Текст книги "Сальватор. Том 2"

XI. Торре-Вергата

Монах медленно вышел от папы.

В передней он встретил привратника его святейшества. – Где его превосходительство виконт Шатобриан? – спросил монах.

– Мне поручено проводить вас к нему, – доложил лакей.

Он пошел вперед, монах последовал за ним.

Поэт, как и обещал, ожидал в Станцах Рафаэля, сидя перед фреской «Освобождение апостола Петра из темницы».

Едва услышав, как скрипнула сандалия, виконт обернулся:

он догадался, что это возвращается монах. Перед ним действительно стоял Доминик. Он окинул его торопливым взглядом и подумал, что лицо монаха напоминает скорее мраморную маску, холодную и безжизненную.

Будучи человеком эмоциональным, виконт сейчас же почувствовал, что от стоящего перед ним монаха веет холодом.

– Ну что? – спросил поэт.

– Теперь я знаю, что мне остается делать, – отозвался монах.

– Неужели он отказал? – пролепетал г-н де Шатобриан.

– Да, он не мог поступить иначе. Это я, безумец, поверил на мгновение, что для меня, бедного монаха, и моего отца, слуги Наполеона, папа римский сделает отступление от основного закона Церкви, от догмата, высказанного самим Иисусом Христом.

– Значит, ваш отец умрет? – спросил поэт, заглядывая монаху в глаза.

Тот промолчал.

– Послушайте, – продолжал г-н де Шатобриан. – Не угодно ли вам будет подтвердить сейчас, что ваш отец невиновен?

– Я вам уже подтвердил это однажды. Если бы мой отец был преступником, я бы уже солгал.

– Верно, вы правы, простите меня. Вот что я хотел сказать.

Молчание монаха свидетельствовало о том, что он внимательно слушает.

– Я лично знаком с Карлом Десятым. Он добр и благороден. Я чуть было не сказал «великодушен», но тоже не хочу лгать.

Перед Богом, кстати, добрые люди выше великодушных.

– Вы намерены предложить мне обратиться к королю с просьбой о помиловании моего отца? – перебил его брат Доминик.

– Да.

– Благодарю вас То же мне предлагал святой отец, но я отказался.

– Чем же вы объяснили свой отказ?

– Мой отец приговорен к смерти. Король может помиловать только преступника. Я знаю своего отца. Если он окажется помилован, он при первой же возможности пустит себе пулю в лоб.

– Что же будет? – спросил виконт.

– Это знает лишь Господь, Которому открыты будущее и мое сердце. Если мой план не понравится Богу, Всевышний, способный уничтожить меня одним пальцем, так и сделает, и я обращусь в прах. Если, напротив, Бог одобрит мой замысел, Он облегчит мой путь.

– Позвольте мне, отец мой, также сделать все возможное, чтобы ваш путь был менее суров и утомителен, – предложил посол.

– Оплатив мой проезд на каком-нибудь судне или в карете?

– Вы принадлежите к бедному ордену, отец мой, и вас не должна оскорблять милостыня соотечественника.

– При других обстоятельствах, – отвечал монах, – я принял бы милостыню от имени Франции или от вашего имени и облобызал бы руку дающего. Однако в том состоянии духа, в каком я оказался, усталость – спасение для меня.

– Несомненно. Но на борту корабля или в дилижансе вы доедете скорее.

– А куда мне торопиться? И зачем мне возвращаться?

Будет вполне довольно, если я прибуду накануне казни моего отца. Король Карл Десятый дал слово, что казнь будет отложена на три месяца, я доверяю его слову. Даже если я вернусь на восемьдесят девятый день, я не опоздаю.

– Раз вы не торопитесь, позвольте предложить вам погостить в посольском особняке.

– Пусть ваше превосходительство извинит, что я отвечаю отказом на все его любезные предложения, но мне пора.

– Когда вы отправляетесь?

– Сегодня же.

– В котором часу?

– Немедленно.

– Не помолившись апостолу Петру?

– Я помолился. Кроме того, обычно я творю молитву на ходу.

– Позвольте мне хотя бы проводить вас.

– После того, что вы для меня сделали, я буду по-настоящему счастлив расстаться с вами как можно позднее.

– Вы позволите мне переодеться?

– Лично вашему превосходительству я ни в чем не мог бы отказать.

– В таком случае сядем в карету и заедем в посольство.

Монах кивнул в ответ.

Коляска ждала их у входа. Монах и посол сели в экипаж.

Во все время пути они не обменялись ни словом. Карета подъехала к посольскому особняку. Господин де Шатобриан поднялся с монахом в свой кабинет, успев сказать несколько слов лакею. Из кабинета он прошел в спальню. Едва за ним закрылась дверь, как в кабинет внесли стол с двумя кувертами.

Господин де Шатобриан вернулся через десять минут; за это время он успел сменить мундир на обычное платье.

Он пригласил брата Доминика за стол.

– Уходя из Парижа, – сказал монах, – я дал обет есть только стоя и питаться лишь хлебом и водой до самого Парижа.

– В таком случае, отец мой, – подхватил поэт, – я разделю ваш обет. Я тоже ем только хлеб и пью воду. Правда, она из фонтана Треви!

Оба, не присаживаясь, съели по куску хлеба, запивая его водой.

– Идемте, – предложил поэт.

– Идемте, – повторил монах.

Карета стояла у ворот.

– В Торре-Вергата, – приказал посол.

Он обернулся к монаху и пояснил:

– Это моя обычная прогулка, я даже и в этом не иду ради вас ни на какую жертву.

Экипаж выехал по улице del Corso на площадь Народа или, может быть, на Тополиную площадь (дело в том, что «народ»

и «площадь» звучат по-итальянски одинаково), а затем покатил по дороге на Францию. Коляска проезжала мимо развалин, названных «Могилой Нерона».

В Риме все так или иначе связано с Нероном.

Вольтер сказал о Генрихе IV: «Единственный король, о котором народ сохранил память». Нерон – единственный император, о котором вспоминают римляне. «Что это за колосс?» – «Статуя Нерона». – «А эта башня?» – «Башня Нерона». – «Чье это надгробие?» – «Могила Нерона». И все это говорится без надрыва, без ненависти. Нынешние римляне почти не читают Тацита.

Чем объяснить огромную популярность того, кто убил своего брата Британника, жену Октавию и мать Агриппину? Не тем ли, что Нерон подходил к этим убийствам как артист? И народ помнит не об императоре, а о виртуозе, не о Цезаре в золотой короне, а об актере в венце из роз.

Коляска отъехала примерно на лье от могилы Нерона и остановилась.

– Здесь я останавливаюсь, – сказал поэт, – угодно ли вам, чтобы экипаж отвез вас дальше?

– Где остановится ваше превосходительство, там остановлюсь и я, но ненадолго, только для того, чтобы попрощаться.

– В таком случае прощайте, отец мой, – проговорил поэт. – Храни вас Господь!

– Прощайте, мой прославленный покровитель! – отозвался молодой человек. – Я никогда не забуду, что вы для меня сделали, ваше превосходительство, а в особенности – что хотели сделать.

Монах сделал шаг назад, соединив руки на груди.

– Не благословите ли меня на прощание? – спросил молодого человека старик.

Монах покачал головой.

– Нынче утром я еще мог благословлять, – возразил он. – Но сейчас я нахожусь во власти таких мыслей, что мое благословение способно принести несчастье.

– Будь по-вашему, – смирился поэт. – Тогда я вас благословляю. Я пользуюсь правом, даруемым моим возрастом. Ступайте, и пусть вас не оставляет Всевышний!

Монах еще раз поклонился и пошел в сторону Сполете.

Он отшагал около получаса, ни разу не обернувшись на Рим, который оставлял, чтобы никогда его больше не увидеть, и город этот, очевидно, занимал в его душе не больше места, чем любая французская деревушка.

Поэт смотрел ему вслед до тех пор, пока тот не скрылся из виду, провожая в обратный путь так же, как Сальватор, когда монах уходил в Рим.

Наконец Доминик исчез за небольшим холмом Сторты.

Пилигрим страдания так ни разу и не повернул головы.

Поэт вздохнул и, опустив голову и уронив руки, присоединился к группе ожидавших его слева от дороги, рядом с начатыми раскопками…

В тот же вечер он писал к г-же Рекамье:

"Не могу не поделиться с Вами своей печалью.

Однако не стану Вам рассказывать о причине моей тоски, а лучше поведаю о том, что занимает сейчас все мои мысли; я имею в виду раскопки. Торре-Вергата – собственность монахов, расположенная на расстоянии около лье от могилы Нерона, по левую руку, если ехать из Рима, в самом красивом и безлюдном месте. Там нескончаемые руины прямо на поверхности земли, поросшие травой и чертополохом. Я приступил к раскопкам во вторник третьего дня, как только закончил письмо к Вам. Меня сопровождал Висконти (он руководит раскопками). Погода стояла чудеснейшая, какую только можно вообразить. Двенадцать человек с лопатами и заступами в полном безмолвии откапывали надгробия и то, что осталось от домов и дворцов; это было зрелище, достойное Вас. Я молился лишь об одном: чтобы Вы были рядом. Я охотно согласился бы жить с Вами в палатке среди этих развалин.

Я и сам приложил руку к этой работе. Раскопки обещают принести интересные результаты. Надеюсь найти нечто такое, что возместит мне убытки в этой лотерее смерти. В первый же день я нашел кусок греческого мрамора, довольно большой для бюста Пуссена. Вчера мы обнаружили скелет готского солдата и руку от женской статуи. Это было все равно что встретиться с разрушителем и результатом его деяний. Нынче утром мы надеемся откопать всю статую. Если то, что осталось от архитектуры, которую я откапываю, будет того стоить, я не стану разбирать постройку на кирпичи и продавать, как это обыкновенно делается; я оставлю ее целиком и назову своим именем; это архитектура времен Домициана, о чем свидетельствует найденная нами надпись. Это прекрасный образец древнеримского искусства.

Эти раскопки станут целью моих каждодневных прогулок; я буду просиживать среди этих развалин, а потом уеду со своими двенадцатью полуобнаженными крестьянами-землекопами, и все снова погрузится в забвение и молчание… Только представьте, какие страсти разгорались когда-то в этих всеми позабытых местах! Существовали хозяева и рабы, счастливцы и несчастные, всеми обожаемые красавицы и метившие в министры честолюбцы; теперь здесь живут лишь птицы да бываю я, но весьма непродолжительное время. А скоро и мы разлетимся. Скажите откровенно: верите ли Вы в то, что мое увлечение стоит труда состоять членом совета ничтожного короля галлов – мне, армориканскому варвару, путешественнику среди дикарей неведомого мира римлян и послу при одном из священников, каких бросали на съедение львам? Когда я позвал Леонида в Лакедемонию, он мне не ответил. Моя поступь в Торре-Вергата не пробудила никого; и когда я в свой черед сойду в могилу, я даже не буду слышать Вашего голоса. Значит, я должен поторопиться к Вам и положить конец всем этим химерам человеческой жизни. В ней только и есть хорошего и истинного, что уединение да Ваша привязанность.

Ф. де Шатобриан".

Это письмо ушло в тот же вечер с шестичасовой почтой и около одиннадцати часов ночи оставило позади, между Баккано и Непи, путника, сидевшего на придорожном камне.

Это был брат Доминик, присевший отдохнуть в первый раз на пути из Рима в Париж.

XII. Письмо шантажиста

Пока аббат Доминик возвращается в Париж и сердце его разрывается при мысли о его безрезультатном паломничестве, мы с позволения наших читателей проводим их на улицу Макон к Сальватору. Там они узнают о том, какое страшное несчастье привело Регину в семь часов утра к Петру су.

Сальватор, отсутствовавший несколько дней, только что возвратился домой. Фрагола нежно его обнимала, а Роланд весело прыгал вокруг, как вдруг раздались три удара в дверь.

Сальватор понял, что пришел кто-то из его друзей. Он распахнул дверь: на пороге стоял Петрус. Сальватор оторопел при виде его перекошенного лица, однако взял себя в руки и поздоровался с гостем.

– Друг мой! – молвил он. – Случилось что-то ужасное, не так ли?

– Произошло непоправимое несчастье, – едва ворочая языком, подтвердил Петрус.

– Я знаю только одно непоправимое несчастье, – строго заметил Сальватор, – это потеря чести, а мне нет нужды уверять вас в том, что я столько же верю в вашу честь, сколько и в свою.

– Спасибо! – горячо поблагодарил Петрус, пожав другу руки.

– Теперь поговорим как мужчины. Что случилось, Петрус? – спросил Сальватор.

– Прочтите! – предложил тот, протягивая другу смятое и залитое слезами письмо.

Сальватор взял его в руки и развернул, не сводя с Петруса глаз. Потом перевел взгляд -с молодого человека на письмо и прочел:

"Княжне Регине де Ламот-Гудан, графине Рапт Сударыня!

Один из преданнейших и почтительнейших слуг благородного и древнего рода Ламот-Гуданов нашел – благодаря случаю, в котором усматривается рука Провидения, – возможность оказать Вам анонимно самую значительную услугу, какую только человеческое существо в силах оказать себе подобному.

Уверен, Вы разделите мое мнение, мадам, когда узнаете, что речь идет не только о спокойствии и счастье всей Вашей жизни, но о чести его сиятельства Рапта, а также, возможно, о еще более дорогом для Вас – жизни Вашего отца, прославленного господина маршала.

Позвольте умолчать о том, как мне удалось открыть грозящее Вам несчастье, в надежде на то, что мне навсегда удастся отвести его от Вас. По-настоящему верные слуги всегда скромны; простите, что повторяюсь, но, как я уже имел честь сообщить, я считаю себя одним из преданнейших слуг семейства ЛамотГуданов.

Вот, сударыня, дело во всей его пугающей простоте.

Один негодяй, ничтожество, проходимец, достойный самого сурового наказания, нашел случайно, как он говорит, у господина Петруса одиннадцать писем, подписанных именем «Регина, графиня Бринъолъская». Ваш род, конечно, не может сравниться знатностью с семейством этих достойных торговцев сливами. Но этот негодяй говорит, что если Вы можете отрицать имя, то уме почерк, несомненно, Ваш. Не знаю, благодаря какому роковому случаю эти письма попали ему в руки, но я могу сообщить, какую чрезмерно высокую цену он намерен за них получить…"

Сальватор взглянул на Петруса, словно спрашивая, что в этом письме правда.

– Читайте, читайте, – попросил Петрус. – Это еще не все.

Сальватор продолжал:

«Он просит не меньше полумиллиона франков – немыслимую сумму, которая нанесет едва заметный урон такому состоянию, как Ваше, тогда как этого проходимца она обеспечит на всю жизнь…».

Увидев цифру, Сальватор так грозно сдвинул брови, что Петрус глухо вскрикнул, закрыв лицо руками:

– Ужасно, не так ли?

– Да уж! – печально покачал головой Сальватор.

Но, не теряя хладнокровия, которое не под силу было, казалось, поколебать даже концу мира, Сальватор продолжал:

"Этот негодяй говорит, объясняя высокую цену, назначенную за эти дорогие письма, что каждое послание, состоящее в среднем из пятидесяти строк, может, оцениваться, учитывая красоту и высокое положение написавшего их лица, не меньше чем по пятьдесят тысяч франков Таким образом, каждая строка обойдется Вам в тысячу франков, а все одиннадцать писем – в пятьсот пятьдесят тысяч.

Но не пугайтесь этой цифры, мадам Вы сейчас увидите, что мой друг (неужели я сказал «друг»? – мне бы следовало сказать «негодяй») снизил свои притязания до суммы в полмиллиона франков.

Однако, несмотря на мои замечания, просьбы, мольбы, даже угрозы, он не только не снизил больше сумму, но продолжал упорствовать в своем мерзком предприятии и заявил, что, принимая во внимание всякого рода чувства, выраженные в этих посланиях, оглашение которых способно нанести ущерб чести его сиятельства Рапта и драгоценным дням господина маршала де Ламот-Гудана, полмиллиона франков будут сущей безделицей.

Я попытался указать ему на опасности, которым он подвергается, затевая подобную игру Я сказал, что Вы можете послать в засаду полицейских, которые арестуют его в тот момент, когда он явится за деньгами, представляющимися ему столь необходимыми, что он даже не желает обсуждать эту сумму Я сказал ему, что любая другая женщина – не Вы, разумеется! – пошла бы еще дальше, считая себя оскорбленной в лучших чувствах, и приказала бы его убить. Я полагал, что это серьезный довод, однако этот дурак только рассмеялся в ответ, заявив, что так или иначе процесс неизбежен, письма непременно всплывут на этом процессе, их будет приводить королевский прокурор, затем опубликуют все газеты, а это нанесет удар не только по Вашей репутации, но также затронет честь графа Рапта и сократит жизнь господина маршала Мне пришлось согласиться с этим неоспоримым доводом.

Ах, мадам, как много еще негодяев можно встретить в наше страшное время!

После тщетных попыток отвести от Вас неотвратимый удар с болью вынужден Вам сообщить, что у Вас есть единственное средство обеспечить спокойствие Вашей семьи – пойти навстречу этому недостойному подлецу.

Вот предложения, которые он имеет честь Вам представить, а я имею честь передать от его имени, надеясь и от души желая, сударыня, что, выйдя из уст верного и добродетельного дворянина, слова этого отпетого негодяя будут восприняты с меньшей горечью.

Итак, он требует полмиллиона франков, а чтобы доказать Вам свою преданность и бескорыстие (человеческое сердце – запутанный лабиринт, с которым может сравниться разве что несдержанность в речах), он предлагает передать Вам для начала первое письмо безо всяких условий, на тот случай, если Вы в ослеплении еще сохраняете некоторое сомнение, и поручает мне присоединить его к настоящему посланию.

Вот как получилось, что он простирает свои притязания лишь на полмиллиона франков, хотя мог бы претендовать на пятьсот пятьдесят тысяч.

Он полагает, что представил Вам явное доказательство своей доброй воли и Вы не станете и в дальнейшем сомневаться в его искренности.

Если Вы принимаете такие условия, в чем негодяй совершенно уверен, в знак согласия он просит Вас зажечь свечу в последнем окне Вашего флигеля.

Он будет стоять под этим окном ровно в полночь.

Кроме того, он умоляет Вас на следующий день ждать в то же время за решеткой Вашего особняка со стороны бульвара Инвалидов.

Человек, вид которого не должен Вас напугать (хотя сердце его переполнено черным коварством, его лицо обманчиво-кротко и невинно), подойдет с другой стороны решетки и издали покажет Вам пачку писем.

Вы, мадам, так же издали, покажете ему первую пачку пятидесяти тысяч в банковских билетах достоинством по тысяче или по пять тысяч франков. Это будет свидетельствовать о том, что Вы все правильно поняли. Тогда он сделает три шага в Вашу сторону, а Вы – в его сторону. Вы с ним в одно время протянете руку Вы подадите ему деньги за первое письмо, он Вам – послание.

То же самое будет проделано со вторым письмом, третьим, вплоть до десятого.

Он полагает, мадам, что тяжелые дни, которые он переживает вместе со всей Францией, объясняемые дороговизной продуктов, непомерным ростом квартирной платы, душераздирающими криками многочисленного голодного семейства, вполне благовидный, если не достаточный предлог для того, чтобы если и не оправдать, то смягчить смелость его просьбы.

Что касается того, кто согласился выступить совершенно бескорыстным посредником между этим презренным человеком и Вами, он смиренно простирается к Вашим стопам и в третий раз умоляет Вас, мадам, считать его своим преданнейшим и почтительнейшим слугою.

Граф Эрколано"

– Да уж? вот негодяй! – как всегда сдержанно, проговорил Сальватор.

– Да, отвратительный проходимец! – сжав кулаки, процедил сквозь зубы Петрус.

– И что вы намерены предпринять? – пристально глядя на Петруса, спросил Сальватор.

– Не знаю! – в отчаянии воскликнул Петрус. – Я думал, что сойду с ума. К счастью, я вспомнил о вас, что вполне естественно, и поспешил к вам за советом и помощью.

– Значит, вы ничего не придумали?

– Признаться, пока я вижу только один выход.

– Какой же?

– Пустить себе пулю в лоб.

– Это не выход, это преступление, – холодно произнес Сальватор, – а преступление никого еще не излечивало от горя.

– Простите меня, – попросил молодой человек, – но вы должны понять: я просто потерял голову.

– А ведь сейчас голова вам нужна как никогда!

– Ах, друг мой! Дорогой мой Сальватор! – бросаясь ему на шею, вскричал молодой человек. – Спасите меня!

Фрагола наблюдала за ними, скрестив руки на груди и склонив голову набок; она олицетворяла собой Сострадание.

– Постараюсь! – пообещал Сальватор. – Но для этого мне необходимо знать все обстоятельства дела до мельчайших подробностей. Как вы понимаете, я спрашиваю об этом не из любопытства.

– Храни меня Бог, у меня нет от вас тайн! Разве у Регины есть секреты от Фраголы?

И Петрус протянул руку девушке.

– В таком случае, – сказала Фрагола, – почему она не пришла ко мне сама?

– Чем бы вы могли помочь ей в сложившемся положении?

– Поплакать вместе с ней, – просто отвечала Фрагола.

– Вы ангел! – прошептал Петрус.

– Времени терять нельзя! – остановил их Сальватор. – Каким образом письмо, адресованное графине Рапт, оказалось у вас в руках? Как письма графини Рапт попали к бандиту? И кого вы подозреваете в краже?

– Я постараюсь отвечать в том же порядке, как вы задали свои вопросы, дорогой Сальватор. Но не сердитесь, если я отклонюсь от намеченного вами пути: я сейчас не способен владеть собой так же, как вы.

– Говорите, друг мой, говорите! – ободряюще и ласково промолвил Сальватор.

– Говорите и доверьтесь Всевышнему! – прибавила Фрагола, двинувшись было в сторону двери.

– Останьтесь! – попросил Петрус. – Ведь вы подружились с Региной еще раньше, чем мы с Сальватором.

Фрагола поклонилась в знак согласия.

– Нынче утром, полчаса назад, – собравшись с духом, начал рассказывать Петрус, – ко мне пришла Регина, и я едва ее узнал, так она изменилась в лице.

«Мои письма у вас?» – спросила она.

Я был далек от того, что произошло, и в свою очередь спросил:

«Какие письма?»

«Письма, которые я написала вам, мой друг, – отвечала она. – Одиннадцать писем!»

«Они здесь».

«Где – здесь?»

«В этом сундуке, заперты в ларце».

«Отоприте его, посмотрите сами и покажите их мне».

Ключ висел у меня на шее, я никогда с ним не расстаюсь.

Ларец по-прежнему находился в сундуке, и я решил, что могу ответить утвердительно.

«Покажите мне письма, скорее, скорее!» – приказала она.

Я подошел к сундуку, откинул крышку, ларец стоял на месте.

«Взгляните!» – пригласил я.

«Ларец я вижу, а где письма?»

«Внутри!»

«Покажите их мне, Петрус!»

Я отпер ларец, ни о чем не подозревая и улыбаясь.

Ларец был пуст!

Я закричал от отчаяния, Регина издала жалобный стон.

«Значит, это правда!» – обронила она.

Я был раздавлен и не смел поднять голову. Я упал перед ней на колени. Только тогда она мне подала уже известное вам письмо. Я его прочел… Друг мой, я тогда ясно понял, как легко стать убийцей.

– Вы кого-нибудь подозреваете? Вы уверены в своем лакее? – спросил Сальватор.

– Мой лакей дурак, но на подлость он неспособен.

– Но ведь не может быть, чтобы вы кого-нибудь не подозревали!

– У меня есть подозрение, но уверенности никакой!

– В расследовании так обычно и действуют: продвигаются от известного к неизвестному. Кого вы подозреваете?

– Человека, которого вы видели бы, если бы не перестали с некоторых пор у меня бывать.

Вместо того чтобы извиниться за долгое отсутствие, Сальватор промолчал.

– Человека, – повторил Петрус, понимая причину его молчания, – который выдавал себя за моего крестного.

– Крестного?.. А-а, да-да, что-то вроде капитана, так?

– Совершенно верно.

– Большого любителя живописи?

– Да, старого товарища моего отца. Вы с ним знакомы?

– Нет, но перед моим отъездом Жан Робер сказал мне о нем пару слов, и я по описанию заподозрил неладное: мне показалось, что вы стали жертвой мошенничества или мистификации. К сожалению, мне пришлось на несколько дней уехать.

Как раз сегодня я собирался зайти и познакомиться с этим персонажем… Так вы говорите, этот человек?..

– …представился как старый товарищ моего отца, назвался хорошо мне знакомым именем, которое я был приучен почитать с детства как имя храброго и честного моряка.

– А имел ли право появившийся в вашем доме человек носить это имя?

– Почему я должен был в этом усомниться, да и зачем ему было меня обманывать?

– Как видите, чтобы украсть письма.

– Как я мог это предположить? Он появился у меня как богатый набоб и для начала оказал мне услугу.

– Услугу! – пристально посмотрев на Петруса, повторил Сальватор. – Какую услугу?

Петрус почувствовал, что краснеет до ушей под взглядом Сальватора.

– Он не дал мне продать мебель и картины, – пролепетал Петрус, – и одолжил десять тысяч франков.

– За которые теперь просит полмиллиона у графини Рапт…

Согласитесь, дорогой Петрус, этот парень умеет ценить свои деньги!

Петрус не удержался и посмотрел на Сальватора с упреком.

– Да, я признаю, это ошибка, – проговорил молодой художник. – Но я принял эти десять тысяч франков.

– Так что теперь ваш долг увеличился на десять тысяч, – уточнил Сальватор.

– Из этих денег я уплатил самые неотложные долги, – поправил Петрус.

– Вопрос не в этом, – возразил Сальватор. – Вернемся к действительному несчастью. Этот человек исчез из вашего дома?

– Да.

– Как давно?

– Со вчерашнего утра.

– Вас не встревожило его исчезновение?

– Нет. Ему случалось иногда ночевать не у меня.

– Это он!

– Однако…

– Говорю вам: это он! Мы бы ошиблись, если бы пошли по другому пути.

– Я думаю то же, что и вы, друг мой.

– Что сделала графиня, получив это письмо?

– Взвесила свои возможности.

– Она необычайно богата?

– Да, однако она не может продавать или занимать деньги без согласия мужа, а спросить его согласия она тоже не может, потому что он сейчас в восьмистах лье от нее. Она собрала все свои бриллианты, кружева, драгоценности. Но все это очень дорого, когда покупаешь, зато почти вдвое дешевле, когда хочешь продать: за все она

сможет выручить семьдесят пять – восемьдесят тысяч франков.

– У нее есть подруги.

– Госпожа де Маранд… Она в самом деле поспешила к ней за помощью. Господин де Маранд в Вене! Все словно сговорились, чтобы нас погубить! Госпожа де Маранд отдала ей все деньги, какие у нее были, и изумрудное ожерелье. Это еще шестьдесят тысяч франков. Бедная Кармелита не в счет, только зря ее растревожишь рассказом!..

– А у бедной Фраголы – только это золотое колечко, с которым она не рассталась бы и за полмиллиона, но у ювелира за него можно получить десять тысяч.

– У вас есть дядя, – подсказал Сальватор. – Генерал богат, он вас любит, он настоящий рыцарь и отдал бы жизнь за честь такой женщины, как графиня Рапт.

– Да, – кивнул Петрус, – жизнь он отдал бы, а вот десятую часть своего состояния не даст ни за что. Я, естественно, подумал о нем, как и вы. Генерал резок и скор на расправу. Он сядет в засаду за деревом и обрушится со шпагой в руках на первого же подозрительного прохожего на бульваре Инвалидов.

– И даже если этот прохожий, – подхватил Сальватор, – окажется нашим вымогателем, у него может не оказаться в кармане писем. Кстати, как сказал сам этот негодяй, любая попытка ареста или убийства повлечет за собой расследование, обнародование писем, а значит, и бесчестье для графини.

– По-моему, есть все же один способ, – отважился Петрус.

– Какой? – спросил Сальватор.

– Вы знакомы с господином Жакалем?

– Да.

– Надо бы его предупредить.

Сальватор улыбнулся.

– Да, это самый простой и на первый взгляд естественный способ. Однако в действительности это крайне опасно.

– Почему?

– К чему привели официальные поиски Мины? Если бы не случай – я оговорился: если бы не Провидение, позволившее мне обнаружить ее там, где я и не надеялся найти бедняжку, – она и по сей день была бы пленницей господина де Вальженеза.

К чему привели официальные расследования в деле господина Сарранти? К исчезновению Розочки. Запомните, дорогой друг:

наша полиция тысяча восемьсот двадцать восьмого года находит пропажу только в том случае, если она сама в этом заинтересована. Я почти уверен, что в деле, о котором идет речь, она ничего не обнаружит и даже наоборот, постарается всячески нам мешать.

– Да почему же?

– Либо я глубоко заблуждаюсь, либо полиция причастна ко всему, что с нами происходит.

– Полиция?

– Или полицейские. Мы записаны как неблагонадежные в книге господина Делаво, дорогой друг.

– Какое дело полиции до чести графини Рапт?

– Я сказал: полиции или полицейским. Существуют полиция и полицейские, как церковь и священники. Это две разные вещи. Полиция – заведение, предназначенное для спасения, которое, в свою очередь, осуществляется испорченными людьми.

Вы спрашиваете, какой интерес может иметь полиция в том, чтобы обесчестить Регину? А зачем было полиции похищать Мину? Какое ей дело до господина Сарранти, для которого через неделю на Гревской площади поставят эшафот? Какой полиции смысл в том, чтобы выдавать господина Жерара за честного человека и присуждать ему приз Монтиона? Какой ей, наконец, прок в том, чтобы Розочка исчезла из дома Броканты?

Полиция, дорогой друг, это сомнительная и подозрительная богиня, которая ходит лишь темными и невидимыми путями. К какой цели? Никто этого не знает, кроме нее самой, да и ей это не всегда известно. У нее столь разнообразные интересы, у этой достойной полиции, что никогда не знаешь, с какой именно целью она действует в настоящий момент – в интересах политики, морали, философии или просто чтобы посмеяться.

Существуют люди с воображением, такие, как господин Сартин, или с фантазией, как господин Жакаль. Они превращают полицию то в искусство, то в игру. У господина Жакаля чертовски богатая фантазия, знаете ли! Когда он хочет докопаться до какой-нибудь тайны, он любит повторять– «Ищите женщину!»

В данном случае женщину не так уж трудно было найти. В настоящее время, кстати сказать, существует полиция и контрполиция:

полиция короля, полиция дофина, полиция роялистов, полиция крайних роялистов.

Король послал графа Рапта в Санкт-Петербург. Ходят слухи, что его отправили для тайных переговоров с императором о великом проекте, цель которого – альянс против Англии, а в результате мы получим назад наши рейнские границы. Кроме того, господина де Ламот-Гудана вызывали в Тюильри. Его хотят ввести в новый состав министров, состоящий из господина Мартиньяка, господина Портали, господина де Ко, господина Руа, господина де Лаферронне, да откуда мне всех знать?! Но маршал не поддается на уговоры. Он отказывается участвовать в работе временного правительства. Возможно, кто-то надеется заставить маршала выбирать между портфелем и скандалом. Ах, дорогой мой! В наше время все возможно.

– Да, – вздохнул Петрус. – Только негде найти полмиллиона франков.

Сальватор пропустил его слова мимо ушей и, продолжая свою мысль, сказал:

– Заметьте, однако, что я ничего не утверждаю наверное. Я ищу вместе с вами.

– А я даже и не ищу! – в отчаянии вскричал Петрус.

– В таком случае, – заметил Сальватор со вздохом, удивившим Петруса, – я бреду в потемках один. Как бы там ни было, в этом деле, если не ошибаюсь, замешана полиция или хотя бы полицейский! Этот «морской волк», поселившийся у вас, знающий вас с детства, под видом друга капитана Эрбеля рассказывающий ваши семейные тайны, вышел, как мне кажется, прямо с Иерусалимской улицы. Всю жизнь человека с колыбели до мастерской художника могут знать либо отец с матерью, либо полиция – мать всякого общества. Кроме того, я всегда полагал, что по почерку можно определить характер человека. Взгляните на руку, писавшую эти строки…