Текст книги "Сальватор. Том 2"

«Так-то лучше!» – подумал негодяй, пряча билеты в карман.

А вслух насмешливо прибавил:

– Десятое, и последнее письмо – за ту же цену, что и его старшие братья, хотя стоит оно столько же, сколько все остальные, вместе взятые. Но вы знаете мои условия: «дашь» на «дашь».

– Верно, – кивнула Регина и протянула последнюю пачку денег, а другой рукой схватилась за письмо.

– Давайте и берите.

– Доверие делает мне честь! – воскликнул авантюрист, подавая письмо и забирая билеты. – Вот так!

И он облегченно вздохнул.

Регина убедилась, что письмо написано ее рукой, как и девять предыдущих.

– А теперь, – продолжал осмелевший разбойник, – мой долг, ваше сиятельство, дать вам совет галантного человека после того, как вы меня озолотили. Поверьте опыту старого волка: любите всегда, но никогда не пишите писем!

– Довольно, негодяй! Мы в расчете! – вскричала графиня.

И она поспешила прочь.

В ту же минуту, словно ее слова послужили сигналом для какой-то высшей силы, граф Эрколано почувствовал, как ему на голову упал, подобно аэролиту, предмет огромных размеров и невероятной тяжести, так что разбойник растянулся на земле раньше, чем понял, что произошло.

XVI. Глава, в которой доказывается, что деньги, добытые нечестным путем, счастья не приносят

Все произошло настолько стремительно, что искатель приключений не просто упал, а буквально рухнул на землю.

Он не успел отдать себе отчет в том, что произошло, и только почувствовал, как кто-то схватил его за руки, заломил их ему за спину и сцепил при помощи примерно такого же гениального приспособления, которым он сам для надежности запер дверь на улице Плюме.

После этой меры предосторожности граф Эрколано стал беспомощнее ребенка. Он почувствовал, как неведомая сила приподняла его над землей и из горизонтального положения перевела в вертикальное, то есть поставила на ноги, в естественное положение для человека, которого природа наделила «высокой костью», чтобы он мог смотреть в небо.

Мы должны сказать, что совсем не в небо смотрел граф Эрколано, когда оказался в вертикальном положении: он попытался увидеть того, с кем имеет дело и кто столь решительно и, мы бы даже сказали, грубо дал почувствовать ему свою силу.

Но он не увидел ни души: человек, если и был где-нибудь, спрятался у него за спиной.

Однако незнакомец мог удерживать графа Эрколано одной рукой, и наш искатель приключений вдруг почувствовал, как другой рукой тот, не стесняясь, стал его обшаривать.

Дойдя до пояса, рука вытащила один из заткнутых туда пистолетов и бросила его через стену. То же произошло и со вторым пистолетом.

Вслед за пистолетами отправился кинжал.

Убедившись, что другого оружия у графа Эрколано при себе нет, невидимый нападавший подобрался к горлу нашего незадачливого авантюриста и набросил на него петлю, соединив ее со связанными за спиной руками таким образом, что если веревка на руках ослабевала, то петля на шее затягивалась, и наоборот.

Возможно, читатели спросят, откуда взялся этот человек, неожиданно свалившийся на голову графа Эрколано, ускользнув от его испытующего взгляда, когда шантажист, по заведенному обычаю, исследовал местность перед встречей с жертвой. На это мы ответим, что граф Эрколано, как грубый материалист, исследовал землю, но пренебрег небом. А, как видели читатели, аэролит свалился именно с неба или, во всяком случае, с густых веток и листьев каштана у садовых ворот.

Теперь, если нашим читателям угодно знать, кто был тем нежданным аэролитом, что, к великому неудовольствию нашего искателя приключений, свалился ему на плечи и ловко набросил петлю ему на шею, мы сообщим им то, о чем они, вероятно, уже догадываются: это был козел отпущения мадемуазель Фифины, наш старый знакомый силач плотник Бартелеми Лелонг по прозвищу Жан Бычье Сердце.

Выйдя накануне в десять часов вечера от Петруса, Сальватор зашел к плотнику, и тот, как обычно, предложил ему свои услуги, готовый пожертвовать хоть целой неделей ради удовольствия господина Сальватора.

– Ты мне нужен всего на один вечер, – сказал комиссионер.

Ничего не объясняя, он прибавил, что будет ждать Жана Бычье Сердце на следующий день в девять часов вечера на бульваре Инвалидов.

Там он указал ему на толстый каштан неподалеку от решетки особняка и сказал:

– Полезай на это дерево и сиди там не шевелясь, не издавая ни единого звука; затаись до полуночи. В это время, а может быть и раньше, ты увидишь у этой решетки человека. Хорошенько рассмотри его, но не двигайся, что бы он ни делал. В двенадцать часов с другой стороны решетки появится дама, она поговорит с этим человеком о деле и в обмен на десять писем передаст ему десять пачек банковских билетов. Ты им не мешай.

Передав десятую пачку, дама скажет: «Мы в расчете». Как только ты услышишь эти слова, прыгай на того человека, бери его за горло и души до тех пор, пока он не отдаст тебе все билеты В остальном действуй по обстоятельствам: можешь поразмять ему бока, если хочешь, но убьешь его только в самом крайнем случае.

Как видели читатели, Жан Бычье Сердце точно исполнил часть приказаний, полученных от Сальватора. Посмотрим теперь, как он выполнит остальные его указания.

Мы остановили свой рассказ на том, как Жан Бычье Сердце сжал графу Эрколано горло, так что тот не мог издать ни звука. Но пока мы давали читателям всевозможные разъяснения, гигант продолжал душить шантажиста, так что тот едва не испустил дух.

– Теперь поговорим, – предложил Жан Бычье Сердце, предусмотрительно разоружив противника. – Согласен? Очень хорошо! – продолжал он, по-своему истолковав звуки, рвавшиеся у графа из глотки. – Теперь давай-ка сюда все, что получил от этой молодой дамы.

Несчастный искатель приключений вздрогнул, будто услышав трубный звук во время Страшного суда, и на сей раз ничего не сказал Жану Бычье Сердце, даже не пытаясь ничего прохрипеть в ответ.

Задыхался он или отказывался?

Уже задыхался, но еще сопротивлялся.

Жан Бычье Сердце повторил просьбу, еще сильнее сжав его горло. Почувствовав, что руки его относительно свободны, граф Эрколано попытался ухватить противника за шиворот.

– Прочь лапы! – проревел Жан Бычье Сердце.

Одним пальцем он так щелкнул графу по запястью, что едва не перебил кость. Потом Жан Бычье Сердце затянул петлю, и у графа Эрколано вывалился язык.

Может быть, читатель спросит, зачем Жан Бычье Сердце требовал от графа Эрколано нечто столь же тягостное, как и противоречившее привычкам последнего, а именно – отдать то, что он взял; не проще ли было бы просто забрать у него из кармана пачки банковских билетов, как поступил плотник с пистолетами и кинжалом?

На этот вопрос мы ответим так. Сальватор сказал Жану Бычье Сердце: «Души его до тех пор, пока он не вернет тебе билеты». Точно исполняя полученное приказание, плотник не хотел забирать деньги сам, а ждал, пока похититель их вернет, и все сильнее сжимал горло графу Эрколано.

– Ах так? Не желаешь отвечать? – спросил Жан Бычье Сердце, не отдавая себе отчета в том, что шантажист не в состоянии вымолвить ни звука, и полагая, что он просто упрямится.

Чтобы заставить его говорить, плотник еще сильнее сдавил горло мошенника.

Несмотря на это давление или, скорее, из-за него, шантажист не мог вымолвить ни слова.

Он лишь отчаянно размахивал руками, изо всех сил давая понять Жану Бычье Сердце, что не отвечает отнюдь не из упрямства.

Жан Бычье Сердце развернул графа Эрколано к себе, надеясь прочесть по его лицу то, что тот отказывался произнести.

Лицо злоумышленника посинело, налитые кровью глаза вылезли из орбит, язык вывалился набок, почти доставая до галстука.

Жан Бычье Сердце оценил сложившееся положение.

– Как можно быть таким упрямым! – с упреком произнес он и еще сильнее затянул петлю.

На сей раз искры посыпались у злоумышленника из глаз.

Пока он был только связан, он мужественно сопротивлялся, но когда почувствовал, что воздух вовсе перестал поступать в легкие, он торопливо поднес руку к карману и скорее выронил, чем бросил на землю, девять пачек билетов из десяти.

Жан Бычье Сердце ослабил хватку, но не выпустил окончательно горло негодяя из рук, и тот с шумом втянул воздух. Но вместе со свежим ночным воздухом к графу Эрколано вернулась и надежда.

На дне глубокого кармана, в котором лежали деньги, он нащупал нож, самый обыкновенный нож, какой он отверг бы при других обстоятельствах, но сейчас это была последняя его надежда.

Поэтому-то он и бросил на землю только девять пачек, а не десять.

Делая вид, что роется в кармане в поисках последней пачки, он рассчитывал раскрыть нож, а это давало ему надежду уравновесить свои силы и силы противника.

Жан Бычье Сердце, не выпуская из рук графа Эрколано, сосчитал разбросанные на земле пачки и, видя, что их только девять, потребовал вернуть последнюю пачку.

– Позвольте мне хотя бы пошарить в кармане! – взмолился мошенник придушенным голосом.

– Это более чем справедливо! – согласился Жан Бычье Сердце. – Пошарь!

– Пустите же меня!

– Выпущу, когда ты со мной рассчитаешься, – возразил Жан Бычье Сердце.

– Вот ваши деньги! – отвечал мошенник, бросая десятую пачку и вместе с тем раскладывая нож в бездонных глубинах кармана.

Жан Бычье Сердце умел держать слово: он сказал своему противнику, что выпустит его, когда они сочтутся, – так он и сделал.

Граф Эрколано решил, что, когда великан нагнется за пачками, он прыгнет на него, и если не перережет, то хотя бь:

проткнет ему горло. Однако этой безумной надежде, этой бессмысленной мечте не суждено было сбыться. Жан Бычье Сердце остротой ума не отличался, особенно в сравнении с таким изобретательным господином, как граф Эрколано, но он почуял неладное и на пачки банковских билетов посматривал только одним глазом.

Само собой разумеется, другой глаз он не сводил с мошенника и вовремя заметил, как в его руке сверкнуло лезвие. Он успел перехватить его запястье широкой, будто валек прачки, ручищей.

Он лишь чуть сдавил руку графа Эрколано: тот выпустил нож, ноги у него подкосились, и он упал навзничь. Жан Бычье Сердце поставил колено побежденному на грудь, от чего у того затрещали кости, потом собрал пачки билетов и распихал их по карманам.

Он был поглощен этим занятием, как вдруг ему показалось, что неприятель, по-прежнему издававший предсмертные хрипы, потянулся за ножом. Тогда Жан Бычье Сердце решил покончить с сопротивлением раз и навсегда: ударом, способным сбить с ног быка, он пригвоздил голову шантажиста к земле, сопровождая свои грозные действия словами, которые при других обстоятельствах могли бы показаться комичными:

– Я вижу, вы никак не уйметесь?

Теперь злоумышленнику поневоле пришлось унять свой пыл.

Он лишился чувств.

Жан Бычье Сердце пересчитал пачки билетов, их оказалось ровно десять. Он поднялся на ноги и подождал, пока граф Эрколано придет в себя и тоже встанет.

Скоро он понял, что его ожидания напрасны: граф не подавал признаков жизни.

Жан Бычье Сердце приподнял шляпу – он был чрезвычайно вежливый человек, несмотря на грубоватую внешность, – и почтительно поклонился мошеннику.

Но тот то ли был не столь хорошо воспитан, то ли не мог поклониться в ответ по причине обморока, но он даже не шевельнулся.

Жан Бычье Сердце посмотрел на него в последний раз и, видя, что тот упорно хранит неподвижность, махнул левой рукой, словно желая сказать: «Тем хуже! Ты сам этого хотел, милейший!» – и не спеша пошел прочь, сунув руки в карманы и ступая уверенно, с видом человека, исполнившего свой долг.

Мошенник же пришел в себя долгое время спустя после того, как Жан Бычье Сердце уже вернулся домой, то есть в тот ранний час, когда на землю падает роса.

Роса, благотворно влияющая на цветы и другие растения, оказала не менее животворное действие и на человека: едва первые капли упали ему на лицо, он пришел в себя и чихнул.

Спустя еще несколько минут граф шевельнулся, приподнялся, снова уронил голову, снова ее поднял, и, наконец, после нескольких безуспешных попыток ему удалось сесть.

Он посидел некоторое время не двигаясь, будто собирался с мыслями, потом пошарил в карманах и грязно выругался.

Видимо, память постепенно к нему возвращалась, а вместе с тем перед ним разверзалась бездна. Бездной, зияющей и пустой, был карман, совсем недавно видевший полмиллиона франков, или двадцать тысяч ренты.

Впрочем, граф Эрколано был настоящий философ; он подумал о том, что, как бы велика ни была потеря, она могла бы оказаться еще больше, если бы вместе с деньгами он лишился жизни, а до этого было недалеко.

Но он остался в живых, хотя и пострадал немного. В этом он убедился, с удовольствием вдохнув и выдохнув несколько раз, как человек, лишившийся на время радостей, связанных с этим упражнением. После этого он покрутил головой, как сделал бы повешенный, под которым вдруг оборвалась веревка.

Наконец он вытер пот со лба рукавом своего левита, поднялся, пошатываясь, на ноги, огляделся с оторопевшим видом, натужно закашлялся, потряс головой, словно хотел сказать, что ему еще долго придется приходить в себя после нападения, которое он недавно выдержал, надвинул на глаза шляпу и, не глядя по сторонам, пустился бежать во весь дух, благодаря небо за то, что остался жив и может еще употребить остаток дней на радость себе и ближним.

Мы бы недооценили проницательность наших читателей, если бы хоть на мгновение усомнились в том, что они узнали в любителе живописи, проникшем к Петрусу под видом его крестного капитана Берто Верхолаза, в графе Эрколано, в шантажисте, любителе приключений, мошеннике, которого едва не убил Жан Бычье Сердце, нашего старого знакомого, и который, к величайшей радости Петруса, прогуливался в последний день карнавала на площади перед Обсерваторией, украсив себя картонным носом в несколько дюймов, человека по имени Жибасье.

Благодаря доверию, оказанному г-ном Жакалем, он считал себя вправе время от времени предпринимать ради собственной выгоды весьма рискованные шаги.

XVII. Глава, в которой мадемуазель Фифина, сама того не желая, оказывает немалую услугу Сальватору

На следующий день около шести часов утра Сальватор переступил порог низкой двери в доме по улице Бурб, где жили Жан Бычье Сердце и его рыжая подрркка, мадемуазель Фифина.

Еще не дойдя до пятого этажа, в котором находилась квартира плотника, Сальватор услышал брань, которую уже не раз ему доводилось слышать в этом доме, но особое впечатление она произвела на него в тот день, когда он пришел просить Бартелеми Лелонга сопровождать его в замок Вири.

Мадемуазель Фифина изрыгала на плотника отборнейшие ругательства; великан ворчал, похожий на Полифема, увидавшего Галатею подле Акида.

Однако на сей раз, в чем скоро убедятся читатели, речь шла не о любви.

Сальватор громко постучал.

Мадемуазель Фифина, растрепанная, с выпученными глазами, в перекошенном платье, отворила дверь, задыхаясь и раскрасневшись от гнева.

– Неужели вы не можете и дня прожить без ругани? – строго поглядывая на любовницу плотника, спросил Сальватор.

– Это все он виноват! – пожаловалась мадемуазель Фифина.

– Она просто негодяйка! – взревел Жан Бычье Сердце, бросился на мадемуазель Фифину и занес над ее головой кулак.

– Ну-ну, еще слишком рано для такого занятия, Жан Бычье Сердце! Вы ведь пока даже не пьяны! – с трудом сдерживая улыбку и стараясь говорить строго, заметил Сальватор.

– Мне очень жаль, но сейчас я согласиться с вами не могу, господин Сальватор! – пробасил плотник. – У меня уже час как руки чешутся обломать бока этой мерзавке!

Жан Бычье Сердце был страшен в гневе. Воздух с шумом рвался из его груди, будто из кузнечных мехов, губы побелели и тряслись, глаза налились кровью и метали молнии.

Мадемуазель Фифина давно привыкла к его вспышкам, но на сей раз почувствовала, как от страха у нее кровь стынет в жилах.

Она поняла, что, если комиссионер немедленно не вмешается, ей конец. Она бросилась к гостю, обвила его руками и, заглядывая ему в лицо, взмолилась:

– Спасите меня! Небом вас заклинаю, господин Сальватор, спасите!

Сальватор, не скрывая отвращения, разжал ее пальцы, потом встал между Жаном Бычье Сердце и его подругой и схватил его за руки.

– В чем дело? – спросил он.

– А в том, – отвечал великан, невольно успокаиваясь под властным взглядом Сальватора, – что это негодяйка, по которой плачут каторга и эшафот, если я ее и убью, то этим избавлю от Гревской площади.

– Что она сделала? – удивился Сальватор.

– Во-первых, это настоящая шлюха! Не знаю уж, с кем она свела знакомство, но теперь она целыми днями шляется неведомо где.

– Ну, эта история стара как мир, бедный мой Бартелеми.

Пора бы тебе к этому привыкнуть.

– К сожалению, она выкинула кое-что поновее, – скрипнул зубами плотник.

– Что еще? Говори!

– Она меня обобрала! – взвыл Жан Бычье Сердце.

– Обобрала?! – переспросил молодой человек.

– Да, господин Сальватор.

– Что она у тебя украла?

– Все вчерашние деньги.

– То, что ты заработал за день?

– Нет, ночную выручку: полмиллиона франков.

– Полмиллиона?! – вскричал Сальватор и обернулся, ожидая подтверждения мадемуазель Фифины: он полагал, что она все еще стоит у него за спиной.

– Деньги у нее, и я хотел их отобрать, когда вы вошли.

Из-за этого мы и поссорились! – пролепетал Жан Бычье Сердце, пока Сальватор оборачивался.

Тут оба они вскрикнули: мадемуазель Фифина исчезла.

Нельзя было терять ни минуты.

Не прибавив больше ни слова, Сальватор и Бартелеми выбежали на лестницу.

Жан Бычье Сердце не спустился, а скатился вниз.

– Беги направо, – приказал Сальватор, – а я – налево!

Жан Бычье Сердце со всех ног припустил в сторону Обсерватории.

Сальватор в два прыжка очутился в конце улицы Бурб и оказался на распутье: одна дорога уходила вправо к дровяному складу монастыря капуцинов, прямо начиналась улица Сен-Жак, позади остался пригород.

Он вгляделся в даль. В этот ранний час улица была совершенно пуста, лавочки еще не открылись; мадемуазель Фифина либо скрылась за поворотом, либо спряталась в одном из соседних домов.

– Что же делать? Куда идти?

Сальватор растерялся Вдруг молочница, торговавшая на углу улицы Сен-Жак и улицы Бурб напротив винной лавки, крикнула ему:

– Господин Сальватор!

Комиссионер обернулся на зов.

– Что вам угодно? – спросил он.

– Вы меня не узнаете, дорогой господин Сальватор? – удивилась торговка – Нет, – признался он, продолжая озираться по сторонам.

– Я – Маглона с улицы О-Фер, – продолжала молочница. – Торговля цветами принесла одни убытки, и я перешла на молоко. "

– Кажется, я вас узнаю! – проговорил Сальватор. – Но, к сожалению, сейчас мне недосуг. Вы случайно не видели тут высокую блондинку?

– Видела! Она бежала сломя голову.

– Когда?

– Да только что.

– А куда?

– На улицу Сен-Жак.

– Спасибо! – крикнул Сальватор, приготовившись продолжать преследование.

– Господин Сальватор! Господин Сальватор! – подбежала к нему молочница. – Погодите! Зачем она вам?

– Хочу ее догнать.

– И куда вы направляетесь?

– Прямо.

– Далеко вам бежать не придется.

– Вы знаете, куда она вошла? – спросил Сальватор.

– Да, – подтвердила торговка.

– Говорите скорее! Где она?

– Там же, куда ходит каждый день тайком от своего воздыхателя, – сказала молочница, указывая пальцем на дом под номерами 297 и 299, известный в квартале под названием Малый Бисетр.

– Вы уверены в том, что говорите?

– Да.

– Так вы ее знаете?

– Она покупает у меня молоко.

– А зачем она туда пошла?

– Не спрашивайте, господин Сальватор, я честная девушка.

– Значит, она ходит к кому-нибудь?

– Да, к полицейскому.

– И зовут его?..

– Жамбасье… Жюбасье…

– Жибасье! – вскричал Сальватор.

– Совершенно верно! – подтвердила молочница.

– Ну, это сама судьба! – пробормотал Сальватор. – Я как раз пытался выяснить, где он живет, а мадемуазель Фифина привела меня к нему. Ах, господин Жакаль! До чего же вы были правы, когда сказали: «Ищите женщину!» Спасибо, Маглона.

Ваша матушка здорова?

– Да, господин Сальватор, спасибо. Она очень вам признательна за то, что вы устроили ее в приют для престарелых.

– Ладно, ладно! – махнул рукой Сальватор.

И он направился в Малый Бисетр.

Надо было прожить какое-то время в квартале Сен-Жак и исследовать его во всех направлениях, чтобы не заблудиться в темном, зловонном, грязном, загаженном лабиринте, носившем тогда название Малого Бисетра. Он напоминал в некотором роде мрачные, сырые, расположенные один над другим подвалы Лилля.

Сальватор знал это место, так как не раз бывал там с филантропическими целями; поэтому ему нетрудно было пробираться по этому лабиринту.

Он зашел в левую часть дома и взлетел на шестой этаж, под самую крышу. В грязном коридоре было семь или восемь дверей.

Он стал прикладываться ухом к каждой из них и слушать.

Ничего не услышав, он собирался спуститься этажом ниже, как вдруг через разбитое еще в незапамятные времена окошко, выходившее на лестницу смежного дома, он увидел мадемуазель Фифину.

Он сбежал вниз, снова поднялся, но теперь уже по другой лестнице, ступая неслышно, так что мадемуазель Фифина, барабанившая в дверь со всевозраставшим нетерпением, не заметила его появления.

Продолжая стучать в дверь, она кричала:

– Да открывайте же, это я, Жиба, я!

Однако Жибасье не отворял, хотя ему, должно быть, нравилось, когда его звали на итальянский манер.

Вернувшись к себе в четыре часа утра, он, вероятно, еще находился под впечатлением вчерашнего происшествия, переживая свое счастливое избавление от опасности столь же неминуемой, сколько и неожиданной.

Вдруг в дверь постучали.

Но Жибасье решил, что это сон. Он был убежден: нет такого человека на свете, который любил бы его настолько горячо, чтобы навещать в столь ранний час. Жибасье решительно отвернулся к стене и попытался снова заснуть, не обращая внимания на шум и проговаривая:

– Стучите, стучите!

Однако мадемуазель Фифина судила иначе и потому продолжала барабанить еще сильнее, называя каторжника самыми нежными именами.

Неожиданно она почувствовала, как ей на плечо легла чья-то рука.

Она обернулась и увидела Сальватора.

Мгновенно оценив положение, она открыла было рот, чтобы позвать на помощь.

– Тихо, негодяйка, если не хочешь сейчас же отправиться в тюрьму! – прошипел Сальватор.

– В тюрьму? За что?

– Прежде всего, за воровство.

– Я не воровка, слышите? Я честная девушка! – взвыла распутница.

– Не только воровка, у которой при себе полмиллиона не принадлежащих ей денег, но и…

Он шепнул ей на ухо несколько слов.

Девица смертельно побледнела.

– Это не я! – запричитала она. – Я его не убивала! Это все любовница Костыля, Бебе-Рыжавка!

– Иначе говоря, ты держала лампу, пока она убивала его подставкой для дров. Впрочем, все эти подробности вы обсудите, когда окажетесь в одной камере. Теперь будешь кричать или мне крикнуть?

Девица издала стон.

– Пошевеливайся, я тороплюсь! – прибавил Сальватор.

Дрожа от ненависти, мадемуазель Фифина запустила руку под косынку на груди и достала из-за пазухи охапку банковских билетов.

Сальватор пересчитал их. Было всего шесть пачек.

– Хорошо! – похвалил он. – Еще четыре, и закончим этот разговор.

К счастью для Сальватора, а возможно и для нее самой, так как Сальватор был не из тех, кого можно было захватить врасплох, у мадемуазель Фифины не оказалось при себе никакого оружия.

– Ну-ну, давай-ка сюда четыре пачки! – повторил Сальватор.

Фифина скрипнула зубами, снова запустила руку за корсаж и вынула две пачки.

– Еще две! – приказал Сальватор.

Мошенница сунула руку и достала предпоследнюю пачку.

– Давай еще одну! – нетерпеливо топнув, сказал молодой человек.

– Это все! – возразила она.

– Всего было десять пачек, – заметил Сальватор. – Ну, давай поскорее последнюю, я спешу.

– Если и была десятая пачка, я, стало быть, обронила ее дорогой! – решительно отвечала мадемуазель Фифина.

– Мадемуазель Жозефина Дюмон! – произнес Сальватор. – Берегитесь! Вы играете с огнем.

Девица вздрогнула, услышав свое настоящее имя.

Она для виду снова пошарила за пазухой.

– Клянусь вам, больше у меня ничего нет! – вскричала она.

– Вы лжете! – заявил Сальватор.

– Да хоть обыщите меня! – неосторожно обмолвилась она.

– Я бы согласился скорее лишиться пятидесяти тысяч франков, чем прикасаться к такой змее, как ты, – отвечал молодой человек с выражением крайней брезгливости. – Ступай вперед, первый же жандарм тебя обыщет.

Он подтолкнул ее локтем к лестнице, словно не хотел прикасаться к ней рукой.

– Заберите свои деньги, и будьте вы прокляты! – прошипела она.

Выхватив последнюю пачку, она в бешенстве швырнула ее под ноги.

– Отлично! – сказал Сальватор. – А теперь ступай просить прощения у Бартелеми И если он еще пожалуется мне на тебя, я передаю тебя в руки правосудия.

Мадемуазель Фифина спустилась по лестнице, грозя Сальватору кулаком.

Тот провожал ее взглядом до тех пор, пока она не скрылась за одним из поворотов огромной винтовой лестницы, после чего наклонился, поднял пачку, отделил десять билетов и положил их в бумажник, а девять нетронутых пачек вместе с начатой заснул в карман.