Текст книги "Жак Лакан. Фигура философа"

Той же осенью выяснилось, что Сильвия на третьем месяце беременности. На берегах Средиземного моря она открыла свой бизнес – производство мармелада из гнилых фиников, сбрасываемых с кораблей, приходящих из Африки. Эта продукция темного цвета и неприятного вкуса доходила до Парижа. МаЛу тем временем потребовала от своего неверного супруга в течение года прекратить связь с Сильвией. Узнав о беременности любовницы, Лакан поспешил донести радостную весть своей жене, которая сама вот-вот должна была родить (26 ноября она родила девочку, получившую имя Сибилла). Сам Лакан продолжал курсировать между Парижем и Марселем. Проблему помог разрешить Батай. В начале 1941 г. он сообщил приятелю, что в 5-м доме по рю де Лиль освободилась квартира, в которой он прежде жил с Дениз Ролен. Лакан снял это жилье и поселился там навсегда. МаЛу потребовала развода, и 15 декабря 1941 г. брак был официально расторгнут. Сильвия все еще формально оставалась женой Батая. Ее официальный брак с Лаканом будет оформлен только в 1953 г. 3 июля 1941 г. Сильвия родила девочку, названную Жюдит Софи и зарегистрированную под фамилией Батай. Сильвия не могла развестись с Батаем, поскольку брак с неевреем давал ей некоторую защищенность (развод состоялся 9 июля 1946 г.). Таким образом, дочь Лакана получила фамилию Батая, поскольку Сильвия официально была его женой, а Лакан все еще состоял в браке с Марией-Луизой. Такая путаница дает биографам повод к спекуляциям вокруг лакановского концепта Имени Отца.

В начале 1943 г. немецкие войска вошли в Южную зону, и положение евреев, укрывавшихся здесь, стало как никогда опасным. Батай предлагал Лакану переехать к нему вместе с женой и дочерьми. Лоранс действительно некоторое время жила у него, но потом Батай, расставшийся с Дениз Ролен ради Дианы Кочубей, предложил Лакану снять и эту квартиру, расположенную на рю де Лиль, 3. После Освобождения Батай нашел себе другое жилье, а свою старую квартиру оставил Сильвии, которая все еще носила его фамилию.

Родственник Сильвана Блондена Жак Декур, основавший вместе с Жаном Поланом журнал «Lettres françaises», был арестован как участник Сопротивления. Во время пытки он сохранял спокойствие и только осведомился у следователей, скоро ли они закончат. Никаких имен и адресов он не выдал. Смерть Декура поразила и Лакана, и Марию-Луизу. Как выразилась С. де Бовуар, Париж превратился в один большой концлагерь.

Несмотря на все ужасы оккупации, в том районе, где жил Лакан, бурлила интеллектуальная жизнь. В кафе «Флора» собирались интеллектуалы, как коллаборационисты, так и участники Сопротивления. Симона де Бовуар приходила сюда чуть ли не с самого утра, чтобы занять место возле камина, и штудировала «Феноменологию духа». Гегелевский трактат наконец-то увидел свет: в 1941 г. Жан Ипполит напечатал свой перевод в двух томах. По иронии судьбы, отмечавшейся многими исследователями, Гегель заканчивал работу над «Феноменологией духа», когда в Йену входили наполеоновские войска; Ипполит завершил свой перевод, когда Париж оккупировали войска Гитлера. Батай согласился участвовать в «аполитичном» журнале, который финансировало вишистское правительство. Предполагалось, что его редактором станет Морис Бланшо, в предвоенные годы выказывавший открыто антисемитские настроения. Хотя журнал так никогда и не увидел свет, Батай познакомился с Бланшо, и это знакомство стало одним из определяющих факторов в перемене политических взглядов последнего. Мишель Лейрис также был привлечен к сотрудничеству в предполагаемом журнале. Сам Батай не участвовал в Сопротивлении и в годы оккупации опубликовал такие бесконечно далекие от коммунистической идеологии тексты, как «Мадам Эдуарда» и «Внутренний опыт».

Жан-Поль Сартр и С. де Бовуар, напротив, были настроены решительно и печатались в антинацистских изданиях «Les Cahiers du Sud» и «Les Lettres françaises». Группа «Социализм и свобода», которую они организовали вместе с Морисом Мерло-Понти и Жаном Дезанти, проводила тайные собрания и распространяла антифашистские листовки. В июне 1943 г. в театре «Ситэ» была поставлена пьеса Сартра «Мухи». На премьере Сартр познакомился с Альбером Камю. Вскоре начались регулярные встречи небольшого кружка, в который входили Сартр, де Бовуар, Камю, Лейрис и Р. Кено. Лакан попал в эту компанию весной 1944 г. 19 марта в квартире Лейриса было разыграно представление по пьесе П. Пикассо «Le Désir attrapé par la queue», написанной в январе 1941 г. и сюрреалистически обыгрывавшей тему дефицита продуктов. Лакан был среди зрителей. Два дня спустя снова состоялась вечеринка, затянувшаяся до утра. Лакан произвел на Бовуар хорошее впечатление. В 1948 г., работая над книгой «Второй пол», она тщательно проштудировала его энциклопедическую статью о семье. Она даже обратилась к Лакану с просьбой разъяснить ей кое-что. Лакан отвечал, что на это потребуется пять или шесть месяцев; Бовуар предложила четыре встречи и получила отказ. С Мерло-Понти у него сложились более тесные интеллектуальные отношения, подкрепленные дружбой супруги Мерло-Понти Сюзан, специализировавшейся на педиатрии, с Сильвией. Эти знакомства, сложившиеся в военные годы, продолжались и после Освобождения. В частности, Лакан лечил самого Пикассо.

За время войны Лакан не напечатал ни одной статьи. Томясь от вынужденного безделья, он занимался изучением китайского языка и получил диплом Школы восточных языков. В эти мрачные годы окрепла дружба Лакана с поэтом Жаком Превером[109]109
  «В эпоху великого покаяния, пережитого нашей страной в годы маршала Петена, во времена призывов потуже затянуть пояса и трудиться на благо родины и семьи, – рассказывал Лакан много лет спустя, – я навестил своего друга Жака Превера, жившего тогда в Сен-Поль-де-Вансе. И я увидел у него… коллекцию спичечных коробков». (Лакан Ж. Семинары. Книга 7 (1959–1960). Этика психоанализа / Пер. А. Черноглазова. – М: Гнозис; Логос, 2006. С. 149.)


[Закрыть]. По-видимому, общение с интеллектуальной элитой изменило мировоззрение Лакана. Прежде всего это выразилось в том, что его щегольство в одежде сменилось маньеризмом. Вернувшийся после войны в Париж Ж. Бернье рассказывал, как однажды в 1946 г. повстречал на улице крайне озабоченного Лакана: тот весь день искал черную замшу, которая была ему необходима для домашних туфель, которые бы идеально подошли к его костюму. Впрочем, впоследствии обувь он стал шить в Лондоне у Бантинга.

ГЛАВА 5
СТАДИЯ ЗЕРКАЛА

Всем эпохам свойственная вера в то, что именно в них достигла максимальной остроты конфронтация с чем-то завершающим, запредельным миру и несущим угрозу его существованию.

Ж. Лакан. Семинары. Кн. 7

За годы войны Лакан не опубликовал ни строчки. Однако это вовсе не означало, что его мысль перестала работать. После Освобождения французские интеллектуалы пытались осмыслить причины поражения от Германии. Лакан размышлял о другом: его заинтересовала психология толпы и, в частности, армии. В 1945 г. он пять недель провел в Лондоне. Его поездка носила деловой характер: он знакомился с постановкой психотерапии в Британии[110]110
  Пятнадцать лет спустя он рассказывал: «Мне случилось однажды быть в Лондоне, куда я был приглашен институтом, занятым популяризацией за рубежом французской культуры. Поселили меня в своего рода, как они говорят, Home, расположенном в одном из очаровательных кварталов на окраине Лондона. Был конец октября, когда нередко еще стоит ясная погода. Маленькое, по-викториански комфортное здание дышало гостеприимством. Чудесный запах поджаренных тостов и крохотные порции несъедобных желе, которыми принято питаться на этом острове, придавали дому его особую атмосферу». (Лакан Ж. Семинары. Книга 7 (1959-1960). Этика психоанализа. С. 377.)


[Закрыть], посетив, в частности, приют в Хартфилде, в котором помещались бывшие заключенные и инвалиды войны. Приемы групповой терапии и психодрамы привели его в восхищение. Год спустя он организовал конференцию, рабочим ядром которой стала группа «Психиатрическая эволюция». Здесь Лакан произнес хвалебную речь об английских новшествах, заметив, что адаптивная групповая психотерапия опирается на идеи Фрейда (четыре года спустя он будет ругать американскую адаптивную психотерапию). Английский опыт, по Лакану, демонстрирует непригодность старой репрессивной психиатрии и отметает «отцовское имаго»: пациенты малых терапевтических групп идентифицируют себя с Я-идеалом психотерапевта, оставляя вакантным место Отца.

Лакан обращался к своему опыту военного психиатра, сравнивал британскую военную психиатрию с ее французским аналогом и пытался в очередной раз найти ответ на тот проклятый вопрос, что так волновал поколение французов, переживших поражение в войне. «В форме психологической очевидности я прикоснулся к той истине, что своей победой Англия обязана духовной гибкости, – я хочу сказать, что неустрашимость народа основывается на честном видении реальности, в чем утилитаристская идеология ничего не смыслит, что специальный термин “адаптация” меняет все и что даже красивое слово “реализм” для нас теперь запретно из-за его позорного использования “клиром предателей”, лишивших его всякого достоинства, той профанации слова, которая надолго сделает его оскорбительным для людей»[111]111
  Lacan J. La psychiatrie anglaise et la guerre // L’Évolution Psychiatrique. 1947. Fascicule III. P. 294.


[Закрыть]. Лакан требовал пересмотреть отношения подчинения и самоидентификации, которые традиционно строились на сакрализации Отца, Вождя, Офицера и привели Францию к позорной капитуляции. Учение Фрейда дает необходимые средства для пересмотра этих отношений. Британцы вовремя поняли эту необходимость, перестроили во время войны систему идентификаций, пользуясь операциональными инструментами психоанализа, и в результате победили. Французам следует хотя бы с опозданием учесть этот урок.

Однако, опираясь на учение Фрейда, Лакан в то же время требует существенно пересмотреть его, заменив вертикальную линию власти горизонтальной. Социальные связи гораздо сильнее отцовского имаго, поэтому английская буржуазная демократия одержала победу над немецким нацизмом с его карикатурным превознесением отеческой фигуры фюрера. Британский демократический утилитаризм Лакан предпочитает французскому позитивизму с его приверженностью культу семьи. Впрочем, Лакан ничего не сказал о том, какое политическое устройство он считает оптимальным. Ревизия фрейдовского учения была для него продолжением борьбы против любого рода органицизма. Он наконец открыто признал, что его единственным учителем был Клерамбо. Эта позиция проявилась и на коллоквиуме в Бонневале, где Лакан подверг критике органодинамическую теорию своего друга Анри Эйя[112]112
  Lacan J. Propos sur la causalité psychique // évolution psychiatrique. 1947. Fascicule I. P. 123-165.


[Закрыть].

Лакан, как всегда, обрушился на органицизм, следы которого он обнаружил в органодинамической теории Эйя. Он даже попытался задним числом откреститься от сотрудничества со своим прежним другом и заявил, что уже в 1936 г. исчеркал красным карандашом экземпляр совместной с Эйем статьи. При этом он на всякий случай добавил, что исчерканный экземпляр, конечно же, утерян. Основная претензия к Эйю состояла в том, что органодинамизм, по мнению Лакана, ничего не может сообщить о генезисе психического заболевания, поскольку основывается на представлении о молекулярном взаимодействии, заимствованном из физики и насквозь детерминистском. Эй основывается на философии Декарта, однако заимствует из этой последней лишь представление о протяженности физической реальности. Лакан рекомендует Эйю перечитать следующий пассаж Декарта: «Но, может быть, хотя чувства иногда и обманывают нас в отношении чего-то незначительного и далеко отстоящего, все же существует гораздо больше других вещей, не вызывающих никакого сомнения, несмотря на то, что вещи эти воспринимаются нами с помощью тех же чувств? К примеру, я нахожусь здесь, в этом месте, сижу перед камином, закутанный в теплый халат, разглаживаю руками эту рукопись и т.д. Да и каким образом можно было бы отрицать, что руки эти и все это тело – мои? Разве только я мог бы сравнить себя с Бог ведает какими безумцами, чей мозг настолько помрачен тяжелыми парами черной желчи, что упорно твердит им, будто они – короли, тогда как они нищие, или будто они облачены в пурпур, когда они попросту голы, наконец, что голова у них глиняная либо они вообще не что иное, как тыквы или стеклянные шары; но ведь это помешанные, и я сам показался бы не меньшим безумцем, если бы перенял хоть какую-то их повадку»[113]113
  Декарт Р. Размышления о первой философии, в коих доказывается существование Бога и различие между человеческой душой и телом / Пер. с лат. С. Я. Шейнман-Топштейн // Сочинения. С. 142.


[Закрыть]. Перечитав этот пассаж, полагает Лакан, Эй должен будет отказаться от своего представления о том, что галлюцинация суть ошибка, в которую впадает сознание.

Отказываясь от органицизма, Лакан все дальше отходил от представления о неизменности человеческой психики. Уже в 1948 г. он говорил о том, что объект психиатрии меняется от эпохи к эпохе. Даже фрейдовское открытие бессознательного имело место в определенный исторический момент и было связано с социально-политической ситуацией:

Существует связь между открытием бессознательного и тем социальным устройством, которое Платон называет «тираническим». Перед нами конец прелюдии, за которой откроется нечто новое[114]114
  Bonnafé L. Le personnage du psychiatre. Étude méthodologique // Évolution psychiatrique. 1948. Fascicule III. P. 52-53.


[Закрыть].

Более того, Лакан заявил даже, что безумие – такая же форма человеческого существования, как и сон, и считать его чем-то чуждым человеческой природе можно не больше, чем состояния любви или ярости.

Лакан недаром обрушивался на семейные ценности, ведь его семейная жизнь была в те годы совершенно хаотической. Мария-Луиза скрывала от детей факт развода с отцом. Дети не знали, что он живет с другой женщиной и не подозревали о существовании своей сестры: мать говорила им, что папа в научной командировке и много работает. Лакан поддерживал эту игру. По четвергам он как ни в чем не бывало завтракал со своей прежней семьей на улице Жаден в XVII округе, куда Мария-Луиза переехала после войны. Лакан давал ей слишком мало денег, которых не хватало, чтобы достойно содержать троих детей, поэтому она нашла работу книжного иллюстратора. Ей помогал брат, Сильван Блонден, который стал для Каролины, Тибо и Сибиллы новым отцом[115]115
  С. Блонден, несмотря ни на что, не прервал дружеских отношений с Лаканом. В октябре 1948 г. они вместе сделали доклад на конгрессе по хирургии. Речь шла об изменениях сосудистого тонуса в агрессивных состояниях. См.: Bίondin S., Weiss a., rouvillois С., lacan J. Essai sur les réactions psychiques de l’hypertendu // Le traitement chirurgical de l’hypertension artérielle. Congrès Français de Chirurgie (4 au 9 Octobre 1948). Actes du Congrès. P., 1948. P. 171-176.


[Закрыть]. В 1949 г. он женился на Мадлен Симон, у которой был шестнадцатилетний сын от первого брака, Брюно Роже. Этот последний очень полюбил благородного Сильвана. Мария-Луиза и Мадлен тоже сдружились. В 1958 г. Брюно женится на Каролине, а впоследствии станет одним из самых известных парижских финансистов. Разбогатевший Лакан будет обращаться к нему за профессиональными советами. Для Каролины же Лакан остался чужим человеком, несмотря на то, что возил ее на каникулы в Венецию и в Австрию и оказывал ей финансовую поддержку. С другими детьми отношения складывались также не лучшим образом. Однажды в 1949 г. Тибо и Сибилла, возвращаясь из Ботанического сада, узнали в водителе автомобиля, остановившегося на перекрестке, своего отца. Рядом с ним сидела женщина, а на заднем сиденье – девочка. Дети бросились к машине с криками «Папа! Папа!» Лакан бросил на них удивленный взгляд и отвернулся, а затем нажал на газ. Мария-Луиза объяснила детям, что отец, по всей видимости, не видел их и не слышал. Тибо узнал о существовании Сильвии и Жюдит в 1951 г., когда ему было двенадцать лет, а Каролина – только когда выходила замуж.

Альфред Лакан также долгое время не догадывался о двойной жизни своего первенца. Марк-Франсуа оказался более наблюдателен и уже в 1941 г. догадался о похождениях брата. Родителям он ничего не сказал. 21 ноября 1948 г. от постоперационных осложнений после гистэктомии умерла мать Лакана. Вскоре после этого Мадлен, сестра Жака, рассказала Альфреду о том, что у него есть еще одна внучка. Тот немедленно пожелал увидеть девочку и принял ее очень ласково.

На рю де Лиль, 3, поселились Жюдит, Лоранс и их бабушка, а Лакан с Сильвией жили на рю де Лиль, 5. Здесь Лакан будет проводить психоанализ, а первые семинары будут проходить на рю де Лиль, 3, где имелся более просторный салон. Дети тоже постоянно крутятся здесь, общаясь с пациентами и учениками отца. В марте 1948 г. Лакан нанял в служанки молодую испанку Глорию Гонсалес, которая благодаря своей преданности и трудолюбию стала еще одним членом семьи. Сильвия обставила кабинет Лакана дорогой мебелью и купила низкое широкое кресло в стиле Наполеона III. В этом кресле он просидит еще почти полвека, слушая пациентов. Тогда же была куплена кушетка, на которой одни пациенты сменяли других на протяжении тридцати лет.

В 1951 г. Лакан купил загородный дом в живописной деревушке Житранкур. Здесь он работал по воскресеньям, иногда принимал пациентов и устраивал званые обеды. Здесь он также стал коллекционировать книги, и его деревенская библиотека вскоре превзошла по размерам городскую. В 1955 г. здесь появилась картина Гюстава Курбе. Неприличное полотно великого художника закрывал щит, на котором А. Массон в абстрактной форме воспроизвел основные элементы подлинника. Лакан вернулся к своей привычке ездить в отпуск на море. Первым делом он вместе с Сильвией отправился в Египет, а впоследствии часто бывал на юге Италии, где ему очень нравилось. Зимой он ездил в горы кататься на лыжах. Впрочем, лыжник из него был никудышный: два перелома ноги оставили у него легкую хромоту, которая усиливалась в минуты раздражения.

В клейнианском расколе, потрясшем Международную психоаналитическую ассоциацию, Лакан принял сторону Мелани Клейн. В мае 1948 г. на XI конгрессе франкоязычных психоаналитиков в Брюсселе он развивал идею Клейн о параноидной позиции, преобразовав ее в идею параноической структуры бессознательного.

После Второй мировой войны в психоаналитическом движении произошли большие перемены. Прежде всего, деятельность многочисленных психоаналитиков, разбросанных по разным странам и континентам, оказалась под жестким прессингом со стороны Международной психоаналитической ассоциации. МПА, «это огромное бюрократическое чудовище, преобладает на старом континенте, навязывая свое технократическое господство европейским обществам»[116]116
  Roudinesco Е. Histoire de la psychanalyse en France. T. 2. P. 183.


[Закрыть], – пишет Э. Рудинеско. Всякое психоаналитическое общество подвергается жесткому контролю консультативного комитета, назначенного исполнительным советом МПА. Ассоциацию возглавляет президент, ежегодно избираемый Генеральной ассамблеей; ему подчиняется совет, включающий почетных членов, секретаря, казначея и шесть вице-президентов. Каждый вице-президент представляет тот или иной географический регион. МПА – это империя, в состав которой входят три королевства – Северная Америка, Латинская Америка, включая Мексику, и «другие страны», то есть главным образом Европа, где Великобритания занимает привилегированное положение. Но, несмотря на эту всеохватность, господствующее положение занимает североамериканское отделение, которое в послевоенные годы было представлено тремя основными течениями – клейнианством, эго-психологией и школой Анны Фрейд. Таким образом, англо-американское влияние на карте психоаналитического движения является определяющим. Будучи во всем подобна церкви, Психоаналитическая ассоциация постоянно боролась со всякого рода ересями и расколами.

В такой обстановке летом 1949 г. в Цюрихе состоялся 16-й конгресс МПА. 17 июля Лакан выступил со своей знаменитой речью, озаглавленной «Стадия зеркала как образующая функцию Я, какой она открылась нам в психоаналитическом опыте». Лакан излагал тот же материал, который ему не дал озвучить в 1936 г. Э. Джонс, однако за прошедшие тринадцать лет он существенно переосмыслил свои идеи.

По мысли Лакана, стадия зеркала проливает свет на функцию Я (je) в психоаналитическом опыте, каковой ставит исследователя в оппозицию любой философии, исходящей из cogito. Стадия зеркала есть идентификация, то есть трансформация, которая происходит с субъектом, принимающим на себя некий образ. Здесь, по Лакану, обнаруживается своего рода символическая матрица (matrice symbolique), «в которую я устремляется как в некую первоначальную форму, прежде чем объективироваться в диалектике идентификации с другим и прежде чем язык восстановит ему в универсальном его функцию субъекта»[117]117
  Лакан Ж. Стадия зеркала как образующая функцию Я, какой она открылась нам в психоаналитическом опыте / Пер. В. А. Мазина // Мазин В. Стадия зеркала Жака Лакана. – СПб.: Алетейя, 2005. С. 57.


[Закрыть]. Эта форма представляет собой Я-идеал, поскольку служит источником вторичных идентификаций, то есть функций либидинальной нормализации. Задолго до социальной определенности эта форма располагает инстанцию собственного я (moi) на линии вымысла (fi ction), неустранимой и асимптотически присоединяющейся к становлению субъекта.

Целостная форма тела, таким образом, дана субъекту как гештальт, то есть экстериорно, так что форма эта скорее конституирующая, чем конституируемая. Гештальт, содержательность которого связана с видом (espèce), символизирует «ментальное постоянство Я» (la permanence mentale du je). Для этих имаго зримый образ является порогом видимого мира, поскольку мы полагаемся на видимое в зеркале имаго собственного тела. Биологические эксперименты (Лакан не ссылается прямо на Валлона, но речь, несомненно, идет и о его работах) показывают, что он способен оказывать формирующее действие на организм. Эти факты ставят проблему значения пространства для живого организма, и Лакан подчеркивает, что в том пространственном «пленении»[118]118
  Эту идею «пленения» Лакан заимствовал из статьи Р. Кайуа, опубликованной в 1938 г. Кайуа утверждал, что мимикрия не служит механизмом приспосабливания организма к окружающей среде, но является результатом «захвата» его окружающей средой: «искушение пространством» приводит к нарушению границы между организмом и средой. См.: Кайуа Р. Мимикрия и легендарная психастения // Миф и человек. Человек и сакральное. – М.: О.Г.И., 2003. С. 83-104.


[Закрыть], которое высвечивает стадия зеркала, выявляется органическая недостаточность (insuffisance organique) природной реальности человека – «если, конечно, мы по-прежнему придаем какой-то смысл термину «природа»[119]119
  Лакан Ж. Стадия зеркала как образующая функцию Я, какой она открылась нам в психоаналитическом опыте. С. 62.


[Закрыть]. Таким образом, функция стадии зеркала оказывается частным случаем функции имаго, каковая состоит в установлении отношений биологического организма с окружающей реальностью. У человека это отношение с природой искажено имеющей в нем место «лакуной» (sein), неким изначальным «Раздором» (Discorde), вызванным чисто анатомическими причинами: незавершенностью пирамидальной системы и превалированием высших аппаратов центральной нервной системы. Таким образом, стадия зеркала есть историческая драма, производящая фантазмы, переходящие от раздробленного образа тела к ортопедической форме, а затем и к «надетым на себя доспехам отчуждающей идентичности». Таким образом, собственное я (moi) есть что-то вроде описи (récolements).

Лакан уже вскользь говорит о паранойяльном характере человеческого сознания, структурированного «социальной диалектикой», и подчеркивает, что паранойяльное отчуждение (aliénation paranoïaque) определяется поворотом от зримого Я к Я социальному. С этого момента Я (je) связано с социально разработанными ситуациями. Термин «ситуация», по-видимому, позаимствован у Сартра, на которого Лакан в этой речи обрушился с резкой критикой, о которой мы поговорим чуть ниже.

Далее Лакан говорит об опосредованности человеческого Я желанием другого, переосмысливая в кожевском духе учение Фрейда о комплексе Эдипа. Либидо, по Лакану, не сводится к чистой сексуальности; следует различать либидо сексуальное и либидо, рассматриваемое как направленность на желание другого. Именно это последнее, по Лакану, и описывал Фрейд под названием «деструктивного инстинкта», ведь в любых отношениях с другим нарциссическое либидо проявляет себя как агрессивность. Это экзистенциальная негативность, «реальность которой столь живо прославляется современной философией бытия и ничто»[120]120
  Там же. С. 68.


[Закрыть].

Экзистенциализм, говорит Лакан, понимает негативность лишь в пределах самодостаточности сознания (self-suffi sance de la conscience), придавая собственному Я (moi) иллюзию автономии. Экзистенциализм, по Лакану, представляет собой венец и завершение исторического предприятия, направленного на признание индивидом за собой исключительно утилитарных функций и на выработку страха перед социальными узами. Поэтому экзистенциализм толкует о «подлинной свободе», утверждающейся в своей подлинности в тюрьме, требует ангажированности, в чем выражается неспособность чистого сознания разрешить какую бы то ни было ситуацию, вуайеристско-садистически идеализирует сексуальные отношения и рисует сознание другого как гегелевскую негацию. А между тем, говорит Лакан, психоаналитический опыт не позволяет рассматривать собственное Я (moi) как центрированное на системе восприятие/сознание и требует исходить не из «принципа реальности», но из «принципа непризнавания».

Обрушившись на основные концепты сартровского «Бытия и Ничто», Лакан выразил общее настроение своей эпохи и свой жизненный опыт: Сартр, побывавший на фронте, посидевший в немецком лагере для военнопленных и участвовавший в Сопротивлении в то время, пока Лакан устраивал свои семейные дела и штудировал китайскую грамматику, в конце 1940-х гг. подвергся ожесточенной атаке как коммунистов, так и католиков. Так, Лакан повторяет основные положения книги А. Лефевра[121]121
  Lefebvre H. L’Existentialisme. – P., 1946.


[Закрыть]: сартровский экзистенциализм, по Лефевру, есть не что иное, как магия. Проектируя себя на мир, экзистенциалист пользуется не рациональными идеями, разграничивающими внутреннюю и внешнюю реальность, но магическими, эвокативными образами, так что сложнейшие отношения с мирополагающим знанием и властью сводятся у него к непосредственным отношениям, а это и есть магия. Поэтому Лефевр охарактеризовал экзистенциализм как невроз с инфантильной регрессией. Повторение лефевровской критики свидетельствует о том, что уже в 1949 г. Лакан искал популярности у коммунистов; только этим можно объяснить его присоединение к травле, которой подвергли Сартра партийные интеллектуалы. Впрочем, у Лакана были и некоторые теоретические основания выступать против Сартра: он уже ясно видел, что его главным противником является картезианская философия cogito, главным защитником которой в послевоенные годы волей-неволей выступал Сартр.

В Цюрихе Лакан по-прежнему стремился заручиться поддержкой М. Клейн и предложил ей перевести ее книгу «Психоанализ детей», опубликованную еще в 1932 г. на немецком и на английском языках. Клейн изъявила свое согласие. Однако по возвращении в Париж Лакан перепоручил работу по переводу Рене Дядькину Тот перевел половину книги и передал текст Лакану, не позаботившись о том, чтобы оставить у себя копию. Франсуаза Жирар тем временем также предлагала Клейн выполнить перевод этой работы, только с английского языка. Та отказалась, видимо, памятуя о том, что Лакан уже занимается переводом. В марте 1951 г. Ф. Жирар вышла замуж за Ж.-Б. Буланже, психиатра из Монреаля, увлеченного клейнианскими идеями. В августе того же года Лакан попросил последнего перевести с английского всю вторую половину «Психоанализа детей». Тот принялся за работу и в декабре затребовал у Лакана первую часть, чтобы унифицировать терминологию. Лакан перерыл все свои бумаги в обеих квартирах у рю де Лиль, но рукописи Дядькина не нашел. В январе 1952 г. М. Клейн узнала от Ф. Жирар о действиях Лакана и утратила к нему всякое доверие. С тех пор она поддерживала Д. Лагаша.

Помимо психоанализа, Лакан в те годы живо интересовался историей национал-социализма. От Жана Делая, выступавшего экспертом на Нюрнбергском процессе, он в подробностях узнал историю жизни Рудольфа Гесса. Он даже собирался написать на эту тему статью для «Critique», но, как и до многого другого, руки до нее не дошли.

В 1949 г. Лакан познакомился с Клодом Леви-Стросом, только что издавшим свою книгу «Элементарные структуры родства». Знакомство состоялось за ужином у А. Койре. Очень скоро между двумя учеными мужами возникла дружба, основывавшаяся не столько на сходстве научных взглядов, сколько на увлечении искусством. Когда Леви-Строс развелся со второй женой и остро нуждался в деньгах, Лакан купил у него половину его роскошной коллекции индийских редкостей. Лакан, Леви-Строс и Мерло-Понти часто завтракали в Житранкуре. О психоанализе почти не говорили; все разговоры вращались вокруг литературы и изящных искусств. С Мерло-Понти Леви-Строс был знаком еще с 1930 г., когда они работали в одном лицее. На ужине у Лакана Леви-Строс познакомился со своей третьей женой, Моник Роман, подругой Сильвии, бывавшей на сходках у Лейриса. Они поселились на улице Нотр-Дам-де-Лорет. Однажды вечером к ним заглянул Лакан, который на глазах изумленных хозяев съел невиданное количество тортинок.

Леви-Строс познакомился с трудами Фрейда еще в лицее. Отец его друга, Марсель Натан, был переводчиком нескольких трудов венского мыслителя. Позже, во время своего пребывания в США, Леви-Строс познакомился с Раймоном де Соссюром, исполнявшим в Нью-Йорке функции атташе по культуре. В своих статьях Леви-Строс сравнивал психоанализ с шаманизмом, утверждая, что в западных обществах «психоаналитическая мифология» выполняет системную функцию коллективной интерпретации. Лакан был ошеломлен его идеями: он наконец нашел то, что позволяло вдребезги разбить фрейдовский биологизм.

Лакан изо всех сил стремился вывести психоанализ из «гетто» и придать ему характер социальной нормы. 29 мая 1950 г. на конференции франкоязычных психоаналитиков он сделал совместный с М. Сенаком доклад, в котором говорилось о новых перспективах, которые открывает применение психоанализа в криминалистике.

Ни преступление, ни преступник не являются объектами, которые можно было бы помыслить вне их социологической референции.

Сентенция: именно закон порождает грех, остающийся таковым вне эсхатологической перспективы Милости, в которой его сформулировал святой Павел[122]122
  Lacan J. Cénac. Introduction théorique aux fonctions de la psychanalyse en criminology // revue française de Psychanalyse. 1951. T. XV. № 1. P. 8.


[Закрыть].

Психоанализ точно так же апеллирует к признанию субъектом истины о себе и находит оптимальную форму высказывания этой истины в психоаналитическом диалоге. Реальность преступления, сколь бы конкретной она ни была, всегда выражается в символической форме, а символический язык с присущими ему структурами опять-таки наилучшим образом анализирует психоанализ. Но, ирреализуя преступление, психоанализ, в отличие от традиционной криминологии, не дегуманизирует преступника. Таким образом ему удается обратиться к реальности преступления, тогда как критикуемое Лаканом и Сенаком использование при дознании наркотиков позволяет обнаружить лишь реальность преступника. Психоанализ, кроме того, способен реструктурировать сами социальные функции криминологии, обратившись от вертикального структурирования общества к горизонтальному плану ассимиляции индивидов. Лакан, как мы видим, по-прежнему развивает идеи, сформулированные им после первого посещения Англии.

Франция в послевоенные годы занимала особое положение в психоаналитическом движении: за годы Оккупации она потеряла связи с международным движением и, как выяснилось, выработала свой собственный взгляд на положение вещей. Кроме того, психоанализ здесь примыкал к психиатрии, что не считалось сколько-нибудь обязательным в США. В 1947 г. Анри Эй предложил создать международную ассоциацию, целью которой была бы организация периодических мировых конгрессов по психиатрии. Первый такой конгресс состоялся осенью 1950 г. и выявил многочисленные расколы и противостояния. Демократически мыслящий Эй пригласил на конгресс даже «отлученных» МПА юнгианцев и адлерианцев.

Эй попросил представить психоаналитическое движение лидера Чикагской школы Ф. Александера, который заявил, что «героические» времена психоанализа ушли в прошлое, что движение признано во всем мире и что пора подвергнуть фрейдизм прагматической ревизии, превратив психоанализ в один из видов психотерапии. Против него выступил Р. де Соссюр, посвятивший свою речь понятию «прелогической психики» (mentalité prélogique). Невротический конфликт, утверждал Соссюр, представляет собой столкновение между прелогическими секторами психики и рациональностью, и Фрейда рано списывать со счетов. Д. Лагаш подчеркнул, что чикагский прагматизм носит более стратегический, нежели тактический характер, и что эксперименты с прерыванием или сокращением времени психоаналитического сеанса хотя и весьма любопытны, но наносят ущерб контакту аналитика и анализанта. Лакан упрекнул Соссюра в недостатке чувства юмора и в излишнем увлечении идеями Пиаже. Гораздо интереснее, заявил он, обратиться к языковым значениям, функционирующим на уровне субъекта, но без его ведома. Он обозначил новые ориентиры: