию тоном, что ее все знают) и говорит: «– Написал роман на 2/3!» А я ему: вот когда напишите на 3/3 – звоните, приносите. <…> Много неожиданного. Я сам землю копал, думал, все про это знаю. Но нет! У вас прочитал такое…

Сначала сказали, что возьмут 4 листа, но потом решили: 7–8. Чтоб я сам отобрал главы. Сделать: «I часть» или «Журнальный вариант».

<…> Когда прощались, Чупринин сказал:

– А все-таки предыдущая профессия оказывает влияние?

– ?

– Предметный мир! То, что вы основательно разработали в своих статьях и книгах. И в вашей прозе он занимает особое место.

Заглавие Чупринин отверг напрочь.

– «Смерть деда»! Не вижу, чтобы человек, увидевший у прилавка книгу с таким названием, захотел ее купить.

И накануне отъезда мы с Л. и Женей [Тоддесом] ломали голову над названием. Это надо было сделать быстро – они хотят анонсировать роман. Продиктовал секретарше три варианта: 1) И все они умерли.

Роман-идиллия. 2) Натуральная идиллия. 3) В ту степь. В самолете придумал еще одно: «Там, в степи глухой». Роман-идиллия.

В разговорах в «Знамени» было видно, что главное впечатление и у Чупринина, и у Ивановой – удивленье, и не от прозы, а от ее автора: «Вот он оказался какой! Чего знает. А мы думали – филолог». Иванова сказала еще, что от автобиографизма мне не уйти и что напрасно я сделал героя историком.

10 марта. Л. уехала в Италию до 25 марта. Завтра собираюсь в библиотеку в Ен-Се – а то засиделся в своей квартире и закис.

11 марта. Что значит растренированность: в Москве не обливался из тазов холодной водой (дача, в нашей ванной не получается), и, приехав в Сеул, где в роскошной ванной комнате можно обливаться хоть из цистерны, обнаружил, что обливаюсь не с прежним наслаждением. Не хочется выливать на себя 5 тазов, но только 3.

12 марта. Я не против рок-музыки, попсы и пр. Пусть – раз слушают, ходят и платят деньги. Но нужно, чтоб хоть иногда кто-нибудь говорил: все это к тому, что называется искусством, не имеет никакого отношения, это другое, и об этом надо говорить спокойно и неоскорбительно.

23 марта. Позавчера звонил Радик Лапушин. <…> Сказал ему, что роман мой взят в «Знамя». – пришел в восторг; один из немногих, кто так бескорыстно и искренне этому рад.

26 марта. <…> Звонила прилетевшая в Москву Л. <…> – У тебя особый дар описывать обычное, как у Дефо. Потому что ты сам Робинзон!

Умер Вят – ему суждено было оказаться первым из нашей троицы. <…> Как жаль, что не могу похоронить его со всеми вместе, как следует. Надо уезжать из Кореи, надо.

<…> Юрка не знает, что Вят умер, т. к. сам в реанимации – давление, сердце. Так что Вята в его последний путь не проводили оба его старых друга!..

2 ночи. Брожу; звонил маме – она, как и я, помнит Вята с его 12 лет; звонил Жинову, он был на похоронах, поговорили. Тоска, тоска.

5 апреля. Алексей Герман говорил по «Свободе», что его отец Ю. Герман по таланту сопоставим с русскими классиками, но жил в такое время, что из него получился просто хороший писатель.

Еще говорил, что Ю. Герман оценивал людей сперва всегда очень хорошо, и только потом находил в них недостатки. Это про меня.

9 апреля. Звонил Радик[44]44
  Р. Лапушин.


[Закрыть] <…>. Говорит, что для журнального варианта не обязательно писать главу «Смерть деда», даже если в отдельном издании она будет. И сюжета не надо – даже в отдельном издании. То же, что говорит Женя [Е. Тоддес], Холмогорова, Л.

17 апреля. Убит в своей подольской квартире Похлебкин – замечательный писатель, мой единомышленник и брат по ощущению предметного мира человечества. Он восстанавливал ту материальную культуру России, которая была утрачена. Если б мне в романе тоже хоть частично удалось сделать что-нибудь подобное.

18 апреля. Цветут фиолетовые багульник и рододендрон, сакура, которая здесь гигантских размеров – красота неописуемая.

21 апреля. А еще говорят – нет знаков, предопределения. Я приехал в Москву 15 июля 1954 г. Вся она была уклеена газетами с портретами Чехова – был его 50-летний юбилей. И я ходил, смотрел, читал. И подумал: «Буду его изучать». Так и вышло.

22 апреля. И. С. Гагарин о Тютчеве: «Его не привлекали ни богатство, ни почести, ни даже слава. Самым задушевным, самым глубоким его наслаждением было наблюдать за картиной, развертывающейся перед ним в мире, с неослабным любопытством следить за всеми ее изменениями и обмениваться впечатлениями со своими соседями» (Тютчев, Б-ка поэта. 1957, с. 7). Добавлю: и даже не обмениваться! <…>

23 апреля. И о Тютчеве хочется – и мог бы – написать. Хватит ли жизни?

«Когда испытываешь <…> сознание хрупкости и непрочности всего в жизни, то существование, помимо духовного роста, является лишь бессмысленным кошмаром» (Тютчев. Из письма. Полн. собр. стих-ний. Б-ка поэта, 1957, с. 20).