Текст книги "Родословная Советского коллектива"

«Свои» как объекты помощи не были равноценны: охотнее поддерживали попавших в беду родственников, близких соседей, давно знакомых, увечных, малолетних сирот, «старых дряхлых бобылей», вдов. Словом, родных и явно обездоленных. И все же «табели о рангах» для проявления соучастия не существовало. В чрезвычайной ситуации – пожар, засуха, утрата кормильца, болезнь, падеж скота и т. п. – на действенное сострадание мог рассчитывать любой член общины. Пожар помогали тушить и бедным, и богатым, и не только потому, что огонь грозил перекинуться на собственные постройки. Почему же? Достоверными сведениями о мотивации крестьянской взаимопомощи мы не располагаем. Гипотетически можно вспомнить о свойственной людям способности сострадать потерпевшим бедствие, рождающей инстинктивное желание, а иногда и деяние помощи, избавляющих другого, а тем самым и себя самого от тягостных переживаний. Установлено, например: дети на втором году жизни по собственной инициативе утешают расстроенного незнакомого человека[154]154
  Roth-Hanania R., Davidov M., Zahn-Waxlen C. Empathy development from 8 to 16 months: Early sings of concern for others // Infant Behavior and Development, 2011, № 34(3).


[Закрыть]. И это далеко не единственное научное свидетельство детской отзывчивости[155]155
  См.: Bloom P. Just babies: The origins of good and evil. New York, 2013; Brownell C. Early development of prosocial behavior: Current perspectives // Infancy, 2013, № 18(1); Warneken F., Tomasello M. Altruistic helping in human infants and young chimpanzees // Science, 2006, № 301.


[Закрыть]. Ее разновидности – эмпатию, эмоциональный резонанс, сострадание, альтруизм, героизм, самопожертвование – настойчиво и небезуспешно психологи пытаются обнаружить и у взрослых[156]156
  СМ.: Baron-Cohen S. The science of evil: On empathy and the origins of cruelty. New York, 2011; Batson C. D. Altruism in humans. New York, 2011; Davis M. H. Empathy: A social psychological approach Boulder, 1996; de Waal F. The age of empathy: Nature’s lessons for a Kinder society. New York, 2009; Franco Z. E., Blau K., Zimbardo P. G. Heroism: A conceptual analysis and differentiation between heroic action and altruism // Review of General Psychology, 2011, № 15(2); Iacoboni V. Imitation, empathy and mirror neurons // Annual Review of Psychology, 2009, № 60; Hoffman M. L. Empathy and Moral development. New York, 2000; Le Doux J. The emotional brain: The mysterious underpinnings of emotional life. New York, 1998; Mikulincer M., Shaver P. R. (eds) The Social Psychology of Morality. Washington, 2011; Monroe K. R. The heart of altruism. Princeton, 1996; Monroe K. R. The hand of compassion: Portraits of moral choice during the holocaust. Princeton, 2004; Seyfarth R. M., Cheney D. L. The evolutionary origins of friendship // Annual Review of Psychology, 2012, № 63; Small D. A., Loewenstein G. Helping a victim or helping the victim: Altruism and identifiability // Journal of Risk and Uncertainty, 2003, № 26(1); Valdesolo P., Desteno D. Moral hypocrisy: Social groups and the flexibility of virtue // Psychological Science, 2007, № 18(8).


[Закрыть].

Наряду с довольно эгоистичным намерением облегчить участь другого, дабы освободиться от спонтанно возникшего, но спровоцировавшего эмпатическую усталость сострадания, среди мотивов помощи, согласно Полу Экману, можно обнаружить столь же эгоистическое удовольствие от попыток ее оказать, причем вне зависимости от их успешности[157]157
  Экман П. Психология сострадания. СПб., 2016. С. 30–31.


[Закрыть]. Оно, полагает автор, сродни испытываемому от музыки, комплимента, решения трудной задачи и им подобных гедонистических удовольствий. Поскольку же «любого рода удовольствие мотивирует повторение действия, вызывающего данное чувство»[158]158
  Там же. С. 36.


[Закрыть], «радость сострадания», как именует Экман, может быть мотиватором его самого. Закрадывается подозрение: не потому ли «помощник» радуется, что его миновала «чаша сия»? А может, источник удовольствия – обретение навыков, позволяющих справиться с несчастьем самому? Еще одной причиной деятельного сострадания традиционно считают стремление заслужить восхищение или как минимум похвалу реальных или воображаемых значимых лиц, от себя самого до Господа. Демонстрация окружающим и себе способности нечто сделать, добиться результата, обладающего моральной ценностью, – весомый стимул человеческой активности[159]159
  Макклеланд Д. Мотивация человека. СПб., 2007. С. 264–265.


[Закрыть].

Снять груз с души, заболевшей несчастьем ближнего. Получить удовольствие от усилий избавить его от напастей. Укрепить самооценку за счет признания своих просоциальных достижений окружающими. За этими мотивами отчетливо проглядывает стремление восстановить субъективное благополучие[160]160
  См. Донцов А. И., Перелыгина Е. Б., Рикель А. М. Объективное и субъективное благополучие: два подхода к исследуемой проблеме // Вопросы психологии. 2016. № 5; Зотова О. Ю. Психологическое благополучие личности. Екатеринбург, 2017.


[Закрыть], нарушенное благодаря непроизвольному эмоциональному резонансу с бедственным состоянием потерпевшего. Могли ли подобные способы избежать травматических последствий участия в преодолении перипетий чьих-то судеб использоваться помогающими друг другу общинниками? Несомненно: инстинкт самосохранения – универсальная константа. Можно ли совокупностью сопровождающих помощь индивидуальных переживаний объяснить исстари заведенный и ставший традицией порядок крестьянской взаимоподдержки в труде и в быту? Сомнительно по ряду причин. Главная: «помочи» – не персональная благотворительность жалостливых или богатых, а норма жизни общины, обязательная для всех. Инициатива принадлежала родственникам или соседям односельчан, попавших в трудное положение, участие же остальных в его разрешении было настолько само собой разумеющимся, что лишь в редких случаях предварялось «приговором» схода.

Общинную взаимовыручку адекватнее охарактеризовать не как «сострадание», отсылающее к внутреннему миру свидетелей трагического происшествия, а как особую «племенную мораль»[161]161
  См. Green J. Tribus morales. L’emotion, la raison et tout ce qui nous sépare. Genève, 2017 (оригинальное издание Moral Tribes: Emotion, Reason and the Gap Between Us and Them. New York, 2013).


[Закрыть], где забота о других – инструмент выживания группы и не предполагает слезливой прелюдии. Джошуа Грин, у которого мы позаимствовали «племенную мораль», аргументированно доказывает: обуздывающие природный эгоизм нормы сотрудничества возникли и утвердились на протяжении поколений не потому, что «привлекательны», а потому, что гарантировали стабильность жизнедеятельности сообщества в критических условиях. Взаимоподдержка и взаимозащита, именуемые «взаимным альтруизмом»[162]162
  Trivers R. The evolution of reciprocal altruism // Quarterly Review of Biology. 1971. № 46.


[Закрыть], – продукт эволюции, не исключающий эмоциональную привязанность членов «стаи», но ею не детерминированный. Чувства сопровождают и иногда вдохновляют кооперацию, хотя не исключено и обратное, но не порождают ее. Мы становится важнее Я благодаря историческому опыту выживания группы, продемонстрировавшему эффективность единства в преодолении невзгод. Жизненный опыт – главный индикатор прогноза и межличностной кооперации. «Если в прошлом мы много раз успешно сотрудничали с кем-либо, велика вероятность аналогичных отношений в будущем. Кооперация автоматически воспроизводится благодаря психологической программе, побуждающей заботиться о тех, с кем мы всегда сотрудничаем. Такую программу можно называть дружбой»[163]163
  Green J. Указ. соч. С. 55.


[Закрыть].

Стоит ли привычную кооперацию величать дружбой – вопрос вкуса. Интерпретация же внутригруппового сотрудничества как проверенного опытом поколений рационально осмысленного уклада совместной жизни похожа на объективный диагноз. «Рационально осмысленный» не означает внеэмоциональный. Неизбежность и эффективность сотрудничества при решении задач, неподвластных одиночке, не исключает попыток последнего «потянуть одеяло на себя» и поживиться за счет группы. «Практически любая кооперация генерирует трения между индивидуальными и коллективными интересами, между Я и Мы»[164]164
  Там же. С. 37.


[Закрыть], – резонно замечает Грин, и с ним трудно не согласиться. Этот извечный конфликт после ставшей знаменитой статьи в «Science»[165]165
  Hardin G. The tragedy of the commons // Science. 1968. № 162.


[Закрыть] западные коллеги высокопарно именуют «трагедией общих благ». Героем, которому в этой трагедии суждено было погибнуть, является, вероятно, корыстолюбивый индивидуализм. Однако жив и, по-видимому, бессмертен. «Добродетели теряются в своекорыстии, как реки в море», – шутил великий острослов Франсуа де Ларошфуко (1613–1680), добавляя: «Люди не могли бы жить в обществе, если бы не водили друг друга за нос». И еще: «У нас у всех достанет сил, чтобы перенести несчастье ближнего».

Вынужденный или желанный приоритет Мы оживляет разные чувства. Досады, когда не исполнилось желание въехать в рай на чужой спине. Гордости, когда удалось вместе достичь чего-то важного или дать отпор чужакам. Спокойной уверенности в завтрашнем дне, когда помощь в трудные времена перестала быть результатом личного милосердия и превратилась в рефлекторную норму поведения. Показательно, многообразные свидетельства о хозяйственной опеке общины над своими членами начисто лишены темы эмпатического сопереживания, утешения, сострадания. Они подобны сухому отчету о выполненных мероприятиях. Малолетний ребенок поставлен на подворное кормление или усыновлен по причине смерти, умопомешательства, ссылки или безвестного отсутствия родителей. Одинокий калека (старик, вдова) лишен надела и взят на общественное содержание. Оказана помощь в уборке хлеба, покосе и гребле сена, рубке леса, вывозе навоза со двора в поле, очистке поля от сорняков, просушке и мятии льна, прядении конопли, заготовке квашеной капусты и т. д. и т. п. И большинство из этих дел и содействий было сопряжено с застольем, песнями, хороводами, плясками, гульбой по деревне. Словом, становились своего рода добровольной праздничной повинностью, к которой приобщены все жители деревни. Что она собой представляла, эта деревня, в начале прошлого века? Бытовой контекст позволит ярче понять значение и атмосферу сельской взаимопомощи.

«Тяжела и неприглядна обстановка убогой крестьянской жизни в земледельческом центре России. Жилищем служит крестьянству обычно 8–9-аршинная изба, высотой не более сажени. Значительную часть этого помещения <…> занимает ненужно громоздкая русская печь. До настоящего времени нередки курные печи. <…> Изба почти всегда крыта соломой, часто протекает, а на зиму для тепла во многих местностях обкладывается почти до крыши навозом; в большинстве случаев она представляет жалкую, полуразрушенную постройку, совершенно не удовлетворяющую требованиям здорового жилья. Вместе с уничтожением лесов и вздорожанием деревянных срубов избы сооружаются теперь преимущественно кирпичными, но они темны, сыры, часто холодны, окна в них малы, всегда без двойных рам, сильно потеют зимой, и вода стоит на подоконниках. На пространстве 7–9 кубических саженей живет крестьянская семья, нередко весьма многолюдная, душ пятнадцать. Спят в два этажа: на лавках, на нарах и печи. Полы почти всегда земляные, т. к. в той же избе помещается и мелкий скот; иногда, в большие холода, туда же вводят и корову; здесь же стирают белье, обсушивают платье, <…> при полном отсутствии вентиляции в избах собирается сырость, <…> воздух делается тяжелым и как бы промозглым»[166]166
  Бржеский Н. Очерки аграрного быта крестьян. Земледельческий центр России и его оскудение. СПб., 1908. С. 3–4.


[Закрыть].

«Деревянные избы пришли в последнее время в совершенный упадок; от сырости и от плохих крыш <…> они в большинстве случаев сгнили и держатся кое-как лишь благодаря подпоркам, подмазке прогнивших углов и т. п. <…> Рядом с плохими жилыми избами жалкое впечатление производят надворные постройки – полуразрушенные каменные на глине сооружения, очень часто с раскрытыми верхами»[167]167
  Бржеский Н. Очерки аграрного быта крестьян. Земледельческий центр России и его оскудение. СПб., 1908. С. 4.


[Закрыть]. Топят в безлесных местностях соломой, нередки пожары. Еда скудная – хлеб и картофель, зимой – кислая капуста. И люди, и лошади «едят лучше только при напряженной работе». Не в лучшем состоянии, чем пища и жилье, находится и одежда крестьян: «один крепкий полушубок и ни одного тулупа на двор». Сбережений на черный день нет. Бань в селениях почти нет, крестьяне моются в печах. Итог – антисанитария, болезни, высокая смертность, пьянство.

Это мнение о состоянии крестьянского быта в Курской, Орловской, Тульской и Рязанской губерниях высказал в опубликованной в 1908 г. книге серьезно интересовавшийся аграрными проблемами юрист и экономист Николай Корнилович Бржеский (1860–1910). Маловероятно, что автор докторской диссертации «Недоимочность и круговая порука сельских обществ», защищенной в 1897 г. в Санкт-Петербургском университете, мог позволить себе намеренно сгустить краски. Но если так, почему в обстановке тотальной нищеты смогла выжить зародившаяся, возможно, в лучшие времена праздничная тональность взаимного воспомоществования? Ряд французских психоаналитиков[168]168
  См.: Anzieu D. Le groupe et l’inconscient. Paris, 1975; Bokanowski T. Variation sur le concept «traumatisme»: traumstism, traumatique, trauma // Revue français de psychamalyse. № 3. 2005; Grappin J.-J., Poncelet J.-J. (Eds.) Groupes et traumatismes. Toulouse, 2017; Kaës R. Le group et le sujet du groupe. Paris, 1993; Kaës R. Le complex fraternel. Paris, 2008; Kaës R. Les alliance inconscientes. Paris, 2009.


[Закрыть], давно и плодотворно изучающих травматогенные и целительные свойства группы, наверняка дали бы увлекательный ответ. Воздержимся от его реконструкции, она не туда уведет. Воспользуемся менее затейливым объяснением, успешно использованным их соотечественником Эмилем Дюркгеймом (1858–1917) в работе «Элементарные формы религиозной жизни» (1912). Анализ австралийских тотемических культов привел основателя французской социологической школы к довольно очевидному выводу: сценарий и эмоциональная окраска публичного социального поведения не являются спонтанным проявлением персональных чувств, а детерминированы локальными культурными традициями. Их соблюдение обеспечивается «социализацией эмоций» подрастающего поколения, иначе – предписанными правилами реагирования, исполнение которых находится под неусыпным контролем.

Первоисточник передающихся «по наследству» эмоциональных и ценностно-смысловых кодов поведения во многих случаях остается покрытой пылью веков тайной. С древнейших времен и по наши дни философы эту тайну именуют базовыми категориями культуры, создающими целостный образ человеческого мира. «Мировоззренческие универсалии, – пишет философ В. С. Степин, – это категории, которые аккумулируют исторически накопленный социальный опыт и в системе которых человек определенной культуры оценивает, осмысляет и переживает мир»[169]169
  Степин В. С. Культура // Социологическая энциклопедия. Т. 1. М., 2003. С. 527.


[Закрыть]. Особый тип подобных категорий – «человек», «общество», «сознание», «добро», «зло», «долг» и т. п. – фиксирует «отношение к другим людям и обществу в целом, к целям и ценностям социальной жизни»[170]170
  Там же.


[Закрыть]. Мировоззренческие универсалии, идеология, социальные представления, нравственные императивы и т. п. «инструменты» рефлексирующего с высоты птичьего полета философического сознания в повседневной жизни встречаются разве что в проповедях священнослужителей, назиданиях мудрецов (старейшин, юродивых, писателей, агитаторов и пр.) и, возможно, исповедях перед Господом и собой. Добросердечность крестьян-общинников продиктована не столько преданностью абстрактному «коллективизму» как терминальной ценности, не столько рвущими душу страданиями ближнего – все в воле Божьей, сколько запрограммированной с детства ответственностью за судьбу односельчан. Показательно: современные дети, живущие в несравненно более открытом мире, чем их сельские сверстники в русских селениях сто лет назад, с легкостью дифференцируют окружающих на «своих» и «чужих»[171]171
  Dunham Y., Chen E. E., Banaji M. R. Two Signatures of impliet intergroup attitudes: Developmental invariance and early enculturation // Psychological Science. 2013. № 24(6).


[Закрыть]. Не исключено, что за способностью такой дифференциации скрывается некая «реликтовая» программа поведения[172]172
  Степин В. С. Указ. соч. С. 526.


[Закрыть], сформировавшаяся в доисторические времена и сохранившаяся в виде «осколков» прежних культур, скорее ритуального, нежели утилитарного назначения.

Такие осколки легко обнаружить в соблюдении примет и суеверий. Поразительная живучесть откровенно несуразных приемов избавления от «сглаза» – один из примеров[173]173
  Донцов А. И. Феномен зависти: Homo invidens? М., 2014. С. 108–164; Левкиевская Е. Е. Славянский оберег. Семантика и структура. М., 2002.


[Закрыть]. Патриархального символизма не лишены и более сложные разновидности повседневных социальных контактов. «Помочи» – содействие в решении большей частью рутинных хозяйственных проблем – при внимательном взгляде включают немало функционально избыточных церемоний. Начнем с того, что нуждающиеся в помощи сами редко инициировали ее оказание. Ждали мирского приговора? Не всегда. «В большинстве описаний, – отмечает Громыко на основе анализа 16 архивов XVIII–XIX вв, – помочь по решению схода предстает как мера исключительная: при строительстве погорельцев, в случае внезапной болезни; для поддержки хозяйства вдов, сирот и семейств рекрутов; если у хозяина внезапно пала лошадь»[174]174
  Громыко М. М. Мир русской деревни. М., 1991. С. 42.


[Закрыть]. Согласно записи 1878 г., в Новгородской губернии «даже погорельцы не ходят за подаянием, а ждут и уверены, что каждый сам придет к ним с помощью по силе и возможности»[175]175
  Там же. С. 48.


[Закрыть]. Поведение хозяина подчинялось не всегда очевидному регламенту: «Он не мог принуждать, указывать, кому, как и сколько работать. Крестьянская этика исключала также замечания хозяина, если чья-либо работа ему не нравилась. <…> Угощать помочан должен был обязательно сам хозяин или кто-то из его семьи; другие варианты считались обидными»[176]176
  Громыко М. М. Указ. соч. С. 42.


[Закрыть]. «…Уже во время работы звучали песни, шутки, затевались игры и шалости. Не было четкой грани между трудовой и праздничной частями помочей»[177]177
  Там же.


[Закрыть]. Уход с поля с песнями. «Катание на лошадях как непременный элемент развлечений, устраиваемых на помочах»[178]178
  Там же.


[Закрыть]. Хороводы, гуляние по деревне…

Атмосфера пырьевских «Кубанских казаков» (1949), наполняющая приведенные Громыко описания общинной взаимопомощи, так резко контрастирует с убогостью деревенского быта, зафиксированной Бржеским, что невольно возникает подозрение в пристрастности одного или обоих рассказчиков. И все же не будем спешить с обвинениями в «очернении/лакировке» действительности. Церемониальная избыточность и нарочитость могут свидетельствовать о древности обряда, требующего ритуального воспроизводства некогда сакрального сценария. «Нарочитое веселье, особенно в форме смеха, пения, танца, игры-представления, – по авторитетной оценке главного редактора интереснейшего этнолингвистического словаря «Славянские древности» Н. И. Толстого, – является активным способом предотвращения действий потусторонних, смертоносных или нечистых сил…»[179]179
  Толстой Н. И. Веселье // Славянские древности. Этнолингвистический словарь. В 5 т. Т. 1. М., 1995. С. 347.


[Закрыть] и может практиковаться для предохранения от несчастья. В Сербии, к примеру, ритуальное веселье использовалось для изгнания дьявольской радости, вызванной частыми смертями в семье.

Какие архаические «священнодействия» послужили прототипом крестьянского «взаимного альтруизма» – вопрос открытый. И в поиске дореволюционных «корней» советского коллективизма – праздный. В конце концов, важно не то, когда и как они возникли, а что они предстают как серия выработанных годами привычных действий, с необходимостью выполняемых при возникновении преходящих или долгосрочных затруднений в жизни односельчан. Тяготы собственного быта автоматической актуализации помогающего поведения, вероятно, не препятствовали. Его основа, по словам Громыко, – «органичная потребность делать добро столь естественная, что не воспринимается ни дающим, ни принимающим как что-то особенное, а зачастую даже не бывает замечена»[180]180
  Громыко М. М., Буганов А. В. О воззрениях русского народа. М., 200. С. 183.


[Закрыть]. Несколько смутившись возвышенного тона, на следующей странице историк уточняет: «Человеку, не обратившемуся непосредственно к первичным материалам, просто трудно представить себе, какое большое количество упоминаний о распространенности милосердия, милости, гостеприимства у русских крестьян всей территории России встречается в опубликованных и неопубликованных источниках»[181]181
  Громыко М. М., Буганов А. В. О воззрениях русского народа. М., 200. С. 184.


[Закрыть]. Быть может, попытки обнаружить ген, предсказывающий помогающее поведение, и вправду небезнадежны?[182]182
  Crawford C., Krebs D. (Eds.) Foundations of evolutionary psychology. New York, 2008.


[Закрыть]

Поведенческие автоматизмы взаимопомощи, даже будь они рождены исключительно хозяйственной целесообразностью, благодаря вошедшему в народные поговорки евангельскому призыву возлюбить ближнего обрели статус высшей сакральной ценности. Всуе ее, думаем, не обсуждали. Приписываемая человеку потребность установить общую причину страданий и зла на земле «вовсе не так очевидна, как может показаться. Куда ни взгляни, человека больше интересует корень конкретных бед и злосчастья. В эти размышления он действительно склонен углубляться, тогда как существование зла как такового заботит его куда реже»[183]183
  Буайе П. Объясняя религию: Природа религиозного мышления. М., 2017. С. 24.


[Закрыть]. Полагаем, грешащее поспешностью обобщения, но в целом верное наблюдение современного французского антрополога и религиоведа Паскаля Буайе можно распространить и на антипод злосчастья – благополучие, счастье, любовь. Двигала ли деревенскими «помочанами» любовь к попавшему в беду, жалость или надежда самим получить поддержку в трудный час – неизвестно. Но точно не тотальная приверженность императиву как таковому: врагов и чужаков любовью не одаривали. Правда, и «ближними» не считали.

Аутентичная христианская трактовка «любви» и «ближнего» – забота библеистов[184]184
  См., напр.: Словарь Нового Завета. Т. 1: Иисус и Евангелия. Под ред. Д. Грина, С. Макиайта, Г. Маршала. М., 2010; Словарь Нового Завета. Т. 2: Мир Нового Завета. Под ред. К. Эванса, Р. Мартина, Д. Рейда. М., 2010; Словарь библейских образов. Под ред. Л. Райкена, Д. Уилхойта, Т. Лонгмана III. СПб., 2008.


[Закрыть]. За простонародными представлениями о «золотом правиле» обратились к собранию пословиц и поговорок, составленному Далем (1801–1872) в середине XIX в. и изданному в 1862 г. Старались следовать совету автора «толковать и объяснять пословицы крайне осмотрительно» и не «искать ученым взглядом того, чего бы найти хотелось»[185]185
  Даль В. И. Пословицы, поговорки и присловья русского народа. М., 2008. С. 11.


[Закрыть]. И помнить: пословица «не сочиняется, а вынуждается силою обстоятельств, как крик или возглас, невольно сорвавшийся с души»; «кто ее сочинил – не ведомо никому, но все ее знают и ей покоряются. Это сочинение и достояние общее, как и самая радость и горе, как выстраданная целым поколением опытная мудрость, высказавшаяся таким приговором»[186]186
  Там же.


[Закрыть]. Среди нескольких тысяч «приговоров», зафиксированных Далем, не без усилий нашли искомые: люби ближнего, как себя; чего сам не любишь, того и другому не желай; чего в другом не любишь, того и сам не делай; всяк за своих стоит; стоять всем за одного и одному за всех; доброе братство милее богатства; живи для людей, поживут люди для тебя; доброму человеку и чужая болезнь к сердцу; дружбу водить – так себя не щадить; один в поле не воин; милее всего, кто любит кого, и др. Наиболее отчетливо просматриваются три мотива благодеяний: ожидание взаимности; стремление угодить Богу и заслужить Его благодать; конформность – необходимость подчиниться предписаниям ближайшего окружения.

Примеры первого: просящему не запирай дверь, при голоде и сам попросишь у добреньких людей; послужи на меня, а я на тебя; дей добро и жди добра; хорошо тому добро делать, кто помнит; чужой обед похваляй, да и сам ворота отворяй; каков ты до меня, таков и я до тебя; не осуждай, да не осужден будешь; нужда сближает. Примеры второго: в день страшный вся милостыня, тобою сотворенная, соберется в чашу твою; любящих и Бог любит; доброму Бог помогает; милостивому человеку и Бог подает; спаси Бог того, кто поит и кормит, а вдвое того, кто помнит; суди Бог того, кто обидит кого; пожалеешь чужое – Бог даст свое; без добрых дел вера мертва перед Богом. Яркий образчик третьего мотива: попал в стаю – лай не лай, а хвостом виляй.

Приведенные сентенции в целом соответствуют исходному предположению: сочетание рациональных, эмоциональных и сакральных аргументов в назиданиях о взаимопомощи повышает вероятность их межпоколенческой трансмиссии, во‐первых, и шансы не быть отвергнутыми потомками, во‐вторых. Кто не прислушается к рецептам обретения благополучия на этом и – немаловажно – том свете? Альтернативные констатации – упреки, коих немало в собрании Даля, лишь оттеняли весомость просоциальных назиданий. Что мне до других, был бы я сыт; своя рогожа чужой рожи дороже; своя рубашка к телу ближе; мне что до кого? Было б нам хорошо; всякая рука к себе загребает; хватайся сам за доску, пускай другой тонет; чужая ноша не тянет; чужая шкура не болит; за чужой щекой зуб не болит; чужая слеза – что с гуся вода; над чужой работой не надсаживайся; не делай людям добра, не увидишь от них лиха; черт возьми соседа, жги огнем деревню; от живого человека добра не жди, а от мертвого – подавно; кто кого сможет, тот того и гложет. Ироническое порицание? Шутливый выговор? Горькая правда? Возможно. Но точно не призыв к махровому эгоизму.

Несколько позабытым к началу XX в., но по-прежнему манящим эталоном солидарности служило, вероятно, побратимство или крестовое братство – один из наиболее почитаемых видов ритуального родства, знаменуемый обменом нательными крестами (иногда – иконами) и накладывающий пожизненные обязательства верной дружбы и взаимовыручки в любых обстоятельствах[187]187
  См.: Громыко М. М. Побратимство // Громыко М. М. Традиционные нормы поведения и формы общения русских крестьян XIX в. М., 1986. С. 70–92; Толстая С. М. Побратимство // Славянские древности. Этнолингвистический словарь. В 5 т. Т. 4. М., 2009. С. 77–81; Толстая С. М. «Братство по Богу» в славянской народной традиции // Славянские народы: общность истории и культуры. М., 2000; Трубачев О. Н. История славянских терминов родства и некоторых древнейших терминов общественного строя. М., 1959.


[Закрыть]. Отношения крестовых братьев приравнивались к кровным и охранялись системой моральных предписаний и запретов. Если в крестьянской среде в интересующее нас время побратимство скорее почиталось, нежели практиковалось, в Войске Донском «редкий казак не имел названного брата, с которым он заключал союз на жизнь и на смерть»[188]188
  Громыко М. М. Мир русской деревни. М., 1991. С. 85.


[Закрыть]. Такой союз предполагал не только взаимопомощь побратимов, но и обоюдное принятие обязательств каждого из них перед третьими лицами: соратниками, сородичами, семьей. Иными словами, вместе с крестом побратимы возлагали друг на друга ответственность за возврат своих земных долгов. Отдание же долга, по народным поверьям, – сакральный акт: «не уплатив долга на земле, не будешь развязан с земной жизнью на том свете»[189]189
  Там же. С. 56.


[Закрыть]. «Если должник долго не платил, то давший ему ссуду грозил стереть запись о долге (соседский долг записывали обычно мелом), то есть лишить его возможности расплатиться»[190]190
  Громыко М. М. Мир русской деревни. М., 1991. С. 56.


[Закрыть]. Как видим, к регуляции бытовых коллизий здесь подключились архаические эсхатологические представления о посмертном существовании души, взвешивании прижизненных грехов, тяжесть которых определит ее участь, сплетенные с канонической христианской идеей о наказании грешников и воздаянии праведникам.

Сакральные представления, образы и ритуалы[191]191
  См.: Забияко П. П. Сакрализация. Сакральный образ. Сакральный символ. Сакральный текст // Религиоведение. Энциклопедический словарь. М., 2006. С. 943–947; Левкиевская Е. Е. Сакральный // Славянские древности. Этнолингвистический словарь. В 5 т. Т. 4. М., 2009. С. 534–538.


[Закрыть] – неотъемлемая часть повседневной жизни общины. При всей живучести до и внехристианских трактовок святости главным институтом религиозного воспитания русского крестьянства была Православная церковь. В 68 епархиях РПЦ в 1914 г. числилось 41 270 приходов, в большинстве – деревенских[192]192
  Церковные ведомости. № 28. 1914. С. 1240.


[Закрыть]. По оценке протопресвитера военного и морского духовенства, члена Синода Г. И. Шавельского, на 130 млн верующих перед революцией приходское духовенство составляло до 60 тыс. человек[193]193
  Шавельский Г. Русская церковь перед революцией. М., 2005. С. 195.


[Закрыть]. За редким исключением, содержание его было весьма скромным, а 9794 прихода в 1914 г. и вовсе не получали денег из казны и жили на местные средства. Штатных диаконовских вакансий в тот год насчитывалось 11 954[194]194
  Церковные ведомости. № 28. 1914. С. 1240.


[Закрыть]. Те же, что были заполнены… «Не секрет, что наше духовенство, и в особенности сельское, не было свободно от отрицательных типов: встречались в нем не только «храбрые к питью», но и спившиеся; встречались опустившиеся; встречались ставшие вместо пастырей эксплуататорами своих пасомых, вымогавшие за требы, изобретавшие новые обычаи, обряды и праздники, заискивавшие и низкопоклонные перед богатыми, грубые и небрежные в обращении с бедняками»[195]195
  Шавельский Г. Русская церковь перед революцией. М., 2005. С. 195.


[Закрыть]. «Не только в 80-х, но и в начале 90-х годов прошлого столетия в наших сельских храмах продолжали одиноко гнусавить дьячки, не подготовленные к своей службе, часто не имевшие, как тогда выражались, «ни гласа, ни послушания», т. е. ни голоса, ни слуха. В большие праздники и отчасти в воскресные дни собирались и «хоры». Но эти хоры часто напоминали китайские оркестры: кто в лес, кто по дрова, и в человеке со сколько-нибудь развитым слухом могли вызвать сострадание к певцам, но не молитвенное умиление»[196]196
  Шавельский Г. Указ. соч. С. 214.


[Закрыть].

Это не навет злобствующего атеиста. Это, как нынче изъясняются, экспертное заключение одного из иерархов церковной власти. Резкое, но, вполне вероятно, правдивое. Впрочем, и народная молва «поповское сословие» святостью не наделяла. Не тому Богу попы наши молятся (т. е. чтут мамона); попово брюхо из семи овчин сшито; волчья пасть да поповские глаза – ненасытная яма; родись, крестись, женись, умирай – за все попу деньгу подавай; от вора отобьюсь, от приказного откуплюсь, от попа не отмолюсь; поп сквозь каменну стену сглазит; поп хочет большого прихода, а сам ждет не дождется, когда кто помрет[197]197
  Даль В. И. Пословицы, поговорки и присловья русского народа. М., 2008. С. 656–657.


[Закрыть]. Подрывало ли критическое отношение к сельским священникам основы веры? Не исключено, но маловероятно. У того же Даля: жить – Богу служить, Божья рука – владыка; даст Бог день, даст Бог и пищу; с Богом хоть за море, а без Бога ни до порога; человек предполагает, а Бог располагает; Бог не выдаст, свинья не съест. И этот перечень легко пополнить.

Возможно, Георгий Иванович Шавельский (1871–1951), на которого мы выше ссылались, прав, утверждая, что двести лет контроля гражданской власти над церковью бюрократизировали церковную жизнь, сотворив «казенное ведомство православного исповедания»[198]198
  Шавельский Г. Указ. соч. С. 39.


[Закрыть]. Возможно, как он ратовал, пастырское служение на селе должно было бы активнее влиять на преобразование мирской жизни крестьян и не сводиться к роли «требоисправителя»[199]199
  Там же. С. 230.


[Закрыть]. Поздно и не нам судить. Но и критичный Шавельский называет Церковь единственным институтом духовного воспитания на селе, а храм и школу при нем – культурным центром округи. «В последние 25–30 лет перед великой войной школьная российская сеть разрослась до огромных размеров. Кроме весьма размножившихся министерских, земских и иных светских начальных школ в 1913 г. в России имелось 38 284 церковных школы с 2 002 921 учащимся обоего пола»[200]200
  Там же. С. 235.


[Закрыть]. Какие нравственные уроки могли извлечь деревенские предки подавляющего большинства советских граждан из обязательного посещения храма в выходные и праздничные дни, общественного моления вне храма под открытым небом, участия в крестных ходах по праздникам или особому случаю (засуха, дожди, эпидемии, эпизоотии, начало и конец сельскохозяйственных работ)? В поиске дооктябрьских источников коллективизма нам сейчас интереснее те «уроки», которыми они – предки – могли поделиться с потомками. Учитывая неизбежную сослагательность предлагаемых ответов, думаем, таких уроков-поучений было как минимум три. Первый – безусловное равенство людей перед Богом. Поскольку со стороны, как говорят, виднее, послушаем впечатления зарубежного очевидца богослужения в деревенском храме: «…Нет ни малейшей разницы между знатным и бедным. <…> Тут нет низших, нет высших! Нищий, крепостной мужик не задумываясь становится рядом или впереди богатого и помещика, которые не обращают на это никакого внимания и не продираются непременно вперед»[201]201
  Гакстгаузен А. Исследование внутренних отношений народной жизни и в особенности сельских учреждений в России. Т. 1. М., 1869. С. 61–62.


[Закрыть]. Середина XIX в., упоминавшийся барон Гакстгаузен. Подчеркнем, речь не об абстрактной идее, а о норме поведения в священном пространстве храма, именовавшегося «домом Бога». «Кто в церкви, или вообще в каком-либо месте, посвященном богослужению, во время совершения службы нарушит благоговение, или придет туда, к соблазну других, пьяный, или будет там ходить взад и вперед без надобности, или начнет кричать, хохотать или иной производить шум, и вообще словом или действием причинит соблазн, или неприличным поступком отвратит внимание от богослужения, того заключать под стражу, с содержанием на хлебе и воде»[202]202
  Сборник постановлений для руководства волостных и сельских управлений. СПб., 1853. С. 218.


[Закрыть]. Отсутствие в этом регламенте требования статусной субординации – косвенное свидетельство отсутствия ее официального признания здесь и теперь. За порогом храма «слуга барину не товарищ», но неоднократно испытанное прихожанами чувство сакрального и физического тождества не исчезало: «одним миром мазаны», «все под Богом ходим» и т. п. Не эта ли уверенность в равнозначности послужила одним из факторов советского торжества коллективизации сознания и поведения?

Второй урок религиозного опыта крестьянства – безусловное почитание сакрального: текстов, образов, символов, мест, конкретных личностей. «После принятия христианства произошла переориентация старой идеи сакрального с материального и физического на идеальное и духовное, с природы на сверхприродное, с конкретного и зримого на абстрактное и незримое, связанное с особой энергией чистоты, непорочности и праведности, которая в своей зримой форме проявляется в образах сияния, блеска, солнечных лучей, золотого цвета. Основой христианского понимания сакрального стало понятие святости как сопричастности человека Богу и возможности его очищения и преображения (духовного и телесного) под действием Божьей благодати. С этим связано почитание святых, чья причастность к Богу дает им возможность быть заступниками за людей перед Богом, посредниками между Богом и людьми»[203]203
  Левкиевская Е. Е. Сакральный // Славянские древности. Этнолингвистический словарь. В 5 т. Т. 4. М., 2009. С. 535.


[Закрыть]. Сюда же можно отнести почитание икон, мощей, паломничество к святым местам и т. д. Наделение сакральных объектов святостью, благодатью, чистотой сопровождается запретами и предписаниями отношения к ним. «Предписание благоговейного отношения к святыне, запреты на все, что может осквернить сакральную чистоту объекта – сквернословить, плевать, совершать естественные отправления, загрязнять, использовать этот объект в бытовых нуждах и др.; в православной традиции запрет для женщины находиться в церкви в период месячных, с непокрытой головой, входить в алтарь, рукополагаться в священники и др.»[204]204
  Левкиевская Е. Е. Сакральный // Славянские древности. Этнолингвистический словарь. В 5 т. Т. 4. М., 2009. С. 535.


[Закрыть]. Не эта ли веками взращенная жажда сакрального вкупе с добровольным обетом блюсти его чистоту предопределила принятие и «освящение» коммунистических симулякров сакральности, включая «коллектив»? Насколько же настоятельна должна была быть потребность соотечественников в высокодуховных ценностях личного и социального бытия, если ее не смогла заглушить варварская десакрализация и просто уничтожение православных святынь в 20–30-е гг. XX в. Свято место пусто не бывает? Не спорим. Но чем и почему оно заполняется?