Текст книги "Русская война"

Пока мы говорили о духовно-экзистенциальном аспекте войны. Но есть в войне иной, имманентный, жизнеутверждающий компонент, касающийся общей системы ценностей. Война заставляет человека заново и ценой огромного личного усилия утвердить свою принадлежность к общине. В этом социальный или национальный, если угодно, смысл войны. Война всегда дело коллективное, направленное на какую-то общую цель – либо на сохранение народа или государства, либо на увеличение их мощи, их пространств, их жизненных регионов. Но все эти типы войны связаны с понятием уникальности культурной формы, так как именно конкретная и особенная культурная форма делает народ народом, а государство государством. В войне решается судьба и степень укоренения реальности сложного коллективного проекта, дающего смысл существования народу или цивилизации – как в малом, так и в великом. Всегда приходит момент, когда на эту культурную форму обрушивается враг, желающий ее надломить, раскрошить, переварить, присвоить. Или наоборот, всегда приходит момент, когда сила, мощь и переизбыток внутренней энергии требуют выхода. А осуществиться это может лишь за счет другого.

Как бы то ни было, нет-нет да и забьет тревожный колокол войны. Нет-нет да и потянет свежей кровью пронзительный ветер, безошибочно угадываемый теми, кто более всего настроен воевать. Война имеет начало и конец как исторический период. Но своей неизбежностью, своей повторяемостью, постоянством своих глубинных онтологических причин она превосходит историю, подчиняет ее себе. Это придает ей особое величие. Если люди не будут защищать свой народ и свою веру на войне, они потеряют связь с этим народом, превратятся в жалкие бродячие атомы, а вера их утратит спасительную силу, станет плоской, недейственной, ханжеской мелкобытовой моралью. Отказ от войны, бегство от войны, неготовность к войне свидетельствуют о глубоком вырождении нации, о потере ею сплоченности и жизненной, упругой силы. Тот, кто не готов сражаться и умирать, не может по-настоящему жить. Это уже призрак, полусущество, случайная тень, несомая к развеиванию в пыли небытия. Поэтому везде, даже в самой мирной из цивилизаций – в христианской цивилизации, никогда не прекращался культ войны и культ воина, защитника и хранителя, стража тонкой формы, которая и давала нации смысл и содержание. Не случайно так почитаем православными Святой Георгий, воин за Веру, заступник за православный люд, спаситель еще земного, но уже православного (то есть уже ставшего на небесные пути) царства.

Ценности народов, культур и обществ доказываются в войне и через войну. Ценно то, что оплачено кровью. Прекрасно то, в основе чего лежит самоотверженный подвиг. Возвышенно то, за что не жалко отдать множество жизней – свою и чужие. Родина – это понятие напитано смертью и кровью тех, кто полег в великом деле создания порядка из разрозненных фрагментов реальности. Родина – конкретная форма, объемлющая все ценности, все утверждения, все трансперсональные запасы эмоционального мира, пронизывающие роды и поколения. Юнгер справедливо замечал, что «Родина пробуждает настолько изначальное чувство, что оно присуще даже растениям, которые категорически отказываются расти на чужеродной почве». Как эпитафия, как возвышенное оправдание погибшим только одно это священное слово, и война как путь приобретает новый смысл, доступный уже не только пассионарному добровольцу, богатырю, герою или ландскнехту, но и любому простому человеку, к которому обращается в интимный момент голос его собственной природы. «Ты можешь бояться прямого контакта со Смертью и кровью (хотя напрасно ты так поступаешь), но перед лицом Родины, ценности выше всех ценностей, ты не имеешь права на личное мнение, на свою позицию. Ты обязан идти на войну. У тебя нет выбора».

Тот, кто не признает ценности выше самого себя, то есть тот, кто не готов однажды умереть за идеал, одной из самых чистых и конкретных, плотно схватываемых форм которого является Родина, тот не имеет права называть себя человеком. У него нет достаточного онтологического основания для того, чтобы жить.

Как дико контрастирует все это, казалось бы, настолько понятное, само собой разумеющееся, самоочевидное, с тем настроем, который царит сегодня. И не только в пацифизме дело. Складывается впечатление, что размыты, обветшали важнейшие связи, нити, жилы, которые должны в нормальном случае соединять мысль и действие, идеологию и психологию, манеру размышлений и набор тем, элементарную логику поступков и каналы их осмысления, оценки прошлого и выбор будущих путей… Такого дрянного состояния, как сегодняшнее, видимо, никогда еще не было. Тысячи диагнозов с разных сторон можно было бы поставить нашей ситуации, и все они будут крайне пессимистичными, горькими, не внушающими надежд. Среди прочего ясно и то, что мы напрочь потеряли волю к войне, что мы предали войну, что мы, то ли устыдившись, то ли перетрусив, то ли окончательно потеряв рассудок, отказались исполнять то, что обязаны делать в минуты грозового набата все народы, – воевать.

Тьмы народов и народцев, культур и культов бросили нам, русским, смертельный вызов. Запад как цивилизация отказывает нам в праве на то, чтобы мы могли быть иной, отличной от него цивилизацией, – и это война. Наши бывшие братья по единому государству отказывают нам в том, чтобы уважать нашу силу и наш масштаб, – и это война. Западные соседи, поощряемые атлантистским могуществом, угрожающе потрясают нам хилыми рыжими кулачками – и это война. Азиатские орды косят злым глазом на наши южные и восточные просторы – и это война. Наша добрая весть, выстраданный, выплаканный, отвоеванный нами восторг Русской Духовной Мечты оплеваны сторонниками иных культурных форм – и это война. Мы стремительно растворяемся в небытии – как призрак, теряя свое единство, свою сплоченность, свое русское, самобытное, уникальное, тревожное и необъятное «я», – и это война.

Нас окружает, призывно лижет нас шершавым языком пламя войны. Как долго будет длиться этот обморочный сон? Сколько ждать еще, чтобы в берлоге беспробудного помрачения очнулся наш некогда столь гордый и столь возвышенный дух – дух смелых и верных Родине людей?

Сколько взывать в слезах и корчах с той стороны могил нашим предкам, которые все видят, но не в силах вместить, принять, осознать позорище своих потомков, оглоушенных стайкой дерзких заезжих гипнотизеров!

Возрождение кшатриев

Быть военным – не просто профессия. Это даже нечто большее, чем призвание. Военным надо родиться. Военные – это тип, обладающий совершенно особыми психологическими, этическими установками, общими для армий всех времен и народов. Индусы зачисляют всех военных в отдельную касту, которую они называют «кшатриями». Традиционное индусское общество знает три главные касты. Это – брахманы (жрецы), кшатрии (военные) и вайшьи (производители и торговцы). Согласно французскому исследователю древних индоевропейских обществ Жоржу Дюмезилю, индусская традиция сохранила вплоть до настоящего времени ту картину, которая наличествовала у всех индоевропейских народов в древности. Более того, Дюмезиль считает такое трехчастное деление общества и соответствующую ему иерархизацию божеств по трем категориям главной отличительной чертой древних ариев. Любопытные идеи – заметим по ходу дела – высказал Дюмезиль относительно вайнахов (чечен и ингушей), чья мифология и социальное устройство еще с древних времен были строго противоположны традиции живших рядом с ними арийцев-осетин. Вайнахи перевернули нормальные мифологические, социальные и этические пропорции, сделав из низших, аморальных полубожеств-трикстеров главных богов своего языческого пантеона. Вместе с тем они отбросили арийскую модель трехкастового устройства и т. д. Так что многие секреты настоящего времени уходят в далекое-далекое прошлое. Но это отдельная тема. Как бы то ни было, воины, кшатрии считались одной из высших каст традиционного индоевропейского общества, и есть все основания полагать, что такая модель в огромной мере повлияла на социальную структуру индоевропейских народов и после того, как большинство из них приняли христианство. Следовательно, каста воинов должна рассматриваться нами как один из важнейших компонентов государственного и социального устройства.

С одной стороны, каста кшатриев традиционно считается второй, находящейся ниже касты брахманов, жрецов. Но такую иерархию нельзя понимать буквально.

Традиционный взгляд на устройство мира ставит во главу угла духовные ценности, невидимые миры принципов, метафизическое созерцание. Это и есть преимущественная область брахманов. Жрецы заняты в первую очередь потусторонним, и они стоят выше кшатриев только в том смысле, что требуют от тех подчинения высшим началам. А с точки зрения земных дел – особенно социального устройства – кшатрии являются в полном смысле слова первыми и главными, образуют полноценную и законченную элиту традиционного общества. Воины, военная аристократия выдвигают из своей среды королей, царей, вождей, которые в максимальной стадии развития государства становятся императорами. Иными словами, в вопросах жизнеустроительства, государственной, общественной жизни именно воины были осевым социальным компонентом.

Отсюда и главные функции воинов – защита государства и народа, осуществление судейских и административных функций и т. д. Именно каста воинов в арийском обществе была становым хребтом социальной организации, выдвигала из своей среды людей на ключевые социальные посты. Если мы взглянем на историю европейских народов, в том числе на историю славян, мы увидим, что практически вся аристократия, все боярство и дворянство были выходцами из семей военных. Княжеская дружина дала всю изначальную аристократию России, и в течение многих веков доминация касты воинов – в той или иной форме – была непоколебимой.

Православный мир, где брак разрешен для белого духовенства и запрещен для черного, знал кастовый – или почти кастовый – принцип и для клира. Таким образом, аналогия с традиционным индоевропейским обществом здесь была полной.

Между двумя высшими кастами существовала довольно гибкая система взаимопроникновений. Часто, к примеру, бояре пополняли ряды белого духовенства, что позволяло полностью удовлетворять духовные запросы тех кшатриев, которые предпочитали потустороннее посюстороннему. Кроме того, через военную службу или монашество путь к верхам социальной лестницы был открыт и для отдельных представителей низших сословий, которые горячим религиозным чувством или храбростью на поле боя могли доказать свое право на более высокую социальную ступень, не подвергая сомнению сам факт оправданности и разумности сословной системы.

Именно каста воинов дала государствообразующую среду индоевропейских обществ. Это в полной мере применимо и к русской истории. Русское государство создано и утверждено воинами, князьями, дружиной, кастой русских кшатриев. Именно воины, а не актеры, не юмористы, не аналитики, не секретари обкомов создали Русь и русское общество. Не просто сохранили и защитили его – нет, все гораздо глубже: они его сверстали, скроили, спроецировали и реализовали, они им нераздельно правили, его возглавляли, его содержали. Поэтому военный вопрос и сегодня должен быть центральным для всей социальной жизни. А это значит, что мы должны подойти к проблеме кшатриев с особой серьезностью и вниманием. Решение этого вопроса неразрывно связано с вопросом о будущем нашего государства, с вопросом о политической власти.

Индусы – с их духовным реализмом и детальным знанием человеческой психологии – описывают касту кшатриев как самостоятельный человеческий тип с особыми наклонностями, особой этикой, особой природой, особыми ритуалами. Подробное изложение заняло бы целые тома, поэтому ограничимся самыми важными моментами.

Брахманы, жрецы – это вертикаль и концентрация. Кшатрии – горизонталь и расширение. Суть кшатрия, воина – волевой, предельно напряженный импульс, выброс энергии вовне. Не случайно индусы называют символической целью жизни кшатрия «каму» – «желание». Мужской, агрессивный, захватнический, по преимуществу силовой принцип, стремление максимально расширить пределы своего контроля, своей доминации, своего начала… Воины хотят «тотализировать» себя, простереть свое присутствие на максимально большое социальное и географическое пространство. «Желание» – высшая тайна воина, яркий огонь его воли, стремление излить вовне переизбыток своей внутренней, хлещущей через край жизненной силы. Термин Льва Гумилева «пассионарность» прекрасно характеризует тип кшатрия в его наиболее чистой и совершенной форме.

Воина отличает именно позитивный, созидательный, экспансивный принцип, переизбыток силы и энергии. Эта солнечная световая агрессия в нем изначальна. И лишь потом, на втором этапе реализации, – и лишь по отношению к тому, что выступает для воина в качестве препятствия, – созидание превращается в разрушение, уничтожение, смерть. Эта разрушительная сторона воинов и войны проистекает не из «желания», а из препятствия к его осуществлению. Иными словами, смерть и разрушение, которые неразрывно ассоциируются у нас с войной, на самом деле являются не основным, но побочным, второстепенным элементом воинского архетипа. Воин хочет созидать и строить. Но реальность устроена так, что ему всегда кто-то или что-то мешает, препятствует, становится поперек пути. Вот это препятствие и подлежит уничтожению, каким бы оно ни было – враждебным ли государством, либо косностью масс, либо неподатливостью природной среды, либо недисциплинированностью и своеволием низших, безответственных слоев – работников, торговцев, просто разноликого сброда. Здесь и только здесь проступает отрицательная, негативная сторона воинственного начала.

Воплощение высшей формы созидательности кшатрия – государство – упорядочивающая система, приводящая хаотический разнобой частных интересов и стремлений к единому гармоничному ансамблю, воплощающему строй и порядок, свойственный высшим, невидимым мирам духа на этой несовершенной земле. По мнению немецкого философа Ганса Блюхера, «государство – это чисто мужское создание, оно возникло из Mannerbund, древнеарийских мужских воинственных союзов». В государственном строительстве воплощается высший момент кшатрийского желания, это – венец воинской любви.

Традиционное общество дифференцирует этику в зависимости от типа. Для жреческой касты рекомендуются воздержание, аскетизм, полная отвлеченность от мирских дел – как в их созидательной, так и в разрушительной ипостаси. Убить человека, погрузиться в социально-политические процессы, пожелать женщину – ужасный грех и нравственное падение для жреца. Для воина все наоборот. Если он нерешителен, вял, равнодушен, безволен, безразличен, пассивен, нетемпераментен, дрябл, отвлечен от жаркой плоти бытия, он никуда не годится и лишь позорит свое сословие, свой архетип, свою касту. От хорошего кшатрия, конечно, требуется повышенное внимание к духовным советам жрецов, верность Традиции, смирение перед принципами, понять которые ему не дано и которые являются прерогативой созерцателей. Но он не должен подражать жрецам, не должен быть «слишком» созерцательным, это идет против его кастовой этики. Лучше для воина вначале сделать, а потом подумать. Даже в том случае, если он совершит что-то не то, кастовая этика полностью оправдает его. У древних кельтов архетипом воина был герой Кухулин. Во время боя он впадал в такое бешенство – преображался в грозное божество, глаза вылезали из орбит, язык вываливался, волосы превращались во вздыбленную гриву, – что легко мог перебить, не разбираясь, и своих и чужих. Для того чтобы охладить его, спутники часто выставляли отряды обнаженных девиц и ряды бочек с ледяной водой. Только неожиданное зрелище и серия холодных бань приводили героя в чувство.

Показателен также сюжет из «Махабхараты», где голова главного злодея – предводителя Кауравов, – уже будучи отделенной от тела, провозглашает гимн верности воинской этике: «сражаться до конца и с максимальной храбростью, удалью и мощью даже за самое злое и неблаговидное дело». Показательно, что после кончины этот отрицательный персонаж, но прекрасный воин отправляется, по свидетельству индусского эпоса, на небо, в рай!

Эта этическая гибкость не исчезла и в христианском мире, где для признания святыми князей, василевсов и императоров, с одной стороны, монахов и отшельников – с другой, применялись совершенно различные критерии. От императоров требовались выдающиеся заслуги по защите Православной империи и Церкви, на личные же, подчас довольно дикие, проступки закрывались глаза. Не таково было отношение к представителям клира и монашества: здесь нормы личного поведения и верности аскетическому пути были неукоснительным требованием. В этом следует видеть отнюдь не цинизм или лицемерие, но духовный, кастовый реализм, свойственный любому полноценному традиционному обществу.

Еще одна отличительная черта кшатрия – любовь к риску. Это особый идеализм воина. Почести, славу, самоутверждение он всегда предпочитает комфорту и обеспеченности. Ему важно не обладать и сохранять, но рисковать, двигаться, будоражить, ставить свою и чужую жизнь на ту грань, где веет истинный дух свободы и чести. Воинский идеализм – особый, его горизонты довольно конкретны. Его не очень интересует радикальный спиритуализм чистых аскетов, плоды деяний своих воин хочет видеть более возвышенными, но ощутимыми. И в данном случае на первое место выступает область общественного служения, преданность конкретным, но масштабным формам – Церкви, Государству, Нации, Обществу. Кшатрий – существо политическое по определению. Именно в политике, в вопросах государственной власти может он в полной мере осуществить свои архетипические чаяния. И в мирной жизни, и на войне кшатрий занимается одним – политикой, отстаиванием интересов «полиса», общественной реальности. Только такой масштаб, намного превосходящий личное, частное благополучие, представляется для подлинного воина достойным и приемлемым. Ради почестей и славы, ради того, чтобы возвыситься до уровня Государства, истинный аристократ-воин готов пойти на все. В определенных (негативных) случаях это приводит к преступлениям, интригам и тирании. Но это неизбежные издержки архетипа. Гораздо хуже, когда у воина отсутствует кшатрийское честолюбие. В таком случае он грешит не в рамках архетипа, но совершает преступление против всей своей касты. Военный, предпочитающий уют и спокойствие, трусоватый, пацифистски настроенный, конформный и нечестолюбивый, прилипший к синекуре и теплому местечку, гораздо опаснее и отвратительнее самого зловещего и тщеславного выскочки. «Желание» может привести как к добру, так и ко злу. Его отсутствие сразу же дисквалифицирует воина, ставит его вне закона касты. Таким лучше заведомо идти в торговый сектор или на производство.

Патриотизм воина вытекает из самой структуры его сословного статуса. Родина для него – единственная реальность, достаточно масштабная для осуществления кастовых амбиций. Поэтому служение Родине – это минимально необходимый уровень для реализации «желания». То, что лежит ниже этого, подлинный воин считает недостойным себя.

Надо сказать несколько слов и о третьей касте – касте тружеников и торговцев. К ней в индуизме – и, шире, в традиционных индоевропейских обществах – было вполне доброжелательное отношение. Все негативные элементы – отбросы общества – концентрировались в дополнительных «кастах», возникших на более поздних исторических этапах, когда нарушилась однородность древних арийских обществ. Но представители этих «подкастовых» сословий – шудр, чандал и т. д. – долгое время вообще не считались людьми, поэтому и рассматривать их не имеет смысла.

Третья каста – вайшьи – очень похожи на кшатриев, воинов, но только степень их пассионарности и масштаб деятельности существенно ниже. Вайшьи – это как бы «разбавленные кшатрии». Их активность заземлена, занижена, их тщеславие и дерзость ограничены материальной сферой, область их мужского самоутверждения относится к частному сектору и индивидуальному благополучию. Они – в отличие от брахманов – целиком погружены в земное, но, в отличие от кшатриев, – в мелкомасштабные аспекты земного. Вайшьи не способны возвыситься до истинной политики, не готовы рисковать жизнью ради славы и чести, не хотят пускаться в сложный путь огненной страсти и экспансии. Они рачительны и домовиты. Обстоятельны и рассудочны. Они либо ремесленники, либо торговцы. Они предпочитают размеренное и мирное течение жизни, домашний очаг, крепкую семью, консервативный распорядок. Их потребности разумны, их соображения предельно конкретны. У них отсутствует воображение, дух авантюры и риска. Они бывают хорошими солдатами и младшими офицерами в случае военных действий, составляют подчиненные отряды кшатриев. Но в войне их более интересует добыча, нежели слава. Они патриоты, но по эгоистическим, семейно-родовым и рациональным мотивам. Они склонны к конформности и покорности. Однако болезненно реагируют, когда Государство чрезмерно вмешивается в их приватную сферу.

Вайшьи – позитивный элемент, основа общества, но они патологически не способны организовать общество сами. У них фатально отсутствуют социальный масштаб и вкус к истинной политике, не говоря уже о метафизических качествах жрецов.

Естественно, когда вайшьи начинают заниматься не своим делом и вовлекаются в принятие радикальных судьбоносных решений, их предпочтения и выбор неизменно приводят к катастрофам. И для того, чтобы обыватели, дорвавшиеся до управления обществом, не развалили его окончательно, там, где кастовый принцип отрицается, приходится прибегать к системе «тайных обществ», которые за кулисами и с помощью особых теневых технологий исполняют функцию внешне отсутствующей элиты. Таково предназначение масонства в западных демократических режимах, внешне отрицающих систему каст. Шпаги, титулы, мифология тамплиеров, розенкрейцеров, труверов и крестовых походов, а также участие во всех значимых политических интригах делает из масонских лож искусственный дубль касты воинов. Так что светский «демократический» фасад политической системы ничего не меняет в удивительно устойчивых механизмах политической власти, остающихся сущностно неизменными с древнейших времен.

Вайшьи не способны к обобщению, их горизонт неизменно локален, они думают только о себе, о своей семье, о своем роде. Все остальное для них второстепенно. Поэтому их выбор, даже если к нему для проформы обращаются, для реальной власти не имеет никакого значения. Политическая безответственность обывателя – факт, не требующий особых доказательств.