Текст книги "Русская апатия. Имеет ли Россия будущее"

И трудность нынешней ситуации состоит в том, что патриотизм эпохи военного времени мешает нам понять, почему совесть и разум так быстро сдают свои позиции злобе и жестокости, мешают начать серьезный разговор о традиционных достоинствах и недостатках русской души. Вообще, если следовать советам госпожи Яровой и всех тех, кто исповедует ее охранительский патриотизм, то пора запретить вообще всю русскую литературу, начиная от Пушкина и заканчивая Буниным и Горьким, ибо все они осуждали, разоблачали нашу традиционную русскую жестокость. Опасен и Некрасов со своими «До сумерек», где он описывает, как обезумевший погонщик «бьет поленом, жестокой рукой человека» по глазам свою чуть живую, обессилевшую лошадь. О Достоевском, как и в советское время, тогда тоже надо забыть, забыть не только «Бесов», но и «Братьев Карамазовых», где он упомянул об этой несчастной лошади из стихотворения Некрасова и рассказал, как секут в России не только лошадей, но секут до смерти людей и даже своих детей. И вот, писал Федор Достоевский, «интеллигентный, образованный господин и его дама секут собственную дочку, младенца семи лет розгами. Папенька рад, что прутья с сучками, „Садче будет“, – говорит он. И вот начинает сажать родную дочь… Секут минуту, наконец, пять минут, секут десять минут. Дальше – больше, чаще, садче. Ребенок кричит, ребенок, наконец, не может кричать, задыхается».

Не было никакого народа-богоносца. Великая революция «справедливости», которую сегодня славит даже нынешнее руководство РПЦ, полностью и окончательно развенчала миф о богоизбранности русского народа. Наш русский Ницше Константин Леонтьев, учивший, что жалость и сострадание к болям и мукам ближних даже нам во вред, ибо приносит в наши души «гнилую западную гуманность», тем не менее не строил особых иллюзий по поводу добродетелей реального русского человека. Он говорил своим близким, а это были далекие восьмидесятые XIX столетия, что не за горами «грядущий шквал беспощадного всероссийского разрушения» и русской «бессмысленной жестокости», и добавлял всякий раз: «Поднял бы я тогда из могилы Федора Михайловича и заставил посмотреть на народ-богоносец».

Я напоминаю о том, о чем сотни раз писали русские мыслители, примером тому «Вехи», «Из глубины». Образцов благочестия и христианского подвижничества в России было всегда много. Этим святым люди поклонялись, но мало кто в жизни сам, в своих поступках следовал их примеру. Никогда мораль в России не была выше, чем у других европейских народов – католиков, протестантов. На этом настаивали все представители русской религиозной философии начала ХХ века. И это связано с тем, что религия Христова была для нас, русских, прежде всего укладом жизни, привычкой, обычаем, и меньше всего – работой души, соприкосновением с Богом через совесть, покаяние в грехах. И не важно сегодня, откуда эта традиционная холодность русской души. Георгий Федотов в своих «Письмах о русской культуре» называл эту холодность «китайской». «Чаще всего русский человек, – писал он, кстати, с болью, с сожалением, – …удивляет нас каким-то восточным равнодушием к ближнему, его страданиям, его судьбе… Есть что-то китайское в том спокойствии, с каким русский крестьянин относится к своей или чужой смерти».

Я вспомнил об этих словах Георгия Федотова, ибо, действительно, сегодня многие у нас в России, о чем я уже говорил, поразительно спокойно, с каким-то равнодушием относятся к смерти наших соотечественников, которые погибают на Донбассе. Ведь многих из них, как известно из прессы, закапывают в землю, не дожидаясь цинковых гробов из Ростова. Никто у нас всерьез, тем более в Думе, в Общественной палате, не поднимает вопрос о русских жертвах войны на Донбассе, о том, насколько оправданы эти жертвы. Более того, у нас даже деятели культуры, к примеру, мой вечный оппонент на передаче Владимира Соловьева Карен Шахназаров, настаивает на том, что надо покончить с уходящей в прошлое слезливостью и слабостью души. Ему не жалко не только тех, кто погибает во имя его мечты о свободной от Украины Новороссии, но и наших современников, русских людей, которые начали страдать от санкций. Карен Шахназаров осуждает нынешних русских за то, что они в прошлом, в нулевые, в годы достатка, «как мухи, долго лизали чужой мед», и советует им затягивать пояса и жить во имя национального достоинства, как всегда, на минимуме материальных благ. Никто у нас всерьез не говорит о человеческой цене реализации «проекта Новороссия», о том, как сложится жизнь у тех, кто и без всяких санкций испытывал нужду и по европейским меркам жил на минимуме материальных благ. А действительность кричит, бьет в глаза: даже в тучной и сытой Москве растет количество старух, настоящих нищих, кто как-то растерянно, с чувством стыда просит им помочь[13]13
  И самое страшное, что продолжающаяся и до сих пор милитаризация сознания убивает у современного русского человека жалость к своим, к собственным детям. Жажда смерти, которая обуяла сегодня миллионы русских людей, переносится и на собственных детей. Психология войны затмила в сознании русского человека самое святое, заботу родителей о жизни детей. «Согласно данным, собранным ВЦИОМ, 49 % россиян, то есть почти половина, готовы отправить своих детей или родственников на фронт, если начнется война. 15 % хотели бы удержать детей дома. При этом в вопросе, который задавали гражданам социологи, не подчеркивается, что речь идет о справедливой войне, о защите своей земли от агрессора. Россиян спрашивают о „войне с соседней страной“, с какой страной, какова причина войны, где она ведется, не конкретизируется» (Должен ли патриотизм быть военным: НГ, 24.06.2016. С. 2).


[Закрыть].

И я думаю, что нам на самом деле, как говорил Георгий Федотов, не было жалко своих, ибо никогда не было и, наверное, нет русской нации в точном, европейском смысле этого слова. Еще Деникин говорил, что большевики никогда бы не победили в России, если бы русские были нацией, а не собранием ненавидящих друг друга классов. Не может быть жалости к своим, если нет того, что, кстати, лежало в основе идеи европейской нации, а именно сознания того, что человек, который рядом со мной, имеет такую же ценность, как я, имеет право на свою собственную единственную жизнь, право быть самим собой, на тебя не похожим. Миллионы русских, возненавидевших за несколько месяцев своих бывших «братьев» и радующихся гибели как можно большего числа воинов-неумех, «укропов», никак не хотят допустить мысли, что они, украинцы, бывшие «братья» – не меньше люди, чем мы, русские, что они имеют право, как мы, распоряжаться своей судьбой и выбирать, кто является для них близким, а кто – дальним.

Не может быть на самом деле никакого подлинного патриотизма, любви к родине, если у тебя нет в душе любви к своим соплеменникам, другим гражданам своей страны, внутренней причастности к тому, чем они живут, что их заботит. И, наверное, этот уникальный для человечества опыт массового поклонения к величайшему в истории Европы изуверу, садисту Сталину характерен именно для значительной части русского населения. У нас миллионы людей до сих пор любят Сталина прежде всего потому, что он немерено убивал прежде всего своих, убивал русских. Подобное по определению невозможно ни у одного из христианских народов. К примеру, у поляков уйма слабостей, причуд, они об этом говорят сами, но в критические минуты – я это наблюдал и слышал сам осенью и зимой 1980–1981 годов – они, боясь крови, повторяют: «Поляк в поляка не стреляет». Но мы – особая нация. Наш НКВД проявлял куда больше жестокости к своим, русским, чем гестаповцы даже к чужим.

Зачем я обо всем этом говорю? Только для того, чтобы обратить внимание на неизбежные негативные последствия нашего нынешнего увлечения «религией войны». «Религия войны», овладевшая нашими умами после присоединения Крыма, по всем линиям вытесняет из нашей души и без того слабое у нас в России христианство. «Религия войны» снова делает нас язычниками, поклоняющимися, кстати, чужому, балтскому богу Перуну, который ждал обязательно человеческих жертвоприношений. Вместе с «религией войны» мы, примером чему названное мной выступление Патриарха в Думе, вольно или невольно начинаем реабилитацию изуверств нашей революции. Каждая новая победа «религии войны» на самом деле отделяет нас от христианства. Наш нынешний лозунг «Россия – не Запад» – на самом деле лозунг «партии войны», это свидетельство моральной капитуляции современной России. Не надо иметь особое гуманитарное образование, чтобы понимать, что, объявляя войну Западу, мы объявляем войну христианству, лежащему в основе европейской западной культуры. Впрочем, на что я уже обращал внимание, тем самым мы объявляем войну великой русской гуманистической культуре. Настаивая на том, что для морали нет места в истории, что нет необходимости моральной оценки и советских лидеров, мы посягнули на различия между добром и злом, отменили понятие «преступление». Это уже отход не только к Марксу, а еще к Леонтьеву как предшественнику Ницше. Подменив ценность свободы ценностью справедливости, как это делает наш Патриарх, мы посягнули на основу христианства, на право на творчество духа, на свободу выбора. Здесь, вслед за «великим инквизитором», мы посягнули на «свободу веры людей». Достоевский был прав, без свободы веры людей нет ни христианства, ни человека. И даже объявив войну буржуазной демократии, откровенно защищая традиции русского всевластия и покорности власти, мы снова тем самым посягнули на христианство, ибо, по мнению творцов идеи демократии, именно потому, что человек принадлежит Богу, он не имеет права отдавать целиком власть над собой другому человеку, такому же смертному, как он, не имеет права «навсегда себя подарить другому» и т. д. и т. п. Перечень наших гуманитарных утрат из-за нашего вздорного желания не быть европейцами очень велик. И, к несчастью, ненависть к Западу, а тем самым – к христианству, а тем самым – к основам нашей русской культуры, растет с каждым днем.

И последнее. Теперь уже многие, очень многие – и образованные, и не очень образованные – все время мучают меня вопросом: «А чем кончится для нас, для России вся эта история с Украиной?». И я отвечаю: если у нас окончательно победит «партия войны», партия, жаждущая новых побед «бывших шахтеров и трактористов», то нас неизбежно ждет разруха и прозябание. Медведю не нужно вырывать зубы, чтобы он превратился в шкуру, висящую над диваном. Его можно просто уморить голодом, оставив для красоты все его зубы. К сожалению, и с этим не считаются идеологи «партии войны», у Запада, которому мы объявили войну, есть все возможности, чтобы ускорить уже начавшуюся экономическую деградацию России. А рост нищеты и безработицы приведет не к взрыву духовности, как убеждают нас, к примеру, идеологи Изборского клуба, а только к углубляющейся моральной деградации, углубляющейся апатии, к росту и без того большой жестокости, ненависти друг к другу. Те, кто, как «политологи» посткрымской России, призывают русских пройти в национальном масштабе через испытания, через которые прошли жители блокадного Ленинграда, забыли или не хотят знать, что ленинградская блокада – это не только образец мужества и жертвенности во имя победы, но и дичайший аморализм, каннибализм, охота за детьми, убийство близких во имя своего спасения. Полное и окончательное забвение истины и правды, совести, здравого смысла во имя новых побед «партии войны» неизбежно приведет к гибели России. Это уже начинают осознавать те, у кого есть голова на плечах. И этого ни в коем случае нельзя допустить. В этом состоит моральный и гражданский долг каждого, кому дорога судьба России.

Полная версия статьи, напечатанной в «НГ» 03.03.2015

Сталин вернулся к тридцатилетию перестройки

Об итогах дискуссии о реформах конца восьмидесятых

На контрасте настроений середины восьмидесятых годов ХХ века – времен начала перестройки – и нынешних становятся зримыми, очевидными перемены, произошедшие в нашем национальном сознании за последние тридцать лет. И прежде всего разительные перемены, спровоцированные в душе русского человека исправлением «исторических ошибок Хрущева». Только несколько примеров. Три года назад только 25 % опрошенных считали жертвы сталинских репрессий оправданными, а сегодня – уже 45 %. Сострадание к жертвам сталинских репрессий в России всего за год уменьшилось почти в два раза. Запрос на правду середины восьмидесятых сменил запрос на сталиниану. Вместо развития традиций русского гуманизма, традиций сострадания к униженным и оскорбленным – отношение к людям как к песку, из которого строилась великая социалистическая держава.

Во время перестройки некоторые деятели культуры – Ольга Чаковская, Алесь Адамович, Натан Эйдельман – призывали Горбачева провести «в какой-то форме свой Нюрнберг», хотя бы составить список всех преступлений сталинской эпохи, список всех миллионных жертв того времени. Сегодня за подобные инициативы могут на вполне законном основании посадить в тюрьму или, в лучшем случае, обвинить в «очернительстве советской истории» и «отождествлении большевизма с нацизмом». И, естественно, чем больше людей у нас в России положительно оценивают саму личность вождя, тем больше у нас врагов Горбачева, которые не могут простить ему десталинизацию страны, разрушение «скреп» сталинской системы. И потому неудивительно, что у нас сегодня самыми востребованными, в том числе и у молодежи, являются авторы книг, прославляющих Сталина как личность, и прежде всего публицист, якобы историк Николай Стариков. Среди нынешних разоблачителей «предательства» Горбачева он – одна из самых их заглавных фигур. Массовка на телевизионных шоу, посвященных тридцатилетию перестройки, всегда встречает его обвинения в адрес Горбачева в предательстве бурными аплодисментами. И этот факт свидетельствует о том, что его, Николая Старикова, трактовка перестройки Горбачева как заговора, как «успешной операции по ликвидации СССР», востребована снизу. Массовка аплодирует и требованию Николая Старикова убрать из нашей Конституции «заимствованные» Горбачевым на Западе «чужеродные» нам ценности, ее 2-ю статью, утверждающую, что «человек, его права и свободы являются высшей ценностью».

И этот факт действительно свидетельствует, на мой взгляд, о негативных переменах в ценностной ориентации нынешней России по сравнению с временами демократических перемен конца восьмидесятых – начала девяностых. Конечно же, Горбачев со своей политикой гласности, со своим стремлением соединить реальный социализм с демократией, со свободой, был стихийный западник. Подчеркиваю, стихийный. А сегодня у нас в России, и в верхах, даже на уровне руководства РПЦ, и, самое главное, внизу, доминирует совсем другая философия русской истории. Сегодня мы, вслед за нашим Министерством культуры, утверждаем, что «Россия не Запад», что мы должны вернуться на свой «особый русский путь».

И это еще один, уже философский повод не любить Горбачева и обвинять его в предательстве. И никто из его нынешних критиков – ни упомянутый выше Николай Стариков, ни Геннадий Зюганов, ни Владимир Жириновский, ни ушедшие в политическое небытие Александр Руцкой и Сергей Бабурин, – на самом деле не учитывают или забыли, что ценности и идеалы перестройки были «заимствованы» не на Западе, а из доклада Хрущева «О культе личности Сталина» на ХХ съезде КПСС, были заимствованы из далекого февраля 1956 года.

Любой человек, имеющий маломальское представление об истории СССР, истории КПСС, знает, что идеологема, духовный корень перестройки, стремление к полной и окончательной десталинизации страны, все то, что легло в основу горбачевской политики гласности, родились не в стенах ЦРУ, как сегодня считают многие, а является инерцией ХХ съезда КПСС, хрущевской оттепели. Дети хрущевской оттепели, живущие так называемыми идеалами шестидесятничества, сразу после отстранения от власти Хрущева в 1964 году начали мечтать о новом Генеральном секретаре, когда страна вернется к ХХ съезду КПСС и осудит целиком и полностью преступления Сталина, начали мечтать о том времени, когда соединят наш советский социализм с демократией. Горбачев на самом деле был ответом русской истории на возникший после Сталина запрос на демократизацию страны.

Да, несомненно, за антисталинизмом и Хрущева, и Горбачева стоял прежде всего европейский гуманизм, идеалы Возрождения, сознание самоценности каждой человеческой личности с ее правом на свою, единственную жизнь. И в этом перестройка с ее идеалами свободы и прав личности, другое дело – насколько осознанно, была направлена на ценностную интеграцию СССР в современный ему западный мир.

Но в современной России, как мы видим, настроения изменились коренным образом. Сострадание к миллионам жертв сталинских репрессий, осознание самоценности человеческой жизни сменились старым русским «Лес рубят – щепки летят». Всенародный запрос на правду об истории СССР, правду о большевизме и его вождях сменился сакрализацией советской истории и коммунистических ценностей, сменился убеждением, как настаивает архимандрит Чаплин, что правда опасна, ибо она может привести русского человека к унынию и утрате веры в самого себя. Желание времен перестройки вернуться в свой дом, в европейскую христианскую цивилизацию – отсюда и призыв Горбачева «построить единый общеевропейский дом» – сменилось невиданными в истории России настроениями изоляционизма, вражды к Западу, манией разоблачения заговоров.

И самое главное, что больше всего вызывает у меня тревогу. Страх перед угрозой ядерной войны, термоядерной войны – отсюда всенародное одобрение внешней политики Горбачева, политики запрещения ядерного оружия, – сменился готовностью значительной части населения нынешней России к использованию ядерного оружия во имя сохранения результатов произошедшего «исправления ошибок Хрущева». До нынешней посткрымской России (уже шестьдесят пять лет назад у меня проснулся интерес к политическим разговорам взрослых) я ни разу не встречал человека, который желал бы ядерной войны, был бы к ней готов. А теперь на каждое телевизионное шоу обязательно почему-то приглашают полусумасшедшего, который кричит, что ядерная война неизбежна, что к ядерной войне надо готовиться и что мы просто обязаны пройти через новые испытания истории. Сегодня я практически ежедневно сталкиваюсь с разговорами о том, что катастрофа неизбежна, что ее предсказывала Ванга и т. д. Ядерная война, к сожалению, стала повесткой не только большой политики, но и повесткой нынешних умонастроений. И понятно, что Горбачев стал так ненавистен нынешним сторонникам войны с опорой на ядерное оружие, ибо он сделал все возможное и невозможное, чтобы избавить человечество от вполне возможного самоуничтожения.

Я могу найти хоть какое-то объяснение, оправдание нежеланию представителей новой, молодой России, тому же сталинисту Старикову, исходить при оценке перестройки Горбачева не из реальной истории, а просто из нынешнего запроса на героизацию СССР. Хотя, конечно, надо быть честным, и я об этом не могу не сказать: любить Сталина, восхвалять Сталина могут люди с особым складом ума и сердца, люди, у которых или бог от рождения, или родители заморозили изначально чувство сострадания, чувство любви к ближнему. Чаше всего любят Сталина люди с евразийским складом ума. Представители нового поколения к тому же не могут не быть поверхностными в оценке прошлого, ибо история СССР – это не их история. Но меня, честно говоря, смущает тот крикливый, ругательный тон, которым Геннадий Зюганов, член КПСС с начала шестидесятых, к тому же работник ЦК КПСС времен Горбачева, разоблачает его «предательство». Вообще, все эти шоу о перестройке, в которых мне довелось участвовать, превратились в соревнование между Геннадием Зюгановым и Виктором Алкснисом в том, кто громче крикнет в микрофон: «Горбачев предатель!». И в этом соревновании, кстати, всегда побеждает Алкснис. У него, как у бывшего майора советской армии, все-таки лучше поставлен голос, чем у лидера КПРФ. И от себя добавлю, что все-таки у потомков «красных латышей», у того же Алксниса, есть действительно серьезные основания быть противником Горбачева. В результате перестройки он потерял единственную возможную для себя, а именно социалистическую Латвию. Но то, что миллион латышей, его соплеменников, приобрели для себя необходимую им независимую Латвию, его, как коммуниста, конечно, не волнует. Но Геннадий Зюганов, на мой взгляд, может обвинять Горбачева в предательстве, только зажав обеими руками в тиски свою совесть, которая, как я убежден и знаю, у него все же есть. Ведь, в конце концов, о чем нельзя не напомнить в эти дни, когда так много говорят о Горбачеве, он все же был противником распада СССР, пытался воплотить в жизнь новый Союзный договор, а Геннадий Зюганов, как руководитель КПРФ, активно поддерживал ельцинскую политику выделения РСФСР из СССР, политику распада исторической России. Сам факт создания КПРФ в 1990 году, при активном участии Геннадия Зюганова, был ножом в спину и КПСС, и СССР. Депутаты от КПРФ, все как один, по настоянию Геннадия Зюганова на историческом заседании Верховного Совета РСФСР в декабре 1991 года, одобрили Беловежские соглашения и тем самым действительно совершили предательство. Конечно, нет смысла говорить о чувстве человеческой благодарности, когда замолчала совесть. Не было бы перестройки Горбачева – не было бы Геннадия Зюганова как политика, все-таки остающегося в истории России.

И я открою секрет, связанный с КПРФ и с президентскими выборами 1996 года. Я сам был свидетелем того, когда посланник кандидата в президенты Геннадия Зюганова, депутат в Думе от КПРФ Светлана Горячева в США, кстати, на закрытом совещании в Фонде Карнеги в начале 1996 года убеждала присутствующих, в том числе и представителей Госдепа, что если в России на июньских выборах победит Геннадий Зюганов, то в стране сохранятся завоевания перестройки. Кстати, некоторые кремленологи, в том числе и советник президента Питер Родэвей, подданный Ее Величества, считали, что для Запада лучше победа Зюганова, чем Ельцина. С их точки зрения, при Зюганове было бы меньше коррупции в России.

А сегодня уже катастрофа. Человек, уже вошедший в историю России, унижается, теряет чувство приличия, не в состоянии даже оборвать стоящего с ним рядом во время телешоу провокатора посткрымской Росси политолога Владимира Куликова и оборвать его, когда тот в очередной раз откровенно врет, что все эти «горбачевы и яковлевы», весь этот партийный аппарат начали перестройку из-за жадности и корысти, во имя того, чтобы превратить власть в собственность. Геннадий Зюганов уж точно помнит, что все обстояло прямо противоположным образом, что весь партийный аппарат был против перестройки Горбачева и на самом деле не очень думал о собственности. Но современная Россия по-прежнему разоблачает аппарат и КПСС с помощью мифов Гдляна и Иванова. Геннадий Зюганов ведь точно знает, что в то время его шеф, заведующий Отделом пропаганды Александр Яковлев не отличался особой корыстью, и как фронтовик был довольно безразличен к благам жизни, и ел все что попало. Ведь хорошо известно, что именно Яковлев отказался от предложения Ельцина приватизировать его государственную дачу в Переделкино.

И трагедия состоит в том, что сегодня действительно ни Геннадию Зюганову, ни Владимиру Жириновскому нельзя сохранить свой электорат, не поддерживая у него настроения ненависти к перестройке и Горбачеву. Правда состоит в том, что запрос на ненависть и вражду идет на самом деле снизу, ибо в новой посткрымской России легче найти себя в жизни, успокоить душу, ощущая себя одновременно и жертвой перестройки, и жертвой злокозненного Запада. На самом деле, на мой взгляд, нынешняя неспособность России объективно и честно оценить перестройку Горбачева, воспринять распад СССР как драму своей национальной истории идет еще от нежелания людей брать на себя ответственность за свои собственные поступки, собственные решения. Ощущая себя жертвой, русскому человеку не надо обременять себя мыслями о причинах своих неудач, неустроенной жизни, обременять себя неприятными мыслями о своей собственной ответственности за тот неудобный мир, в котором мы живем. Ощущение себя жертвой не только ведет к апатии, но и оправдывает равнодушие к собственной судьбе.

Мне могут сказать, что все же за нынешним критическим отношением к перестройке Горбачева стоят и позитивные перемены в русском национальном сознании. Теперь уже никто не рискнет сказать, что патриотизм является «убежищем негодяев». Безразличие к судьбам СССР, действительно характерное для конца восьмидесятых – начала девяностых, сменилось горечью от утраты СССР, сознанием распада СССР как национальной катастрофы. И, конечно, переход от национального нигилизма к нынешним патриотическим настроениям несет в себе и много позитивного.

Но лично меня, во-первых, пугает резкость в произошедшей перемене настроений. Мы, как всегда, перескакиваем от одной крайности к другой. Смущает то, что эти резкие перемены произошли не в силу внутренних факторов, а в силу откровенного зомбирования нашим телевидением сознания людей. Еще в январе-феврале 2014 года не более 20 % населения РФ желало присоединения Крыма к России. А всего через два месяца, в апреле, уже 90 % населения радовались тому, что Крым наш.

Повторяю, лично меня пугают эти резкие по историческим меркам перепады в настроениях постсоветского русского человека. Вчера ему было абсолютно наплевать на то, что будет после распада СССР с Крымом, с городом русской славы Севастополем. А сегодня он готов спалить и себя, и все человечество во имя того, что он вчера на самом деле предал. Меня лично пугает этот резкий, во многом неожиданный, правда, спровоцированный СМИ, перепад от атрофии национального чувства к готовности пожертвовать всем на свете во имя проснувшейся национальной гордыни. Видит бог, я очень хотел, чтобы в России проснулся патриотизм, любовь к Родине. Но нынешний «безбашенный» патриотизм, сжигающий и совесть, и ум, меня действительно пугает.