Текст книги "Как много событий вмещает жизнь"

Трудные дискуссии по Германии

Еще одна важнейшая проблема, которой занимался наш комитет, касалась объединения двух Германий и перспектив развития советско-германских отношений. Идея ускоренного объединения Германии требовала форсированной выработки формулы ответственного участия СССР в этом процессе, обстоятельного прогнозирования различных вариантов его развития. Возможно, именно эта проблематика была тогда самой важной во внешнеполитической стратегии СССР. Германский вопрос был ключевым и с точки зрения разоружения, и с точки зрения будущей архитектоники европейской безопасности, включая проблему НАТО. На заседаниях нашего комитета, когда собиралось, включая экспертов и приглашенных, до ста человек, «германская» тема вызывала острейшие дискуссии.

Отношения между СССР и ФРГ в то время развивались по нарастающей. В 1988 году в Советский Союз приезжал канцлер ФРГ Гельмут Коль, а годом раньше Москву посетил президент западных немцев Р. фон Вайцзеккер. Диалог между двумя странами становился постоянным и открытым. Несколько раз в год встречались министры иностранных дел, другие члены правительства. В 1989 году состоялся визит в ФРГ Горбачева. Тогда же он провел консультации с председателем Социал-демократической партии Германии Г.-Й. Фогелем. Обсуждался широкий круг проблем – от перспектив европейской социал-демократии до внутриполитического положения в СССР. Во внешнеэкономическом плане ФРГ также становилась для СССР все более важным партнером.

Связи с ГДР были, конечно, тоже очень важны для нас. В контексте общегерманского объединения о них надо сказать особо. Образование двух Германий – один из политических итогов Второй мировой войны. Собственные проблемы обе Германии на протяжении десятилетий решали исходя из статус-кво. Западной Германии удалось получить помощь по плану Маршалла, затем она стала одним из соучредителей Европейских сообществ. ГДР помогал Советский Союз, развивалось сотрудничество по линии Совета экономической взаимопомощи. Успехи Восточной Германии выразились в росте ее международного авторитета. Вначале она получила дипломатическое признание немногих государств, но затем быстро набрала политический вес, стала полноценным членом Организации Объединенных Наций. Политического лидера Социалистической единой партии Германии Эриха Хонеккера с почетом принимали в ФРГ, он шел по одной ковровой дорожке с федеральным канцлером Гельмутом Колем. И это отражало уважение к очевидным достижениям ГДР. В середине 1970-х годов страна уже находилась в первой двадцатке государств мира по жизненному уровню. Однако при объединении Германии ее ресурсы не были адекватно оценены. Германская Демократическая Республика была фактически поглощена своим западным соседом на его же условиях. С Хонеккером же и вовсе обошлись несправедливо – возбудили против него уголовное дело и даже добились проведения суда, после того как российские власти летом 1992 года вынудили немецкого политика покинуть нашу страну, где он находился как личный гость М.С. Горбачева. Остаток жизни Хонеккер провел в Чили, фактически в изгнании, куда был вынужден отправиться, опасаясь мелочной мстительности так называемых борцов с социализмом.

Справедливости ради надо сказать, что Хонеккер не форсировал объединительный курс, хотя давление изнутри и извне было очень сильным. Во время визита в Берлин в 1989 году Горбачев дал понять, что не одобряет такую политику. Одновременно нарастало недовольство Хонеккером внутри его собственной партии, и в ноябре 1989 года он вынужден был оставить свой пост. Уже через месяц Хонеккер был исключен из СЕПГ.

На таком общеполитическом фоне разворачивались дискуссии по германскому вопросу в Комитете по международным делам. По сути, сталкивались две точки зрения. Первую представляло Министерство иностранных дел, и она в основном совпадала с позицией Президента. Вторая излагалась от лица Верховного Совета. Основным критиком мидовцев, а через них и Горбачева, обычно оказывался Валентин Фалин. Во-первых, он настаивал на том, чтобы последовательно управляемая демилитаризация, разоружение на территории ФРГ происходили в тех же объемах и синхронно с аналогичными процессами в ГДР. Во-вторых, постоянно подчеркивал, что ГДР – самостоятельное суверенное государство, а поэтому с ним надо считаться как с полноправным участником объединительного переговорного процесса. При этом мнение Берлина обязательно должно учитываться остальными договаривающимися сторонами. Надо отдать должное принципиальности Фалина. Он не боялся обосновывать свою точку зрения, даже если она не вполне совпадала с мнением Президента СССР.

Чаще других в дискуссии с Фалиным вступал заместитель министра иностранных дел СССР Ю.А. Квицинский. Он тоже был известным специалистом по Германии, тоже работал послом СССР в ФРГ, уже после Фалина.

Как показывает ретроспективный анализ событий тех лет, сторонники Фалина занимали более реалистические, национально ориентированные позиции, нежели их оппоненты. Рекомендации комитета, учитывающие интересы национальной безопасности страны, были оформлены и завизированы мной.

Тем не менее на реальный ход событий решающее воздействие оказала точка зрения Горбачева и главы МИДа Шеварднадзе. В ноябре 1990 года Горбачев посетил уже объединенную Германию. Контакты между нашими странами становились все интенсивнее, выходили на более высокий уровень. Советский лидер очень рассчитывал на весомую немецкую поддержку политики перестройки, на поддержку международных инициатив Советского Союза. Именно Германия и СССР должны были, по его сценарию, стать основными партнерами в строительстве нового общеевропейского порядка. Однако благие надежды не оправдались, наши просчеты во внешней политике на германском направлении оказались за бортом реальной политики.

Почему СССР не спешил вступать в Совет Европы

Во время работы в Верховном Совете я хорошо понимал, что разрабатываемые нами документы неизменно вызывают большой международный интерес. Это заметно повышало нашу ответственность за качество законодательных и других материалов. Вскоре сложилась традиция: прежде чем вынести документ на суд Верховного Совета, все ключевые положения, едва ли не каждая фраза, тщательно прорабатывались, всесторонне обсуждались в комитете. На наших расширенных заседаниях, с обязательными выступлениями ведущих специалистов-международников, проводилась тщательная парламентская экспертиза законопроектов.

Законы в Верховном Совете СССР в конце 1980-х – начале 1990-х годов принимались только после того, как их исполнение продумывалось в деталях. Была немыслимой практика, имевшая место в 1990-х годах в российском законодательном и правоприменительном процессе: принимается закон, а через некоторое время оказывается, что он не будет действовать, если вслед за ним не принять еще несколько законов с изменениями и дополнениями к исходному документу.

Хорошо помню, как сложно, в несколько «раундов», проходила подготовка проекта Таможенного кодекса СССР. Вообще кодексы, как и основы законодательства в той или иной сфере, прорабатывались особенно скрупулезно. Для повышения международного имиджа СССР, продвижения страны в международные организации, прежде всего в Совет Европы, чрезвычайно важными были два законопроекта, прошедшие через наш комитет.

Первый – о порядке выезда и въезда в страну граждан СССР. Этот проект вызвал множество споров. Сегодня зарубежные поездки – обыденное дело для миллионов наших сограждан. В начале 1990-х годов поездка за границу для большинства была заметным событием в жизни. Выехать за рубеж было сложно главным образом из-за множества бюрократических препон, которые после окончания холодной войны стали нелепыми и противоречили международному гуманитарному праву.

Концепция законопроекта была простой: гражданин СССР, получивший загранпаспорт в соответствии с действующим международным правом, получал одновременно право, не спрашивая санкции у собственных властей, поехать в любую страну и по любому поводу. Речь шла не только о потенциальных эмигрантах, но и о миллионах тех наших соотечественников, которые намеревались временно выехать за рубеж на отдых, учебу, для встречи с родственниками. Отменялись и другие раздражающие людей, по сути, бессмысленные запреты. Значительно снижался порог ограничений по секретности. Такие случаи после принятия закона должны были стать единичными, исключительными. Мы предполагали, что в категорию так называемых отказников войдет очень небольшое число людей.

В мае 1991 года после долгого и острого обсуждения закон удалось принять. Тогда же было решено, что он вступит в силу только через девятнадцать месяцев – 1 января 1993 года. В чем причина задержки? Дело в том, что нашей задачей было не просто проголосовать за популярный в обществе закон, но и продумать последствия его применения, проконтролировать, чтобы он был по-настоящему действующим, а не декларативным. Законодатели в то время гарантировали качество своей продукции, мертворожденных документов практически не было.

Каждая деталь закона просчитывалась по всем направлениям. Свои заключения по поводу законопроекта представили финансисты, пограничники, таможенники. Оказалось, что для его бесперебойного действия потребуются немалые средства. Подсчеты показали, что подготовиться к широкому наплыву желающих посмотреть мир наши ведомства смогут не раньше начала 1993 года. Предстояло проделать большую организационно-техническую работу, связанную с выдачей зарубежных паспортов. В течение 1992 года соответствующие службы могли изготовить только шесть миллионов экземпляров загранпаспортов и необходимых бланков. Это был тот минимум, обеспечив который можно было не бояться эксцессов из-за того, что кому-то что-то не достанется и появятся недовольные.

Кроме того, надо было успеть создать консультационные службы, которые давали бы квалифицированные советы отъезжающим относительно трудоустройства за рубежом, социальной защищенности, медицинского обслуживания. Нелишне было проработать меры правовой защиты наших граждан, которые могли попасть в сложные ситуации из-за незнания законов страны пребывания. На всех пунктах перехода государственной границы надо было обустроить помещения для пограничных и таможенных процедур. Мы исходили из того, что все должно соответствовать международным стандартам. Если бы парламент этого не сделал и закон был бы введен в действие сразу после принятия, уже через неделю наши пограничные пункты могли бы подвергнуться штурму. Это не преувеличение: похожая ситуация сложилась в 1992 году после того, как поспешно, без учета последствий был введен в действие аналогичный российский закон, проигнорировавший наш предшествующий опыт. Российские законодатели одновременно разрабатывали законопроект в двух парламентских комитетах. По непонятным причинам они не имели рабочих контактов между собой. Совершенно разные тексты готовили Комитет по международным делам под руководством Амбарцумова и Комитет по делам СНГ, который возглавлял Подопригора. В результате появились два очень непохожих друг на друга по концепции и содержанию документа. После этого представители комитетов вместо поиска компромисса с целью выработки единого проекта начали непримиримый спор, пытаясь перехватить пальму первенства. Все это обернулось явным ущербом для российских граждан, пожелавших отправиться за рубеж.

Другим документом большой важности, проходившим через наш комитет и имевшим для СССР особое международное значение, был закон о средствах массовой информации. Его курировал Федор Бурлацкий. Опытный политик, крупный ученый и прекрасный переговорщик, автор ряда широко известных монографий, он проанализировал и отобрал лучшее из мирового законодательства о СМИ, чтобы применить все это к условиям СССР.

Итог оказался весьма успешным. После принятия этот документ получил широкое международное признание как один из наиболее демократических в мире законов о средствах массовой информации.

Я не случайно остановился именно на этих двух законах. Они являлись ключевыми (наряду с законом о свободе совести и рядом других) для предстоящего вступления СССР в Совет Европы. После того как Верховный Совет проголосовал за них, произошла дипломатическая сенсация: представители Совета Европы по собственной инициативе открыто заявили, что Совет Европы готов проголосовать за принятие СССР в эту старейшую европейскую организацию.

Если бы тогда это предложение было реализовано, к геополитическому пространству Совета Европы приросла бы держава с 300-миллионным населением. В нем появился бы огромный евразийский пласт, включающий Центральную Азию и Закавказье. Тогда не просто сбылись бы слова президента Франции Шарля де Голля о единой Европе от Атлантики до Урала. Трансатлантический регион через сушу соединился бы с Тихоокеанским регионом. Мы имели бы тогда уникальный исторический шанс гармоничного синтеза Евразии, создания мощнейшей платформы для стабильного развития этой части планеты.

Самое удивительное заключалось в том, что в то время для вступления СССР в Совет Европы не было никаких препятствий. Советский Союз буквально силой тащили в эту организацию. Нашим представителям предлагали занять в ней ряд ключевых постов. С нами постоянно поддерживали контакт. Отношение к Советскому Союзу было корректным и уважительным. Очень скоро СССР предоставили статус «специально приглашенного», для того чтобы мы смогли лучше подготовиться к вступлению в эту организацию.

Совет Европы делал предложение, от которого невозможно было отказаться. Однако требовалось время, чтобы соблюсти все формальности. В июне 1991 года советская парламентская делегация, побывавшая в Страсбурге на сессии Парламентской ассамблеи Совета Европы (ПАСЕ), привезла в Москву весьма приятную новость: уже осенью ПАСЕ рассмотрит вопрос о приеме СССР в Совет Европы.

Распад Советского Союза поставил крест на этих планах. Более четырех лет правопреемник СССР – Российская Федерация вела трудную дипломатическую борьбу за восстановление утерянных позиций. По иронии судьбы, видимо с учетом моего предшествующего опыта, я был избран Федеральным Собранием РФ главой делегации России в ПАСЕ. Официальная процедура вступления России в Совет Европы завершилась лишь 28 февраля 1996 года. Но что этому предшествовало и скольких усилий это стоило! Мы стучались в закрытые двери – нас упорно не пускали. Перед вступлением пришлось пройти через чистилище. Сначала нашим представителям говорили, что в России никуда не годится пенитенциарная система, надо отменить смертную казнь, несовершенен закон о печати, мало гражданских свобод. Потом, в 1994 году, возник чеченский вопрос. Его сменила проблема национальных меньшинств. И так едва ли не до бесконечности.

Судьба втянула меня в сложную и растянутую политическую игру. В качестве главы Комитета Верховного Совета СССР я готовил страну к приему в Совет Европы, и дело шло к успешному финалу. Исчезновение Советского Союза опрокинуло эти надежды. Но вскоре во весь рост вновь был поставлен вопрос о необходимости вступления России в Совет Европы. И вновь мне после избрания депутатом Верховного Совета России было поручено заняться этим делом.

Нам пришлось заново переигрывать не оконченную ранее партию, и больше всего поражало то, что главными критиками российского законодательства, чинившими препятствия приему России в Совет Европы, оказались те же европейские деятели, которые еще несколько лет назад усиленно приглашали СССР в эту организацию. Хорошо помню, например, всемирно известного дипломата, одного из лидеров Социалистической партии Испании Мигеля Мартинеса, который прежде голосовал за прием СССР, а потом против вступления России в ПАСЕ. Чем объяснить такую перемену? Главная причина, думаю, в том, что в период перестройки многие европейские политики уверовали, что постсоветская Россия будет автоматически следовать по стопам европейских государств, копируя их политическую систему и подчиняя чуть ли не во всем свои национальные интересы «европейским ценностям».

Межпарламентские отношения знали и другие времена. В апреле 1991 года я возглавлял делегацию Верховного Совета СССР на учредительной конференции Парламентской ассамблеи Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе. Это было в Мадриде. В испанскую столицу съехались представители стран – участниц Хельсинкских соглашений 1975 года. Главный вопрос – создание Парламентской ассамблеи СБСЕ. Эта организация должна была стать еще одной европейской политической конструкцией, охватывающей национальные парламенты, поддерживающей безопасность и развивающей сотрудничество на континенте. Европа виделась всем нам тогда без разделительных линий и военного противостояния.

Мы уезжали из Мадрида с чувством глубокого удовлетворения. Даже с американцами удалось достичь полного взаимопонимания. Мнение СССР звучало весомо, к нему прислушивались. Но прошло всего несколько лет, и Парламентская ассамблея ОБСЕ полностью попала под влияние США. А Россия оказалась перед необходимостью начинать уже пройденный путь сначала.

Кремлевский прием губернатора Арканзаса

Утром 16 июня 1991 года в кабинете моего помощника по работе в Комитете по международным делам Сергея Григорьевича Выдрина раздался телефонный звонок. Директор недавно обосновавшегося в Москве представительства сети ресторанов «Макдоналдс» гражданин Канады Марк Веймер просил содействия в организации встречи с тогдашним губернатором американского штата Арканзас Уильямом Дж. Клинтоном, который находился в Москве с частным визитом.

– Об этом просит госпожа Сюзанн, господин Дзасохов хорошо ее знает, – говорил Веймер. – Скажу по секрету, у Клинтона большие шансы стать президентом Соединенных Штатов.

Выдрин связался со мной, сообщил о просьбе. Сначала я хотел отказаться. Во-первых, не было времени. А во-вторых… Несколькими днями раньше советское посольство в Вашингтоне сообщило, что в Москву с частным визитом прибывает губернатор Арканзаса Клинтон – он же вероятный основной кандидат Демократической партии США на президентских выборах 1992 года. Клинтон просил о встрече у многих официальных лиц в Москве, в том числе и у Горбачева. И везде получил отказ. Думаю, если бы не президентские выборы в США, то его охотно принимали в кремлевских кабинетах. Как-никак губернатор крупнейшего штата Америки. Однако тогдашний министр иностранных дел СССР Александр Бессмертных почему-то сделал «президентскую ставку» на Джорджа Буша-старшего. Это стало официальной линией Москвы. Принимать Клинтона значило оказывать ему политическую поддержку и одновременно идти против течения.

Все это я прекрасно понимал. Однако госпожа Сюзанн, которая просила о встрече, действительно была моей доброй знакомой. Хотелось как-то откликнуться на ее просьбу. Мы познакомились еще во второй половине 1980-х годов в Дамаске, когда я возглавлял советское посольство в Сирии. Госпожа Сюзанн находилась там с частным визитом, и тогдашний посол США Джерри Джан устроил в ее честь прием. Мы с супругой были в числе приглашенных. Оказалось, что госпожа Сюзанн, жена одного из известных американских предпринимателей (их семье принадлежит мировая сеть магазинов, специализирующихся на сбруях), – активистка Демократической партии США. Мы договорились поддерживать наше знакомство.

Когда выяснилось, что госпожа Сюзанн сопровождает Клинтона в его поездке в Москву и просит, чтобы я принял арканзасского губернатора, во мне возобладала чисто человеческая симпатия.

– Ладно, – ответил я своему помощнику. – Приму этого американца. Минут на двадцать – тридцать, в Кремле. Только без фотографов и прессы.

Информация о нашей встрече, широко поданная в печати, могла быть неверно истолкована, как поддержка Москвой претендента на Белый дом.

Когда в назначенный час я встречал будущего президента США на пороге своего кремлевского кабинета, передо мной стоял высокорослый, плотный, широко улыбающийся человек. Типичный американец, напоминающий героев голливудских боевиков.

Клинтон произвел впечатление интересного, знающего собеседника. Вместо намеченных двадцати – тридцати минут встреча продолжалась около двух часов. Обсудили многое: от общемировых проблем до политического положения в СССР и перспектив перестройки. Он рассказывал о своем штате. Прощаясь, передал традиционное приглашение посетить Арканзас, но я не успел им воспользоваться.

Думаю, для Клинтона содержание той беседы имело во многом формальное значение. Гораздо важнее было раскрутить в американских СМИ тот факт, что Уильяма Дж. Клинтона, кандидата на президентских выборах от Демократической партии США, в Москве принял член Политбюро ЦК КПСС, член Президиума Верховного Совета СССР, председатель Комитета по международным делам. И не где-нибудь, а в Кремле. И что беседа продолжалась гораздо дольше, чем предписывает дипломатический протокол. Как я впоследствии узнал, активисты Демократической партии сумели профессионально преподнести все это американскому общественному мнению. И мой запрет фотографировать не стал для них помехой.

Полагаю, что если бы августовские события 1991 года не сломали политическую структуру СССР, то Клинтон, став президентом, обязательно вспомнил бы человека, принимавшего его в Кремле. Возможно, наши контакты получили бы развитие. Несколько лет спустя, после избрания в российский парламент, коллеги подталкивали меня к тому, чтобы я напомнил Клинтону о московском эпизоде. Но я отказывался – не считал, что инициатива должна исходить от меня: ведь если придерживаться политической субординации, я оказался по сравнению с ним не на одинаковых этажах власти.

Правда, судьба свела меня с Клинтоном еще раз в 1995 году, во время торжественного заседания по случаю 50-летия Организации Объединенных Наций. В ходе традиционной жеребьевки, определяющей размещение делегаций в зале Генеральной Ассамблеи, первый номер достался Румынии. Члены российской делегации тоже разместились в первом ряду, с левой стороны, если смотреть на трибуну. Так что я оказался как раз напротив Клинтона, когда он выступал. Дальше происходит следующее: он внимательно смотрит на меня и доброжелательно улыбается. Я делаю то же самое. Но мое положение проще. Я знаю, что передо мной Клинтон. А он, скорее всего, вряд ли помнит, где мог меня раньше видеть. Мне стоило больших усилий не напоминать ему об обстоятельствах нашего знакомства в Кремле.

Думаю, к этой истории должен быть добавлен постскриптум. Клинтон уже экс-президент США. Я тоже не в прежних должностях. Может быть, еще встретимся.

Здесь я замечу, что все свидетельствовало о том, что Верховный Совет СССР воспринимался за рубежом как открытый парламент, в котором работают представители различных политических течений.

Назову лишь несколько имен высоких зарубежных гостей, с которыми состоялись мои встречи и обстоятельные беседы в Кремле. Это Председатель ЦК Компартии Китая Цзян Цзэминь, президент Арабской Республики Египет Хосни Мубарак, премьер-министр Испании Фелипе Гонсалес, президенты Южной Кореи Ким Ен Сам и Ким Дэ Джун. В то время значительно возросло число посещавших Москву парламентских делегаций из стран Восточной Европы, где в конце 1980-х годов произошли огромные политические изменения и на передний план вышли новые политические силы. Особенно запомнилась парламентская делегация Чехословакии во главе с Вацлавом Гавелом, будущим президентом Чехии. Зачастили в Москву представители Совета Европы и Социнтерна. Приезжала и делегация конгрессменов США во главе с Эдвардом Кеннеди.

На встречи с зарубежными делегациями Комитет по международным делам Верховного Совета приглашал в Кремль известных деятелей культуры, литературы, науки.

17 мая 1991 года в Свердловском зале Московского Кремля во встрече с Председателем КНР Цзян Цзэминем участвовали президент Академии наук СССР Г.И. Марчук, министр культуры Н.Н. Губенко, Г. Уланова, И. Архипова, Е. Светланов, Т. Салахов, О. Ефремов, О. Табаков, М. Ульянов, М. Шатров и многие другие.