Текст книги "Сальватор. Том 2"

VII. Отдельные кабинеты

В воскресенье, когда должен был состояться первый сеанс маленькой Пчелки, Петрус был в мастерской в восемь часов утра, хотя посетительницы ожидались к полудню.

В десять часов он послал спросить у капитана, не хочет ли тот с ним позавтракать. Но Жан с таинственным видом доложил, что капитан не возвращался со вчерашнего вечера.

Петрус принял это сообщение с облегчением. Он боялся встречи Регины с капитаном. Если такие натуры, как Людовик, Жан Робер и он сам, испытывали порой отвращение к этому человеку, то как его восприняла бы аристократка Регина?

Теперь, казалось ему, он скорее признался бы в том, что разорен и вынужден продать свои вещи, чем рассказал о том, что унаследовал четыре миллиона от крестного.

И он приказал Жану: если вышеупомянутый крестный вернется, когда Регина еще будет находиться в мастерской, сказать капитану, что у Петруса сеанс.

Приняв меры предосторожности, он принялся за завтрак, не сводя взгляда с часов. В одиннадцать он как можно медленнее стал готовить палитру. В половине двенадцатого стал набрасывать мелком композицию на полотне.

В полдень у дома остановилась карета. Петрус отложил палитру на стул и выбежал на лестницу.

С первого же дня ему сопутствовала удача. Пчелка приехала в сопровождении одной Регины.

Как мы уже говорили, Регина решила начать сеансы в воскресенье. Маркиза де Латурнель сочла невозможным пропустить обедню с певчими в своей церкви в Сен-Жермен-де-Пре.

На этот раз Регина сопровождала Пчелку одна. Пчелка бросилась навстречу своему другу Петрусу. Она давно его не видела. Регина подала художнику руку.

Петрус взял ее руку, отогнул губами край перчатки и с нежностью припал к ней, в то же время шепча едва слышно слова любви, переполнявшие его душу. Потом он показал гостьям свои приготовления.

Регина полностью одобрила композицию.

Пчелка была очарована цветами, которые она должна была держать в руках. Накануне Петрус скупил редкие цветы в оранжереях Люксембургского дворца и Ботанического сада. Сеанс начался.

Писать портрет с Регины было радостью. Работа над портретом Пчелки пьянила его!

Тогда Регина была моделью. Теперь она выступала в роли советчицы.

На этом основании она могла подходить к Петрусу, касаться его плеча, исчезать вместе с ним за полотном.

В эти короткие, но яркие, словно вспышки молнии, мгновения девушка касалась своими волосами его лица, ее глаза говорили Петрусу о любви, губы почти касались его губ; один ее вздох способен был в случае смертельной опасности вернуть его к жизни, теперь же душа Петруса возносилась до небес.

После того как Регина высказывала ему свой совет, Петрус вновь принимался за работу; рука его дрожала, он не сводил глаз с Регины.

Да и зачем ему было смотреть на Пчелку? Он мог бы нарисовать ее с закрытыми глазами.

Кроме того, надо было что-то говорить, не потому, что влюбленные испытывали в этом необходимость – они могли бы хоть целую вечность смотреть друг на друга и улыбаться, их взгляды и улыбки были красноречивее слов. Но надо было что-то говорить. И Петрус стал рассказывать об исчезновении Розочки, отчаянии Людовика, обещании Сальватора отыскать девочку, а также о странной клятве Людовика жениться на Розочке даже в том случае, если она окажется богата!

Регина рассказала, что Кармелиту прослушал в их особняке г-н Сотен де Ларошфуко, она понравилась, и он похлопотал о ее дебюте в Опере.

Потом Петрус спросил, что нового у г-жи де Маранд. Та по-прежнему была самой счастливой женщиной на земле. Правда, г-н де Маранд пускался на всякого рода безумства ради новой любовницы, но в то же время с огромным почтением обходился с супругой, предоставляя ей полную свободу действий, и г-жа де Маранд могла ему быть только глубоко признательна.

Денежные и политические дела банкира шли прекрасно:

он собирался в Лондон, чтобы договориться о займе для Испании в шестьдесят миллионов, и было очевидно, что при первом же повороте короля к либерализму г-н Маранд получит пост министра.

Потом Регина спросила, что нового у Фраголы.

Сама она редко видела девушку. Как ягода, чье имя носила Фрагола, прячется в траве, так и девушка прятала от всех свое счастье. Чтобы d ней повидаться, Регине приходилось ездить к ней домой. Зато возвращалась она неизменно со спокойной душой и улыбкой на лице, словно ундина или ангел, увидевшие свое отражение в пруду или на небе. Петрус через Сальватора знал об этих встречах. Ничего удивительного не было и в том, что теперь Регина справлялась о Фраголе у Петруса.

Читатели понимают, как скоро за этими занятиями летело время. Писать восхитительную девочку, любоваться прекрасным женским лицом, обмениваться с девочкой улыбками, а с молодой женщиной – взглядами, словами, да чуть ли не поцелуями!

Бой часов привлек внимание Регины.

– Четыре! – вскричала она.

Влюбленные переглянулись. Им казалось, что они пробыли рядом едва ли больше четверти часа. Пора было расставаться.

Но через день был снова назначен сеанс, а уже на следующий вечер, то есть с понедельника на вторник, Регина надеялась увидеться с Петрусом в оранжерее на бульваре Инвалидов.

Регина вышла вместе с Пчелкой. Петрус провожал их взглядом, свесившись с перил, до тех пор, пока они не исчезли за входной дверью. Потом он подбежал к окну, чтобы еще раз увидеть их, перед тем как они сядут в карету. И не сводил с кареты глаз, пока она не скрылась за поворотом.

Петрус запер дверь и затворил окно мастерской, словно боялся, как бы не улетучился аромат, оставленный обворожительными посетительницами.

Он погладил предметы, которых успела коснуться Регина, и, наткнувшись на ее батистовый платок с брюссельскими кружевами, который она то ли невзначай, то ли нарочно оставила в мастерской, схватил его обеими руками и спрятал в него лицо, вдыхая аромат ее духов.

Он с головой ушел в сладкие грезы, как вдруг в мастерскую, шумно радуясь, ворвался капитан. Он нашел наконец в Новых Афинах подходящий дом.

Назавтра или, может быть, через день капитан должен был подписать купчую у нотариуса и на следующей неделе устроить новоселье.

Петрус искренне поздравил капитана.

– Ах, крестник! Похоже, ты рад моему переезду? – заметил моряк.

– Я? Напротив! – возразил Петрус. – В доказательство предлагаю вам оставить за собой квартиру в моем доме в качестве загородной резиденции.

– Не откажусь! – обрадовался капитан. – Но при одном условии: я сам буду платить за эту квартиру и о цене тоже договорюсь сам.

Предложение было принято. Трое друзей собирались вместе поужинать. Жан Робер и Людовик пришли в пять часов.

Людовик был печален: от Розочки не поступало никаких новостей. Сальватор появился дома на минуту: успокоил Фраголу и сообщил, что его нужно ждать лишь на следующий день к вечеру или даже через день.

Желая развлечь Людовика, в котором капитан принимал живейшее участие, он предложил поужинать у Легриеля в СенКлу. Людовик и Петрус поедут туда в коляске, а Жар Робер и капитан – верхом.

В шесть часов они отправились в путь. Без четверти семь четверо посетителей заняли отдельный кабинет в заведении Легриеля.

В ресторане собралось много народу. В соседнем кабинете с тем, где устроились наши герои, было особенно шумно: оттуда доносились громкая речь и веселый смех.

Сначала четверо приятелей не обращали на это внимания.

Они были голодны, и звон посуды почти заглушал голоса и смех.

Но вскоре Людовик прислушался.

Вероятно, он и в самом деле был самым невеселым среди своих товарищей.

– Я узнаю голос, вернее, оба голоса! – сказал он.

– Уж не принадлежит ли один из них пленительной Розочке? – полюбопытствовал капитан.

– К сожалению, нет, – вздохнул Людовик. – Этот голос веселее, но не такой чистый.

– Кто же это? – спросил Петрус.

Взрыв хохота, прогремевший на все лады, ворвался в кабинет наших героев.

К слову сказать, стенки между кабинетами были не толще ширмы и убирались в дни больших празднеств.

– Во всяком случае, смех искренний, за это я ручаюсь, – вставил Жан Робер.

– Ты ничем не рискуешь, дорогой друг, потому что женщины, сидящие в соседнем кабинете, – это принцесса Ванврская и графиня Валёк.

– Шант-Лила? – в один голос подхватили Жан Робер и Петрус.

– Она самая. Да вы послушайте!

– Господа! – смутился Жан Робер. – Разве прилично подслушивать, что происходит в соседней комнате?

– Черт побери! – вскричал Петрус. – Раз там говорят достаточно громко, чтобы мы услышали, значит, у тех, кто говорит, секретов нет.

– Справедливо, крестник, – одобрил Пьер Берто, – у меня на этот счет существует теория, в точности совпадающая с твоей. Однако помимо двух женских голосов мне почудился еще мужской.

– Как известно, дорогой капитан, – сказал Жан Робер, – у каждого голоса есть эхо. И, как правило, женскому голосу эхом вторит мужской, а мужскому – женский.

– Раз уж ты такой мастер распознавать голоса, может, ты знаешь, кто этот мужчина? – спросил Петрус у Людовика.

– Кажется, я смогу так же безошибочно определить кавалера, как и дам, да и у вас, если хорошенько прислушаетесь, не останется на этот счет сомнений, – отозвался Людовик.

Молодые люди насторожились.

– Позволь с тобой не согласиться, но самым вежливым образом, каким только можно, принцесса, – говорил один голос.

– Клянусь тебе, это чистая правда, накажи меня Бог!

– Какая мне разница, правда это или нет, если это совершенно неправдоподобно! Пусть лучше будет ложь, но правдоподобная, и я тебе поверю.

– Спроси лучше у Пакерет, и сам увидишь.

– Подумаешь, ручательство! Софи Арну отвечает за графиню Дюбарри! Графиня Валёк отвечает за принцессу Ванврскую!

Пакерет – за Шант-Лила!

– Слышите? – обрадовался Людовик.

– Мы по-прежнему любим петарды, господин Камилл? – спросила Шант-Лила.

– Больше чем когда-либо, принцесса! На сей раз у меня была причина: я устроил целый фейерверк в честь вашего особняка на улице Брюийер, четверки рыжих лошадей с подпалинами и ваших вишневых жокеев, и все это – даром.

– И не говори! У меня такое впечатление, что он ищет девушек, получивших награду за добродетель, и намерен увенчать меня короной.

– Нет, он тебя приберегает, возможно, для брака.

– Дурак! Он женат!

– Фи, принцесса! Жить с женатым мужчиной! Это безнравственно.

– А вы-то сами?

– Ну, я так немножечко женат! И потом, я с тобой не живу!

– Нет, вы со мной ужинаете, только и всего. Ах, господин Камилл, лучше бы вы женились на бедняжке Кармелите или написали ей вовремя, что больше не любите ее. Она вышла бы замуж за господина Коломбана и сегодня не ходила бы в трауре.

И Шант-Лила тяжело вздохнула.

– Какого черта! Как я мог это предвидеть? – возмутился легкомысленный креолец. – Мужчина ухаживает за женщиной, становится ее любовником, но не обязан на ней за это жениться!

– Чудовище! – ужаснулась графиня Валёк.

– Я не брал Кармелиту силой, – продолжал молодой человек, – как, впрочем, и тебя, Шант-Лила. Скажи откровенно, разве я взял тебя силой?

– Ах, господин Камилл, не сравнивайте нас: мадемуазель Кармелита – порядочная девушка.

– А ты – нет?

– Я просто добрая девушка.

– Да, ты права: добрая, превосходная!

– Да если бы я тогда не упала со своего осла на траву и не лишилась чувств, еще неизвестно, как все обернулось бы.

– А банкир?

– С банкиром вообще ничего не было.

– Опять ты за свое… Знаешь, мудрец Соломон сказал, что только три вещи в мире не оставляют следов: птица в воздухе, змея на камне и…

– Знаю! – перебила его Шант-Лила. – При всем вашем уме вы дурак, господин Камилл де Розан. Я гораздо больше люблю своего банкира, который дал мне сто тысяч франков, чем вас, ничего мне не давшего.

– Как это – ничего, неблагодарная?!.. А мое сердце? Это, по-твоему, ничего не значит?

– О, ваше сердце! – сказала Шант-Лила и вскочила, оттолкнув стул. – Оно похоже на картонного цыпленка, которого подают, как я видела третьего дня, в театре у заставы Сен-Мартен:

цыпленка подают на всех спектаклях, но никто его не ест. Ну-ка спросите, готов ли мой экипаж.

Камилл позвонил.

Прибежал лакей.

– Подайте счет, – приказал креолец, – и узнайте, готова ли карета ее высочества.

– Экипаж подан.

– Подвезешь меня в Париж, принцесса?

– Почему же нет?

– А как же твой банкир?

– Он предоставляет мне полную свободу; кстати, сейчас он, должно быть, на пути в Англию.

– Может, покажешь мне свой особняк на улице Брюийер?

– С удовольствием.

– Надеюсь, графиня Валёк, пример подруги подает тебе надежду? – спросил Камилл.

– Да, как же! – хмыкнула Пакерет. – Разве найдется во всем свете второй такой Маранд!

– Как?! – вскричали в один голос Петрус и Людовик. – Так это господин де Маранд совершает безумства ради принцессы Ванврской? Это правда, Жан Робер?

– Я не хотел говорить, – рассмеялся тот. – Но раз уж Пакерет проболталась, мне остается лишь подтвердить, что я слышал о том же от одного весьма осведомленного человека.

В эту минуту принцесса Ванврская в сногсшибательном туалете прошла мимо окна под руку с Камиллом де Розаном и в сопровождении Пакерет, так как дорога была недостаточно широкой и на ней не могли поместиться обе женщины в пышных юбках.

VIII. Катастрофа

На следующий вечер в десять часов Петрус устроился в засаде за самым толстым деревом на бульваре Инвалидов неподалеку от садовой калитки особняка, принадлежавшего маршалу де Ламот-Гудану. Он надеялся, что Регине удастся сдержать обещание.

В пять минут одиннадцатого калитка неслышно отворилась, появилась старая Нанон.

Петрус проскользнул в липовую аллею.

– Идите, идите! – шепнула кормилица.

– На круглую поляну, верно?

– О, вы не успеете до нее дойти!

И действительно, когда Петрус оказался в конце аллеи, его схватила за руку Регина.

– Как вы добры, как прелестны, милая Регина! Благодарю, что сдержали обещание! Я люблю вас! – воскликнул молодой человек.

– Надеюсь, вы не станете об этом кричать? – остановила его молодая женщина.

Она прижала руку к его рту. Петрус горячо припал к ней губами.

– Ах, Боже мой! Да что с вами нынче такое? – удивилась Регина.

– Я без ума от любви, Регина. Я только и думаю о том, какое меня ждет счастье: целый месяц открыто видеться с вами через день у меня во время сеансов, а по вечерам – здесь…

– И не через день.

– …А как можно чаще, Регина… Неужели вам хватит мужества, когда мое счастье окажется в ваших руках, играть им?

– Ваше счастье, друг мой, – это мое счастье, – заметила молодая женщина.

– Вы спрашивали, что со мной.

– Да.

– Мне страшно, я трепещу! Я то и дело подходил вчера к двери и прислушивался…

– Вам не пришлось слишком долго ждать.

– Нет, и я благодарю вас от всей души, Регина!.. Когда я вас ждал, меня охватывала дрожь.

– Бедный друг!

– Я говорил себе: "Застану ее в слезах, в отчаянии, она мне скажет: "Петрус, невозможно! Я приняла вас нынче вечером только затем, чтобы сообщить: «Я не увижу вас завтра!»

– Как видите, друг мой, я не в слезах, не в отчаянии, я весело улыбаюсь. Вместо того чтобы сказать: «Я не увижу вас завтра!» – я говорю вам: «Завтра ровно в полдень, Петрус, я буду у вас». Правда, завтра мы приедем не вдвоем с Пчелкой, а еще и с тетей. Но она плохо видит без очков, зато так кокетлива, что надевает их лишь в случае крайней нужды. Тетя время от времени засыпает и тогда видит еще меньше. Мы будем обмениваться взглядами, касаться друг друга, вы будете слышать шелест моего платья, я склонюсь над вашим плечом, проверяя сходство портрета с оригиналом, – не в этом ли радость, счастье, опьянение, Петрус, особенно если сравнивать со страданием, когда мы не можем видеться?

– Не видеться, Регина! Не произносите этого слова! Это моя извечная душевная мука: в любую минуту может случиться так, что я вас больше не увижу.

Регина едва заметно пожала прекрасными плечами.

– Не увидите меня больше! – повторила она. – Да какая сила в мире может помешать мне с вами видеться? Этот человек?

Но вы же знаете, что мне нечего его бояться. Вот если бы о нашей любви узнал маршал… Однако кто может ему донести? Никто!

А если и донесут, я стану отрицать, я готова солгать, я скажу, что это неправда. А ведь мне было бы непросто заявить, что я вас не люблю, дорогой Петрус, не знаю, хватит ли у меня на это смелости.

– Дорогая Регина! Значит, в посольстве все по-старому?

– Да.

– И он уезжает в конце этой недели?

– Сейчас он получает в Тюильри последние указания.

– Хоть бы ничего не изменилось!

– Не изменится. Кажется, решение уже принято на Совете министров. О, если бы мне не было так скучно говорить о политике, я передала бы вам разговор моего отца с господином Раптом, что убедило бы вас окончательно.

– Расскажите, расскажите, дорогая Регина! С той минуты, как политика может влиять на наши встречи, политика становится для меня объектом пристального изучения, какому только может отдаваться человеческий разум.

– В настоящее время возможна смена министра.

– Ах, дьявольщина. Вот чем объясняется отсутствие моего друга Сальватора, – заметил Петрус. – Он в этом замешан.

– Неужели?

– Да. Продолжайте, Регина.

– В кабинет министров входят господин де Мартиньяк, господин Порталис, господин де Ко, господин Руа. Портфель министра финансов предложили господину де Маранду, но он отказался. Еще туда войдут господин де ла Ферронней и, может быть, мой отец… Но отец не хочет входить в смешанный кабинет, в переходный кабинет, как он его называет.

– Ах, Регина, политика – прекрасная вещь, когда о ней говорите вы!.. Продолжайте, я вас слушаю.

– Господин де Шатобриан, впавший в немилость после своего письма королю за три дня до известного смотра национальной гвардии, на котором солдаты кричали: «Долой министров!» – и удалившийся в Рим после пепелища, получит назначение посла; происходит, как говорят, поворот в политике.

– А вы, дорогая Регина, какое назначение получили?

– Мне поручено охранять особняк на бульваре Инвалидов, в то время как мой отец будет, по-видимому, назначен комендантом дворца, а господин Рапт – чрезвычайным посланником к его величеству Николаю Первому.

– Именно этого я и боялся: вдруг это поручение окажется неисполнимым?

– Напротив, можно быть уверенными в успехе: наши политики намерены выйти из союза с англичанами и войти в альянс с русскими. Маршал стремится к этому всеми силами. Тогда мы получили бы рейнские области и возместили бы убытки Пруссии за счет Англии… Ну, все понятно?

– Я ошеломлен! Как все это помещается вот в этой прелестной головке, Бог мой! Позвольте мне поцеловать вас в лоб, прекрасная Регина, а то мне кажется, что его уже избороздили морщины.

Регина откинула голову назад, и Петрус мог убедиться, что со вчерашнего дня она не успела постареть на пятьдесят лет.

Петрус поцеловал ее в перламутровый лоб, потом в глаза.

У него вырвался стон.

Регина отпрянула. Она почувствовала на своих губах горячее дыхание Петруса.

Петрус бросил на нее умоляющий взгляд, и она сама кинулась ему на шею.

– Значит, в конце недели он уедет и вы будете свободны? – прошептал Петрус.

– Да, милый.

– Ждать осталось совсем немного. Лишь бы только за эти дни, ночи, часы и минуты не случилось несчастья!

И молодой человек, подавленный дурными предчувствиями, опустился на скамейку, увлекая за собой Регину.

Они нежно прильнули друг к другу, и голова Регины сама собой опустилась Петрусу на плечо. Девушка хотела было ее поднять, но Петрус взмолился:

– О, Регина!

И головка опустилась снова. Им обоим было так хорошо вдвоем, что они не замечали времени.

Вдруг до их слуха донесся стук колес. Регина подняла голову и прислушалась.

Кучер крикнул:

– Ворота!

Ворота распахнулись. Грохот колес приближался. Карета въезжала во двор.

– Вот они! – сказала Регина. – Я должна встретить отца.

До завтра, дорогой Петрус!

– Боже мой! – пробормотал Петрус. – Как бы я хотел остаться здесь до завтра!

– Да что с вами такое?

– Не знаю, но чувствую, что несчастье близко.

– Мальчишка!

Регина снова подставила Петрусу лоб для поцелуя.

Молодой человек коснулся его губами, и девушка исчезла в темных аллеях, бросив на прощание тому, кого покидала, два слова в утешение:

– До завтра!

– До завтра! – грустно вымолвил Петрус в ответ, будто слышал не любовное обещание, а угрозу.

Несколько минут спустя Петрус услышал шаги, его тихо окликнули.

Это была Нанон.

– Калитка открыта, – сообщила старушка.

– Да, да, спасибо, Нанон, – отозвался Петрус, сделав над собой усилие, прежде чем подняться на ноги.

Послав мысленно Регине поцелуй, в который молодой человек вложил душу, сердце, жизнь, он вышел через калитку незамеченным. Коляска ожидала его в сотне футов.

Вернувшись домой, он спросил лакея, где капитан. Капитан заходил около десяти часов, расспросил о Петрусе и, узнав, что молодой человек вышел, около часа провел в мастерской. В половине двенадцатого капитан, не дождавшись Петруса, ушел к себе.

Охваченный смутным предчувствием, Петрус спустился и постучал. Никто не отвечал.

Петрус поискал ключ. Ключа тоже не было.

Он снова постучал. То же молчание в ответ. Либо капитан спал, либо вышел. Петрус снова поднялся к себе.

Он долго ходил из мастерской в спальню и обратно.

Капитан оставил гореть лампу в мастерской. На столе лежал открытый томик Мальбранша. Петрус решил наконец лечь спать. Он задыхался. Отворив окно, он подышал холодным ночным воздухом. Ночная свежесть подействовала на него успокаивающе.

Наконец он лег. Сон долго не приходил, потом Петрус задремал, но то и дело просыпался. Однако к пяти часам сон сморил его.

В семь часов раздался стук в дверь. Вошел лакей.

Петрус вскочил.

– Что случилось, Жан? – спросил он.

– Дама под вуалью желает с вами поговорить, – испуганно отвечал тот.

– Дама под вуалью – у меня?

– Так точно.

– Ты знаешь, кто это? – спросил Петрус.

– Она не представилась, сударь… но…

– Что?

– Мне кажется…

– Что тебе кажется? Договаривай!

– По-моему, это княжна.

– Регина?

– Уверен, это она!

– Регина! – вскрикнул Петрус. Он спрыгнул с кровати, поскорее натянул панталоны и накинул шлафрок.

– Регина здесь! В такой час! Должно быть, случилось несчастье! Мои предчувствия оправдываются.

Петрус торопливо закончил туалет.

– Просите, – приказал он. – Я буду ждать в мастерской.

Слуга сошел вниз.

– Боже мой! Боже мой! – почти потеряв голову от беспокойства, бормотал Петрус – Я чувствовал, что надвигается чтото страшное. Что же может произойти?

В эту минуту на пороге появилась дама под вуалью. Лакей следовал за ней. Он не ошибся. Петрус узнал Регину.

– Ступайте! – приказал он Жану.

Тот вышел и притворил за собой дверь.

– Регина! – вскричал Петрус, бросаясь к едва державшейся на ногах девушке. – Регина! Неужели это вы?!

Гостья подняла вуаль и сказала: – Это я, Петрус.

Петрус отпрянул при виде застывшего, смертельно-бледного лица графини Рапт.

Что же произошло?