Текст книги "Шницель Грей. Рассказы о собаках и людях"

Шницель Грей
Рассказы о собаках и людях
Александр Сергеевич Елисеев

Дизайнер обложки Лилия Казанцева

Корректор Венера Ахунова

© Александр Сергеевич Елисеев, 2023

© Лилия Казанцева, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0059-2105-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Беляшик

У него были темные уши, черная мордочка и хвост, серое лохматое тельце и выразительные карие глаза. Очевидный дворняжестый мальчонка, из таких, что в детстве смахивают на овчарку, а потом вырастают в среднестатистического деревенского дворового сторожа размером с небольшой чемоданчик и, если повезет с хозяевами, примерно такой же комплекции.

Наш факультет в те времена как раз переехал в новое здание: удаленный корпус от учебного комплекса Академии, типа таких, которые сегодня называют «кампус» на западный манер, хотя, конечно, это никакой вовсе и не кампус, а просто несколько зданий за забором с общей парковкой. Теперь мы базировались вдали от грозного взора начальства и начальством были себе сами: декан Ольга Александровна (для меня в миру просто Ольга, поскольку мы – ровесники) да я – ее заместитель по заочному отделению, воспитательной работе, младшим курсам и прочей ерунде, до которой большому начальству недосуг, например, просиживанию штанов на ректоратах, ученых и учебных советах, тематических совещаниях и вузовских мероприятиях. А поскольку штанов, в силу незначительности заработной платы в вузе, у меня было мало, а точнее – одни джинсы и одни брюки, итого двое, изнашиваемость их наводила на меня перманентную тоску.

Как хорошему заместителю декана мне бы следовало больше времени проводить снаружи корпуса, там, где располагалась курилка и пристрой с буфетом, дабы следить за порядком и вообще, но я никогда не был хорошим заместителем декана, поэтому время там проводил опционно, по желанию. К тому времени уже несколько лет я не курил, но привычка выходить между парами подышать воздухом у меня сохранилась, а когда в кармане водилась редкая копейка, забегал в буфет взять чаю, дешевой выпечки или, о это расточительство, может быть, даже салатик.

Вот как раз в такой момент, выйдя из буфета, я стоял и жевал беляш, а он вылез откуда-то из кустов и прибрел ко мне. Этот милый дворовый щенок с темными ушами, черной мордочкой и хвостом, и посмотрел на меня своими выразительными и умными глазами.

– Привет, – сказал я щенку.

«Привет», – повилял мне щенок хвостиком в ответ.

– Беляшик будешь? – спросил я его и отломил кусочек.

«Спрашиваешь!» – ответил мне хвостик щенка. «Еще бы!» – подтвердили просящие глазки. «А можно еще?» – попросили прижатые ушки, когда кусочек беляша был без малейшего жевания проглочен.

Хорошо, что в тот день я был богат и у меня был с собой второй беляш.

Так мы и познакомились.

Щенок стал приходить ко мне каждый день моей аудиторной работы, всегда после третьей пары, когда перерыв был длиннее обычного и можно было заглянуть в буфет. Неизменно я вознаграждал его беляшом, который покупал уже специально для песика. Однажды беляшей в буфете не оказалось и я купил нам со щенком пирожки с картошкой. Щенок долго и сомнительно нюхал предложенный предмет бюджетной кулинарии, спроектированный и изготовленный по рецепту «студенты и так сожрут», потом, кряхтя, жевал это и смотрел на меня грустно и жалостно. Я, съевший свой пирожок без малейшего роптания, был в легком недоумении и назвал щенка «Беляшик».

Время, как обычно, куда-то торопилось, и я даже не заметил, как Беляшик подрос. Теперь это был серенький «дворчик» на широких коротких лапках, вполне себе квадратный, но от чего-то выглядящий все равно худым и несчастным, какими умеют быть только по-настоящему уличные собаки, не имеющие даже условного крова в гаражах или при будке охранников и не рассчитывающие на регулярные порции объедков.

Мои студенты тоже подкармливали его, а кличка Беляшик надежно прилепилась, сменив невнятного банального «Джека», которым его, оказывается, называли ранее. «Александр Сергеевич, как верно подметили его имя, он и любит беляшики, и сам на них цветом похож!»

Беляшик всем нравился, он был ласковый, трогательный, не отсвечивал, если его не подзывали, и частенько ошивался где-то рядом, скрашивая будничную скуку студенческих перемен.

Жизнь заместителя декана – далеко не сахарная вата и монпансье, а тем более в тот год наш вуз проходил аттестацию и аккредитацию. Мне прилетало от начальства по делу, а чаще без, а если учесть, что я был принципиальным «преподом» и «строил» студентов младших курсов по всей строгости дисциплинарных правил, то на меня, бывало, и жалобы писали отдельные обиженные молодые личности. Прибавьте сюда тот еще серпентарий в администрации факультета, закулисные игры которого фору легко дадут любому столичному театру, и вы составите себе впечатление о состоянии моей нервной системы в те времена.

Будучи молодым и сильным мужчиной, я просто не мог позволить себе проявлять эмоции и иногда просто выбирался из здания, чтобы в стороне где-нибудь посидеть просто на лавочке в соседних дворах, подышать и порасстраиваться в одиночестве, подальше от глаз студентов и «заботливых» коллег. В такие минуты я даже жалел, что бросил курить, но сил удержаться и не начать снова, к счастью, мне хватало.

Однажды я сидел так вечером во дворе соседних со зданием факультета пятиэтажек, злился на очередную гнусную в своем отношении историю и мучился бессмысленностью и нереальностью доказать свою правоту. Неожиданно из-под лавочки меня ткнул в ладонь мокрый нос. Да, это был Беляшик, вы правильно догадались, дорогие мои читатели. Уж и не знаю, тусовался он под той лавочкой постоянно или пришел туда случайно, но оказался очень кстати. Обычно я никогда не трогаю бездомных собак руками, сказывается тяжело перенесенный гепатит в детстве, так что ужасы советского инфекционного отделения на всю жизнь отбили у меня охоту есть не мытое, чесаться грязными руками и гладить уличных животных. Но тут, пребывая в стрессе, я так растрогался, что почесал Беляшика за ухом.

Он сидел у моих ног и грустно смотрел на меня, как бы сочувствуя, а я, словно бы внутренним голосом, рассказывал ему о своих горестях. Так мы просидели, наверное, минут сорок или больше. Жаль, буфет уже был закрыт, иначе своего румяного тезку Беляшик бы непременно получил. А так он просто проводил меня обратно до факультета и, словно по законам кинематографа, растворился в кустах, как будто и не было его.

Весной, когда распустились листья, трава набрала сок и цвет, а воздух стал теплым и сонным, Беляшик все больше времени проводил у факультета. Он спал в тени здания или под кустами и являлся к студентам или ко мне, когда мы его подзывали, всегда старательно виляя хвостом и прижимая уши. Его кормили уже весьма разнообразно: студенты – буфетной выпечкой, преподаватели – бутербродами с колбасой и холодными котлетами, а технический персонал – остатками супов и вторых, приносимыми в неизменных стеклянных баночках (эра контейнеров ланч-боксов в те времена еще не наступила). Мне казалось, что все любили Беляшика, но скоро выяснилось, что это далеко не так.

Несколько раз мне вдруг пришлось услышать недовольное ворчание студенток, причем от тех самых тихих домашних «мышек», которые безобидны с виду и от кого ты точно не ожидаешь слышать довольно злобные слова и гнусные определения дворовой собачки, выданные ими, я даже не буду здесь приводить.

Потом на родительском собрании, которое я вел как куратор первого курса (тогда уже вводили эту, как по мне, глупую практику школьного контроля с привлечением родителей в вузах), кто-то из родителей попытался разгонять, как сейчас модно говорить, тему опасности бродячих животных около места учебы их драгоценных чад, но большинство родителей имели более достойные для обсуждения вопросы, связанные с учебной дисциплиной и предстоящей сессией, а времени и сил после трудового дня не имели совсем, поэтому вопрос засох сам собой даже без моего заступничества.

А однажды один студент прямо на моих глазах взял и пнул Беляшика ногой так, что бедняга-пес буквально улетел в кусты. Этот студент был противный малый: весьма заносчивый мажор, плохо воспитанный и несдержанный. В тот же день я подловил его одного в мужском туалете и, сильно наступив на ногу, попросил больше никогда так не делать и вообще, всяких уличных и даже домашних животных обходить на максимально безопасном расстоянии. Студент был очень испуган, я ожидал очередного скандала, но мне вдруг стало как-то уже все равно. Раздражение от своего преподавательско-замдеканского, полунищего и крайне нервного существования переполняло меня, а последствия теперь совершенно не волновали, тем более что видеокамер повсюду тогда еще не было и всерьез что-то доказать, обвиняя меня, было невозможно. На удивление, все обошлось тихо, жалобы не последовало, и студент стал даже чуточку более вежливым, а на старших курсах вообще вдруг принялся хорошо учиться и взаимодействовать с окружающими людьми совершенно нормально и положительно. Уж не знаю, как у него дело обстояло с уличными собаками, тут возможности проследить за ситуацией у меня не было никакой.

В конце весны Беляшик привел к факультету собаку-девочку. Темную серо-шоколадную дворняжечку, совсем небольшую, и они стали бегать по округе вместе. Беляшик, как положено, у нашего буфета выпрашивал кусочки и приносил их ей, сама она к людям никогда не подходила и только дожидалась его, стоя в стороне, в газоне. Возможно, по причине ее стеснительности, диковатости и нелюдимости, к ней так и не прилипла ни одна из кличек, которые пытались дать ей студенты: «Ватрушка», «Шоколадка» и прочие «Муськи», «Жучки» и «Найды» не подошли ей совсем. Так и бегала за Беляшиком симпатичная и тихая темненькая собачка безымянной.

Потом наступило лето, студенческие каникулы, мы все разъехались в отпуска, и, вернувшись только в начале сентября, я был приятно удивлен тем, что Беляшек со своей дамой за лето никуда не делись, а по-прежнему ошиваются у нашего факультета и выпрашивают у народа вкусняшки.

Время сделало свой круг, снова листья были желтыми, кафедра и факультет расцветали интригами, студенты балбесничали, а я проповедовал на лекциях и на большом перерыве между парами угощал беляшами уже возмужавшего пса и его «леди». Иногда вечерами Беляшик дожидался меня и провожал до машины, словно спрашивая, как прошел мой день, и пытаясь рассказать о своем житье-бытье. Он был такой трогательный, даже став совсем взрослым, что я искренне радовался каждой нашей встрече.

Увы, но через некоторое время Беляшик и его дама вдруг пропали. Я был занят работой и поначалу даже не придал этому особого значения, пока однажды вдруг не понял, что не встречал Беляшика уже недели три. Рядом с нашим корпусом расчищали строительную площадку, и я тогда заподозревал, что, может быть, его логово повредили или что-то подобное, но было все равно странно, ведь он со своей дамой сердца исчез в моменте и насовсем. Я старательно приходил каждый перерыв к буфету, но Беляшик больше не возвращался.

Студенты, заметив мою обеспокоенность, наперебой рассказывали мне истории одну ужаснее другой, кто говорил, что собак отравили, а то и вообще пристрелили, другие говорили, что отловили городские службы. Третьи рассказывали такое, что я и писать этого не буду.

Никакой интриги не будет, милые мои читатели, мне так и не удалось узнать, что случилось с Беляшиком, но я очень хочу думать, что жуткие слухи – это просто закономерная необходимость городского фольклора, частью которого, несомненно, являются и разнообразные студенческие байки, и к реальности все это не имеет совершенно никакого отношения. Так или иначе, сейчас уже и Беляшик, и его спутница в лучшем из собачьих миров, просто по возрасту своему, что поделать, сами знаете, мир устроен так. И пусть им тамошние беляшики будут всегда мясисты, подстилки пуховы, а косточки сахарны. На этом, просто и незатейливо, заканчивается история про пса, у которого были темные уши, черная мордочка и хвост, серое лохматое тельце и выразительные карие глаза и которого с моей легкой руки все называли Беляшик, и был он совершенно обыкновенным, милым и очень трогательным.

Рождественская роза Алабамы
(из историй на Рождество)

Солнечный зайчик проскакал от зеркала по сиденью и замер на собачьем носу, когда Джерри Ли тяжело захлопнул за собакой дверь. Ступая короткими стариковскими шагами, Джерри Ли обошел пикап спереди и уселся за руль. Ключ повернулся, скрипнул стартер, через секунду двигатель загудел на низких частотах. Пес недовольно отвернул морду от солнечного пятна, и оно свалилось на спинку сиденья сразу за головой собаки. Очередной хороший солнечный день.

Как полагается техасцу, Джерри Ли принимал солнце за должное, не любил, и не то что не любил, а просто: ну солнце и солнце. День же был хорошим, уже почти канун Рождества, и пора было отправляться за подарками. С тех пор как Джерри Ли овдовел, он уже давно жил один, дочь его вышла замуж и уехала в Портленд, где вела богемный образ жизни: ни работы, ни детей, одна болтовня про какие-то там проекты да бесконечные вечеринки с марихуаной и разными смузи-шмузи. Джерри Ли однажды только был в гостях у дочери – его, наверное, чтобы морально поддержать после ухода жены, пригласили на День Благодарения, ему все там очень не понравилось, и он сообщил об этом Хлое, как ему казалось, очень мягко и осторожно. Но дочь почему-то взбрыкнула, и с тех пор они практически не общались, лишь по старой доброй традиции посылали друг другу настоящие нормальные открытки да перезванивались пару раз в год.

Зато с сыном они хорошо ладили. Дэвид обязательно приезжал на каждое Рождество с женой и детьми. Так было и на этот раз, поэтому Джерри Ли планировал прямо сейчас доехать до дурацкого молла, который в обычные-то дни терпеть не мог, а в предпраздничные просто становился филиалом ада с белыми бетонными стенами и огромными голубыми окнами.

Джерри Ли уже собирался надавить на акселератор, когда по крыше пикапа постучали. Он выглянул в окно и увидел, конечно, соседа – старика Мэтью. Старик Мэтью был всего лет на пять-шесть старше Джерри Ли, но выглядел просто как развалина. Отвоевав во Вьетнаме, Старик Мэтью (тогда еще просто Мэтью) завербовался на какие-то шахты – хотел как следует заработать и, как уверяет всех, там оставил молодость и почти все свое здоровье. Теперь, в свои семьдесят с хвостиком, он был похож на иссушенного индейца, разве что не носил длинных волос, исторически причисляя всех их обладателей мужского пола к хиппи.

Мэтью наклоняется к окошку, обдав Джерри Ли и собаку запахом сигарет и последствий вчерашнего злоупотребления виски, сердито бормочет:

– Джерри Ли, Джерри Ли, опять твой чертов внук упер мой венок. Ты собираешься что-то с этим делать или я лично поймаю его и надеру задницу?

Джерри Ли не любит рождественскую мишуру. Рождество для него – это добротный семейный ужин, разговоры и кресло-качалка перед телевизором. А чертов Мэтью лезет украшать дом каждое Рождество, словно янки какой. И уже третий год волшебным образом рождественский венок пропадает с его стен и таким же волшебным образом оказывается у порога Джерри Ли.

– Хей, Мэтью, старикашка ты скверный. Наверное, тебя это удивит, но сегодня я уже утру тебе нос! И ты перестанешь доставать меня со своим дурацким венком!

Сначала, в первый год, когда венок оказался у порога, Джерри Ли ворчал, что старина Мэтт плохо прикрепил его к стене и, конечно, это просто ветер сорвал венок. Но соседский старик не хотел ничего слушать и во всем обвинял сынишку Дэвида, маленького Сэмюэля. Зачем бы мальчишке сдался дурацкий венок, он же не безмозглая шпана, наоборот, парень вырос спокойным и рассудительным среди таких же чудиков – детей Кремниевой долины, куда переехал Дэвид, едва окончил Колтех.

Джерри Ли очень гордился сыном и его образованием, он и сам был не какой-нибудь там фермер, или механик, или работник буровой, нет, Джерри Ли успешно закончил колледж и всю жизнь проработал бухгалтером. А вы что, думаете, бухгалтер – это обязательно женщина в очках и с пышной кудрявой гривой волос? Нет, бухгалтер может быть и в ковбойских сапогах и линялых джинсах. И хоть бухгалтерию Джерри Ли вел для стройки, всегда любил отмечать, что работает не руками, а головой.

Вот и Дэвид вырос таким же. Работает головой. И малыш Сэмюэль тоже будет зарабатывать на жизнь мозгами, а не руками. Так-то! На какой дьявол ему чертов венок?

На следующий год старик Мэтью, кряхтя, притащил стремянку и приконопатил венок выше, но вскоре венок опять лежал у дома Джерри Ли, и снова прямо под дверью. Снова звучали претензии, сосед, как назло, видел в тот день, как малыш Сэм проезжал на велосипеде мимо его дома.

В этом году старик Мэтью пришпандорил свой дурацкий венок уже под окно второго этажа. Он что, всерьез полагает, что кто-то приедет на подъемнике срывать дурацкий венок? Он вообще уже выжил из ума на старости лет, этот чертов Мэтью?

– Послушай, Мэт, что я тебе скажу. Ты меня вконец достал со своим венком. Я говорил тебе прошлый раз и позапрошлый, что венок твой никому не сдался, и особенно малышу Сэмюэлю, который порассудительнее многих наших с тобой знакомых будет. Но ты же не слушаешь ни черта! Так вот знай, Мэтью, в этом году Дэвида задержали на работе, и они прилетают только в сочельник, а это послезавтра. Моего внука, таким образом, у меня дома пока еще нет и быть не может. Дошло до тебя, дурная ты голова?

Джерри Ли не стал слушать, что ответит ему сосед, и так достал глупостями своими, а сердито поднял стекло и надавил акселератор. Машина рванула с места так резко, что собака подскочила на заднем сиденье.

Эта собака жила у Джерри Ли уже двенадцать лет. Собственно, не жила, а жил, это был кобель-щенок, как полагал поначалу Джерри Ли, питбультерьера – вырос в худощавую лопоухую веселую собаку. Джерри Ли купил щенка через год после того, как жена покинула этот мир, он всегда хотел собаку, а жена не любила собак и вообще никаких животных, пожалуй, это был самый крупный ее недостаток, если не единственный. Джерри Ли первый год очень тосковал, но из упрямства все же решил завести щенка. Тогда же как раз случился у него роман, видимо, уже последний. Красотка Элис работала в баре у Мерфи. Она дразнила Джерри Ли разными своими женскими колкими шуточками, и именно она назвала собаку Ли, уверяя, что они с Джерри Ли невероятно похожи. Потом она долго шутила, что Ли вырос – точная копия свой хозяин – тощий и шебутной, именно по причине совпадения их имен. Джерри Ли бесился от ее шуточек, и все же Элис невероятно нравилась ему, красивая и бойкая, но когда она однажды собрала вещи и ушла, заявив, что с таким тяжелым характером Джерри Ли должен жить один, он палец о палец не ударил, чтобы ее удержать. Похоже, характер у него, и правда, был тяжелым.

К бестолковому псу Джерри Ли привязался очень крепко. Ли везде сопровождал его, он обожал высовывать морду в окно, чтобы встречный ветер трепал собачьи брыли, а язык развевался, словно победный вымпел на флагманском корабле или что-то навроде такого. Джерри Ли часто по выходным возил пса за город и отпускал побегать по пустошам или в каньоне. Ли обладал невероятной скоростью, мог влет перескочить двухметровой ширины ручей и на лету спокойно ловил пущенный хозяином фрисби.

Теперь Ли, как и хозяин, заметно поседел, бегает редко и не особенно быстро, а на жаре устает. Джерри Ли забросил и фрисби, и давно снял старую шину с дерева возле дома, на этой шине Ли раньше мог полдня провисеть, раскачиваясь и пытаясь оторвать ее с толстой цепи.

Что тут скажешь, годы идут и для людей, и для собак, и никуда от этого не деться. Джерри Ли, погруженный в воспоминания, не заметил, как добрался до парковки молла, поставил машину в тень, оставив приоткрытым окно, чтобы собака не задохнулась, отправился за покупками.

Он побродил по павильонам в толпе привычных ему реднеков, многочисленных мексиканцев и каких-то индусов, что стали селиться неподалеку от их городка недавно. Вроде там открыли какой-то информационный центр или что-то наподобие. Джерри Ли в этом не разбирался, но был уверен, что все индусы работают в айти. Наконец, набрав подарков и проследив, чтобы их аккуратно упаковали в подарочную бумагу, он поволок пакеты в машину. Ему еще нужно было заехать в «Дисконт Ликер», прикупить к празднику горячительного. В машине его встретил зевающий Ли, сумевший пропитать своим специфичным собачьим запахом весь салон, пока Джерри Ли закупался.

– А ты не очень-то хороший охранник, да? – Джерри Ли потрепал сонного пса по холке и уселся за руль.

Погнав машину по техасской пыли, Джерри Ли снова задумался, как коротки годы и собак, и людей и что надо бы уже поднять зад с кресла качалки и отвезти Ли в каньон, где они не были уже года два. Может, стареющий пес хоть немного развеселится, он стал какой-то совсем сонный и печальный. Джерри Ли стало очень грустно, и, чтобы отвлечься, он принялся насвистывать старинную песенку «Роза из Алабамы», которой его когда-то научил его дед, которого, в свою очередь, научил тоже собственный дед. Почему отцы выпадали из этой цепочки, Джерри Ли не знал, наверное, были заняты на работе и не имели времени на всякие песенки. Надо будет научить этой песенке Сэмюэля. Черт, а неплохо бы взять его с Ли в каньон, может, они хоть побегают вместе. Джерри Ли на минуту обернулся на заднее сиденье и увидел, что его пес снова безнадежно храпит. Что-то большие сомнения закрадываются относительно того, что он будет бегать.

Добравшись до дома, Джерри Ли не стал парковаться у лужайки, а закатился на пикапе сразу в гараж. Оттуда удобнее было таскать пакеты с подарками, едой и алкоголем. От хлопков дверей Ли проснулся и нехотя сполз с сиденья, а потом вытек из машины, приплелся в гостиную и плюхнулся на пол посреди комнаты. Джерри Ли немного пододвинул пса ногой, чтобы не мешал проходу – при этом пес даже не пошевелился, и отправился за коробками. Закрывая ворота гаража, Джерри Ли обратил внимание, что настырный старикашка Мэтью все-таки повесил свой венок снова, при этом машины его возле дома не было, вероятно, поехал возвращать в магазин арендованную для этих целей лестницу.

Джерри Ли усмехнулся и принялся таскать из машины пакеты, напевая всю ту же песенку:

 
Oh brown Rosie, Rose of Alabamy.
The sweet tobacco posey is the Rose of Alabamy.
The river rose; the cricket sang,
The lightnin’ bug he flashed his wing,
And like a rope my arms I fling,
«Round Rose of Alabamy.
 

Пакетов было много, песенка бодрила, настроение Джерри Ли поднялось. Как хорошо, что скоро Рождество, семейный ужин, праздники. И чего он поддался дурацким грустным мыслям?

Джерри Ли шмякнул на стол очередные покупки и услышал, как за окном хлопнула дверь машины – видимо, старикашка Мэт вернулся домой.

Краем глаза Джерри Ли увидел, как пес внезапно вскочил с пола и покрался к двери. Интересно, чего это он. Джерри Ли посмотрел, как за собачьей дверцей внизу входной двери скрылся белый с рыжим хвост, и с любопытством выглянул следом.

Бело-рыжий пес с почти седой головой бодро трусил через дорогу к дому старикашки Мэтью, словно по какому-то важному делу. Вот он пересек дорогу, пробежал по лужайке к гаражу, возле которого припаркован старикашкин пикап… Внезапный резкий прыжок, и вот Ли уже в открытом кузове, еще прыжок – на крыше, почти не касаясь ее – на крышу гаража, а оттуда мощным сильным толчком пес доскочил до второго этажа дома, сорвал зубами венок, оттолкнулся от стены и приземлился точно на мешки с травой, которую Мэттью собирал позавчера граблями полдня, кряхтя и чертыхаясь, но почему-то до сих пор не вывез.

С рождественским венком в зубах как будто неожиданно помолодевший пес галопом примчал обратно, положил венок у ног Джерри Ли и счастливо завилял хвостом.

Сам Джерри Ли уже хохотал, как ненормальный. Вот это номер, расскажи кому, не поверят! Жаль, не догадался снять видео на телефон, да и не очень разбирался он в этой новомодной технике, чтобы быстро его включить и найти нужную картинку с кнопкой. Но, надо же, номер вышел просто акробатический!

– Эх ты, старый проказник! Вот удивил так удивил! Нет, точно, надо будет отвезти тебя на каньон да разыскать твой фрисби, не помню уж, и куда его задевал. А ты еще ничего, старик, ничего!

Джерри Ли оставил венок лежать у порога: пусть старикашка Мэтью бесится, и поделом ему, запустил пса в дом, а сам отправился в гараж, где его ждали оставшиеся пакеты, по-прежнему предвкушая веселые праздники и счастливое Рождество.

 
So fare thee well Eliza Jane,
And fare thee well you belles of fame,
For all your charms are put to shame,
By the Rose of Alabamy.