Текст книги "Путин против Путина. Бывший будущий президент"

Путин впервые за огромный исторический срок создал возможность и предпосылки для реального возрождения русских. Сейчас Владимир Путин одинок, он окружен тяжелым бюрократическим аппаратом, который, конечно, выдвинет новую псевдоэлиту, и это будет еще хуже. При правильной диспозиции проще перевербовать «ходорковских» и сделать из них настоящих народников, настоящих государственников, чем ждать толку от «новых хищных» и «новых жадных», даже если они этнические великороссы. Я вижу начало ротации элит только в этом направлении, в том, чтобы «малый народ» послужил делу великой Евразии. Нам не столько важны сейчас личности, сколько – идеологическая парадигма. Ходорковский не зря в свое время попросил себе в тюрьму книги по русской истории. Ему нужно было предложить системный план вхождения в евразийство. Его нельзя было дергать по мелочам и грозить – давай деньги, делись, а не то мы тебя… На это он отвечает по-мужски, «чисто конкретно»: не дам. Он ведь давно научился разговаривать и с силовиками, и с попрошайками, и с бандитами. А вот если ему предложить систему, логистику, модель, так он, возможно, был бы первым на стороне другого варианта глобализации – не американской и однополярной, а евразийской и многополярной. Ходорковский ошибался, но ошибался системно, а не случайно. Стоило у него в мозгу заменить плюс на минус, и цены бы ему и его ЮКОСу не было. А плюс на минус заменить у определенного типа людей гораздо проще, чем кажется. Я бы предложил «демократам» и «либералам», которых сегодня начали прессовать и – то ли еще будет! – не обижаться на то, что происходит, а стараться изучать историю русского народа, научиться понимать его логику.

Антиамериканский консенсус

Американское вторжение в Ирак весной 2003 года очень серьезно сказалось и на внутриполитической конъюнктуре России, что как раз в канун предстоящих на тот момент парламентских и президентских выборов обернулось сюрпризами в электоральном смысле. Российское общество по идеологическому принципу делится совсем иначе, чем можно заключить из партийных пристрастий. Наша партийная система создавалась на скорую руку, в нее постоянно вбрасывались совершенно незрелые игроки, а некоторые реально репрезентативные силы искусственно исключались. Она соотносится с обществом перекошенно, поэтому и вызывает недоумение и брезгливость. Народ думает, чувствует и считает по иным лекалам, нежели те, что предложены ему российскими партиями и политтехнологами. Убери завтра эти партии, и, в принципе, ничего не изменится – можно будет легко созвать новые или вообще забыть о них, как о недоразумении. Но это не значит, что народ деполитизирован и безразличен, просто он выбирает «свое» и «не свое» в иных категориях.

После начала американской агрессии в Ираке россияне в подавляющем большинстве выбрали «свое»: антиамериканизм. Саддам особых симпатий не вызывал, но к Бушу-младшему антипатии возникли стойкие. Это не просто досужая реакция пикейных жилетов на «мировые проблемы», это живой вибрирующий социальный фактор. Люди переживают происходящее кожей, сердцем, напрягая извилины, выражая эмоции. Антиамериканизм, повышенное внимание к угрозе, исходящей от США, – стойкий социальный мотив. Чтобы изменить его радикально, потребуется событие аналогичного масштаба – трудно себе представить, что бы им могло быть.

Российская власть в лице Президента Путина выступила в ситуации с Ираком вполне определенно. Эта позиция антиамериканская. Совершенно очевидно, что всплеск соответствующих настроений в обществе не есть следствие этого выбора российского Президента. Скорее всего и он принял довольно трудное решение не только под воздействием настроений населения – Путин не раз доказывал, что может настаивать на своем, даже тогда, когда симпатии масс не на его стороне (в частности, поддержка ультралиберального экономического блока Правительства). Путин руководствовался, вставая на сторону «мирной коалиции» (Франция, Германия, Китай, исламские страны и др.), геополитическими соображениями. Народ формирует свое мнение с помощью иных аргументов и цепи умозаключений, чаще опираясь на эмоции и интуиции. Но, как бы то ни было, эти два подхода совпали в фокусе антиамериканизма. И это уже социальный факт. Давайте присмотримся к нему повнимательней. К чему это привело?

Резонанс в точке антиамериканизма между обществом и властью сообщил власти дополнительную легитимность, сформировав новую структуру консенсуса. Этот консенсус имеет четкие идеологические параметры: национальная идея, державность, отторжение американского стандарта, укрепление статуса России как мировой державы. Многие скептики называют это «фантомными болями утраченной империи», «ностальгией». Пусть так, но вместе с тем это своеобразная ремиссия: социальные мифы имеют силу и мощь мобилизующего фактора. Версальский договор, к примеру, через национальную фрустрацию немцев породил Третий рейх. Путин – действуя при этом вполне корректно в отношении США – получил качественно новый социальный ресурс во внутренней политике. У него появились дополнительные санкции. А так как действия США вывели международную ситуацию за рамки правового поля, повторив содеянное в Ираке, затем еще и в Ливии, окончательно обрушив старый ялтинский миропорядок, то Путин получил особый исторический мандат, позволяющий ему двигаться в этой сложнейшей международной обстановке уверенно и активно: за спиной у него социальный консенсус антиамериканизма.

Что такое антиамериканизм? Он, конечно, затрагивает США и их политико-экономическую систему лишь косвенно: неприятие распространяется в первую очередь на выпад Америки против других стран (в ожидании, что «Россия может стать следующей»), а не на нее саму; это – оборонительный антиамериканизм, консервативный, защитный – антиамериканизм выживания и сохранения. Именно в таком качестве он имеет массовый характер. Это отличает его от иных форм антиамериканизма, свойственных право-консервативным православно-патриотическим или, напротив, коммунистическим кругам, которые отвергают США в принципе. Но перед лицом событий в Ираке эти грани стерлись, стали несущественными – идейный и радикальный идеологический антиамериканизм растворился в более масштабном пассивном и приблизительном антиамериканизме масс. Безусловный фокус этого общего явления – сам Путин. Левая и националистическая оппозиция тем самым утрачивает платформу, ей остается утверждать, что «Путин недостаточно жесток в своей позиции», что отталкивает массы, явно не готовые к дальнейшему градусу радикализации и многих сторонников из числа самой оппозиции. Фактически в такой ситуации Путин становится по-настоящему интегрирующим элементом общества, осью социально-политической жизни, прямым выразителем чаяний и ожиданий большинства, даже сверх необходимого. А в предвыборный период учитывается любой, даже самый незначительный, момент отклонения трендов политической конъюнктуры.

Как Владимир Путин может воспользоваться антиамериканизмом масс? Следует исходить из того, что его позиции серьезно усилятся в сопоставлении с экономической элитой, которая традиционно опирается на транснациональные проекты, поддерживает миноритарных либеральных политиков и так или иначе связана с США. Изменение баланса в этой сфере требует выработки новых правил взаимодействия магнатов с властью с учетом геополитических (военно-промышленных) индексов и социальных проектов. Путин может провести на этой основе негласную ренационализацию ряда крупнейших компаний, но не в смысле изменения их правового или имущественного статуса, а в установлении новой системы взаимодействия – с прямым и прозрачным учетом национальных и социальных интересов. Путин и нация оказываются по одну сторону баррикад, и возможность олигархов играть в своих интересах «слепыми силами масс» сходит на нет. Отменяется параллельно этому и функциональная роль КПРФ, воплощающей в российской политической игре «нецивилизованный образ коллективной безответственности, пестующей бессодержательную (относительно опасную для власти и крупного бизнеса) ностальгию». КПРФ меняет свою социальную функцию и фактически сходит с повестки дня, как сошло вместе с загранпоездками – в один конец – Гусинского и Березовского с повестки дня «Русское национальное единство», легко отмененное Путиным одной его выправкой и белым кимоно. Сегодня тихой ликвидации подлежит и громоздкая Компартия, чья функциональная миссия исчерпала себя. В основных чертах эта миссия перешла напрямую к власти, и играть с этим никому из российских резидентов (оставшихся олигархов) больше не придет в голову.

Другое дело, как Путин воспользуется этим новым раскладом сил в партийном смысле, ведь «Единая Россия» едва ли способна внезапно стать партией «умеренного антиамериканизма» и «просвещенного антиглобализма». Мы знаем, что партии в России пекут как блины, так что теоретически можно было бы и сделать замену. Например, трансформировав в партию «Общероссийский народный фронт», которому антиамериканизм ближе по формату. Хотя, скорее всего, решимости на такие эксперименты у Кремля не хватит. Путин сам по себе фактически и есть партия, причем в отличие от «Единой России», которая партия, но не политическая, Путин – настоящая политическая партия, отражающая исторические интересы социального и национального большинства.

Мюнхенская речь Путина – поворотная точка в истории России

Мюнхенская речь Владимира Путина стала своего рода «поворотной точкой» в истории новейшей России. Ошибочно полагать, что «холодная война» завершилась в 1991 году. Скорее следует говорить о том, что Советский Союз в одностороннем порядке вышел из нее. При этом, не обговорив условия и не подписав никаких документов. И этот выход из «холодной войны» был преподнесен советским людям как ее окончание. Представьте себе такую ситуацию: две державы сражаются между собой. И вдруг одна из них заявляет: «Я прекращаю войну», не уточняя при этом – считает она себя проигравшим или победителем. Возникает двусмысленная ситуация – один из участников конфликта выходит из него, подразумевая, что выйдет и другой. Но этого не происходит. Причем первый, который уже распустил свои армии (Варшавский договор), разрушил свои крепости (и в Восточной Европе и в СССР) и начал заниматься своими внутренними делами, фактически оказывается в положении проигравшего. И тогда «победитель» начинает третировать своего соперника как побежденного. Но политические элиты «побежденного» не говорят своему народу, что страна проиграла, а продолжают делать вид, что ничего не произошло. Дескать, «холодная война» закончилась и в ней «победила дружба».

Такое положение вещей существовало от Горбачева до мюнхенской речи Путина. Американцы же никогда не прекращали вести «холодную войну» и вообще не понимали, зачем это нужно делать, если их противник перестал сопротивляться. Вот почему они продолжают наступать, расширяя блок НАТО. И, одновременно, «прихватывать» все, что мы упускаем из-под нашего контроля. Вначале в Восточной Европе и Прибалтике, а затем уже «залезли» в СНГ. Иными словами, Америка вела, ведет и будет вести «холодную» войну против России. Поэтому Путин, по большому счету, ничего нового в своей мюнхенской речи не сказал. Другое дело, что российская власть (времен Горбачева и Ельцина), делая вид, что Америка не ведет «холодную войну» против нас, на самом деле выступала как «колониальная администрация», скрывая факт оккупации и не позволяя народу мобилизоваться на то, чтобы обрести свободу и суверенитет. Те лидеры, которые усыпляли бдительность своего народа, тем самым поражали саму волю к сопротивлению и волю к свободе. Во времена Ельцина выдвигалась прямо противоположная модель: Россия двигалась в фарватере натовской политики, предавая свою геополитическую сущность. Когда Путин пришел к власти, многие его действия и заявления давали основания предположить, что он симпатизирует, скорее, евразийской модели и многополярному миру, нежели ельцинскому политическому курсу.

В течение первого президентского цикла Владимир Путин под видом покорности к оккупационным силам проводил политику внутренней мобилизации. То есть он готовил восстание. И только ждал того момента, когда можно было бы открыто заявить миру и своему народу, что «холодная война» против России продолжается. И соответственно, что наша страна находится в состоянии войны. Вначале он заговорил о суверенной демократии, а уже в мюнхенской речи назвал все вещи своими именами. Таким образом, эта речь – поворотная точка в истории России. Теперь все вещи названы так, как есть: Америка ведет с нами «прохладную войну». Именно так говорят многие западные политологи. Дело в том, что «холодная война» возможна только в том случае, если существует полностью симметричная система вооружений. И тогда каждая из противоборствующих сторон контролирует равные сектора пространства. Сейчас же у России остались только асимметричные ответы. Но эта война в любой момент может стать «теплой» или даже «горячей». И готовящийся удар по Ирану вопреки стратегическим интересам России – это готовящаяся возможность перевода «прохладной войны» в «горячую» фазу.

Нападая на Сирию и Иран, Америка фактически угрожает нам. Все это Путин высказал в своем выступлении в Мюнхене. После этого Россия уже жила с иным самосознанием, нежели до этого события. Потому что до этого в течение долгих 15 лет мы пребывали в уверенности – «благодаря» прежнему продажному колониальному руководству, что такой войны нет. Дескать, однополярного мира нет – все строят многополярный мир. Иными словами, после периода некоего «интеллектуального безумия», в котором пребывала Россия после Горбачева и Ельцина, страна начинает приходить в себя. Впрочем, это еще не означает, что мы побеждаем. Просто начали называть вещи своими именами, а значит, становимся адекватными. «Смутное время» закончилось. Хотя само по себе это понимание текущей ситуации весьма печально. Потому что, если мы в свете мюнхенской речи Путина посмотрим на то, что делали последние два десятилетия, то нам должно стать страшно и стыдно. Потому что мы вверили свою судьбу оккупационной элите, состоящей из олигархов, западников и либералов, которые целенаправленно разрушали наши стратегические позиции и лишали нашу страну суверенитета. Сейчас Россия представляет собой воюющую нацию. Вот с чем связаны многие осуществленные Путиным кадровые перестановки в правительстве, в правящих элитах в целом. На мой взгляд, они стали прямым следствием мюнхенской речи Путина. Основная задача на сегодня – заняться в первую очередь безграничной коррупцией российского генералитета. Это нужно для наведения морального порядка в армии. Потому что разложившаяся армия не способна воевать. Это неизбежная мера для того, чтобы привести армию в полную боевую готовность.

Речь Путина в Мюнхене можно без преувеличения назвать исторической. Никогда еще за последние десятилетия лидер России не высказывал столь ясной и категоричной позиции относительно образа будущего в международной политике. Все высказывания на этот счет были очень двусмысленны. В Мюнхене Владимир Путин высказал не просто комментарий к текущим событиям или мнение России по какому-то конкретному вопросу, а принципиальную волю России как планетарной геополитической силы относительно будущего мироустройства. Тезисы, которые озвучил Путин, кратко, емко и абсолютно убедительно воспроизводят те выводы, о которых я писал еще в середине 90-х годов в книге «Основы геополитики». Там речь идет о фундаментальном противостоянии «цивилизации суши» и «цивилизации моря» и о недопустимости однополярного мира. Также речь шла о том, что Россия должна выступить в авангарде сил, которые будут противостоять однополярной глобализации и распространению атлантизма, воплощенного в Североатлантическом союзе – НАТО. В Мюнхене он облек эти разрозненные высказывания в прямые и ясные слова. По сути дела, Путин высказал волю к противостоянию американской международной политике. Америка – в 80-е годы, когда еще был Советский Союз, и в 90-е, когда Советского Союза не было, а фактически еще раньше – начиная с Вудро Вильсона и Теодора Рузвельта, двигалась в той или иной степени к установлению однополярного мира. Вопрос был только в том, делиться ли с другими западными странами этим глобальным суверенитетом или нет. Поэтому Путин бросил вызов современному положению дел, всему ходу международной политики. Одно дело, когда такого рода заявления делают Уго Чавес, Ким Чен Ир или Ахмадинежад (впрочем, Ахмадинежад – это уже серьезнее). Это еще можно списать на некую региональность, на расположение периферийных держав, не давая им места в международной политике.

Когда страна, обладающая вторым по величине запасом ядерного оружия, занимающая огромную территорию на планете, сосредоточившая в своих руках управление энергоресурсами, обладающая опытом исторической миссии и противостояния всем и вся – фактически страна-континент, страна-цивилизация – бросает вызов Соединенным Штатам, НАТО, Энергетической хартии и всему мироустройству – это означает, что все маски сброшены. В данном случае Путин сказал, что однополярный мир категорически неприемлем, сказал, что система ПРО, создаваемая американцами в Европе, не может быть направлена против Северной Кореи – только против нас. Россия с этим категорически не согласна – и не может этого не замечать; что НАТО – это не наш партнер, а враг, который дестабилизирует политическую обстановку на всей территории своего влияния; что Энергетическая хартия, которую нам навязывает Европа, предполагая обеспечить доступ к российским энергоресурсам без симметричного открытия для русского капитала энергосистем Европы, – это унизительная, оккупационная модель договора: «Вы нам – всё, мы вам – ничего». Так говорят только с побежденными, которым предлагается подчиниться чужой воле. Путин просто объявил о том, что отныне Россия бросает вызов мироустройству и вступает на путь геополитической революции – ни больше ни меньше. Сделав такое заявление, Путин сам поставил себя перед необходимостью либо реализовать все это на практике, что означает радикальное изменение мировой ситуации – то есть доделать все до конца, стремительно создав ситуацию, которая сделает реализацию этой программы необратимой. Иными словами, от Путина все еще требуется политически обосновать эту программу – иначе он будет выглядеть просто несерьезно.

У Путина мандат на революцию в сознании

Проведенный в конце 2011 года социологическим факультетом МГУ им. М. В. Ломоносова общероссийский соцопрос, одним из итогов которого является констатация факта, что из властных персон наибольшим доверием у россиян пользуется Владимир Путин, не содержит в себе никаких сенсаций. Его главной особенностью, пожалуй, стало то обстоятельство, что он был проведен по инициативе академических социологов, в отрыве от какого бы то ни было заказа политических инстанций, как правительственных, так и оппозиционных. К большому сожалению, социология в России в последние годы стала инструментом в руках групп влияния, что существенно подорвало ее авторитет. В такой ситуации проведение соцопроса по-настоящему беспристрастными учеными является исключением, заслуживающим особого внимания. И полученные результаты, и характер анализа и интерпретации данных основаны на безупречно незаинтересованном, чисто научном подходе. То, что должно быть нормой, увы, является сегодня редчайшим исключением, которое требует особых комментариев. Одним словом, это был настоящий соцопрос, а не политическая агитка, от чего мы давно отвыкли.

Хотелось бы остановиться на интерпретации отдельных пунктов. Сразу оговорюсь, что эта интерпретация субъективная и вполне может быть оспорена другими комментаторами. Мой вывод покажется радикальным: в России нет демократии, в ближайшее время не будет, и, скорее всего, ее вообще не может и не должно быть. Из чего это следует? Из того портрета россиянина, который вырисовался в соцопросе, всецело подтверждая другие результаты многолетнего анализа общества, в котором мы живем, методом «включенного наблюдения». Мы видим, что по-прежнему значительный процент россиян доверяет власти, у большинства она персонифицируется в лице Владимира Путина. Это устойчивый монархический тренд, отражающий востребованность обществом сильной авторитарной фигуры. Соответствует ли этому ожиданию Путин? Скорее да, чем нет, а все несоответствие общество само достраивает, опираясь не на трезвый анализ, но на присущий ему глубоко укорененный миф.

Путин рассматривается в духе метафоры семьи, когда государство бессознательно воспринимается как «большая семья», а его глава – как «отец». В семье в отношении фигуры отца существует устойчивый комплекс авторитарного статуса, что подразумевает притупление критического сознания, склонность к субмиссии, соучастие в укреплении авторитета, а не в его подрыве. Когда личность главы государства или национального лидера это позволяет, дает хотя бы часть требуемого набора свойств, общественное сознание само достраивает всю остальную картину до модели патриархального авторитаризма. Инициатива исходит именно снизу – как выражение устойчивых и традиционно сложившихся «монархических» установок. Именно эта монархическая тенденция широких масс и создает условия для авторитарного правления, и вполне демократическими путями сами эти массы и ликвидируют содержательную сторону демократии, сдавая ее назад – власти, представленной фигурой отца. Это яркая черта традиционного общества, которая проступает сквозь демократический фасад. При этом, как неоднократно подчеркивают ученые, проводившие соцопрос, это не умаляет ни легитимности, ни легальности демократических процедур. Монархия в России вполне может быть легальной и легитимной и при наличии демократических процедур, которые функционально выполняют роль своего рода Земских Соборов. Так, мы имеем дело своего рода с «плебисцитарным авторитаризмом», когда монархическое правление становится добровольным заветом широких народных масс.

Из опроса явно видно, что россияне отнюдь не теряют критического чувства. Например, оценка деятельности правительства в три раза ниже, чем оценка его главы, то есть того же Путина. Здесь мы видим вполне осознанный скепсис в отношении конкретных шагов власти, которые трезво и критично оцениваются и признаются неэффективными, неверно проводимыми, в целом неправильными. Рост озабоченности экономическим положением, безработицей, безопасностью, коррупцией и ухудшением экологической обстановки свойственен значительному проценту опрошенных. Иным словами, люди прекрасно понимают, что творится вокруг, и не одобряют (по крайней мере в значительной части) того курса, который преобладает. Хотя есть и существенный процент тех, кто всем доволен. Исходя из полной непредвзятости ученых, проводивших соцопрос, этой «удовлетворенности» тоже следует доверять. В итоге – согласно социологическому опросу – народ доверяет Путину, признает за ним право на решительные действия и требует этим правом воспользоваться.

Путин стоит на пороге новой роли – «человека судьбы». Таким были де Голль, Черчилль, Сталин. Такой Путин опирается на общество, руководствуется геополитикой, реализует национальные интересы, принимает вызов истории, живет и действует по формуле «государство, народ, общество – это я». Это накладывается еще и на существующий тренд на установление монархического устройства, легитимизированный и идущий от народа, снизу. Посчитается ли Путин при этом с правовыми нормативами? Возможно, да, но это совершенно непринципиально, так как он до сих пор крайне осторожно задействовал даже правовой потенциал, заложенный в формате президентской республики. Поняв, что народ – это на сегодня главная категория, надо растворить государство в народе и воссоздать государство из народа заново. И сделать это надо при помощи нашего Путина, которого можно даже «обожествить» (для большого дела ничего не слишком), для того чтобы он мог заниматься спокойно и размеренно великими вещами, не суетясь и не думая о каких-то там «выборах». Надо придать Путину статус «солнечного вождя» и укрепить его правление перековавшейся гибкой ксеноморфной элитой, присягнувшей на верность великому русскому народу. Вот тогда мы сможем воссоздать великую империю.